Человек за объективом

Так странно — раскрывать утреннюю газету и видеть в ней своё имя. Видеть, как люди спустя многие месяцы всё ещё обсуждают — пересыпают — выжимают до сухого остатка то, чем сам Стэнли уже полностью «переболел», смог оторвать от себя в тот момент, когда финальный монтаж наконец был готов. Публика всё ещё то обламывала зубы о тягучее повествование «Космической Одиссеи», то изо всех сил старалась делать вид, что наконец разобралась в ней. У неё всё перед глазами вращались в вакууме футуристические корабли и мелькали огни почти наркотического перехода в запределье. Стэнли уже давно вместо мелодий вальса, наполнявших чёрное пространство космоса, слышал сперва тягучие скрипичные партии на приёмах у французских господ, а затем и музыку Баха, под которую разгуливал со своей бандой отпетый лондонский хулиган. «Можно смело заявить, что «2001: Космическая Одиссея» позволит имени Стэнли Кубрика войти в историю!» Вот поэтому он не любил интервью и газетчиков. Они цеплялись за то, что не способны были в полной мере осознать, по кусочкам отрывали, кроша слухами и домыслами, а затем лепили один из любимых, набивших оскомину оборотов. Вот и вся их журналистика. Теперь, видите ли, «Одиссея» сделала Кубрика, а не Кубрик — «Одиссею». Когда ему не было и тридцати, Стэнли был никем — упёртым, несомненно талантливым, с характером, но всё равно никем на просторах Голливуда, обезличивающего режиссёрскую индивидуальность. Сейчас ему за сорок — и Кубрик стал «именем». От этого были и плюсы — открылись новые возможности; в Англии он мог снимать то, на что ещё десять лет назад в Штатах никто не дал бы ему и цента. А ещё появились ожидания. Впрочем, чужие ожидания никогда не были проблемой самого Стэнли. «Когда же нам ждать нового научно-фантастического откровения?» Скорее всего, никогда. Есть режиссёры — ремесленники — что, ухватившись за одну идею, войдя в одно течение, из раза в раз снимают один и тот же фильм, меняя лишь названия. Одни и те же актёры в одних и тех же декорациях повторяют одни и те же фразы, в которые не верят ни они сами, ни сценаристы, их написавшие, ни режиссёр, одобривший сценарий. Повторять — пустая трата времени. Лучше уж направить все силы на то, чтобы в едином полотне, в точно выверенной последовательности кадров выразить ровно то, что накопилось в голове после десятков книг, исследований и статей, после недель размышлений и просеивания идей, витающих в воздухе, сквозь мелкое сито собственных суждений. Сделать один фильм — но такой, чтобы после него «договаривать» было бы попросту бессмысленно. «И сможет ли кто-нибудь до конца понять истинный смысл «Одиссеи»? Стэнли Кубрик свой комментарий дать отказался». Это был редкий случай, когда репортёры всё-таки догнали его — а он был отчего-то в настроении и не прогнал их сразу. Когда его спросили об этом, Стэнли сдержанно объяснил: — Каждый волен трактовать кино таким, каким он его увидел. И если у вас осталось впечатление чего-то величественного — мифологического — значит, фильм действительно удался. Объяснять свои фильмы словами Кубрик считал затеей ещё более бессмысленной. Он не мог вложить каждому зрителю свой мозг — зато мог сделать всё возможное, чтобы дать зрителю свои глаза, которыми он видит каждую сцену словно наяву, перечитывая сотни раз перекроенный сценарий. И никто не встанет на пути между взглядом Стэнли Кубрика и объективом камеры.