Точка невозврата

Полина, как и обещала, приезжает вечером и привозит вещи, согласно списку, который я ей вручила еще утром. Мой розовый халат на Разумовском, конечно, смотрится отпадно, но жизнь над человеком и так поиздевалась, поэтому я не буду. Штаны, которые остались от бывшего мужа, для Сережи коротковаты, а футболка наоборот слишком широкая, так что базовые вещи все-таки нужны, сколько бы он ни отпирался и ни заверял, что все нормально. Спрятаться бы еще куда-нибудь от его попыток узнать, куда перевести мне деньги за все. Хорошо, что он пока вряд ли доберется до ноутбука. — Ты ужасно выглядишь, — заявляет Полина, когда мы вместе с ней проходим в кухню. — Не спала? — Боюсь, — честно признаюсь, чуть не промазав мимо стула. — Вдруг что. — Иди, — командует сестра. — Я послежу за ним, потом разбужу тебя. Ночью здесь быть не смогу, Ваня начнет задавать вопросы, а нам сейчас вообще лучше без любых вопросов обойтись. К тому же, дело против Форта все еще в силе, мы почти готовы представить все доказательства в нужные органы и предать все это огласке, так что работы у меня — сама понимаешь. — Спасибо, Поль. Ты, главное, его не выдавай, — жалобно прошу я. — Если я сейчас выдам его, то ты пойдешь соучастницей, — мрачно говорит сестра и машет в сторону коридора. — Иди спать. Разбужу через пару часов. Отказываться от предложения у меня уже просто нет сил, поэтому я плетусь в студию, только сначала заглядываю в спальню. Разумовский спит, дышит. Отлично. Я действительно последние месяцы предпочитаю спать на надувном матрасе, так что здесь для меня все готово, только простынь поправляю. И, едва коснувшись головой подушки, падаю в пропасть без снов. Полина, как и обещала, будит меня, но не через пару часов, а спустя пять. На все робкие попытки поблагодарить она лишь отмахивается, мол, заниматься захоронением моего дурного тела, скончавшегося от усталости, у нее нет времени. — Как он? — спрашиваю, сползая с матраса. — Жив, перевязку мы сделали. Была небольшая температура, сбили. Выглядит паршиво, чувствует себя так же. Сказывается резкая отмена лекарств. — Полина оглядывается и понизив голос, интересуется: — Почему ты не сказала про таблетки? — Я не доверяю тому, что давал ему Рубинштейн, — шепчу, поежившись. — Ничего хорошего он ему точно прописать не мог. — Давай пузырек, — кивает сестра. — Отдам на экспертизу. Если выяснится что-то интересное, приложу это к доказательствам. Но вопрос с лекарствами остается открытым, Ася. Он болен, не забывай. Подожди, а что здесь делает дверь от шкафа? Мы обе смотрим на указанный предмет, прислоненный к стене. Рядом стоит ящик с инструментами. — Триггер на зеркала, — коротко поясняю, на что сестра лишь вздыхает. Перед тем, как она загоняет меня на кухню, чтобы я могла поесть, заглядываю в Сереже. Дышит, живой. Спит? Или просто с закрытыми глазами лежит? Главное, что живой. Я иду за сестрой, где снова слушаю о том, насколько мои действия ужасны. Пусть говорит, это все равно не отменяет того, что она помогает и не вызывает полицию. Кажется, я подвела под монастырь нас обеих, и мне дико стыдно, но что сделано, то сделано. Ситуация была критическая, и отступать некуда. — Звони, если что, — говорит Полина, уже стоя у входной двери. — Мне или в полицию. От соучастия и укрывательства я тебе как-нибудь отмажу, а вот если он нападет на тебя… Пожалуйста, Ася, звони, не жди, когда станет совсем паршиво. — Хорошо. Я закрываю за ней дверь, запираю все замки. Дважды проверяю тот, который можно открыть только изнутри. Про свою резкую вспышку гриппа я с Полиной уже поговорила, она оповестит родителей и нашего младшего брата, что у меня карантин. Старший остался во Вьетнаме, так что с его