Золотое сечение

      Вокруг тихо и спокойно, как бывает во время безветренных обильных ночных снегопадов, когда не слышно ни эха чужих слов, рассказывающих о том, что будет дальше, ни собственных шагов, отдающихся в теле болью сбитого при беге дыхания.       Антон впервые сам участвовал в чем-то таком — и то, лишь потому, что Зайчик поставил ему это условие. Лесному зверю не выгодно было мстить и запугивать кого-то, кто причинил или хотел причинить вред Роме; в его голове не было такого человеческого понятия, и от Антона он его пока не совсем перенял, испытывая к шайке малолетних маргиналов что-то сродни злому отвращению. Он бы мог их просто съесть, но Антон, разозленный и столкнувшийся с возможностью потери дорогого человека, хотел не этого. Не быстрой смерти уж точно. Возможно, даже и не смерти вообще.       Голова немного кружилась и дышать в маске было неудобно. Лицо взопрело уже через несколько минут, но раскрывать себя еще было нельзя. Они оба еще не привыкли к замене, и обычно после нее Антона мутило, а сам Зайчик старался спрятаться где-нибудь в наиболее темном месте, шугаясь света и злясь на солнце.       Неподалеку захрустел снег. Мальчик сделал глубокий вдох и поднял взгляд на начавших приходить в себя хулиганов. С момента их поимки прошло не больше пяти минут и то, что они так быстро очнулись, было невероятной удачей — правильно усыплять Антон еще не очень умел, а Зайчик так вообще не делал это из принципа, предпочитая мучить и терзать.       Кстати об этом.       Женя Грибков болезненно застонал и Антон поморщился, понимая, что одним нытьем тут не обойдется. Зайчик еще не окреп достаточно и к моменту поимки пятого хулигана заметно подустал таскать их в зацикленное пространство, а Женя был самым злым и самым сильным из своей компании. Рана, нанесенная Ромкой, пробила куртку и ранила живот, но не добралась до внутренних органов и даже не пробила мышцы, но и не она была главной проблемой.       А вот переломанные ноги, которые Зайчик довольно терзал, волоча хулигана по снегу под истошные крики и попытки освободиться, этой проблемой как раз были. И, наверное, Антону стоило признать и свою ошибку — когда Зайчик трепал подростка, как собаки треплют игрушку, он ему ничего не сказал и не остановил, в тайне думая, что тот, возможно, это вполне способен перенести. Сейчас же, пристальнее всматриваясь в кровоточащие переломанные конечности, он с тоской осознавал, что Женя до самого конца будет лишь наблюдателем — подняться на ноги он уже точно никогда в жизни не сможет.       Тишина на поляне постепенно перестает быть таковой — к Жене возвращалась чувствительность, к его друзьям — сознание, приходя в которое они медленно поднимались и тихо ругались, не в силах осознать что происходит. — Блять! — неожиданно орет Грибков, пытаясь приподняться на локтях или хотя бы ощупать места боли, но лишь сильнее в ней же утопая. — Помогите! Блять, Господи, помогите! — Женя! — наконец осознал происходящее один из хулиганов, сосредоточив взгляд на товарище и кинувшись к нему на помощь. — Ебаный в рот! — Леша! — тут же завопил во всю мощь легких Женя, услышав голос товарища.       Антону невольно вспомнился Бяша, тоже называющий Рому разными более неформальными вариациями имени и тоже кидающийся к нему чуть что. Тоже, наверное, лучшие друзья. — Блять, какого хера?! — взревел прокуренным голосом еще один подросток.       Антон все еще молчал, наблюдая за тем, как компания хулиганов окружает своего главаря, охуевает от его растерзанных ног и спорит о том, как ему помочь. На их лицах настолько искреннее беспокойство и озабоченность, что Петрова невольно передергивает от отвращения и непонимания. Они же видят, что это ужасно, боятся за этого Женю и хотят помочь, так почему в них не дрогнуло ничего, когда они гнались за Ромой и совершенно не шутили о том, что унизят и убьют его?       Был ли Антон, собирающийся отомстить, таким же, как они?       Наверное, нет. Наверное, любой бы, кто знал, зачем он попросил Зайчика принести их сюда, сказал бы, что он еще хуже. — А ты еще кто такой? — вдруг заорал один из хулиганов.       Антон вздрогнул от неожиданности, но быстро пришел в себя. Слова, правда, к нему не шли. Он бы мог сказать что-то зловеще-высокопарное, но как-то это было бы неловко, учитывая то, что он не очень хорошо себя чувствовал, был ниже этих парней и в принципе не хотел тут находиться. Первоначальное стремление защитить жизнь и достоинство Ромы на практике столкнулось с глухой стеной осознания, что эти пятеро его и не боятся, и вообще не очень-то заинтересованы в его персоне, обращая внимание только на своего пострадавшего главаря.       Неожиданно в голове всплыла мысль — рискованная, но занимательная. — Это, — его голос сорвался на высокую ноту из-за волнения, и Антон тут же смутился и поспешил исправиться, напрягая горло и указывая на Грибкова. — Это я ему ноги сломал.       И, пока никто не успел понять, что вообще происходит, обозначил: — Если не будете делать, что я вам говорю — убью.       Последние слова дались ему с трудом. Ни убивать, ни угрожать он никому не хотел, но если все это доверить Зайчику, то ничего хорошего не выйдет и он просто сожрет их одного за другим, так и не дав понять, за что конкретно с ними так обходятся. — Че, блять? — спросил Хриплый.       Лицо его выражало крайние злость и непонимание, словно он даже не мог сообразить, за что стоит зацепиться и стоит ли вообще. — Да забей нахуй и помоги! — крикнул ему Леша.       Антон пригляделся и увидел, что Жека уже не пытался брыкаться и паниковать, а только подвывал, в то время как его приятели пытались неуклюже перевязать ему ноги шарфами. — Давайте я до ближайшего дома и оттуда в скорую позвоню! — неожиданно здраво предложил один из доселе только причитающих парней.       Антон, сколько бы ни старался, не мог вспомнить имена никого, кроме Жени и Леши, поэтому во время их сумбурных попыток оказать первую помощь про себя просто пытался дать им хоть какие-то сносные прозвища, чтобы ориентироваться в этой шайке.       Получалось примерно так: поломанный Женя и паникующий Леша — с ними все понятно, они явно друг к другу привязаны больше, чем любой из них привязан к кому-то из компании; далее Хриплый с его прокуренным и простуженным голосом да абсолютно идиотским выражением лица, подходящему больше какому-то уголовнику, а не школьнику; Умный, который единственный догадался сбегать за помощью и который первый отогнал приятелей, пытающихся поднять главаря. Пятый не выделялся и особо ничего не пиздел, поэтому Пятым и остался; немного тормознутый и дерганный, но вроде не сумасшедший. — Неа, блять, — неожиданно запротивился Хриплый, медленно поднимаясь и вперяясь в Антона диким животным взглядом. Мальчик невольно поморщился — взгляд старшеклассника напомнил абсолютно тупой взгляд Волчика. — Ты слышал, че он сказал? — Да похуй мне, что-! — Это он Женьку ноги сломал, говорит.       Хулиганы замирают так резко, словно их ставят на паузу. Даже Женя, которому Леша кое-как помог сесть и облокотиться на себя, повернулся к Антону. Его лицо было мокрым от слюны и слез, но выглядел он не несчастным — наоборот, его глаза зацепились за яркую куртку Антона и как сверла дрели сверлили дыру в скрытом маской лице.       Антон много раз видел недовольство и злость, обращенные к нему. Злились все: мама, нервная после переезда, Семен, желающий утвердиться за его счет; директор и Лилия Павловна, едва не поспособствовавшие его отчислению — все они злились на него по тем или иным причинам. Но никогда прежде он не цепенел мгновенно, неожиданно осознавая чужую лютую страшную ненависть.       От людей, способных так ненавидеть, нужно держаться подальше, и Антон раньше так бы и поступил. — Ты кто, сука, такой, — даже без вопросительной интонации говорит Женя.       Антон было ожидает, что сейчас он прикажет своим друзьям поймать и убить странного пацана в маске зайца, но совершенно неожиданно кричит уже Леша. — Да какая, нахуй, разница! — с надрывом орет он едва не в лицо главаря. — Потом найдем и убьем его, Женя! Сейчас в больницу надо!       Женька медленно поворачивается к нему, склонившемуся и держащему его поперек торса, и моргает. Постепенно его лицо смягчается и он смотрит на лучшего друга почти что с мольбой. Он что-то говорит Леше и тот уверенно кивает, словно точно-точно обещает Антона убить.       Петрова всего передергивает. То, как эти двое взаимодействуют, его нервирует. Невольно думается, что Ромку с Бяшей может ждать то же самое, если ничего в их головах не изменится и если они реально продолжат скатываться по наклонной. Закончится все подобным образом — кто-то из них будет умирать с заточкой в боку или пулей в легком, а второй едва не плача успокаивать его. — Вы не сможете попасть в больницу, — встревает Антон, качая головой.       Нет, все же Рома с Бяшей так не закончат и дело тут даже не в том, что Антон их из этого вытянет. Они просто абсолютно другие и поняли это еще до того как познакомились с Петровым. — Завались и не пизди! — орет ему Хриплый.       Он было делает шаг к Петрову, но Умный кидается ему наперерез. — Женьке помощь нужна, не чуди! — кричит он, хватаясь за чужие плечи и отвлекая внимание на себя. — Грохнешь пиздюка — не сможем вызвать скорую! Тебя тогда точно посадят!       Хриплый бледнеет и даже на таком расстоянии Антон замечает, как играют его желваки. По нему видно, что он просто ужасно хочет подойти и ударить Антона, но страх последствий пересиливает. Его абсолютно тупое лицо куксится, словно он в жизни не смог бы думать больше, чем на шаг вперед, и только перспектива тюрьмы его останавливала. — Блять, похуй, я за помощью! — наконец не выдерживает молчания Умный, махнув рукой.       Антон было порывается остановить его, но хулиган срывается с места и бежит с поляны в лес, видимо, предположив, что деревня находится именно там.       Пятый пустым взглядом провожает его и, видимо, отвлекается от своей задачи зажимать рану и невольно облокачивается на переломанную ногу товарища; Женя неожиданно взвизгивает, словно раненая собака и едва не кидается на него с кулаками. Боль останавливает его, и он только судорожно машет кулаком в направлении незадачливого помощника. — Блять, хули ты так давишь, ебло кривое?! — орет он.       Леша, до этого прижимающий его к себе словно ласковая мать, дергается и отстраняется, тоже неодобрительно косясь на приятеля. Антон задумчиво наклоняет голову — он видит, что Жене невыносимо больно и страшно, что он едва не плачет и его всего колотит от потери крови, ужаса и холода. Как он вообще может продолжать говорить, а не просто поскуливать? Возможно ли, что из-за долгого нахождения в снегу и открытых ран он отморозил конечности и сейчас не чувствует их в полной мере?       Если так, то с какой вероятностью ему ампутируют обе ноги? — Не ори на меня, Гриба, — вдруг скалится Пятый. Голос его то ли не до конца сломался, то ли от природы такой — словно ножом по стеклу ведут. — Я что могу делаю.       И, нелепо застопорившись, словно на секунду забыв все на свете слова, продолжает, уставившись перед собой стеклянными глазами: — Ломит, блять.       Хриплый чертыхается и, плюнув на то, что Антон все еще стоит неподалеку, подбегает к друзьям, стараясь помочь. Он перехватывает у Пятого шарф и распределяет его по пострадавшим ногам Жени правильнее, прижимая так, чтобы доставить как можно меньше боли. Главарь все равно вздрагивает и скулит, утыкаясь мокрым лицом куда-то в район Лешиного живота. — Скоро, Женек, — тихо говорит тот, — скоро все нормально будет.       Пятый, до этого не моргая наблюдающий за ними, вдруг кривится, дергано озирается и, перестав зажимать чужие раны, лезет в собственный карман куртки. Антон было думает, что у него там может быть что-то, что облегчило бы боль другу, но, к его удивлению, хулиган достает потертую зажигалку с колесиком. — Бля, да ты… — ошалело протягивает Хриплый, бездумно перехватывая и вторую ногу главаря.       Пятый нажимает на спуск подачи газа, но не чиркает колесиком, а затем прижимает зажигалку к ноздре и делает глубокий вдох, закрывая глаза.       Антон невольно отступил и поежился. Он такого вообще никогда не видел и даже не знал, что так можно — тут и там по деревне ходили байки, что можно словить кайф, если дышать клеем или выхлопами от машины, но он почему-то предполагал, что все это происходит где-то очень далеко. Только сейчас, смотря на Пятого, он словно прозрел и осознал, что тот не тихий и не глуповатый: он просто абсолютно точно зависимый от всего, что можно было бы достать в этом богом забытом селе, и эта зависимость — единственное, на чем строится его личность. Его друзья явно были маргиналами — жестокими и бешеными — но он был именно живым воплощением деградации физической и душевной. Он, очевидно, начал пробовать разные запрещенные вещи еще до того, как вошел в переходный возраст, и в самый нежный требующий витаминов и активности период пичкал себя хуйней, не давая мозгу и телу развиться.       Возможно, именно поэтому он одновременно казался самым мелким и одновременно самым осунувшимся и потасканным из своей компании. — Блять! — орет на него Хриплый, едва не подскакивая на ноги. — Ты вообще уже ебанулся?! — Да хули надо?! — скалится Пятый в ответ. — Говорю же: ломит! — Ты если приход словишь к приезду скорой, то нам всем пизда! — включается Леша. — Если они приеду, а я тут буду в ломке, то… — Пятый замирает, недоуменно смотря за спину Леши.       Тот резко поворачивается и лицо его становится почти что по-детски удивленным, когда он видит медленно выходящего из леса Умного. Выглядит недавно убежавший хулиган ошарашенным — он медленно передвигает ноги и касается ладонями каждого встречного дерева, словно боясь упасть, и неотрывно глядит на своих друзей выпученными перепуганными глазами. Шапка его осталась вместе с шарфом на ногах Жени и черные волосы топорщились во все стороны. Несколько прядей прилипли к намокшему от бега лбу, но лицо было белее снега. — Влад? — непонимающе позвал Хриплый. Антон даже не потрудился запомнить это имя. — Ты чего тут? — Скорую вызвал или че? — тут же подхватил Леша.       Умный вышел на поляну и огляделся, словно не мог поверить в то, что находится именно ан ней. — Я… я не добежал, — просипел он. — Блять, я прямо бежал и… — И че? — нахмурился Леша. — Не там деревня или че?       Антон видел, как быстро к нему метнулся взгляд стоящего хулигана. В его голове явно стали крутиться шестеренки, словно он действительно мог думать настолько быстро, что был в состоянии принять и осознать происходящее, от которого им всем уже не деться. — Я никуда не сворачивал и бежал только вперед, но прибежал обратно, — наконец выдавил он уже четче, а затем вдруг повернулся к Антону. — Ты, блять, говори: че это за хуйня все?!       Неожиданно Леша взбеленился. — Ты долбоеб?! Че ты несешь?! — завопил он так резко, что Женя в его руках дрогнул всем телом, а затем вдруг прижался ближе. — Какое обратно?!       Антон невольно поежился. Ему было так странно и неприятно смотреть на то, как этот малолетний маргинал защищает своего друга — в груди сама собой появлялась тоска и печаль от того, что Леша этот, похоже, не был тем психопатом, каким представлялся раньше. В голове не укладывалось, как в одном человеке может уживаться лютая жажда насилия над тем же Ромой и нежная любовь к тому же Жене.       Умный покраснел от гнева и стыда, заорав в ответ: — Мне нахуя пиздеть?! Иди сам проверяй, раз мне не веришь!       Антон тихо качает головой. Это все может затянуться на очень долго, если кто-то из них реально в одиночку начнет бродить по лесу и уверять других, что выбраться отсюда невозможно. Правда, если они все одновременно начнут искать выход и отправятся в разные стороны, то будет еще хуже — Антон не был уверен, что сил замыкать пространство во всех направлениях у него хватит.       В раздумьях Антон приваливается к дереву боком и с ленивой тоской глядит на то, как Леша, осторожно отстранив Женю, подскакивает на ноги и что-то втолковывает Умному, обводя руками лес вокруг, показывая по сторонам и тыча пальцем себе в грудь. Было что-то в его голосе, позе и жестикуляции что-то неведомо знакомое и, только поймав мысль об этом, Антон понял, что Леша этот ужасно похож на Ромку — такой же вспыльчивый и мечущийся, но при этом верный и на друзей почем зря не кидающийся.       Было так странно понимать, что именно они со своим Женькой больше всех хотели Рому убить. Нет, даже не так — наиграться, удовлетворить жажду жестокости, унизить, а затем убить и жить дальше так, будто и нет в этом ничего ужасного.       Леша неожиданно срывается с места и бежит в лес. — За Жекой присмотри! — кричит он Умному через плечо. — На тебя надеюсь!       