Dadarira Ta

Чону говорит, что у каждого уважающего себя джентльмена должен быть камзол — вроде выходного костюма, или что-то подобное. Поднимая с подвала мешки сушёной рыбы, Юта принюхивается к своим обнажённым локтям, всерьёз задумываясь: куда он выйдет, зачем, нужно ли ему это, даже если сам Чону будет очень настойчиво просить… Приказывать. А ловко рыжий это придумал — нашёл лазейку в том, что купил «Пустоту» вместе со всем к ней прилагающимся. Юта к пабу не то, чтобы прилагался, он там жил, являлся частью, душой заведения. Заведения, которое стремительно меняется. И люди вокруг тоже меняются. Вчерашний школяр Ренджун ещё недавно кроил исключительно тёмно-зеленые, реже — тёмно-синие, штаны, а сейчас к сыну ткачихи, к единственному портному в городе выстраивается очередь. А вот Юта из принципа латает старую шаль кривыми рыбацкими крючками, прокалывая пальцы и прикусывая язык. — Как идут наши дела? — рыжий лениво протирает один из «столовых» столов, поднимая на бармена встревоженный взгляд. — Идут, — отмахивается Юта, предпочитая игнорировать вопрос с одеждой, которая очень уж не нравится новому владельцу «Пустоты». — Мне порой кажется… — усмехнувшись, Чону медленно приближается к стойке, -… что прежде ты жил не просто далеко, а — одиноко. Совсем один, один в своём монашеском скиту. Ниже опустив голову, Юта собирается с силами, чтобы натянуто рассмеяться. Но собственный длинный язык ему всегда был первым врагом: — Да ты почти угадал! В монастыре я с детства и жил. Глаза Чону раскрываются шире, а весёлый настой улетучивается через открытую дверь. — Вот как, выходит, — когда японец не продолжает, рыжий заполняет пустоту диалога собой, — И как же тебя принесло сюда, как давно? — Волнами где только не мотало, а прибило, в итоге, сюда, — снова обнюхивая себя, Юта морщится, — Недавно принесло. Войной принесло, а в мирное время — унесет. Он горько смеётся, и Чону крепко сжимает его плечо.