стороны опасаться нечего. Он, собственно говоря, не особо часто в гости заходил и тогда, когда жил в Питере. Проверив замок в третий раз, иду в спальню. Разумовский открывает глаза, когда я нарочито громко шаркаю тапочкой по паркету возле порога. Слабо улыбается, глядя на меня. Я прохожу в комнату, сажусь на край кровати. Полина права, вид у него хуже, чем вчера. Она сказала, что раны выглядят хорошо, так что все дело в отмене лекарств, скорее всего. Там же был просто бешеный коктейль. — Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю, помогая ему сесть, и подкладываю под спину подушку. — Нормально, — отвечает он, сцепив дрожащие пальцы в замок. — Зачем обманываешь? — уточняю, вздохнув. — По тебе видно, что хреново, Сереж. Полина говорит, что это, скорее всего, синдром отмены. Разумовский кивает и опускает голову. — Прости. — Сережа, — зову я, положив ладонь на его крепко стиснутые пальцы. — Это временно. Через отмену мы с тобой пройдем, нам важно, чтобы зажили раны и не началась какая-нибудь инфекция. Так что не скрывай от меня, что тебе плохо, ладно? Можно? Я протягиваю руку к его лбу. Сережа кивает, и я прикладываю ладонь к коже. Не горячая, это хорошо. Я собираюсь отстраниться, но Разумовский перехватывает мои пальцы, затем, извинившись, тут же отпускает, отводит взгляд. Н-да, будет не скучно. Я тоже смотрю в сторону шкафа и прошу: — Расскажи мне про проблему с зеркалами. Что с ними не так? — Я помню не все наши встречи, — тихо говорит Разумовский. — Ты приходила в камеру с зеркалом? — Нет. Была и такая? — Она была основная. В другие меня вытаскивали тогда, когда ты должна была прийти. В той была зеркальная стена напротив камеры, полностью. Рубинштейн поставил ее в качестве эксперимента, и результат его… заинтересовал, наверно. — Ты видишь там что-то? Птицу? Сережа вздрагивает и поднимает на меня взгляд. — Он говорил с тобой? — Ну да, в телестудии. Ты не помнишь? — Смутно, — нехотя признается Разумовский. — Я вижу там его, да. Очень часто, и… Это безумно пугает. Извини. Я проглатываю то, насколько мне осточертели попытки извиниться хоть за что-нибудь, беру его за руку и говорю: — Ничего страшного. Я тебя не из Диснейленда выкрала, так что знала, на что шла. — Сомневаюсь, — горько усмехается Сережа, поглаживая мои пальцы. Замирает, когда доходит до бледного ободка — все, что осталось от обручального кольца. — Развод, — коротко сообщаю, заметив это. — Я живу одна, тебе не о чем беспокоиться. Хочешь отдохнуть? Полежи, я принесу тебе чай. Ты какой любишь больше? — Кофе, — улыбается Разумовский уголком губ. — Ну, это пока вряд ли, не рекомендуется. Как только поправишься, сделаю тебе самый лучший, какой найду. А пока жасминовый чай будешь? Сережа соглашается, но когда я возвращаюсь с кружкой, то обнаруживаю его уже спящим. Прислушиваюсь. Ага, дышит. Ладно, черт с ним, с этим чаем. Поставив напиток на тумбочку, я осторожно вытаскиваю вторую подушку, чтобы ко всему прочему не добавилась еще и затекшая шея, пробую ладонью лоб и после ухожу на кухню пить чай. Заодно думать о том, что мы будем делать дальше. Разумовскому я, конечно, говорю, что нужно решать проблемы постепенно, но сама сейчас все-таки пытаюсь хоть поверхностное представление о будущем составить. Пока оно нерадостное. Сережа поправится, да, но он не может до конца жизни скрываться в моей квартире. Ему не будет безопасно ни в городе, ни в стране даже. А если еще вспомнить про его желание вытащить из-под ареста Олега? Вот честно, после всего, что было услышано в телестудии, я бы оставила Волкова гнить в тюрьме. Детали пазла складываются в голове только теперь, и я очень вовремя вспоминаю о том, что придурок пробрался в камеру к