Антон непонимающе смотрит ему в спину — звучит он уже совершенно не злобно, словно ругань с Умным его вопреки всему успокоила и он действительно решил ему поверить. Приятель кивнул и кинулся к лежащему жене, но едва только успел опуститься на колени перед ним и осмотреть чужие переломанные ноги, как с другой стороны поляны выбежал Леша.       Антон прикрыл глаза. Ему повезло, что хулиган не оглядывался, и зону зацикленности удалось сократить.       Пятый нервно засмеялся, видимо, уже словив немного прихода или в принципе испугавшись происходящего; Хриплый же побледнел и помрачнел до такой степени, что лицо его стало еще старше. Он сверлил взглядом ошалевшего Лешу, пока тот беспомощно ловил ртом воздух, как выброженная на берег рыба. Умный, до этого не поднимавший от переломов взгляд, наконец, уловил чужое оцепенение и поднял голову, а потом резво вскочил и заорал: — Я же говорил! — он кинулся к Леше и схватил его за плечи. — Я тоже только вперед бежал и просто вернулся!       Лежащий на снегу Женя застонал и с помощью Пятого приподнялся на локтях. Было видно, что от ноющей боли и холода его уже начинало потряхивать, но он все равно посмотрел на друзей с надеждой. Леша тоже уставился на него, лихорадочно соображая, что делать и как выпутаться их сложившейся ситуации.       Антон, не желая и дальше смотреть на его еще совсем юное лицо, отступил под тень деревьев, и его осторожное передвижение тут же привлекло Лешин взгляд. — Стоять, пиздюк, — неожиданно хрипло крикнул он. Подумалось, что ему, наверное, уже хотелось заплакать от безысходности. — Говори, блять, где деревня, или я тебя прямо тут порешу.       Антон хмыкнул. Когда Леша был таким — зверенышем в человечьем обличье — быть жестоким с ними всеми становилось проще. — Вы отсюда не уйдете, пока я не разрешу, — четко проговорил Петров, качая головой. — Вы должны подчиниться.       Леша кинулся к нему, и мальчик едва успел зайти за дерево. Мир переменился, желудок сжался как на американских горках, и вышел Антон уже из-за другого дерева на другом конце поляны. — Я тут, — подсказал он как раз проверяющему его прошлое укрытие Леше.       Хулиганы как один повернулись на его голос. Они уже даже не пытались скрыть шок на своих лицах и это радовало.       Значит, скоро сдадутся, остается только чуть поднажать. — Ах ты сука, — сипит Леша.       Его лицо снова приобретает алый цвет. Он было делает шаг в сторону Антона, но Пятый, видимо, снова отвлекается и давит — Женя стонет сквозь сжатые зубы и этот звук — жалобный и болезненный — отвлекает Лешу. Он снова подбегает к другу и несколько секунд просто не моргая пялится в его белое лицо.       До этого Антон действительно думал, что абсолютно за всю их шайку полноценно решает Женя, и теперешнее открытие его поражало — Леша несомненно имел в их компании какое-то особое место. Это было не иерархично и даже не походило на какое-то распределение ролей и обязанностей. В Ромкиной шайке все было намного проще: сам Пятифан — голова и главарь; Бяша — лучший друг, способный остановить или сделать ту грязную работу, от которой у Ромки крышу сорвать может; Антон — вроде как правая рука и голос разума, не дающий зайти слишком далеко.       Тут же все было абсолютно иначе и начиналось с того, что эти ребята в первую очередь не шайка, а именно банда. Они все жестокие и страшные люди, подпитывающие пороки друг друга, не оправдывающие, а именно поощряющие разбой, жестокость и беззаконие. И в то время как Женя у них глава, Леша — не правая рука, не шея и не любая другая отдельная часть. Эти двое были скорее похожи на каких-то изуродованных чернобыльских сиамских близнецов, отравляющих друг друга и вместе с тем делающих другого счастливым. Леша ни капли не злился и не претендовал на места несменного лидера, потому что просто не хотел, и доверял Жене то, что сам ленился делать и выяснять, зная, что его репутация ебанутого жестокого и способного на все будет только расти вне зависимости от того, будет он главным или нет.       Женя поворачивает голову к другу и тот, сняв собственную шапку, подкладывает ему ее под голову. Пострижен мелкий маргинал под машинку как настоящий уголовник. На затылке у него светлый лысый шрам.       Антон не видит Лешиного лица, но замечает поменявшийся Женин взгляд. — Эй, братва, — зовет Лешка. — Идея есть.       Женя прикрывает глаза, как бы отдаваясь на произвол судьбы. Остальные из их банды придвинулись ближе, ожидая указа.       Антону вдруг подумалось, что Леша и Женя — это один человек, рожденный почему-то в телах двух мальчиков. И что именно с их встречей человек этот стал таким, каким и должен был быть изначально — страшным жестоким порождением Ада, лелеющим и оберегающим лишь себя, и при этом ненавидящим все остальное. — Давайте все в разные стороны двинем, — говорит Леша, оборачиваясь почему-то на Антона, — так больше направлений захватим.       Петров вздохнул, чувствуя волну раздражения, и перевел взгляд на лежащего на земле Женю. Самый нелицеприятный сценарий произошел и делать было нечего — он не сможет поддерживать петлю достаточно долго, и когда-нибудь кто-то из этих ублюдков точно сбежит. Да, не с первого раза, но с десятого или двадцатого точно. Препятствовать этому он не сможет, поэтому вариант лишь один — сделать так, чтобы они не захотели уходить.       Чтобы знали, что будет, если они попытаются это сделать.       Леша ласково хлопает Женю по плечу, а затем поднимается на ноги и дает команду друзьям. Они все разбегаются каждый в разное направление, и Антон чувствует восторг Зайчика, так мечтающего выйти на волю. Вкус крови и радость погони распалили его и он был готов кинуться вперед в любой момент, показывая, чем чревато оставлять беззащитного раненого посреди лесной поляны, куда в любой момент могут прийти дикие звери. Не чтобы съесть, конечно.       Так, немного поиграть.       Антон закрывает глаза и на мгновение ощущает, словно проваливается в темноту. Видение всплывает перед ним всполохом, как кадр давно забытого воспоминание без контекста, отражая то, что видит сейчас своими глазами его чудовищный компаньон. Антон видит перекошенное ужасом лицо Жени и слышит далеко-далеко дикий вопль. Чувство эйфории окутывает мальчика, хоть и не является его собственным.       Пребывание отдельно от мира для него лишь секундно, потому что Зайчик, заботясь о его моральном состоянии, показывает лишь краткий миг своего пребывания, затем снова разрешая появиться. Ему нравится идея с заменой друг друга и нравится, что появиться он смог неожиданно, а потом так же неожиданно скрыться, оставив на поляне вместо себя Антона в нелепой заячьей маске и теплой яркой куртке.       Антона, который медленно открывает глаза, видит взъерошенный снег на поляне и огромное количество свежей крови, разбрызганной тут и там маленькими каплями. Женя орет на одной протяжной ноте — одна из его ног истерзана в мясо, а другая сломана в коленке и сложена вперед почти под прямым углом.       Вся полянка заляпана и затоптана. Антону видится, как Зайчик, играясь, схватил парня за ноги огромной пастью и трепал его, прыгал с ним из стороны в сторону и швырял, чтобы произвести как можно больше впечатления. Вещи — шапки и шарфы — которые отдали другу убежавшие хулиганы, валялись тут и там, очевидно, отлетев во время чудовищной игры.       Взгляд сам собой все возвращается к изувеченному Жене и Антон спешит отшатнуться, чтобы не разглядывать его раны.       Первым на поляну выбегает Влад. Выбегает и сразу цепенеет, открывая рот в немом крике и хватаясь за голову.       Школьники постепенно сбегаются с разных сторон, и Антон облегченно выдыхает, наблюдая за ними из-за дерева. Он слышит, как Пятый издает странные нечленораздельный вопль, а Хриплый громко и грязно матерится. Первым у пострадавшего Жени оказывается, естественно, Леша, единственный не остановившись от бега ни на секунду. Лицо его стало совсем бледным и испуганным; он запинается и едва не падает, спеша, но, в конце концов, приземляется рядом и хватает друга за лицо, наклоняясь совсем близко. — Женька! — кричит он с таким отчаянием, что на секунду Антон думает, что главарь банды реально умер, но через мгновение тот слабо стонет, видимо, приходя в себя.       Леша наклоняется к нему еще ближе и едва не скулит от ужаса, но тут совершенно неожиданно подвывать начинает сам Женя, хватаясь за чужие плечи и пытаясь что-то объяснить. Антон не может его винить — увидеть Зайчика при свете дня для неподготовленного человека травмирующе, а с учетом того, что этот самый Зайчик еще и помучил парня, швыряя и терзая как вещь, вообще немыслимо. жене повезло, что он вообще не сошел с ума от всего этого. — Кто это сделал?! — орет Леша не своим голосом. Антону кажется, что если прямо сейчас показать буквально на любого из друзей, то он, не думая, на него кинется. — Кто, блять, это был?!       Женя воет в ответ. Его лицо сухое, он не плачет и не кривится, но кричит от ужаса и боли, не в силах сосредоточиться на внятном ответе. — Помощь срочно нужна! — говорит, наконец, подбежавший Умный. — Леха, вставай, нужно найти кого!       Пятый и Хриплый тоже рядом.       Леша поворачивается к ним почти с животным рыком, а потом неожиданно меняется в лице, становясь похожим на испуганного ребенка. Женя в его руках немного успокаивается и жмется, словно ища защиты и утешения. Антону почти что тошно смотреть на этих двоих. — А если не найдем? — спрашивает он так надрывно, словно сам сейчас заплачет. — Если тут будем сидеть, то точно не найдем, — говорит Хриплый, опускаясь коленями в снег рядом с друзьями. Он осторожно теребит куртку раненого приятеля, словно хоть как-то пытается его поддержать. — Леха, блять.       Леша вдруг сгибается, еще сильнее прижимая Женю к себе. Было видно, как нелегко ему принимать такие решения одному без поддержки лучшего друга. Или, возможно, ему было не по себе не из-за тяжести роли главаря, а из-за того, что он не мог спрогнозировать наперед ни один ход. — Его с собой надо брать, — сказал он.       И это было плохо. Антон нахмурился, выступая из-за деревьев. Нельзя было позволить им забрать Женю, когда его смерть — единственное, что может их остановить и заставить подчиниться. — Вы все равно ничего не найдете, — говорит мальчик, шагая вперед и стараясь не думать о том, что наступает на окровавленный снег. — Если уйдете — умрет.       Отморозки переводят на него взгляды, но одновременно всем в глаза смотреть он физически не может, поэтому пялится на одного Умного — он ему отчего-то менее противен из всей этой компании.       Пятый смотрит сквозь него и от нервов его очевидно начинает ломать еще сильнее, потому что он уже искусам себе губы в кровь и сейчас весь колотился как в лихорадке. Хотя, возможно, Антону так только кажется, и наркоман успел закинуться или надышаться газом во время беганья по зацикленному лесу.       На Хриплого смотреть было неприятно — голубые глаза его в свете казались почти что ледяными и по-животному тупыми. Антону и разговаривать с ним не хотелось, потому взгляд этот словно заранее давал понять, что умственных способностей парню не хватит, чтобы договориться о чем-то сложнее стреляния сигарет       Леша и Женя вообще были странными в каком-то слишком нетипичном для Антона смысле. — Говнюк прав, — неожиданно говорит Пятый. — Не донесем Жеку. Надо сюда медиков. — Тогда один хуй снова бежать нужно, — хмурится Хриплый, а затем вдруг кладет увесистую ладонь Леше на предплечье: — Тут будешь?       Леша смотрит вниз на Женю и Антон было пугается, что сейчас он действительно пошлет всех искать помощь, а сам останется с другом, но происходит другое. Голова Леши забыта вообще не тем — он злится и боится и из-за этого не может сосредоточится на плане, принимая слишком импульсивные решения и надеясь на случай.       Это, наверное, его и губит. — Не, тоже искать буду, — говорит он, осторожно отпуская притихшего Женю. Умный услужливо подает ему найденную неподалеку шапку, чтоб главарю не пришлось лежать на снегу. — Так шансов больше.       Антон едва глаза не закатывает и вместе с тем чувствует к Леше едва ли не жалость. — Леш, — зовет его Женя и малолетний маргинал поспешно наклоняется, вдруг придвигаясь совсем уж близко и на мгновение Антону вообще кажется, что он своего друга поцелует, но тот только выслушивает что-то и кивает, снова отходя.       Антону с каждым разом все труднее на этих двоих смотреть и все сложнее хоть что-то в их отношениях понять. — Уйдете — я его изувечу, — говорит Антон громче, видя, как на секунду лицо Леши, обращенное к нему, становится просто невероятно злым. — Завались, хуйло малое, — вместо него огрызается Хриплый, а затем наклоняется и втискивает в руку Жени большой охотничий нож. — Подойдешь к нему — сам пожалеешь.       Антон лишь качает головой. Если он сейчас выпустит Зайчика и тот действительно Женю завалит, то оставшиеся четверо запросто смогут начать носиться по лесу туда-сюда и поддаваться панике. В таком случае станется только быстро их всех перебить, чтобы ни у одного из них не осталось и шанса выбежать к людям.       Грустно. Антон хотел не этого.       Хулиганы разбредаются, и Антон было закрывает глаза, но неожиданно его привлекает громкий свист. Мальчик смотрит вперед и встречается взглядом с Лешей. Глаза его злобно горят, но вместе с тем лицо совершенно не такое, какое он наверняка привык делать перед неприятелями с целью запугать. — Увижу, что ты хоть что-то с ним с попытался сделать — порешу прямо тут, понял? — сказал он совершенно серьезно. — Похуй, если сяду, но тебя, уебыш, в живых не оставлю.       Антон неожиданно для себя чуть не смеется. Он никого из этих пятерых вообще не боится и от того как серьезно на него глядит этот парень ему скорее неловко, потому что он точно знает, что всерьез Леша его сейчас не воспринимает вообще. — Посмотрим, — кивает Антон.       Леша бежит в лес, не понимая, что наделал и как сильно подвел лучшего друга, так и оставшегося лежать на земле и озираться в поисках непонятного чудовища. Антон делает шаг в его сторону, внутренне прося Зайчика не добивать его, чтобы показать всем — в особенности этому Леше с его безумной жестокостью ко всему миру и слишком ласковой любовью к одному человеку — что они должны были с самого начала понимать, что тут им не поможет ни запугивание, ни сила, ни откровенные угрозы и нападения.       Они еще не знают, что были обречены, как только увидели его. Но скоро они узнают.       Всего они предпринимают три попытки сбежать, и каждый такой раз дается им все сложнее и сложнее, потому что Антон уже не пытается их убедить и просто не появляется в поле зрения, давая им самим возможность в полной мере осознать свое положение и отчаяться. На это им требуется почти что позорно много попыток, каждая из которых заканчивается лишь хуже для Жени. Когда они прибегают во второй раз он воет и пытается отползти; ноги его сломаны и истерзаны; одна ступня, с которой в процессе игры слетел ботинок, сейчас практически фиолетовая и болтается на коже и мышцах, потому что кость внутри раздроблена на маленькие кусочки.       Лешу едва ли не силой заставляют бежать дальше и, на самом деле, у Антона уже так сильно кружится голова от смены с Зайчиком и вынужденного зацикливание пространства, что это действительно может закончиться тем, что кто-то из них сбежит, но выходит все наилучшим образом, потому что в третий раз Зайчик действует незамедлительно.       Женя от ужаса и бессилия протяжно подвывает, не в силах даже разглядеть мучающее его существо, и вроде как пытается отбиться, но Зайчика это только веселит. Он поудобнее перехватывает чужую ногу и скручивает ее так же, как скручивают постиранное белье, чтобы отжать. Мокрый хруст костей и хлюпанье рвущегося мяса заглушает нечеловеческий крик. Женю от боли начинает колотить как в припадке, и он весь выгибается и дергается в конвульсиях, не зная куда себя деть. Ощущения настолько страшные, что он почти что сходит с ума, и, наверное, если бы он мог, то сделал бы что угодно для того, чтобы это, наконец, прекратилось.       Леша слышит его, не пробежав и двух минут. Пульсирующая злость его мигом сходит на нет и он разворачивается, едва не запинаясь о свои же ноги. Вечное пронесенное через всю жизнь желание причинить хоть кому-нибудь страдания сейчас наткнулось на ужасающую реальность, в которой они с Женей могли бы быть не всемогущими и в которой им может встретиться кто-то, кто не ставит их ни во что так же, как они оба ни во что не ставят всех посторонних людей.       Крик, подобный тому, что издал Женя, был вызван исключительной болью, и до этого момента Леша, забивающий ногами неприятелей, мучающий и вымещающий на других свою собственную обиду на жизнь, даже не знал, что люди могут так кричать.И тем более он никогда даже не задумывался о том, что может существовать кто-то, кто может заставить так кричать Женю, а он сам ничего не сможет сделать, чтобы противостоять этому.       