Человек за объективом

Сегодня Стэнли просидел с Рэем Лавджоем в монтажной от зари до зари — и даже после того, как солнце село, а стрелки часов перескочили на следующие сутки, он оставался там. Рэй, пускай и был мастером своего дела — доказал это ещё во время их совместной работы над «Одиссеей», — всё же был всего лишь человеком. Стэнли тоже, но периодически он позволял себе забывать о такой мелочи. У него на руках было двести пятьдесят часов сырого материала. Всё, что он снимал, переснимал и переснимал ещё раз на протяжении напряжённого года, тонким шприцем натянутых нервов вытягивая нужные сцены из актёров раз за разом, раз за разом, пока их моральное истощение не соответствовало бы настроению картины до последнего дёрганного движения и дрожи мимических мышц. И сейчас, прежде чем Рэй примется за свой титанический, но неблагодарный труд, Стэнли нужно было всё разметить — даже Лавджою он не мог доверять в вопросе отделения зёрен от плевел. Рэй мог склеить сцену так, чтобы зритель смотрел на неё, не моргая и не в силах оторвать глаз, но даже он не видел того, что видел Кубрик. Не был там весь этот год и все эти двести пятьдесят часов. Ряды катушек, нешуточные километры плёнки — всё отмечено, разделено по дням, сценам и дублям, тщательно зафиксировано. И всё равно требует отсмотра, потому что любая небрежность будет предательством целого года работы. Коридоры за коридорами за коридорами; Дэнни едет на трёхколёсном велосипеде; мяч раз пятьдесят прикатывается к его игрушкам, фокусируя на себе внимание мальчика и зрителя; Джек прихрамывает, а лицо его искажено одержимой злобой; глаза девочек-близняшек почти кукольные, замершие на кадре за кадром за кадром. Лестница за лестницей за лестницей; Венди бежит по ней снова и снова, сжимая нож; между дублями у Шелли Дюваль начинается истерика, и это видно по тому, как краснеет её лицо, как всё более несобранными становятся её движения, как она едва не спотыкается на последних прогонах сцены. Лабиринт за лабиринтом за лабиринтом; они проводят в нём недели, обходят вдоль и поперёк и всё равно хотя бы раз в день кто-то из съёмочной команды умудряется потеряться; Джек бредёт по снегу с топором наперевес, огибая углы и запутываясь в поворотах с каждым разом всё сильнее, теряя бегущего впереди Дэнни, падая в снег, закатывая глаза, замерзая замерзая замерзая… Сцена за сценой за сценой за сценой плёнка вьётся скручивается обвивает стягивает руки перехватывает горло закрывает глаза чёрной повязкой негатива утаскивает вниз погребает хоронит душит душит душит только работа и никакого веселья… Стэнли проснулся в монтажной. Взглянул на часы — кажется, он выключился часов на шесть. Почувствовал укол досады. Шесть часов впустую, шесть часов он лишь грезил о работе вместо того, чтобы работать по-настоящему. Вздохнул. В конце-то концов, ему давно не двадцать два, чтобы всю ночь беспробудно возиться с киноплёнкой. Справедливости ради, в двадцать два никто от него ничего подобного и не требовал — ни продюсеры, ни, что важнее, он сам. Монтаж «Сияния» будет делом непростым, но Стэнли уже давно не двадцать два. Он давно научился вытаскивать себя за волосы и бороду из той пучины производственного ада, куда сам же себя загонял. Пусть даже займёт это тот же год, что он потратил на съёмки, в конце на руках у него будет именно то кино, которое ему хотелось видеть.