Разумовскому год назад. Год. Чертов год назад. И что он сделал? Бросил его там в угоду чокнутому Птице. Лучший друг года, твою мать. А так красиво чесал мне на этой самой кухне о том, что намерен спасти Сережу. Спасатель, чтоб его за ногу. Он думал там курорт или что? Я швыряю кружку в раковину и сердито перемываю посуду. В голове просто не укладывается, что Сережа мог бы и не сидеть в проклятом Форте целый год. Или Волков с Птицей дружил? А последний что, мазохист? Ему ведь тоже там доставалось. Меньше, наверно, чем Сереже, но все равно. Ладно, эти рассуждения не меняют того, что Разумовскому нельзя оставаться в России. Деньги у него явно есть, так что вполне может скрыться, когда окрепнет. Я, съежившись, верчу эту мысль в уме. Расставаться с ним совсем не хочется, особенно после того, как Рубинштейн держал нас на расстоянии друг от друга. Мне совсем не понравились те ощущения, но какое право я имею ставить какие-то свои чувства на одни весы с его безопасностью? Знаю, что не должна, и все равно больно, хотя еще толком ничего и не случилось. — Как же ты так вляпалась? — шепчу я, глядя на свое отражение в темноте окна. Всего за пару месяцев жизнь перевернулась с ног на голову, стоило лишь один раз заговорить с этим человеком. Как-то слишком быстро я к нему привязалась. Да, я буду называть это так. Привязанность — отличное слово, и от него не будет так паршиво, когда придет время расставаться. Да и что между нами было? Рандеву в психиатрической больнице, пара поцелуев и десяток уголовных статей. С языка так и просится крепкое слово на букву «Б». Я захожу в спальню, беру из шкафа плед и кидаю его в кресло. Сережа спит, температуры нет. Вот и хорошо. Я выключаю настольную лампу, поправляю одеяло и сажусь на свое место. Хорошо, что кресло широкое, слава ротангу, и я могу более-менее комфортно в нем устроиться. Матрас сюда как раз из-за него не поместится, а оставлять Сережу без присмотра я пока не хочу. Как выясняется позже, не зря. Я просыпаюсь и сначала не могу понять, что меня вырвало из сна, а потом слышу Сережин болезненный стон и вскакиваю с кресла, уронив на пол плед и телефон заодно. Метнувшись к лампе на тумбочке, щелкаю по кнопке и понимаю, что Разумовский-то даже и не просыпался, лишь беспокойно морщится и дергается. Такими темпами еще швы разойдутся. Я сажусь на кровать, чтобы не нависать над ним, и осторожно трясу за плечи, а когда никакой реакции не получаю, то и зову. Сережа распахивает глаза и сразу садится, отшатнувшись от меня. Тут же сгибается, схватившись за грудь. — Тише, тише, это я, — как можно ласковее говорю, подняв руки в знак капитуляции. — Все хорошо, это просто сон был. Ты дома… Ну, у меня дома, помнишь? Сережа? Разумовский судорожно кивает, тяжело дыша. Я подсаживаюсь ближе, касаюсь ладони, прижатой к груди, и только сейчас замечаю, как сильно он дрожит. — Все хорошо, — повторяю, отстраняя его руку, чтобы он случайно не повредил швы. — Ты в безопасности, со мной. Не совсем представляю, что делать дальше. У нас в семье никто так от кошмаров не подрывался, так что опыта у меня и нет. И уж точно никто не проходил через такое. — Сережа, посмотри на меня, — прошу я, но он отрицательно трясет головой. Закусив губу, притягиваю к себе его ладонь и касаюсь кончиков пальцев. Проходит всего пара секунд, и он цепляется за мою руку, будто за якорь. Я рискую сесть совсем близко и обнимаю его. Разумовский сначала дергается в сторону, а потом, видимо, осознав немного, что происходит, наоборот, прижимается ко мне. Я же молюсь о том, чтобы все эти резкие движения не потревожили швы, и глажу его по спине. — Я настоящая, — тихо говорю, положив другую ладонь на многострадальную рыжую голову. — И