Антон открывает глаза как раз в тот момент, когда Женя в агонии переворачивается на спину и становится понятно, что теперь он еще и плачет. Он лежит один на окровавленном снегу и изо всех сил старается что-то крикнуть, но его горло не слушается и он воет, словно раненое животное. И в тот момент, когда Антон вдруг ловит себя на мысли, что главарь банды не переживет следующего шага, белый словно смерть Леша выбегает на поляну, как раз заставая то, как Женя, наконец набрав в легкие побольше воздуха, орет: — Не надо больше, прошу!       Крик отчаяния заставляет Антона отшатнуться и скривиться, а Лешу — наоборот, кинуться вперед. И все становится просто невыносимо и отвратительно, потому что Антон словно в замедленной съемке видит, как парень падает на колени, но вместо того, чтобы как раньше приподнять друга, сам практически ложится на него, обхватывая руками. И, блять, Антону почти до рвоты больно на это смотреть, потому что Леша Женю закрывает собой так же, как сам Антон пытался закрыть собой Олю от зверей, еще не зная, что они уже отгрызли от нее то, что хотели. — Хватит! Хватит, прошу, не трогай его больше! — кричит Леша, пытаясь то ли погладить, то ли закрыть вообще всего Женю. — Умоляю, я все сделаю! Все, что скажешь! Только не трогай!       Осознание настигает его головокружительной волной и болью в груди, потому что становится очевидно, почему каждое ласковое взаимодействие этих двоих вводило его в такое бессильное отчаяние. Эти укачивания и прижимания, попытки успокоить и приласкать, обогреть и позаботиться — даже это кидание слепо защитить, наплевав на пацанскую гордость и шансы сбежать — все это возвращало его в день, когда по его вине погибла Оля, а он сам как дурак остался сидеть с ее наполовину отрезанным телом, завывая и пытаясь убедить себя, что все это — сон.       Почти так же, как сейчас кричит Леша.       Антон отводит взгляд, натыкаясь на Хриплого, но не может перестать слышать. Леша сам подвывает, пытаясь в истерике растрясти своего друга, который на крик потратил последние силы и сейчас висел в чужих руках, словно тряпичная кукла, и останавливает его лишь подоспевший Умный, оттягивая и прося успокоиться. — Блять, Леша, ебан пень, не тряси! Хуже только сделаешь! — он безуспешно пытается отцепить Лешу, все стремящегося как-то сильнее обнять и притянуть почти что бессознательное тело лучшего друга. Наконец, Умный не выдерживает и орет двоим другим: — А вы хули встали там, блять?! Помогите!       Женя неожиданно сам вырывается и переворачивается на бок. Его рвет фонтаном и он весь трясется, пока его лучшего друга пытаются оттащить. Умный помогает ему лечь нормально, чтобы не захлебнуться, и придерживает за плечи, но Женю ломает от боли потому что с переломанными ногами любое движение его просто убивает. Между приступами тошноты он скулит и пытается то ли подняться, то ли утереть лицо, но не получается у него ни то, ни другое. — Больно, — хрипит он страшным надтреснутым голосом, и Антон невольно ежится, понимая, что сознание парня плывет от боли.       Зайчик все же сильно перестарался — если Женя не умрет от потери крови или болевого шока, то это будет буквально чудом.       Пятый, уже немного вялый и заторможенный, опускается на колени и тихо переговаривается с Умным, пока Хриплый рядом не дает Леше снова кинуться к лучшему другу. После коротких переговоров Умный кивает и помогает Жене приподняться на локтях, а малолетний нарик, выудив из-за пазухи флягу, подносит ее к чужим белым губам, заставляя сделать вдох. Женя страшно кривится и закашливается, но не отбивается, послушно позволяя себя опоить. Антон хмурится, но не мешает — скорее всего, друзья дали пострадавшему какого-нибудь алкоголя — водки или самогона — чтоб он хоть немного согрелся и отошел от страшной боли, и на самом деле это не было чем-то, против чего Антон бы протестовал. В конце концов, в его же интересах, чтобы Женя увидел как можно больше из того, к чему его друзей привели его же решения.       Леша заметно успокаивается, хоть и выглядит крайне взволнованным, поэтому Хриплый его отпускает, позволяя подобраться поближе без страха того, что тот своей истерикой еще больше навредит их главарю. — Жень, эй, — говорит Леша тихо, беря лучшего друга за руку; Антона передергивает и от этого жеста, и от голоса хулигана, — кто это сделал?       Женя очень тихо что-то отвечает и естественно этого никто не слышит. Умный, находясь ближе всего к его голове, наклоняется поближе, прося повторить. Его лицо, до этого хмурое и сосредоточенное, на мгновение становится почти что растерянным сразу после того, как Женя повторно говорит что-то ему в ухо. — Что он сказал? — уточняет Хриплый, стоя так, чтобы не видеть изувеченных ног друга.       Умный несколько секунд пялится перед собой стеклянными глазами. — Заяц, — наконец ответил он. — Что? — удивился Пятый, недоуменно нахмурившись.       Антон вздохнул и в следующую же секунду увидел, как Умный очень медленно поднял на него совершенно новый, доселе неизвестный взгляд. — Женя сказал, что это сделал Заяц, — повторил он громче, но при этом все так же неотрывно пялясь в середину Антоновой маски.       Постепенно к нему оборачиваются и другие члены банды и Антон невольно улыбается, потому что до них наконец начинает доходить: тем, что они его недооценили, они очень сильно навредили и себе, и Женьке, который теперь даже не поднимал голову. И, наверное, было самое время для того, чтобы выпустить Зайчика и позволить ему вдоволь насытиться, но он просто не мог этого сделать сейчас, когда они уже настолько отчаялись, что допускали мысли о том, что их жестокого сильного главаря изувечил странный пиздюк в заячьей маске. — Ты кто такой? — спрашивает Леша и голос его — смесь тихого отчаяния и дикой ярости, потому что Антона он уже ненавидит так же сильно, как сильно хочет помочь своему ненаглядному Жене, и это просто мерзко.       Антон смотрит на его лицо и неожиданно для себя думает как же на самом деле все это несправедливо — то, что эти пятеро живы, а его Олечка умерла. То, что они — насильники, воры, убийцы, наркоманы и садисты до сего момента жили, принося всем вкруг лишь страдания, а Олечка умерла.       То, что эти Женя и Леша все еще держат руки друг друга, а Олечка умерла.       Олечка умерла. — Зайчик, — сипло говорит Антон, видя, как на мгновение перекашивается Лешино лицо.       Подросток тихо выдыхает, очевидно стараясь сохранить самообладание и не кинуться на Антона сломя голову, как уже было раньше. — Что тебе надо от нас? — спрашивает он снова. — Чтобы вы сделали то, что я вам говорю, а иначе, — Антон на секунду запинается, не зная, как так посильнее их запугать, но потом решает пойти старым путем, — я вас всех убью.       Он замолкает, а затем поспешно добавляет, указывая на Женю: — Начну с него.       Хулиганы переглядываются. Умный хмурится и быстро смотрит на друзей, как бы прося их придвинуться к нему ближе. Хриплый и Пятый подбираются, но никто ничего не говорит — они лишь обмениваются странной системой взглядов, от которых становится не по себе.       Антон видит, как Леша поджимает губы и сильнее стискивает ладонь лучшего друга. Антону на самом деле хочется, чтобы он его бросил и чтобы их отношения не смотрелись такими. Чтобы Антону не пришлось проводить параллели и видеть в них то, как он сам относился к Оле, как относится к Роме и как сам Рома ведет себя по отношению к Бяше. Все эти семейные, любовные и дружеские отношения и взаимодействия Петров видел в этих двоих и от этого становилось лишь хуже. Нет, не потому что ему становилось их жалко — наоборот, он считал их практически недостойными таких чувств. Им по всем канонам полагалось быть отморозками, которые кидают и предают друг друга при первой же возможности, и то, что они этого не делали, заставляло Антона невольно думать о том, что в их глазах злодей именно он.       Наверное, так и было на самом деле. — Не трогай его, мы все сделаем, — наконец, говорит Леша, поднимаясь на ноги. — Какие условия?       Было так странно слышать звон в его голосе и вспоминать, как нежно он говорил со своим… кем бы там ему Женя не был. — Если вы выполните все, что я вам скажу, без фокусов — все пройдет быстро и без лишних мучений, — говорит Антон четко. Леша хмурится и, опережая его вопросы, мальчик добавляет: — И больше вашего… друга… никто не трогает.       Леша переводит взгляд на Женю и на мгновение лицо его становится таким растерянным, словно у потерявшегося ребенка. Было очевидно, что из них двоих он, очевидно, больше полагался на решения другого, а не на собственную горячую голову. Возможно, дело было в том, что Женя был более спокойный, или же Леша в принципе вот настолько не видел себя без его поддержки.       Умный, видя его смятение, было хочет что-то сказать, но Леша только качает головой и снова смотрит на Антона: — Хорошо, договорились, — кивает он. — Но не смей напиздеть.       Антон кивает и было хочет начать рассказывать о том, что сейчас будет, как Леша распрямляет плечи и говорит более уверенно: — И у меня есть условие.       Антон изгибает бровь и косится на Женю, который уже немного пришел в себя и сейчас полулежал, придерживаемый за плечи Хриплым и Умным. Его взгляд — отчаянный и жалостливый — был направлен на фигуру лучшего друга, и напоминал то, как обычно голодные преданные всем миром собачки смотрят на человека, который нашел их на улице и сказал, что забирает в теплый дом есть колбасу и греться на печи. — Какое? — спрашивает Антон, уже догадываясь, о чем его попросят. — Дай нам Женю оттащить в сторону.       В груди засвербело от отвращения. Антон уже откровенно не понимал, как ему не раздражаться от этого, как не чувствовать себя плохо и как не задумываться о том, что у всех эти уебки могут быть не самыми ужасными людьми, когда единственное, о чем они просят — шанс позаботиться о друге?       Он ничего не говорит в ответ и лишь кивает, молча наблюдая за тем, как малолетние маргиналы подхватывают своего покалеченного друга и относят в сторону, стараясь причинить ему как можно меньше страданий. Выходит это не очень хорошо и главарь то и дело сдавлено мычит и дергается, но, в конце концов, поляну они пересекают, тихо переговариваясь.       Когда они уже подходят к ближайшему дереву, Леша снимает куртку, оставшись в одной легкой кофте, и кладет ее на снег так, чтобы на нее можно было Женю усадить.       Антона едва не тошнит. — Блять, нет, надень, — сипло протестует главарь, вяло хватаясь за Лешино запястье. — Почки отморозишь, как тогда.       Он весь белый и смотрит мутно то ли от боли, то ли от выпитого алкоголя, но при этом все его лицо выражает столько самых разных эмоций, что Антон сначала порывается отвернуться, и только после этого видит, что все остальные члены банды, кроме самих Жени и Леши именно так и сделали, предпочтя не быть свидетелями того, как эти двое говорят друг с другом. И тем более — как смотрят. — Все нормально будет, — Леша снова приседает перед ним и, к изумлению Антона, теперь кладет ему руку не на ладонь, а на шею, осторожно касаясь и ведя к щеке. — Я… я рядом буду тут. Зови если нужно будет и… и не бойся ничего. — Ты с отмороженными почками даже поссать нормально не сможешь, не то что мне помочь, — вдруг шутит Женя, тычась в чужую ладонь головой. Лицо его искажается вдруг болью. — Блять, Леш. — Что? — голос Леши хриплый и, не смотря ни на что, понятно, что и ему тоже страшно. — Плохо?       Он придвигается ближе и Антона охватывает почти возмущение, потому что он вообще не понимает что это такое и как эти двое могли хоть что-то против Ромы говорить, когда они… такие вот. — Не уходи, — вдруг совсем тихо просит Женя. — Я не хочу, чтобы ты уходил.       Лицо Леши меняется, и Антон это видит так, будто совсем рядом с ним стоит. — Я тоже не хочу, — говорит он, а затем берет из рук Пятого флягу, которую тот нервно крутил, и всунул в ладони Жени. Буквально втискивает и как бы в назидание сжимает свои ладони вокруг его. — Все будет хорошо. Будет плохо — выпей, чтоб стало лучше.       Женя опускает голову и мотает ей из стороны в сторону. — Мне лучше, когда ты рядом, — произносит он неожиданно хрипло.       Антон удивленно вскидывает брови и в этот же момент видит как Умный, до этого стоящий со злобно скрещенными руками, раздраженно закатывает глаза. — Блять, а то, что кроме Лехи мы все уходим — это заебись как весело?! — шипит он. Видимо, не только Антону рядом с этими двумя было как-то не по себе. — Хватит этой вашей хуйни, заебали. — Владос, не заводись, — вздохнул Хриплый, тем не менее, не поворачиваясь виновникам заминки. — Все мрак, пусть. — Да, блять, сейчас же самое время, — огрызнулся Умный, нахохлившись еще сильнее.       Пятый лишь вздохнул и покачал головой.       Антон, внимательно следивший за этими странными взаимодействиями, невольно хмыкнул, понимая насупившегося Умного. Даже не смотря на контекст ситуации, было приятно знать, что кому-то от этих проявлений слишком нежной для маргиналов привязанности тоже хуево.       Женя тихо рассмеялся и покачал головой, словно приятель сказал какую-то очень смешную шутку. Леша осторожно потрепал его по волосам, заглядывая в мутные глаза и как бы невзначай вытер его взопревший лоб. — Я скоро вернусь, — тихо сказал он. — Отдыхай. — Ой, блять, а я как раз собирался прогуляться, — снова хохотнул Женя, затем вяло посмотрев и на других друзей, тихо позвав: — И, пацаны.       Он немного помолчал, словно пытался собраться с силами, а потом произнес почти что строго: — Не чудите. Это пиздец.       Хриплый снова наклонился и мягко похлопал его по плечу, без слов прося тоже держаться. Пятый дернулся и махнул рукой. Умный — Антон не был уверен, что расслышал — вроде как послал его нахуй.       Леша поднялся на ноги и развернулся в сторону Антона, тут же став совершенно другим человеком — таким же, каким был, когда гнался за Ромой. Его взгляд потемнел и лицо огрубело; он уставился на Антона изучающе и злобно, словно пытаясь найти в нем хоть что-то, за что мог бы зацепиться. Что-то, что потом мог бы использовать против него. Было странно вспоминать то, как совсем недавно он так ласково смотрел на этого своего Женю и как едва в истерике бился от безысходности, когда не мог ему ничем помочь.       Он двинулся на середину поляны первым и остальные члены банды поспешили за ним, то и дело оборачиваясь на пострадавшего главаря. Антон медленно провожал их перемещение взглядом, стараясь не думать о том, как этот ебанутый Леша на него пялится. — Все? — уточнил Антон, наклоняя голову.       Стоять и ждать он уже порядком устал. — Да, — просто кивает ему Леша. — Так что от нас требуется? Слушать и выполнять без причуд? — Именно, — кивнул ему Антон, немного расслабляясь.       Четверо быстро переглянулись, и Леша быстро кивнул каждому. — Хорошо, — сказал он, затем вдруг совершенно неожиданно выкинув руку вперед для рукопожатия.       Делать этого Антону вообще не хотелось — было что-то противное в том, чтобы касаться любого из них, но с этим парнем все было почти что особенно гадко. Антон буквально видел в нем что-то, что уже не единожды наблюдал в своих лесных «товарищах», которые изначально были так приветливы и веселы, так любили танцы, конфеты, песенки и загадки, а на деле оказались чудовищами, жаждущими смертей, мучений, насилия и мяса.       Много мяса. Непомерно много.       При мысли о мясе мальчик невольно глянул в сторону прислонившегося к стволу дерева Жени. Интересно, почему он не рассказал своим друзьям про Зайчика? Он точно его видел, он буквально смотрел в россыпь его глаз и Антон видел, как сознание его сжимается от боли про одном виде исполинского монстра, перепачканного его же кровью. Возможно, конечно, что он просто посчитал это слишком нереальным и решил, что в приступах боли ему что-то привиделось, или просто не захотел пугать всех еще больше.       Его лицо, во фрагменте воспоминаний сначала выглядящее недоуменным, запомнилось Антону так же, как запоминаются быстро подсмотренные в учебнике подсказки на контрольной, когда ты успеваешь ухватить самую малость, но затем восстанавливаешь все недостающие элементы по интуитивной памяти. Мальчик мельком поглядывает в сторону главаря банды, пока идет на встречу к его другу и невольно отмечает, что встревоженным и печальным Женя выглядит практически безобидно — он сам так же смотрит то на Антона, то на Лешу, то на других друзей, но ничего не говорит. В принципе, было бы странно, если бы сейчас он попытался давать указания.       Антон, уйдя в свои мысли, не сразу даже осознает, что уже стоит перед Лешей и жмет его узкую холодную ладонь с длинными пальцами и аккуратным пятнышком родимого пятна у косточки на запястье. Он стоит в тонкой кофте, открывающей запястья и шею, дрожа, но все равно уверенно обхватывает чужую руку. Хватка усиливается, но болезненной не является, хотя у пацанов вроде принято показывать свою доминантность именно таким способом — так даже Рома с Бяшей делали. Это сам Антон не чувствует боли или Леша просто боится его гнева?       