Dadarira Ta

По эту сторону острова можно найти за полем, на котором работает Марк, озеро. О нём знает не так много людей, и потому на земляном береге чисто, свежо, спокойно. Юта давно приметил за Чону странную особенность: рыжий хоть и тянется к людям, но выбирает для себя дни полного уединения. Прежде бармен связывал это с желанием ветерана спрятаться, может даже — переждать приступы боли, но общаясь ближе и глубже с Чону, он понял, что в тишине тот даёт волю своим мыслям и сомнениям. — Понятно, чего ты остановился у ворчуна Доёна, — замечает Юта, намеренно не предлагая помощи на водянистой участке тропинки. — Вовсе он не ворчун, перестань уже обижать его, — отмахивается рыжий, впрочем, тут же соглашаясь, — Да, он проповедник, и любит читать не только проповеди, но и нотации каждый час своего бодрствования, даже если рядом никого нет! Его голос разлетается звонким эхом над гладью озера, что очень веселит Юту и суеверно настораживает Чону. Оглядывая место, он усаживается на ещё крепкий пень, упирается локтем в колено и, утерев пот со лба, коротко смеётся: — Завел меня сюда, а? Доволен? Какое-то время раздумывая: опустить ли ладони на согнутые плечи рыжего, или не стоит, Юта всё же подходит ближе к воде, опускается тут на корточки и оборачивается: — Доволен. — Доволен? — Именно, — ухмыляется Юта, замечая гневный блеск в карих глазах. Так смешно поддразнивать рыжего: его легко задеть, но также легко он и отходит. Такой лёгкий нрав — дар свыше такому острому на язык Юте. — Я слышал, далеко на востоке живут йоги, которые могут ходить на руках, сушить рубахи на голых спинах и готовить пальцами ног, — скатываясь со своего места не землю, почему-то говорит Чону, мечтательно падая затылком на место сруба, — Меня прежде всё забавляла эта их готовка ногами, а теперь совсем не смешно. — Зачем тебе готовить? Пусть вор-ч., — под усталый выдох Юта замолкает, в пару прыжков оказывается рядом и продолжает, — Ну зачем вот тебе готовить самому, если этим может заняться кто угодно вообще? — Даже ты? — Да хоть бы и я, — в доказательство своего намерения, Юта бьёт себя кулаком в грудь. Чону на это только смеётся, но взгляд его становится таким мягким и доверчивым, что Юте становится не по себе. Он отворачивается, списывая тягучую тоску на сердце усталостью, а мелкую дрожь рук — на переутомление после рабочей недели. Но даже затылком мягкое тление благодарной любви Чону ощущается.