ты со мной. Больше никакого Форта. Вот честно, я сейчас даже не знаю, кому хочу выцарапать глаза больше: Рубинштейну или Волкову? Потому что трогать Птицу нельзя. Во-первых, себе дороже, во-вторых, тело-то одно. Проходит какое-то время, и Разумовский начинает шептать извинения. Я говорю ему в очередной раз, что все хорошо, и добавляю, что кошмары бывают у всех. Да, может, не такие сильные, но это совсем неудивительно, если вспомнить, где он был последний год. — Мне нужно посмотреть раны, — говорю я, когда Сережа окончательно успокаивается. — Позволишь? Разумовский отстраняется, прячет взгляд и ложится обратно на кровать. Я аккуратно приподнимаю футболку и убеждаюсь, что на повязках кровь не проступила. Выдохнув, укрываю Сережу одеялом и предлагаю: — Я могу тебе почитать что-нибудь, если хочешь? — Тебе тоже нужно отдохнуть, — тихо произносит он. — Со мной все нормально, Ася. Прости за это, я… — Давай хоть чай принесу? У меня есть с ромашкой, оба попьем. Согласен? Сережа мешкает, но все-таки не возражает, и я отправляюсь на кухню ставить чайник. Глядя на то, как закипает он, стараюсь перестать закипать сама. Что нужно делать с человеком, чтобы довести его до такого? И этот фокус с зеркалами… Рубинштейну место в соседней палате, а лучше просто в тюрьме. Ублюдок. Так, спокойно, вдох, выдох. Это сейчас никому не поможет. Я вытаскиваю из шкафчика две кружки и занимаюсь чаем, лишь бы отвлечься хоть на что-то. Закончив, возвращаюсь в спальню. — Это твоя картина? — спрашивает Сережа, рассматривающий полотно напротив кровати. Сел самостоятельно, уже хорошо. — Нет, подарок знакомого, — отвечаю и даю ему одну из кружек. — Осторожно, горячий пока. А куда ты повесил ту, что купил у меня? Разумовский застывает аки мышь перед змеей. Я сажусь рядом и уже жалею, что спросила. — В офисе была, — отвечает он, разглядывая содержимое кружки. — Сейчас не знаю. — Мне Полина говорила, — признаюсь, подув на чай. — Ты не связывался лично со мной, поэтому я не была в курсе. Но она видела тебя на той выставке. — У тебя очень красивые работы, — говорит Сережа, слабо улыбнувшись. — Не смог удержаться. — И хорошо. Жаль только, что не подошел тогда ко мне. Я бы хотела пообщаться с тобой. — С тем, кто еще не сошел с ума? — С тобой. Без акцентов, просто с тобой. Сережа пожимает плечами. — Ты была не одна тогда. Я не хотел мешать. — Да уж, — бормочу я и отпиваю немного чая. Разумовский хмурится и поднимает голову, смотрит на меня. Я же отмечаю, что отек с глаза спал еще больше. — Он обижал тебя? — спрашивает Сережа. — Нет. Или да. Не знаю. До последнего вечера нет, наверно. Сложно сказать. Я только со временем поняла, сколько всего ненормального было в наших с ним отношениях. Да и черт с ним, я закрыла эту страницу. Пей, а то остынет. После того, как с чаем покончено, я предлагаю Сереже попробовать еще поспать, потому что на дворе ночь, а ему нужно как можно больше отдыхать. На сей раз настольную лампу мы не выключаем. Остаток ночи проходит нормально, вот только я опять почти не смыкаю глаз. Разумовский спит очень беспокойно, но хотя бы спит без стонов и болезненных гримас. Утром я пытаюсь выяснить, что бы он хотел на завтрак, но Сережа категорически не признается, поэтому после перевязки я отправляюсь готовить омлет. С фантазией у меня и в мирное время напряженка, а уж с недосыпу и подавно. Не успеваю я разбить яйца, как в дверь раздается звонок. Так. Полина бы предупредила, больше я никого не жду. Уж не Леша ли решил навестить несчастную болеющую сестру? Придется отправить его обратно. Я выхожу в коридор и смотрю в глазок. Хорошо, что ничего не держу в руках, иначе точно уронила бы. Потому что за дверью стоит доктор Рубинштейн.