Желания смотреть этому отбросу в лицо не было совсем, но и позорно тупиться себе под ноги было как-то слишком постыдно, поэтому Антон вздернул подбородок, тут же встречаясь взглядом с Лешей. Лицо того выражает холодное спокойствие, но взгляд мечется по заячьей маске, по шапке, по плечам и рукам, а затем снова возвращается к темным провалам глазниц. И, только посмотрев в его глаза, Антон вдруг словно прозревает.       Он на пробу разглядывает Лешино лицо с чисто художественной стороны, представляет, как рисовал бы его, как выделял бы наиболее отличительные черты, как накладывал бы тени и какие прорисовывал бы морщинки. Он представляет, как тоже самое делал бы с Женей и в его голове сама собой рождается наиочевиднейшая догадка, потому что эти двое похожи. Не так похожи, как бывают лучшие друзья, у которых с годами появляются похожие мимические привычки, похожие жесты и черты, а так, как похожи какие-нибудь родственники.       От мысли, что эти двое, похоже, братья, Антона почти мутит — он совершенно не хочет проводить параллели с собой и Олей, не хочет понимать, что, наверное, его с ней нежничанье тоже со стороны выглядело чересчур уж слащаво. Ему, блять, вообще не нравится идея того, что кому-то он причинит такую же боль, какую причинили ему.       Какую он опять же навлек на их семью по своей же глупости. — И никаких фокусов, — предупреждает он, смотря прямо в серые глаза напротив.       Леша удивленно вскидывает брови, словно не понимает, о чем он вообще говорит. Взгляд его неуловимо меняется. — Каких фокусов? — спрашивает он совершенно не злобно. — Таких?       Он так резко хватает Антона за плечо, что тот даже не успевает опомниться, а затем кричит в сторону: — Давай!       Антон дергается и успевает повернуть голову как раз в тот момент, когда Хриплый, подлетев в один длинный прыжок, размахнулся и с едва не медвежьей силой вогнал ему под ребра шило. Удар был страшным и если бы не держащий мертвой хваткой Леша мальчик бы точно упал. Оружие с легкостью пробило куртку и вошло в бок Петрова по самую рукоятку. Он ошарашенно моргнул, но сделать ничего не успел, потому что Хриплый, схватив его за предплечье, почти вытащил шило, а затем загнал обратно еще сильнее, провернув внутри на манер сверла. Антон взглянул на его лицо — бугай ликовал.       Рядом Леша хищно выдохнул. Хватка его ослабла, он явно расслабился. Это, конечно, можно было назвать его ошибкой, но главный проеб его заключался не в этом плане — в конце концов, откуда ему было знать, что Антон уже не чувствует боли?       Ошибка Леши была в том, что он Антона обманул.       Рука Хриплого была громадной для школьника — он явно был постарше своих друзей, и кулак его был едва не с половину Антоновой головы — но пальцы все равно легко позволяли себя обхватить. Конечно, Антон бы мог оторвать ему всю руку или, вытащив шило, загнать его ему под подбородок, но он решил ограничиться малым. Всего пара-тройка секунд прошла с момента когда, шило вошло в бок, до того, как с веселым хрустом хрящиков палец Хриплого изогнулся в сторону под прямым углом, ломаясь в Антоновой руке с легкостью сухой веточки.       Бугай коротко воет, отскакивая в сторону, и едва не заваливается на бок от шока, но Антон на него уже не глядит. Они с Лешей вновь встречаются взглядами, но теперь хулиган не выглядит ни спокойным, ни уверенным, и тем еще больше походит на Женю в моменте, когда тот увидел Зайчика. — Да, — просто отвечает Антон, — таких.       Он пихает опешившего хулигана в сторону, и тот почти врезается в Умного, как раз подскочившего, чтобы его поймать. Антон замечает у того на пальцах кастет и кривится от презрения. Осознание сущности этих мразей, затмившееся на время этими нежными заботами между двумя отбитыми садистами, возвращается к нему в полной мере, дополняясь еще и наблюдениями. До этого он стоял достаточно далеко, но сейчас видел, что у каждого их них не просто есть какое-то оружие — они это оружие уже достали и выжидали момент, чтобы напасть всем скопом и забить его тут.       Нормальный, конечно, план, но только конкретно в этом случае совершенно не действенный.       Антон озирается, замечая теперь и Пятого, которого, похоже, ломать начинает еще больше, но который тем не менее тоже не с пустыми руками — в левой ладони его сжат балисонг. Когда-то Ромка рассказывал Антону разницу между такой моделью и его бабочкой, но сейчас Петров уже не помнил, что там было. Нужно будет еще спросить.       Мальчик вытаскивает из собственного бока шило и оглядывает со всех сторон. Обычная сталь, обычна деревянная ручка. Крови нет и быть не может.       Хриплый, до этого с воем качающий свою руку, смотрит на него почти с диким ужасом. — Ты, блять, что такое?.. — говорит он тихо.       Антон качает головой, игнорируя этот вопрос. — Ты помнишь наш уговор? — спрашивает он и всем как-то сразу становится понятно, что он обращается исключительно к Леше.       Тот стоит на почтительном расстоянии от него и лицо его перекошено таким лютым непониманием, что это почти смешно. — Да, — отвечает он. — Тогда зачем все это? — спросил мальчик. Раздражение внутри нарастало и он физически ощущал, как искажается его голос. — Думаете, я вам ничего сделать не смогу?       Леша не отвечает, лишь на мгновение смотрит в сторону притихшего Хриплого. Теперь, правда, глядит уже не как когда подзывал его для нанесения удара, и тем более не так, когда одним взглядом передавал какую-то информацию. — Не думаем, — отвечает он четко.       Антона так злит его ровный тон, что он едва не подскакивает, но вовремя остывает, понимая, что тот говорит так исключительно чтобы его не спровоцировать. — У нас с тобой был уговор: делаете что я скажу — все хорошо, так? — снова спрашивает Антон. Леша соглашается. — Теперь так не будет.       Он поудобнее перехватывает шило; все бандиты следят за его движением и он физически ощущает, как они напрягаются еще сильнее. Зайчик, кормясь Антоновым раздражением из-за того, что ему действительно приходится все это делать, подначивает покалечить кого-нибудь из тех, кто поближе, а еще лучше — пырнуть самого Лешу, который, очевидно, и придумал эту хуйню.       Из мыслей его вырывает приступ кашля, раздавшийся из-за спины. Все взгляды устремляются к согнувшемуся Жене, и мимолетная пустота в голове Антона тут же сменяется озарением. Леша делает было шаг в сторону друга, снова делая это мерзкое наполненное самыми нежными чувствами лицо, и Антона от этого аж передергивает. Мальчик поднимает руку, направляя на него острие шила, и Леша благоразумно останавливается, хоть и смотрит теперь на Антона иначе. Петров невольно ощущает себя строгим родителем, не отпускающим сыночка погулять с друзьями, потому что он не помыл посуду. Как будто это действительно Антон тут плохой. — Стой на месте. Все стойте и молчите, — предупреждает он. Умный что-то хочет возразить, посматривая на главаря, но Антон не дает ему сказать. — Я сам проверю, что у него.       Леша хмурится, но остается на месте, не решаясь перечить, хоть рядом стоящий Умный хватает его за локоть, бледнея, словно снег. Он, наверное, действительно очень догадливый или просто хорошо читает людей. Антон смотрит ему прямо в глаза, и лицо парня искажается лютым ужасом, потому что он точно понимает. Леша бы тоже догадался, если бы посмотрел на друга, но все свое внимание он уделял лишь покалеченному Жене, от которого Антона уже отделяло меньше двух метров.       Мальчик, наконец, оказался вплотную, и главарь банды посмотрел на него нечитаемым взглядом, вскинув голову. Антон на мгновение замер — теперь он и сам мог вблизи разглядеть его лицо, а не через глаза Зайчика, поэтому предыдущее мерзкое чувство, вызванное догадкой о родственной связи этих двоих, вернулось. Все в этих двоих было различно в той же степени, что и схоже — все в них от взглядов до линии челюсти напоминало друг друга, и от этого Антону было до боли тошно, а Зайчику — до злостного смешно.       Наверное, именно из-за этой тошноты, из-за злого веселья и предвкушения, из-за пустого и такого похожего на Лешин взгляд серых Жениных глаз Антон и не сомневался. Он протянул руку к подростку. — Дай ладонь.       Женя, которому водка уже ощутимо дала в голову, недоуменно моргнул и, быстро глянув в сторону друзей, все же протянул ему руку — такую же узкую как у Леши, со сбитыми костяшками и явно видными венами. И с такой же родинкой, какую он видел на Лешином запястье. Он оборачивается, на секунду смотря на встревоженные лица хулиганов. — Этого бы не было, если бы вы не попытались меня наебать, — сказал он.       Шило в его руке блеснуло и вошло в середину Жениной ладони как горячий нож в масло. Главарь банды сделал резкий вдох, но даже не успел заорать, потому что Антон сделал рывок и пригвоздил его насаженную руку к дереву, вдавив так, чтобы Женя даже при всем желании не смог бы подвигать ей по лезвию. — Нет! — заорал Леша, едва не кидаясь вперед. Хриплый бросается ему наперерез и хватает за шиворот кофты, рывком подтягивая к себе. Лицо его кривится от боли в сломанном пальце, но он все равно благоразумно не позволяет другу натворить еще больше бед.       Антон внимательно следит за ними и невольно кривится. Лешу трясет от ярости и он буквально прожигает Антона взглядом. — Блять, нахуя ты его трогаешь, если это я?! — кричит он.       Женя рядом тихо мычит от боли; Антон специально пригвоздил его руку достаточно высоко для того, чтобы он все еще мог ровно сидеть, но при этом никак не мог бы наклониться вперед настолько, чтобы не видеть того, что будет происходить дальше. — Потому что так ты точно послушаешься, — говорит Антон холодно, не сводя глаз с перекошенного отчаянием и болью лица Жени. Краем глаза он замечает, как Леша замирает. — И отныне: каждый раз, когда вы будете пытаться ослушаться, напасть на меня или сделать еще какую такую херню — отражаться это будет в первую очередь на нем.       Он, наконец, поворачивается, смотря на малолетних бандитов: — Понятно?       Воцарилось молчание. Парни один за одним поворачивались в сторону Леши, словно его слово действительно было решающим и настолько обдуманным, что в конечном итоге точно бы свело все риски к минимуму.       Смотреть на это было почти что удивительно и раздражающе. Для Антона подобное поведение казалось просто немыслимым и тупым, потому что, глядя на лицо Леши, он абсолютно точно мог сказать, что ничего толкового тот сейчас решить не сможет. Возможно, в других ситуациях, когда их загнали бы в угол, он бы и действовал боле хладнокровно, но Зайчик, сам того не подозревая, еще во время погони нащупал его ахиллесову пяту: взятый в заложники Женя был фактически выигрышной картой для того, чтобы уже сейчас Леша смог сделать что угодно. Его приоритетом было не снижение урона для них всех и не выживание — мысли он здраво, то понял бы, что Женю мучали, не убивая, именно для того, чтобы они все остались; он просто не мог не ставить в приоритет одного человека (кем бы он там ему ни являлся) и опасность для всей их банды для него не была так страшна как, очевидно, мучения лучшего друга.       Наконец, Леша вздыхает. — Да, понятно, — явно делая над собой усилие, соглашается он.       Умный рядом было тянется к нему, чтобы что-то сказать, но не решается. — Что делать? — уточняет Хриплый. Рука со сломанным пальцем у него дрожит.       Антон задумчиво обводит эту компанию глазами, раздумывая. Они все не скрывали ни враждебности, ни желания свалить — хоть какая-то покорность присутствовала лишь в Леше, но и ее скорее всего не было достаточно того, чтобы другие подчинились его воле. Нужно было начинать с малого.       Например, с того, что им определенно стоит избавиться от всего, чем они бы могли обороняться. Не то чтобы их попытки могли бы увенчаться успехом, но Антон не был уверен в том, сможет ли нормально существовать и ходить к Роме, если эти четверо, например, вскроют ему череп и разрежут на лоскуты лицо. — Выкладывайте все, что у вас есть, — говорит мальчик ровно. — Оружие, деньги, конфеты, письма — у вас при себе не должно остаться ни одного постороннего предмета.       Он указал на более-менее чистое от крови место на снегу перед бандитами. — Кладите сюда.       Лица парней помрачнели, но ни спорить, ни задавать лишние вопросы они не стали, решив подчиниться. На снег постепенно высыпались парочка небольших складных ножиков-открывашек, кошельки, отдельные купюры и монетки, кастет, сигареты, зажигалки, пятак для утяжеления кулака, помятый комок салфеток, презервативы, жвачки и какие-то крошки. Отдельным особняком выделялось то, что скромненько вытащил Пятый; Антон непонимающе наклонил голову, разглядывая весьма странный набор, состоящий из потемневшей старой ложки, непонятного мешочка, набора бумажных квадратиков, парочки цветастых марок в пакетике и пригоршни таблеток.       Для полноты картины не хватало только ингалятора и носового платка. Получался какой-то ебанутый набор болеющего деда, но интуиция подсказывала, что все немного не так. — Ты болеешь? — уточнил Петров, впервые обращаясь напрямую к Пятому.       Тот, кажется, вообще не ожидает такого, потому что вперивается в него непонимающим испуганным взглядом, словно ожидая того, что сейчас Антон его или ударит, или снова пойдет что-то делать с Женей. Он неуверенно глянул на друзей, словно ища поддержки, и Антон невольно подумал, что с ним, наверное, никто кроме них и не говорит. — Ты мне? — наконец сипит Пятый. Антон кивает. — Нет, не болею.       Остальные хулиганы тоже недоуменно смотрят на Антона. — Тогда для чего тебе это? — говорит тот, указывая на таблетки.       Пятый, кажется, настолько удивляется, что на мгновение даже перестает бояться — его брови ползут вверх и лицо расправляется. Антон явственно видит совершенно несвойственные для подростка морщины, синяки под глазами и покрасневшие белки. То, что он, безусловно, наркоман, для Петрова очевидно, но он просто не может поверить в то, что вся личность парня, который не так уж старше его, может быть действительно выстроена только на этом, и все веще, что он с собой носит, закрывают только эту саморазрущающую жажду. — Для прихода, — отвечает за друга Леша, видимо, решаясь, наконец, поддержать его. — Все? — удивился Антон. — Да, — кидает Пятый. — Все.       Антон непонимающе уставился на вещи. — А марки? Ложка? — снова уточнил он. Пятый молча кивнул. — Как ты это делаешь?       Не то чтобы ему действительно было интересно — нарки вызывали в нем непреодолимое отвращение, а сами наркотики не прельщали своей запретностью и эффектами. На самом деле, он даже не был уверен, что в теперешнем его состоянии он бы что-то почувствовал, но сам факт того, что он действительно впервые встретил кого-то такого больного и молодого одновременно, не мог оставить равнодушным. Раньше наркоманов Антон видел только в кино, которое смотрели родители — там они выглядели как опустившиеся, разлагающиеся, уродливые подобия людей. Пятый же был другим — не совсем здоровым, но и явно не полностью деградировавшим.       Вопрос, заданный Антоном, был скорее эквивалентом недоумению, а не чистым любопытством, но как только он его озвучил, как в его голове сам собой возник голос Зайчика, подстрекающего совершенно больные странные порывы.       «Яркие»       Антон морщится, даже не сразу осознавая, что Пятый поспешно отводит взгляд. Немного не понятно почему — он не выглядит дрожащим от страха, но и вроде как сильной ломки у него теперь нет. Тем более, он ведь уже дышал газом из своей зажигалки, так разве ему не должно стать легче?       «Яркие красивые. Выглядят аппетитно. Интересно»       Мальчик морщится и про себя отвечает, что ему самому вообще не интересно и есть он это не будет.             «Пусть он съест», — незамедлительно следует ответ.       Антон сжимает кулаки, борясь с раздражением, а затем опускается на корточки. Пятый замирает и краем глаза Антон видит, как мрачнеет лицо Леши, внимательно следящего за тем, что происходит. Мальчик берет в руки пакетик с двумя цветными странными марками и крутит их разные стороны — они явно не коллекционные и не со времен Союза, но все равно очень красивые; каждая из них покрыта высохшим блестящим слоем неизвестного Антону вещества. Ну, то есть, понятно, конечно, что это наркотик, но Петров, как очень благоразумный и воспитанный ребенок, такими уж специфическими познаниями в видах этой дряни не располагал.             Впрочем, ему было и не интересно. — Как это принимать? Как таблетки? — спрашивает он у Пятого.       Умный стоящий от них в паре метров, оборачивается к Леше и тот качает головой. — Нет, — отвечает нарик, неотрывно наблюдая за пакетиком в чужих руках. — Рассасывать надо. — Это ЛСД, — все же вклинивается Умный. — Если тебе надо — забирай. Кошельки тоже.       Зайчик внутри не унимается и просит. Голова от его настойчивости уже начинает болеть.       Леша и Хриплый подбираются поближе, и Антон даже не сомневается в том, что они выложили не все из того, что у них было. На лицах хулиганов играет непонимание и серьезность и Антону почти смешно, что они могли подумать, что он при них накидается наркотиками или решит их отпустить за плату в бедтрип и деньги. Он качает головой и, кинув пакетик к ногам Пятого, отвечает: — Ему нужнее, — а потом обращается уже к самому наркоману: — Принимай.       Пятый тупо поднимает на него взгляд и несколько секунд просто сверлит взглядом прорези маски. Постепенно в его взгляде мелькает понимание, чего нельзя сказать о его товарищах, настороженно молчащих совсем рядом. — Все? — осторожно уточняет он, осматривая свои разбросанные по снегу сбережения. — Все, — подтверждает Антон, а затем, уловив то, как исказилось в ужасе лицо Леши, предупреждает, указывая на Женю: — Или ты, или он.       Почему-то произносить имена двух главарей этой банды было почти физически противно и неправильно. Возможно, дело было именно в том, что с точки зрения произношения оба этих имени были очень ласковыми формами, какие обычно произносят друзья. Может быть, это «Леша», сказанное Женей, так напоминало «Тоша», произносимое Олей. Может, ему в принципе было плохо от того, как эти двое друг друга зовут, какие интонации и голоса он от них улавливает.       Пятый поворачивается в сторону Жени и смотрит на него так, будто видит впервые. Антон хмурится и вздыхает. — Женя пил, — неожиданно вклинивается Леша. — Он если смешает, то умереть может.       Петров наклоняется и со скучающим видом тянется к горстке таблеток, но тут Пятый словно оживает. — Все нормально, я приму, — говорит он торопливо и Антон было морщится, решив, что тот просто не хочет расставаться со своими драгоценностями, но тут малолетний нарик продолжает: — Если Жека откинется, то вообще пиздец будет.       Мальчик стискивает зубы, но все же берет из общей кучи пару таблеток. От последних слов Пятого у него в груди болит, а в голове — бушует. Ему бы было проще запугивать их, если бы они были чистым злом, как, например, прислужники Хозяина Леса. Вот уж те бы без раздумий друг другу глотки перегрызли в попытках спасти собственные шкуры от чего угодно — да даже просто за то, чтобы отхватить побольше мяса. Эти же… — Можешь немного растянуть, мы тут долго будем, — говорит Петров, поднимаясь на ноги и рассматривая таблетки, лежащие на собственной ладони. В голове словно мелькают тысячи разных мыслей о том, что можно было бы еще сделать, но все они не задерживаются ни на секунду, оставаясь неясными смазанными всполохами. Он даже не знает, зачем взял эти таблетки, но, наверное, со стороны могло бы показаться, что он действительно оставляет их про запас, чтобы в случае чего убить главаря этой банды.       Пятый тихо чертыхается и под взглядами друзей принимается глотать таблетки одну за одной. Воды рядом нет и он было тянется к снегу, чтобы закусить хотя бы им, но морщится от вида кровавых пятен и решает продолжать жрать на сухую. Антон стоит над ним надзирателем, вообще не представляя, что после этого с этим парнем будет. Если он словит лютейший проход и просто умрет от передоза, то это еще полбеды, но если он станет неуправляемым и, например, начнет мочить своих приятелей…       Парни вокруг все сильнее напрягаются с каждой съеденной таблеткой. — Блять, это пиздец, — наконец говорит Леша. — От такого количества и ты, Борь, откинешься. Не спеши так.       Антона едва не перекашивает от удивления. Имя отца, произнесенное этим надтреснутым голосом, режет по ушам и мальчик едва не отшатывается. Он смотрит на Пятого — на Бориса, как выяснилось — и в груди вместе с лютым отвращением сворачивается ком мерзкого сочувствия к столь жалкой судьбе этого худого усталого ребенка. Даже если он действительно выживет после такого количества наркотиков, то окончательно сторчится, не перейдя порога в двадцать лет. Антон всеми силами старается не думать о том, как эти даже не оформившиеся зачатки личности сгниют в насквозь пропитом и убитом теле.       Леша шагает вперед и опускается на колени рядом с другом. — Серьезно, хватит. Эта хуйня тебя прям тут убьет и не откачаем. Тормози.       Пятый переводит на него полупустой взгляд, затем смотрит перед собой. — Покурить пока могу, — соглашается он, потянувшись к бумажкам и мешочку.       Руки у него трясутся, но непонятно почему — потому что он их отморозил, или потому что они перепачканы в Жениной крови. — Можно ему помочь? — вдруг спрашивает Умный и Антон даже не сразу понимает, что обращается он к нему.       Мальчик коротко кивает и позволяет подойти ближе. На ногах остается только Хриплый, но, видимо, чтобы не отбиваться, и он подходит и становится за спиной Леши. Сломанный палец у него распух и он все пытался приложить к нему снег, но держаться в таком положении все равно было мучительно. Отвлекшись на него, Антон не сразу замечает, как ловко Умный делает самокрутки, сначала расправляя высушенную траву, что была в мешочке, по разрезанному квадратику, а затем ловко сматывая в дешевое подобие сигареты.       Он не слышит и не слушает, что тихо говорит Пятому Леша, пытающийся еще и выдавить из себя ободряющую улыбку. Вообще, глядя на это, Антон начинал злиться, потому что выглядело все так, будто они всей своей компанией (не считая Женю, конечно) решали задачку какую-то или делали поделки на школьный конкурс. Осознание сплоченности малолетних бандитов злило, потому что Антон хотел проучить и как-либо наказать именно плохих людей, которые желали так жестоко обойтись с Ромой, но выходило все так, будто он просто прицепился к компании друзей и пытается подпортить им настроение, а они упорно делают вид, что им охуенно именно потому, что они вместе. — Только, серьезно, не спеши, — снова просит Леша, и Антона едва не охватывает жгучая ярость от того, насколько его голос мягкий и дружелюбный. — А то хуево станет. И здесь ничего нет, чтобы помочь, поэтому осторожнее. С таблами особенно.       В голове задребезжал чужой голос, хрипло смеясь.       «Поделись с ним».       Антон опускает взгляд на собственную руку, сжимающую несколько таблеток, оставленных на потом. — Будешь помогать ему, — объявляет мальчик, шагнув ближе к подросткам. Леша поднимает на него нечитаемый взгляд — там была и враждебность, и презрение, и почти что обида, — но ничего не говорит, дожидаясь объяснений. — Твой друг не может, поэтому ты за него.       Умный сначала глядит на Антона, а потом переводит взгляд на самокрутку в своих руках. Петров улавливает легкую встревоженность во взгляде юноши, но почти сразу это сменяется почти что облегчением. Видимо, эти штуки полегче того, что взял сам Антон, и парня успокаивает лишь осознание, что ничего страшного с Лешей не случится.       Ага. Не тут-то было. — Нет, не у него бери, — говорит школьник, заметив, как Леша уже засобирался принять самокрутку из рук Умного. — Я с тобой поделюсь.       Не замечать перемены во взгляде Леши он просто не мог: он его явно ненавидел. От этого вроде и становилось легче, а вроде и все напоминало о том, как было в тот самый день, когда Олечка умерла. Он тогда впервые в жизни люто возненавидел — Зверей, Алису, Хозяина — и еще больше — самого себя, потому что не смог уберечь. Он бы очень хотел, чтобы у него была возможность сохранить ей жизнь, и он бы сделал все ради этого, но попросту не смог.       «А они здесь. Живые».       Антон поджал губы, поправив маску. Голова уже побаливала.       «Не заслуживают».       Мальчик подходит еще ближе и протягивает руку Леше, дожидаясь, пока тот так же раскроет ладонь. Он отсыпает ему три таблетки, и, судя по побелевшему лицу Умного рядом, этого достаточно много. — Не обязательно все сразу, — пояснил Антон, видя, как настороженно Леша рассматривает белые кружочки на своей ладони. — Но ты примешь все в любом случае. Не справишься — тебя подменит кто-то другой. Ну, ты знаешь, о ком я.       Говорить это было больно, пусть Антон и старался звучать уверенно. Он бы ужасно сильно хотел перестать проводить какие-то параллели между этими двумя и собой с Ромой и тем более погибшей Оленькой, но просто не мог. — Это много, — отметил Умный, на что Антон пожал плечами. — Серьезно. Они передознутся.       Он мог бы разрешить им всем разделить эту участь, но… — Нормально все, — хмыкнул Леша упрямо, принимая за раз две таблетки. — Нельзя, чтобы Женьке хуже стало.       Да сука. — Если ты устроишь тут какой-то пиздец в приходе, лучше не станет никому, — заметил уже Андрей. — Не торопись так. — Все под контролем, — говорит Леша, но будто не им, и Антон как-то сам соображает, кому конкретно это было адресовано. — Со мной нормально все будет.       Потом он встает, глядя на Антона этим своим пустым взглядом, который он не мог никак даже описать: остекленевшие глаза и застывшая злоба в них вперемешку с этой холодной ненавистью. — Дальше что? — спрашивает он, и, на самом деле, Антон даже теряется, не ожидая такого напора и уверенности в себе от человека, который только что принял достаточно таблеток, чтобы через полчаса полностью потерять связь с реальностью.       Антон застопорился, не зная, что дальше нужно делать. Он вообще был бы не против далеко и не заходить, а просто припугнуть и дать понять, что за Рому есть, кому заступиться, но и проигрывать Леше не хотелось. Если он так уверен, что все выстоит, чтобы заслужить спасение/помилование своего ненаглядного, то пусть пытается.       Правда, Антон в душе не ебет, что такое можно придумать. Он пусть и был в постоянном контакте с невероятно жестоким и ненавидящим все живое Зайчиком, но сам еще совсем недавно был просто школьником с младшей сестричкой и ссорящимися родителями.       Он даже не знает, как курить в затяг.       «Не все отдали».       Взгляд метнулся к оружию, сложенному на снегу. Да, действительно, они не идиоты, чтобы не оставить себе хоть что-то на всякий случай — Антон уверен, что они бы не отказались при любой удобной возможности попытаться пырнуть его еще раз или сделать с ним что угодно еще.       «И не отдадут».       «Сделай так, чтобы не смогли прятать».       Блять, а как он это сделает? Он же изначально все это себе вообще иначе представлял, ожидая скорее того, что они начнут ругаться, обвинять друг друга и, в конце концов, сами или передерутся, или достаточно унизятся, чтобы на всю жизнь запомнить свое место. Конечно, как унижать Антон тоже не знал, но…       Но, возможно, все это можно было бы совместить и вызвать именно ту реакцию, которая так ему нужна. — Раздевайтесь, — говорит он сухо.       Лешино лицо на секунду становится практически спокойным, но уже через секунду он непонимающе изгибает бровь, оглядываясь на приятелей. И, блять, они все определенно не понимают Антона, потому что снимать куртки начинают без малейшего недовольства. Разве что Хриплый из-за сломанного пальца то и дело кривится и тихо ругается. Леша так вообще стоит и просто ждет — его куртка у Жени, так что, видимо, он считает, что ему уже достаточно.       Зайчик тихо смеется, в то время как Антон ощущает скорее неловкость от того, что теперь ему придется озвучивать им более конкретные указания.       Как только три куртки школьников оказываются на снегу, а те сами выжидательно смотрят на Антона, тот почти страдальчески вздыхает. — Я имею ввиду полностью, — говорит он, тут же видя как меняются чужие лица. — Полностью раздевайтесь.       Тишина, воцарившаяся на поляне, настолько густая и всепоглощающая, а лица хулиганов такие шокированные, что Антон ничего не может сделать с собственными чувствами. Зайчик внутри тихо смеется, ощущая его неловкость, а сам мальчик едва сдерживается, чтобы не потереть горящее лицо руками, потому что ему так невероятно стыдно и неловко, что это, наверное, видят вообще все, тут же теряя к нему хоть какое-то чувство страха. И, что самое тупое, вспоминая свой собственный неуверенный тихий голос, говорящий о раздевании, Антон даже не может их за это винить. Еще бы, блять, «пожалуйста» сказал. — Чего, нахуй? — наконец говорит Леша, видимо, первым приходя в себя. — До гола, блять? Ты че, пиздюк, охуел?!       Антон нахмурился. Все эти парни явно совершенно неправильно поняли его, и он своим молчанием только усугубляет положение. — Тебе, может, потом еще спеть и сплясать?! — снова повысил Леша голос, делая грозный шаг вперед. — А ты хочешь? — уточнил Антон просто чтобы показать, что молчать не собирается.       Отчего-то красное злое лицо Леши исказилось почти что дикой яростью. Он было двинулся еще дальше, явно намереваясь Антону или въебать, или хотя бы точно дать понять, что ничего такого они тут делать не будут, но совершенно неожиданно его перехватил Умный, не дав совершить глупость, какая уже навредила Хриплому. — Стой, не надо, — говорит он Леше в самое лицо, затем поворачиваясь в сторону Антона. — Ты че, бля, извращенец какой? Тебе лет-то сколько?       Антону чуть хуево не стало. Блять, это в их глазах сейчас он вообще устрашающим каким-то не кажется, а вот озабоченным — да, и это было просто охуеть как стыдно. Если до этого они вроде как смирились с необходимостью слушаться и подчиняться, да и Леша — самый конченный из этих четверых — был готов дать слабину ради своего лучшего друга, то сейчас их будто откатило на самое начало и кое-как установленный авторитет Петрова рассыпался в одно мгновение. — Нет! И я не и-извращенец! — протестует он, позорно запинаясь на неприятном слове. Помнится, в последний раз его так называла Катя, когда так же не по своей воле опозорился, ткнувшись ей в грудь, и не смог никак оправдаться.       Это просто пиздец.       Зайчик откровенно веселится, а Антон глубоко вдыхает, пытаясь успокоиться. — Не, серьезно, тебя отчим что ли насилует? Откуда у тебя эта хуйня в голове? — выдвинул другое предположение все тот же Умный, и Антону захотелось сорвать с себя маску и кожу с лица заодно, потому что это все звучало ужасно стыдно. — Зачем ты на нас посмотреть хочешь?       Они реально думают, что он просто поглазеть на них хочет или… блять, что угодно еще. Хотя Антон вообще не хочет ничего из этого; ему нахуй не надо разглядывать этих малолетних бандитов, фу, блять, это просто кошмар. — Да у меня даже отчима нет! — возмутился сам Антон. — И я так сказал не чтобы смотреть!       Лица хулиганов вытянулись еще сильнее. — А для чего, блять?.. — в ужасе уточнил Умный.       Леша, все еще пытающийся справиться с гневом и шоком, стрельнул взглядом в сторону Жени, и Антон, не долго думая, повторил это движение, тут же об этом пожалев. Искалеченный, потерявший много крови и явно пострадавший больше всех главарь банды смотрел на него настолько изумленно, словно и сам уже не испытывал к нему и капли страха. Слава богам, он хотя бы не додумался тоже включиться в перепалку и высмеять Антона, а просто молча переглянулся с Лешей, одним лишь взглядом выражая солидарность в мыслях о том, что пацан в заячьей маске, похоже, просто какой-то озабоченный пиздюк, мечтающий поразглядывать на морозе мужские письки.       «Видимо, они не впечатлились», — внес свою лепту Зайчик, усмехаясь.       Ага, еще бы. Антон бы и сам не стал слушать кого-то, кто говорил настолько неуверенно, словно его к доске вызвали решать задачки, а он математику с первого класса упорно проебывал и сейчас пытался сделать вид, что он дохуя всего знает. Нет, Антон нихуя не знал и не мог этого знать, потому что он не был каким-то киллером или кем угодно в этом роде — он буквально несколько недель назад еще в школу ходил, — и Зайчик так же не проводил никакие курсы по унижениям и всему прочему для самых маленьких.       Ну вот откуда ему знать, как это правильно делать? И как он вообще может напугать парней, выше его на голову-полторы, и тем более заставить их раздеться догола? — Ты, малой, может, думаешь, что мы будем всю хуйню, которая тебе в голову взбредет, исполнять? — подал голос Андрей, наконец-то отойдя от ахуя. — Нам раздеться, чтобы ты типа посмотрел, заценил, у кого хуй больше, и отсосал?       Боже, блять.       «Попробуй повежливее. Вдруг они ранимые. Можешь еще поплакать, чтоб наверняка».       А этот уже издевается. Просто прекрасно. — Да хватит уже! — возразил Антон, чувствуя, как раздражение подкатило неприятным жжением. — Я понял! — Ты какой-то слишком охуевший, — цедит сквозь зубы Андрей, решивший, что Антон отвечает ему. Петров на это закатывает глаза и отводит взгляд, рассматривая снег перед собой и выброшенное подростками оружие. — Если так хочется, то пиздуй сюда и попробуй хоть что-то снять с меня, ебанутый.       Все вышло из-под контроля. Антон просто не умеет быть таким жестоким, не умеет внушать ужас и вынуждать подчиняться. В своем рвении защитить Рому и наказать его обидчиков Антон не учел именно это, решив, что будет достаточно просто появиться перед ними и устроить шоу с зацикленным пространством и переломанными ногами Жени. В итоге получилось так, что он попытался прыгнуть выше головы, но еще на старте от волнения поскользнулся и уебался, и, разумеется, как бы уверенно и серьезно он не выглядел до этого, после такого никто не сможет воспринимать его как страшную хуйню, которой нужно опасаться.       «Не важно, что ты скажешь; они не будут тебя бояться. Им уже не страшно».       Зайчик говорит это уже не так весело. Антон в курсе, что в любой момент может попросить его все завершить, но они обсуждали это и именно по желанию самого Петрова сейчас происходил этот своеобразный самосуд. Зайчик мог бы сожрать их прямо на месте, но Антону было принципиально отомстить и дать понять, что это именно из-за того, что они посягнули на Рому. В итоге… он просто не потянул такое испытание.       И, признаться честно, Антон сам немного забеспокоился, потому что перспектива выхватить пиздюлей от них все равно не радовала, даже если навредить ему они все равно уже не смогут.       «Знаешь, если бы ты такое попросил Рому, он бы, конечно, послушался. Он бы вообще многое для тебя сделал».       Школьник опускается, рукой шаря по снегу, чтобы найти там хоть что-то. Но натыкается на презерватив, со стыдом ловя на себе ошарашенный взгляд Пятого, нервно курящего в сторонке. Если сейчас и этот нарик начнет говорить, каким ебанутым и странным он его считает, то Антон реально начнет сходить с ума.       «А еще он бы нашел способ заставить других слушаться. Если бы ему пришлось отстоять тебя, он бы это сделал. И это при том, что у него не будет второго шанса или помощников, понимаешь?» — Бля, ты че, реально извращенец?! — выпалил Умный, побелев в лице. — Тебя тут никто ебать не будет, малолетка! — Я не малолетка! — оскорбился Антон, не успев прикусить собственный язык. Почему он, блять, возразил именно на это, а не сказал, что и не хочет, чтоб его тут… ой, сука.       Неожиданно вклинился Пятый. — Мы все равно не будем. Мы, это, — он на секунду сощурился, словно пытаясь вспомнить слово, — натуралы.       Блять, стыдоба.       Антон продолжает шарить по снегу, наконец-то, натыкаясь на холодную промерзшую рукоять ножа. Он не помнил, кому из парней он принадлежал, да и вспоминать не хотел. И, в общем-то, он и не хотел бы даже взглядом с ними пересекаться, потому что было пиздец как стыдно.       «Я о том, что если ты не тянешь, то нет смысла продолжать. Зачем было устраивать все это, если ты сам боишься?» — Я не знаю, как правильно, — честно говорит Антон, обращаясь, разумеется, не к парням, которые все еще пребывали в ахуе от его требований. — Но я пытаюсь, ладно?! Откуда мне вообще знать, как это делать?!       «Так своему Роме и будешь объяснять после того как они тебя тут отпинают и ты будешь ему рассказывать об отстаивании его чести». — Блять, что делать? К пацанам подкатывать чтобы… Блять, я просто в ахуе! — Умный пораженно приложил ладонь ко лбу, словно проверяя собственную температуру. — Сука, все эти издевательства над Женей чтоб, блять, тебя по кругу на снегу пустили?! Ты че, конченный?!       Антон поднялся, вперившись в хулигана безумным уязвленным взглядом, а затем неожиданно поймал другой — неожиданно осмысленный и дикий — взгляд Леши. Тот словно сверлил в его маске дыры и теперь выглядел вообще не оскорбленным и не шокированным, а скорее… догадывающимся и предчувствующим опасность. Таким же взглядом сам Антон смотрел на Алису, пихающую ему в рот куски человеческого мяса.       «И как с таким настроем ты будешь осуществлять наш план, если даже этих ублюдков запугать не можешь? То ты Рому своего пугаешь как ненормальный, то по своему же желанию не можешь ничего с ними, когда у тебя буквально заложник».       Теперь Зайчик звучит разочарованно и раздраженно, но все равно старается удержаться от чрезмерно резких высказываний в адрес своего партнера и компаньона. Рукоятка ножа как влитая лежит в ладони и, смотря на Лешу, Антон уже движется по мыслям в правильном направлении. — Замолчи, — говорит Антон. — Я знаю, что делать.       «И что же? Перережешь их всех? Не проще ли позволить мне выйти? Если ты так не уверен, то положись на меня и я все сделаю — если кишка тонка, то ничего не выйдет. Только сам себе навредишь». — Это должен сделать я, — упрям повторил Антон, отступая ближе к деревьям. — Ты… Ты охуевший совсем?! — орет Хриплый раненым зверем, краснея от негодования. — Нихуя ты тут никого ебать не будешь, пиздюк уебанный! Только, блять, попробуй — я тебе ебало размолочу и голову оторву!       «Он сделает. Ты же видишь, что он сделает, и, в отличие от тебя, слова на ветер не бросит. Возможно, они все так и делали уже и буквально все самое плохое, что ты можешь себе вообразить, для них — пустой звук и детский лепет». — Нет, я заставлю их, — упрямо хрипит Антон. — Сука, что?! — уже окончательно охуевает Умный. — Ты реально надеешься нас тут всех выебать сейчас?! Ты об дерево угашенный, блять, нихуя тебе никто не даст себя трахнуть! — Не бывало чтоб коза волка ебала, — сказал Пятый, тут же поймав непонимающие взгляды от своих же друзей и пояснив: — Это говорится так.       Антон стискивает зубы до скрежета и боли в деснах. У него разрывается голова от обилия голосов и обвиняющих предположений, и вместе с тем он чувствует на себе этот отвратительный внимательный взгляд наконец заткнувшегося Леши. Антон буквально ощущает его как прикосновение и из-за этого просто не может не видеть того, что хулиган делает. Он не просто куда-то движется, скрываясь за спинами распаляющихся возмущенных друзей — он шагает, один в один повторяя шаги Антона, так, чтобы он не смог уловить его перемещение и предупредить возможный побег. Но побега и не планируется, потому что Антон явственно видит в чужих действиях конкретную цель подобраться: Леша то и дело посматривает в сторону Жени и движется осторожно и медленно, очевидно, надеясь успеть и в случае чего защитить.       «Ты же знаешь, что нельзя давать слабину. Мы столько раз говорили о том, что таких, как они, нельзя жалеть — они не пожалели бы тебя, они не хотели жалеть Рому. У них не было ни единой причин так с ним обходиться, но они этого хотели, потому что считают, что имеют на это право. Прямо как Они. Их ты тоже пощадишь?»       Антон, наконец, подошел достаточно близко к деревьям и оперся рукой о ствол березы, краем глаза замечая на ее стволе уже высохшие капельки крови. — Не пощажу, — ответил он. — Никого.       Он распрямляет спину и находит взглядом серые Лешины глаза, смотрящие на него, кажется, даже не моргая. — Ты, — Антон показывает на Лешу и тот замирает. Голос мальчика искажается и дребезжит как стекло, готовое разбиться с оглушительным треском, — отказываешься?       Он видит изменения в Лешином взгляде и видит, как тот на секунду смотрит в сторону лучшего друга. Хулиган, словно дикое животное, всем своим существом ощущал то, что Антон теперь не диктует указания — он угрожает, а Леша уже знает, чем чреваты его угрозы. На мгновение его лицо становится именно таким, каким быть и должно — пронизанным ужасом и готовностью сделать все, что только прикажут, лишь бы избежать возможных последствий для друга. Антону даже кажется, что хулиган уже было хватается за пояс своих спортивок, но тут опять влезают остальные члены банды. — Да никто тебе тут свое очко не подставит, ебло ослиное! — огрызается Хриплый.       «В этом разница. Они сделали это потому что считали, что имеют на это право. Отбери у них эту уверенность. Докажи, что это ты можешь то, о чем им и не снилось в кошмарах. Сделай так, чтобы они боялись. Боялись и страдали, прямо как все их жертвы. Прямо как…»       Антон тихо воет, не желая слышать имя сестры, произнесенное голосом чудовища, а затем делает последний рывок, заходя за дерево. Мир на мгновение кружится и смазывается в одно пятно, а потом мальчик выходит на другой стороне поляны. В нос тут же бьет запах крови и Антон в тихим вздохом поднимает взгляд на Женю перед собой.       На поляне так резко становится тихо, что он буквально слышит, как на секунду у главаря замирает сердце. В его взгляде, немного замутненном алкоголем, столько страха и понимания, что Антон кривится. В груди болит, но он просто не может позволить себе дать слабину. Если он не сможет даже защитить Рому, то какой вообще смысл от того, что он стал таким? — Блять, нет! Нет! — кричит вдруг Леша. — Я не отказываюсь! Я- Он было хватается за ботинок, пытаясь поспешно его снять, но Антон выставляет руку с ножом. — Поздно, — перебивает он. — Правила вы знали.       Он смотрит в едва не молящее Лешино лицо и вдруг понимает, что будь тот один и стой перед ним выбор — боль для Жени или позор для него — и Леша бы и разделся, и спел бы, и станцевал, и, возможно, реально бы сделал все, что только скажут.       И, блять, как же Антону от этого мерзко.       Он переводит взгляд уже на Женю и теперь точно знает, что из всех них он был единственным, кто ни на секунду не переставал его бояться. Наверное, было бы лучше и проще в первую очередь для него же, если бы он все же вмешался.       Когда лезвие ножа входит в ногу, прорезая и ткань штанов, и кожу с плотью, Антон не понимает, что конкретно слышит — смех Зайчика или свой собственный, крик Жени или Леши, потому что голова идет кругом и злость накрывает алым полотном. Резать кого-то было странно, поскольку это оказалось не так легко, как выглядело в тех же фильмах, и, возможно, нож попросту не был достаточно хорошо заточен. Однако сил все же хватило, чтобы прорезать ногу ниже колена и повести вниз, разрезая переломанную голень почти до середины, и этого так же оказалось достаточно, чтобы вспышка ярости прошла, сменяясь почти злорадством. Женя дергается, стараясь уйти от боли, но любое движение переломанными ногами еще сильнее его мучает. Его усталое белое лицо искажается гримасой боли и отчаяния, но Антон на это чувствует почти что ликование.       «Молодец».       И, как ему кажется, это не его чувства. Зайчик в нем ликует и смеется, веселится, точно это все шутка и розыгрыш, и от этого Антон чувствует себя по-настоящему больным.       Блять, он даже хуже, чем они все вместе взятые. — Почему не сказал им заткнуться и подчиниться? — остановившись, спрашивает Антон у Жени, пытаясь заглянуть ему в лицо — бледное и перекошенное болью. — Ты же знал, что так будет.       Женя вроде и хочет что-то ему сказать, но интенсивность боли настолько чудовищна, что он едва может сделать вдох. Антон замирает, понимая, что не услышит от него ничего, кроме страдальческих хрипов, и поворачивает голову в сторону остальных подростков, только сейчас поняв, что все это время Леша умолял его не трогать Женю, повторяя одно и то же раз за разом. Его друзья уже вжали его прямо в окровавленный снег, придерживая, чтобы не дать выбраться, и Антона снова больно колит осознание их искренней друг к другу привязанности.       Переживает, блять. А когда Рому планировали захуярить, он так не волновался.       «Убей его». — Не трогай его, пожалуйста, — молит он, едва не плача. — Я все сделаю, только не убивай его! — Сделаешь, — кивнул Антон. — Все-все, мы поняли! — вмешался Умный, ослабив хватку на руке Леши. Тот приподнялся, затуманенным взглядом уставившись сначала на Антона, а потом на Женю, и, блять, от того, насколько у него несчастные глаза Петрову становилось прям хуево.       «Убей его».       Это бледное перепуганное лицо и влажно блестящие глаза. Антон помнит, что Олечка так же взглянула на свои ноги, которых… которые уже сожрали.       И этот перепачканный кровью снег. Металлический запах.       Какая мерзость. — Мы все сделаем, только не мучай его больше, — продолжил Умный. — Ты же убьешь его!       Петров крепче обхватывает рукоять и тянет на себя, вынимая лезвие из ноги. Ткань штанины липкая темная и мокрая; бардовое пятно расползлось вокруг длинной раны на несколько сантиметров, но, вероятнее всего, из-за холода страшного кровотечения не произошло.       «Убей его. И пусть второй смотрит». — Нет, не буду, — отмахнулся Антон, вставая и разворачиваясь к подросткам. Окровавленный нож выпадает с как будто ослабшей руки, и мальчик запоздало замечает, что на рукаве куртки остался след от чужой крови. — Блять!       Сука. Бяша вообще откажется с ним видеться, если он начнет еще и в кровавых пятнах к нему приходить. А как выстирывать кровь с одежды Антон не знал — просто не было причин знать это.       Надо будет у Ромы спросить, как он с этим справляется. — В общем, — Антон отходит от Жени, взглядом выискивая чистый снег, и, найдя не запачканный еще кровью участок, набирает в руки небольшую горстку, принимаясь оттирать пятно. — Я так понял, что по-хорошему у нас нихуя не выходит. Тогда…       Зайчик, сначала огорченный отказом Антона убивать Женю, заводится так быстро и неожиданно, что мальчик застывает на месте, вообще не ожидая такого прилива озорства и желания сотворить какой-то лютый пиздец. Справившись с порывом товарища вырваться, Петров продолжает растирать снег по пятну, но это не только не помогло, но и растерло кровь по рукаву еще сильнее.       Блять. Бяша его за километр после этого обходить будет.       «Устрой штрафной, — подсказывает Зайчик. — Пусть сделают что-то. С этим».       Антон вздыхает. Идея неплоха, только вот контролировать их всех становится тяжело. Если ему придется постоянно напоминать о том, почему нельзя сопротивляться, Женя рано или поздно умрет. А если умрет Женя, то вырвется из-под контроля и Леша, а это хуево, потому что у них сейчас главный он, пока Женя не в состоянии даже самого себя защитить.       Да нахуй их, господи. Они точно этого уже все равно не забудут. — Все лишние — можете быть свободны, — объявил Антон, почти брезгливо отряхнув руку от порозовевшего снега. — Ты, — указав на Лешу, продолжил мальчик, — останешься.       Неожиданно рядом с ним захрипел Женя, с трудом выдавив из себя хоть что-то: — Идите, — не приказывает, но просит он.       И Леша его поддерживает. — Слышали? — совсем тихо говорит он. — Уходите, пока можете. — Это единственный шанс, — снова подал голос Антон. — Потом пути назад не будет. Но если вы уйдете, они вдвоем разделят все, что я запланировал на вас всех. Устраивает — пиздуйте. Я серьезно.       Леша опускает голову, смотря на розовый снег, и лицо его такое белое и замеченное, словно он и подумать не мог, что когда-нибудь за ним с Женей кто-то придет. Кто-то, кто заставит их пожалеть о том, что они даже сделали, а просто подумали о чем-то вроде опускания, унижения и убийства. Проблема была лишь в одном: Антон не хотел быть тем, кто им это показывает. Он не был ни жестоким, ни настолько обозленным. Чтобы пытать и унижать других, нужно не ненавидеть конкретных людей, а самому быть ненормальным и больным, получающим удовольствие от чужой боли и страданий.       И, блять, если с этими двумя он еще как-то мог быть очень строг и непреклонен, то их друзья по большому счету ничего и не сделали. Да, тот же Хриплый взъелся на Рому и угрожал ему, но когда дело дошло прямого приглашения осуществить задуманное, он присоединиться не захотел. И, да, все трое своего главаря и его братца не отговаривали, но и не сделали ничего настолько ужасного чтобы участвовать в том, что будет дальше.       Они и так уже, очевидно все поняли и осознали. — Блять, что вообще… — Умный растерянно оглянулся на таких же пораженных друзей, а затем опустил взгляд на Лешу, все еще не поднявшегося со снега. — Почему? Хули ты на них двоих взъелся так?       Его серьезное хмурое лицо вызывало в Антоне почти что симпатию. Было странно видеть по-настоящему глубоко мыслящего человека, одетого в гопнический прикид, но он уже давно старался смотреть глубже внешности. Умного — или Влада — он не хотел втягивать в следующий этап почти что в благодарность за то, что он открыто и с самого начала пытался всех отговорить и как можно сильнее уменьшить вред для Ромы.       Наверное, он и заслуживал некоторых разъяснений. — Потому что вы все здесь только из-за них, — просто ответил он. — Все это — их вина, поэтому они остаются в любом случае. Вы можете уйти, и преследовать я вас не буду.       Женя рядом тихо выдохнул и Антон искоса на него глянул. Было что-то настолько невероятно живое в его лице, что-то почти по-детски открытое и невинное — какая-та эмоция чистого непонимания, раскаяния и несчастья, как если бы он всей душой желал вернуть время вспять и исправить все, что только мог, чтобы его друзьям не пришлось стоять перед таким выбором. И чтобы его Леше не пришлось делать ничего из того, что Антон для него приготовил.       Умный глядит на Женю невыносимо долго и взгляд его становится все более тяжелым. Он разглядывает главаря и Антон точно знает, что тот этот взгляд не выдерживает — покорно опуская голову в смирении. То, что он буквально сам просит их уйти, зная, что у него такой возможности не будет, Антона едва не скручивает. Он понимает, что такое бывает, и знает, что подобные жертвующие собой люди есть, но в его голове они никак не могут встретиться в лице малолетних бандитов из глухого села. Это же даже не преданность, не страх, не понятия, а… блять. Наверное, типа любви. Семейной, чистой, с которой ты растешь и которая, как ты думаешь, способна вытерпеть все невзгоды.       Умный переводит взгляд вниз и глядит теперь на притихшего Лешу. Уши у того красные от мороза и Умный, вздохнув, протягивает руку, в грубоватом проявлении ласки потрепав друга по коротко стриженой голове. — Не реви только, — говорит он тихо. — Хули уже. — Не реву я, блять, — тем не менее, не уворачивается от прикосновения Леша. — Идите. Слышали Женька.       Умный выгнул рассеченную шрамом бровь и посмотрел за двух оставшихся друзей, с которыми ему предстояло наконец принять решение о том, чтобы не взваливать на себя бремя чужих ошибок и изъянов. — Не, — говорит Хриплый. — Какое тут уходить. Все хуйня.       Пятый тихо кивнул. Его от выкуренной самокрутки и таблеток с марками немного разморило и подкосило, но он все еще держался.       В душе засвербел мерзкий ядовитый клочок давно не дающего о себе знать чувства. Антон молчал, никак не встревая, но уже понимая, что никто никуда уходить не собирается. Для него это было почти что дико. Все эти люди очевидно были именно плохими и, скорее всего, творили такие вещи, о которых Ромке, Бяше и даже пропавшему Семену и думать было страшно. Так как же выходило, что, например, случись подобное в их компании, все, скорее всего, было бы иначе. То есть, конечно, Антон дружил с Бяшей и в отношениях этих все раньше было хорошо, но он был более чем уверен, что ни он сам, ни Игорь не стали бы так подставляться ради друг друга. С Ромой, конечно, была другая ситуация. — Короче, — наконец сказал Умный, поднимая на Антона взгляд. — Иди нахуй. Мы остаемся.       Рядом Женя тихо посмеялся, качая головой, и Антону подумалось, что он просто не может найти ни одной причины, из-за которой эти пацаны были бы так к нему привязаны. С Лешей, конечно, более-менее понятно, но остальные… вряд ли они все в него влюблены так же сильно, как этот, или являются близкими родственниками.       Наверное, они впятером просто настолько мерзкие и отбитые. Наверное, то, что они все будут страдать — правильно. — Последний шанс, — предупреждает Антон. — В жопу себе его засунь, — огрызнулся Хриплый, показывая ему средний палец.       Антон закатил глаза и повернулся к хихикнувшему Жене. Тот тут же опустил голову и только это Петрова порадовало — только это маленькое тщеславное понимание, что он все еще его боится настолько, что даже в глаза заглянуть не может. Возможно, конечно, что глядеть он не в силах именно на заячью маску. — Смешно? — тихо говорит Антон, подходя чуть ближе. — Понимаешь, что из-за их оплошностей ты умереть можешь? И что из-за тебя пострадают уже они? — Странные у тебя тут правила, — вдруг подает Женя голос, все так же не поднимая головы, — то меня убить хочешь, то друзей моих выебать…       Антон скривился. Этот парень был ему так сильно противен, что он не знал, куда себя деть. — Раньше у тебя с таким проблем не было, нет? — произнес мальчик достаточно тихо, чтобы никто кроме Жени это не услышал. Хулиган вздрогнул, и Антон продолжил уже громче. — И нахуй вы мне не сдались. Раздеться нужно было, чтобы никто не смог оружие спрятать.       Он поворачивается к остальной банде как раз чтобы увидеть, как от понимания меняются их лица. Им теперь, наверное, тошно знать, что мучений и наказаний можно было бы избежать таким простым путем. Интересно, каково это будет знать Жене после того, что скоро начнется? — И че, это все? — уточнил Леша. — Ладно.       Он оперся на поданную Хриплым руку и поднялся на обе ноги, с готовностью хватаясь за края своей легонькой кофты, но Антон жестом приказал ему остановиться. — Нет, не сейчас, — покачал он головой. — Сначала штрафной.       Леша уставился на него сначала практически непонимающе, а потом очень медленно перевел взгляд на Женю. Было так странно понимать, как быстро до него доходит наличие любой угрозы для лучшего друга. — Ты же уже пырнул его, — тихо напомнил парень, выглядя почти что напуганным. — Ага. И вы сказали, что я могу его убить, — согласился Антон, отступая на шаг и освобождая место рядом с Женей. Умному потребовалось меньше секунды, чтобы побелеть до цвета первого снега. — Поэтому теперь этим займетесь вы. Так не убьете.       Он запнулся, а затем продолжил: — Наверное. — И что ты хочешь, чтобы мы сделали? — неуверенно задает Влад, вообще не представляя, какое такое действие, названное Антоном, не приведет Женю к фатальному исходу.       Если изрезать его, он истечет кровью и умрет. Как-то измываться над ним тоже невозможно, потому что любая неосторожная травма может усугубить его состояние достаточно, чтобы он потерял сознание. И ломать ему что-то тоже нельзя, потому что если словит болевой шок, то все закончится.       Тут буквально нет ни единого варианта, при котором издевательства не привели бы к смерти.       «Пусть ноги отрежут».       На предложение Зайчика Антон помахал головой, нахмурившись. — Нет, нельзя, — отвечает он ему. — Это слишком.       Зайчик будто хмыкнул, призадумавшись над тем, как можно поиздеваться над Женей. Антон то и дело опускал взгляд на его ноги, и, как ему кажется, именно их плачевное состояние и навлекало беду — смотреть на них не хотелось, реально, потому что зрелище было тяжелое, вызывающее нервное покалывание в кончиках пальцев, но Зайчик внутри словно просил дать ему взглянуть на все пристальнее.       «Перекрутил, — заметил он. — Пусть раскрутят».       Перекрученная нога выглядела настолько плохо, что Антон старался вообще не смотреть на нее. Зайчик действительно переборщил, притом настолько, что даже если бы Женя смог дождаться помощи и освободиться, ходить бы он на своих ногах уже никогда не смог. Там все в крошку раздроблено. — Да не смогут они, — почти расстроенно возразил Антон, мигом словив на себе недоуменные взгляды всех присутствующих. — Что? — нерешительно спрашивает Умный, не понимая, померещилось ли ему или Антон действительно сказал что-то настолько неопределенное.       Петров затыкается, ловя себя на желании снова начать оправдываться, но старается обойтись без этого. Он уже достаточно опозорился, каким-то чудом умудрившись убедить их в том, что он либо хочет, чтобы его выебали, либо выебать всех присутствующих самому. Если он сейчас станет доказывать, что не сумасшедший и не слышит голоса какие, как шизофреник, то они точно поверят в обратное. — Я не вам, — вместо этого произносит он, едва не махнув рукой. — А кому тогда?       И он так не хочет опозориться с ответом на такой вопрос, что вместо хоть каких-то слов лишь пожимает плечами. Влад, ожидавший чего угодно, на это только отводит взгляд, потому что сказать Антону сейчас, что он ебанутый, было бы немного не вовремя.       Блять, какой же Антон неловкий. Просто пиздец.       «Пусть тогда собирают пыль в кости. И вправляют».       Мальчик с большим трудом снова глядит на его ноги. А потом со вздохом соглашается, потому что ничего лучше сам бы он не придумал. — Думаю, тут очевидно, в чем проблема, — начинает он, пытаясь изъясняться достаточно понятно, чтобы друзья Жени сообразили, что их ждет. — И вам нужно будет с ней разобраться.       Он делает еще шаг назад и кивает, без слов разрешая бандитам приблизиться к своему главарю. Они как по команде кидаются к нему и их и без того перепуганные лица становятся масками чистого ужаса. И так переломанная нога их главаря теперь буквально рвалась — кожа натягивалась под давлением собственной упругости, а разрез, сделанный Антоном, превратил ее в сгусток плоти, костей и ткани. — Что с этим можно сделать? — тихо спросил Леша, обращаясь к Умному.       Тот судорожно выдохнул, пытаясь собраться с мыслями. Они оба сидели по разные стороны от Жениных ног, в то время как Хриплый и Пятый подобрались ближе к его голове. Антон заметил, как малолетний нарик осторожно проверил пульс у пострадавшего главаря, а затем помог сделать еще один глоток из фляги. — Блять, надо как-то рану закрыть. Вправить не сможем вообще никак — только хуже сделаем, — говорит Умный, колотящимися руками осторожно отодвигая от раны края промокшей ткани. Кожа Жени под ней оказалась почти что черной от страшного синяка и Антон даже не хотел представлять, насколько сильную боль тот сейчас испытывает. — Если бы иголка с ниткой или леской была, то хоть что-то бы получилось, а тут… — Нам можно его перевязать или прижечь все это? — предложил Леша, смотрящий на друга как на спасителя народов. — Жгут там наложить какой?       Умный осматривает рану еще раз и неуверенно кивает. Он на пробу пытается как можно осторожнее стиснуть края разреза, чтобы проверить насколько хорошо они сходятся друг с другом, и даже Антон, вообще не представляющий, что делать с подобными случаями, понимает, что подобное может быть лишь временной мерой. Кожа Жени перекручена и разрезана именно в таком состоянии, поэтому если ее выпрямить, то порез расползется по ноге спиралью. Жене в любом случае понадобится операция такой сложности, что даже лучшие врачи постсоветского пространства не смогут ему гарантировать ничего, кроме того, что он не сможет ходить без костыля. Хотя, если честно, в нынешних реалиях парень если и выживет, то только ценой ампутации. — Если соединить края и прижечь, то рана закроется, — тихо говорит Умный. — Неси Борькин балисонг — накалим от зажигалки и приложим к ране.       И прежде, чем Леша успел кивнуть, Антон сделал шаг ближе. — Нет.       Парни резко повернулись на него, но ничего не сказали. Леша отворачивается первым, полностью сосредотачиваясь на Жене, а Умный глядит на Антона непонятливо, словно пытаясь перебрать в голове все возможные варианты того, в чем они ошиблись или что сам мальчик мог иметь в виду. — Проблема глубже, — подсказал Петров. — Думайте.       Умный опускает взгляд на искореженную ногу, но по его взгляду Антон понимает, что он в душе не ебет, что от них всех этот пиздюк хочет. Раздражение накатывает сплошной волной, но Антон сдерживается, не давая себе закатить глаза и цокнуть языком, хотя очень хотелось. Появлялось странное ощущение, будто ему нужно объяснить, что такое дискриминант. — Ладно, — вздохнул он, сдаваясь. — Дам подсказку: если сделать так, как вы хотели изначально, суть проблемы никуда не денется. Вы только запечатаете рану, но лучше от этого не станет, потому что внутри все раздроблено. Нужно работать с костью.       Медленно, один за другим, подростки снова к нему разворачиваются, заметно бледнея. Антон с почти что радостью наблюдает за переменами в их лицах — было понятно, что перспектива колупаться в чужих поломанных костях их вообще не радовала, притом не из-за какой-то там брезгливости, а из-за того, насколько это будет мучительно для Женьки — и старается взглядом зацепить всех по очереди. — Там много маленьких кусочков кости, и вот это уже проблема, — продолжает Антон, говоря ровно и спокойно. Наконец-то ситуация снова под его контролем. — Кость никогда не срастется, если будет в таком виде. Поэтому сейчас вам нужно будет достать все обломки и собрать ее заново. Ну, то есть, сделать так, чтобы каждый кусочек встал на свое место. Придется немного повозиться, но это не так страшно, как кажется.       Умного перекашивает и от отвращения, и от ужаса. В принципе, от услышанного, судя по всему, хуево стало абсолютно всем, включая и уже близкого к приходу Бориса.       Взгляд Леши метнулся к Жене, и радость Антона снова сменилась раздражением, потому что не смотря ни на что, они просто пытались быть рядом друг с другом. И его выбешивало то, насколько это все выглядит нежно и искренне, потому что они наглухо отбитые и ненормальные психопаты, и он должен испытывать к ним презрение, но не может не допустить хотя бы каплю сочувствия.       И это стопорило, не давало пойти дальше. А если он еще хоть раз запнется, то Зайчик это непременно заметит и снова станет пиздеть о том, что он не справляется.       Нельзя смягчаться. Вообще. — Ты, — обращаясь к Леше, говорит Антон, — будешь этим заниматься. Твои друзья могут помочь, раз уж уходить не собрались.       Затем, не дожидаясь ответа и не обращая внимания на выражение его лица, Антон продолжает: — Приступайте. И чтоб побыстрее со всем разобрались — нам еще многое нужно успеть.       И снова эта тишина. — Не бойся, со мной нормально все будет, — попытался приободрить друга Женя, для надежности выдавливая из себя жалкое подобие улыбки. — Просто делай все быстро. Так легче будет. — Я не могу, — сипло повторяет Леша, покачав головой. — Я не могу так. — Все нормально будет, — еще раз сказал Женя. — Потом вернемся домой, замутишь свое коронное блюдо и все будет заебись. А когда оклемаюсь, махнем в Москву, как и договаривались. Только за рулем ты будешь — я вряд ли смогу нажимать педали.       Леша глупо кивает, тяжелым взглядом уставившись на рану, которую нужно каким-то образом открыть достаточно широко, чтобы добраться до кости. — Руку ему можно отлепить от дерева? — спрашивает Хриплый, находящийся как раз с правой стороны от Жени. Антон, с трудом переваривая чужие нежности, не сразу даже понимает, что обращаются к нему, и в ответ только кивает, лишь на мгновение бросив взгляд на Хриплого. Тот переглядывается с Женей, словно бы предупреждая о своих действиях, и в один рывок вынимает шило из ладони.       Главарь банды шикнул, лишь чудом не сжав ладонь в кулак, точно забыв, что она пробита насквозь. От холода, видимо, чувствительность ослабла, да и в вертикальном положении кровь сильно отлила от кисти, и только поэтому он не орет, хотя и рука его трясется. — Давай, — подгоняет он Лешу, посчитав, что медлить еще больше нельзя. — Не бойся ничего. Делай, что посчитаешь нужным, все будет нормально.       И вот тогда все начинается.       Ребята рядом крепче хватают Женю за обе руки, на случай, если будет сильно дергаться. Больную руку Андрей придерживает совсем осторожно, больше удерживая парня за плечо, стараясь не касаться даже локтевого сгиба.       Антон не видит лица Леши, да и смотреть на происходящее не хочет, отходя подальше. Мальчик находит поваленное иссохшее дерево, присаживаясь туда, и пусто глядит перед собой. Леша дышит тяжело и прерывисто (от страха или холода — не ясно), но все же предпринимает первую попытку подступиться к ране. Он осторожно касается сначала кожи вокруг нее, а затем уже пытается чуть отодвинуть края, но Женя дергается, и это пугает Лешу достаточно, чтобы он убрал руки от него. — Ну же, — подбадривает Женя его, тяжело выдохнув. — Давай, Леш, все нормально. — Скоро все закончится, — так же попытался поддержать его уже Умный. — Мы рядом.       Руки у Леши колотятся и он на грани истерики, но пытается еще раз. Рана неподатливая и твердая, а из-за крови никаких костей не видно, и это сбивает его с толку. Не зная, что делать, Леша озирается по сторонам словно бы в поисках подсказки, но едва ли находит хоть что-то полезное. Наконец, заметив его замешательство, Влад подается ближе к нему, осматривая рану, и взгляд его тяжелеет. — Недостаточно глубоко, — вынес вердикт парень. — Нужно резать, чтобы подобраться. — Да, да, — закивал Женя безрадостно. — Делайте все, что посчитаете нужным. Если надо будет — можете меня вырубить, все нормально. Так быстрее закончим. — Нельзя, — отмахнулся Умный. — Так не будет понятно, когда тебе станет плохо — сдохнешь, а мы и не заметим. Опасно.       Тот вздохнул, явно этим не обрадованный. Значит, будет больно в любом случае.       Очень и очень больно. — Делайте все, что захотите, — говорит Антон, зная, что вот-вот у него начнут уточнять, как конкретно нужно выполнять это задание. Желание углубляться в подробности отсутствовало полностью, да и настроение очень быстро омрачалось ожиданием пытки. — И подключайте фантазию. Подсказывать больше ничего не буду.       Какое-то время все молчали, будто решаясь на следующий шаг. Когда тишина затянулась на слишком долго, Антон уже хотел было что-то сказать, но наконец-то захрустел снег под ногами: Влад сам встает, чтобы пойти за ножом. Взяв балисонг Бориса, он возвращается, протягивая его совсем растерявшемуся Леше. Тот принимает оружие с таким ужасом в глазах, будто это его зарезать собираются, а затем смотрит на Женю, будто тот мог разрешить ему не делать этого. — Давай, — кивнул тот. — Скоро все закончится, и мы вернемся домой. И все будет хорошо.       Руки у Леши колотятся, как ненормальные, и он подолгу пристраивается к ране, не зная, как правильно поступать. Он не знал, насколько глубоко нужно резать, чтобы добраться до обломков кости, и тем более он не хотел, чтобы от этого было больно. Не причинить боль в такой ситуации было невозможно, потому что нога у Жени болела каждую ебаную секунду, и Леша это понимал, но просто отказывался принимать.       И, разумеется, ему было отвратительно и гадко от того, что он не может сделать ничего, чтобы облегчить участь своего друга. — Просто режь, пока не наткнешься на твердое, — советует Влад. — Кость ты ни с чем не перепутаешь.       И без того бледное лицо Леши стало уже белым. Его всего затрясло.       Нож в руке впервые казался ему дикостью. — Я начинаю, — объявляет он. Женя ему кивает.       Когда лезвие вонзается в рану, Женя крепко стискивает зубы, изо всех сил стараясь не издать ни единого звука, но все самообладание катится к чертям, когда Леша начинает резать, продвигаясь вниз. Парень дергается всем телом и воет сквозь зубы; его глаза наполняются слезами и диким ужасом, а лицо краснеет.       Леша тут же останавливается и едва не шарахается в сторону. Нож остается торчать из раны и с каждым Жениным движением болтается из стороны в сторону. — Прости, прости, прости! — затараторил Леша, раскрывая колотящиеся ладони, словно таким жестом можно было бы закрыть все травмы товарища.       Женя сдавленно мычит и его всего колотит со страшной силой; Андрей и Борис пытаются удержать его на месте, не давая взбрыкнуться, но как только Леша останавливается, они сами неосознанно ослабляют хватку на руках главаря. Тот с пару секунд пытался успокоиться, на мгновение взглянув вверх, а потом опускает свой взгляд на лучшего друга, изо всех сил стараясь выглядеть непринужденно. Ну, насколько это возможно, пока его режут. — Леш, успокойся, все хорошо, — совершенно беззлобно говорит он. Тон его голоса почти ласковый, и Антона едва не тошнит от осознания, что он — с переломанными ногами, открытой раной и перспективой подвергнуться адским мукам, — пытается успокоить своего друга. Не наоборот. И что он совершенно на него не злится. — Просто… просто продолжай. Мы справимся. — Да я не могу! — мотнул он головой. — Просто не могу! — Можешь, — возразил Женя, говоря почти нежно. — Просто делай все быстро — будет не так больно.       Наконец, Петров поворачивает голову в их сторону, и его внутри едва не жжет, когда он понимает, что Леша поглаживает своего друга по ногам. Его движения осторожные и ласковые, и, сука, Женя сам к нему тянется пробитой насквозь рукой, накрыв ладонь. Потом, кажется, решается на большее и касание его идет вверх по Лешиной шее, а потом и выше, останавливаясь на чужой щеке в каком-то абсолютно не дружеском жесте.       У Антона едва глаза не повыпадали. Остальные члены банды смотрели кто куда и только по этому он осознавал, что подобное кажется странным не только ему — они все всё видят, но просто делают вид, что нихуя между этими Женей и Лешей подозрительного нет. Да и, собственно, а какого хуя происходит, блять?! Это ОНИ Рому хотели убить за то, что он по пацанам?! Да блять, это как вообще понимать? Они же буквально жалеются при первой же возможности! — Давай-давай, это не займет много времени. Я потерплю, а потом домой пойдем, — уже почти уговаривает Женя Лешу. — Нужно только поднажать.       Тот глядит на него грустно и так виновато, будто мог хоть на что-то повлиять. Женя снова ему кивает, и Леша слушается, трясущимися руками снова хватаясь за нож. Он стопорится на пару секунд, и только в этот момент Антон замечает, что его странно трясет.       Мальчик отворачивается сразу же, как понимает, что он плачет. Блять. Наблюдать за этим просто невыносимо, потому что выглядело все уже так, будто это сам Антон злодей, взявший компанию подростков в заложники и заставляющий их пытать друг друга просто ради веселья. Ну, как «друг друга»… Своего главаря, причем руками его брата, парня или хуй пойми кого очень близкого.       Антон вообще не на такой эффект рассчитывал. Это должно было быть благородной местью и показом силы, отпором злобным выродкам, терроризирующим и угрожающим, донимающим и с возрастом точно подойдущим к самым жестоким убийствам, групповым изнасилованиям, и погромам. Все это должно было вызывать в Антоне отвращение и злость, но ни капли не стыд, не печаль и не жалость, которые он и испытывал. В затылке кололо от осознания собственной никчемности и жестокости, но он просто не мог вернуться обратно и исправить все это.       Он снова переводит взгляд на эту группу как раз в тот момент, когда Женя снова вжимается в ствол дерева и внимательно слушает что-то, что ему тихо говорит Умный — он то и дело кивал в сторону Леши и Женин взгляд неуловимо менялся от этого. Наконец, они к чему-то приходят, и Умный командует Леше, чтобы тот начинал. Еще через секунду Леша снова пытается углубить порез, и Антон это понимает только по тому, как замычал главарь. Хотелось закрыть уши руками и ничего не слышать, но голос Зайчика в голове приказал слушать, и Антону не оставалось ничего, кроме как подчиниться.       Ему нужно пережить это. Дальше будет только хуже. И спасовать нельзя.       Со временем становится совсем шумно, потому что в какой-то момент Женя срывается на крик, и впавший в отчаяние Леша едва не рыдает, то и дело извиняясь и прося о чем-то. Хриплый матерится и кашляет, словно давя рвотные позывы. Все звуки смазываются в уродливую жестокую какофонию, а к горлу подступает тошнота. Ужасно хотелось куда-то уйти или вообще перестать существовать, лишь бы не видеть и не слышать ничего из того, что сейчас происходило, но нужно было остаться. Все, что происходило, должно быть доведено до логического завершения, и Антон должен все проконтролировать.       Должен быть рядом, пока эти… просто эти мучаются.       «Посмотри, — велит Зверь. — Нельзя, чтобы жульничали».       Антона передергивает.       «И чтобы жульничал ты».       Хотелось потереть лицо ледяными ладонями, но маска мешала. Антон слушается, поворачиваясь, и страх вперемешку с отвращением растекается по конечностям холодком, когда он замечает уже покрытые кровью Жени ладони Леши. Мороз не давал истечь кровью так быстро, и, очевидно, чувствительность снизилась, но Женя все равно орал, пока Леша пытался прорезать себе путь к его костям. Нож в руках то и дело норовил выскользнуть — от крови все было скользким и липким, — поэтому движения Леши были небрежными и хаотичными, и то и дело он пытался ухватиться за него поудобнее.       Влад рядом ободряюще поглаживал по плечу и указывал, как лучше разрезать, время от времени совершенно не свойственным для четких пацанов движением стирая слезы с его лица — сам Леша уже сделать это не мог, потому что руки были полностью в крови.       В крови его ненаглядного Женьки. — Прости, пожалуйста, прости меня, — повторял он снова и снова, как умалишенный. — Прости, Женя, прости…       В какой-то момент Влад и вовсе перемещает ладони и закрывает Леше уши, чтобы тот не слушал крики, и Зайчик на это неодобрительно ворчит внутри, но Антон не запрещает. Все его нутро, вся его человечность и еще никуда не ушедшее чувство сопереживания так упорно протестовали против того, что тут происходит, что его едва не колотило, и каждый Женин крик, каждый Лешин взгляд, каждое подбадривающее или успокаивающее слово их друзей все сильнее вводило Антона в лютое отчаяние, потому что он просто не был чудовищем, каким хотел стать после убийства Оли. Он просто не мог быть равнодушным, даже зная, что кто-то заслужил такого, не мог не принять во внимание, что все эти люди хоть и плохие, но друг другу дороги. Он не мог не думать о том, что не хочет видеть людскую смерть, даже если умирает самый страшный преступник на свете. — Гриба, не отключайся только, — зовет Борис, и Антону едва хуево не становится от осознания, что он называет его по имени в своих мыслях.       Женя мычит и переводит взгляд на Лешу, словно хочет что-то сказать.       Хотелось приказать им обоим позакрывать рты и не издавать ни единого звука, но Антон чувствовал себя так, словно не имеет на это права. Уверенность в правильности своего решения пропадала, сменяясь сомнениями и страхом оказаться в этой ситуации злом, а не голосом справедливости. Антон бы очень хотел, чтобы ему было легко мучить их, чтобы они действительно злились друг на друга и предавали, но они были настолько же сплоченной командой, насколько же и отвратительными людьми.       И тот факт, что в перерывах между криками и попытками просто дышать Женя успокаивал Лешу, просто убивал его.       Голос Жени совсем скоро захрипел, а лицо совсем побелело. Его волосы липли к влажному лбу, и он то орал, то шумно вздыхал, устало склоняя голову набок. Андрей придвинулся ближе, так, чтобы друг мог уткнуться лбом в его плечо, и даже этот жест словно кричал Антону, что больной именно он. Просто издевается над еще совсем детьми, которые и не факт, что реально бы Рому убили.       Зачем он все это устроил? Нахуя? — Нашел… — дрожащим голосом объявил Леша, и тогда Антон понял, что речь шла о костях.       Он все-таки сделал это. Смог.       Женя, точно в бреду, улыбается ему, кажется, даже слабо просмеявшись, и улыбка эта такая вымученная и счастливая, словно и нет в его жизни большего счастья чем то, что Леша справился с таким страшным заданием. Его зрение плывет и Антон замечает, насколько его взгляд уже расфокусированный, и это либо от невыносимой боли, либо от того, что сознание постепенно от него ускользало. — Держись, осталось немного, — потряс его за плечо Пятый. — Туда чтоб не смотрел.       Леша останавливается, давая другу время передохнуть, и на это Женя тянется к его руке, оглаживая без какой-либо брезгливости. Леша подбирается и тянется навстречу, практически ложась ему на грудь в немой попытке обнять и быть обнятым. Женя закидывает на него пробитую руку и что-то говорит, поглаживая спину и короткостриженый затылок. Леша жмется ближе, смещая сидящего рядом Умного чтобы, видимо, не мешал, и тот, хоть и кривится, но ничего на это не говорит. — Я не могу, я просто не могу, — доносится до Антона гнусавый от плача голос Леши. — Ну что ты так? — смеется Женя. — Ты же смог так далеко зайти.       Антон понимает, что Леша уже рыдает навзрыд, и, не зная, куда себя деть и как облегчить участь своего, эм, друга, отвечает на ласку, осторожно обняв его поперек торса. Объятие это, правда, длится всего секунду, потому что потом он снова отстраняется, но вместо того, чтобы окончательно отсесть и продолжить наказание, он вдруг тянется и оглаживает Женин лоб, чтобы утереть пот, оставляя на нем кровавый развод. — Тебе уже в голову дало? — улыбается Женя, устало тычась щекой в чужую ладонь. — Такой грустный, пиздец. — Наверное, — сипит Леша, качая головой, а затем вдруг совершенно по-детски оповещает: — Хочу вернуться домой.       Женя хихикает. — Со мной? — спрашивает он чуть тише. — Скоро пойдем.       Так, хватит.       Антон встает со своего места, медленно зашагав к подросткам, но уже на полпути понимает, что в душе не ебет, что такого он может им сказать. Он определенно должен сейчас надавить еще сильнее, чтобы Леша продолжал, и, разумеется, ему так же нужно, чтобы он не ебанулся окончательно.       К слову, уже очевидно, что таблетки дали о себе знать — очень стремительно тот стал успокаиваться, и выражение обречения и вселенской печали на его лице сменились какой-то непонятной эмоцией. Его сознание словно стало метаться между ощущениями, выкручивая их на максимум, и он начал впадать в отчаяние так же быстро, как и успокаивался. Он то плакал, то улыбался, слушая голос друга, то казался сосредоточенным, то будто пропадал из мира, глядя перед собой совершенно пустым взглядом.       Сейчас же лицо его, до этого бывшее маской самого искреннего отчаяния, выражало почти что умиротворенную надежду. И, разумеется, просто безграничную любовь к своему Женьке и сожаление из-за всего происходящего. — Ты молодец, — говорит Женя Леше, другой рукой потянувшись уже к его голове, погладив по волосам. — Хорошо справляешься. Осталось совсем чуть-чуть. Потом все закончится и мы вернемся домой… Отдохнешь, наконец. И…       Его рука скользнула вниз; тонкие пальцы прошлись по скуле, после чего сам Леша подался в сторону ладони, реагируя на ласку. — Может, все-таки наденешь куртку? Тут холодно…       Антон застыл на пару мгновений, уже откровенно охуевая. Нет, серьезно, и именно эти люди прессануть Рому хотели из-за того, что он с пацаном мутки мутит. Сам Антон с Ромой буквально никогда не был на людях такой же ласковый, да и наедине они так не жалелись. Ну, не считая тех моментов, когда они ебались, но там совершенно другие ласки. — Они всегда такие? — уточняет Антон, обращаясь к Умному, которому все еще симпатизировал больше всех остальных.       Тот поднял взгляд. — Какие? — не понял он.       Блять. — Ну… — запнулся мальчик, ощущая себя так, будто подсматривал за чем-то таким вот личным. Было неловко просто пиздец. — Близкие? Не знаю, как это описать.       В ответ Влад медлит, а затем кивает, мельком глянув на Женю. Ранее его эти нежности бесили, но сейчас, когда ситуация была критической, он смягчился, уже не препятствуя. В конце концов, только так что Женя, что Леша оставались в более-менее адекватном состоянии. Если бы Антон запретил им жалеться, кто-то из них точно бы сдал позиции и впал в истерику.       В данном случае это был бы Леша, для которого причинить боль Жене было чем-то невообразимо хуевым и неправильным. — Все, хватит этого вашего, — тем не менее, напомнил о себе Антон, обращаясь к этим двум. — Продолжай. Ты сделал только половину от того, что должен был. Время идет.       Женя кивает Леше так легко, будто его сейчас не пытать будут, а просто отправят кровь из пальца сдавать, блять. И каждый раз, когда он делает это — подбадривает, нежничает и буквально извергает из себя эту трогательную любовь и привязанность — Антон злится, потому что так не должно быть.       Они, блять, должны быть стереотипными злодеями, которые думают только о себе, а не каким-то влюбленными, эээ, друзьями? Блять, а они вообще кто друг другу? Судя по внешним сходствам, какое-то родство должно быть, и Антону хотелось бы списать их привязанность друг к другу именно братской любовью, но тут было что-то совершенно другое. В голове всплыло то, как мама говорила, что в крепком браке супруги даже похожи друг на друга внешне, и отчего-то Антона это только сильнее разозлило.       Леша, явно нехотя, снова берет в руки нож. Уже не было смысла очищать его от крови — если какая зараза тут и была, то она успела бы попасть в рану, поэтому осторожничать поздно, — так что он хватается за все еще липкие ножки, затем поднося оружие к ране. Женя прикусывает нижнюю губу, ожидая боли, но неожиданно Леша вздыхает и убирает нож. — …Ты же на нас двоих злишься, правильно? — обратился он к мальчику. Антон, заинтересованный, подходит ближе, глядя на него снизу-вверх.        — Правильно, — отвечает Петров, еще и кивнув, мгновенно почувствовав себя так, словно его за что-то отчитывают. — Можно мне поменяться?       Вопрос вводит его в ступор, и Антон, честно говоря, даже теряется, потому что конкретно этого не ожидал. Нет, он прекрасно понимал, что Леше хуево от того, что он сам Женю режет, но нихуя себе как он в себя поверил, если реально считает, что Антон смилуется и разрешит ему просто быть рядом, пока грязную работу выполняет кто-то другой. — Хочешь, чтобы кто-то вместо тебя это делал? — уточняет Антон, глядя в серые глаза парня. — Слушай, я вроде… — Хочу поменяться с Женей, — перебил его парень уже так твердо, что Антон едва не кивает, охуевая от неожиданности. — Тебе же без разницы, кому ебано будет?       Чего, блять.       Антон вообще не ожидал ничего подобного. Он уже понял, что это сплоченная команда, что Женя с Лешей близки, но именно самопожертвования не ждал вообще никак. Шоком было уже то, что Влад, Андрей и Борис добровольно здесь остались, отказавшись бросать своих друзей, но это уже было что-то запредельное. — Что? Нет! — вдруг повышает голос Женя, выглядя теперь перепуганным до смерти. — Леха, хуйню не твори!       Леша упрямо мотает головой и смотрит на него уже тверже, но в спор вступать и не думает, ожидая именно вердикта мучителя. — Ты настолько сильно в него влюблен? — пораженно спрашивает Антон, сам от себя такой прямолинейности не ожидая. И, конечно, такого вопроса не ждал никто из присутствующих.       Ответ на него Леши — заговорил парень еще до того, как Антон успел закончить предложение, — оказался еще большей неожиданностью. — Нахуй иди, — цедит сквозь зубы парень с такой ненавистью и презрением, что Антон сначала было опешил, растерявшись, а потом почти что успокаивается. Ну вот оно. Наконец-то. В стрессовой ситуации все внимание Леши было сосредоточено на Жене и взаимодействию с ним, поэтому он и казался почти что лапочкой в этом своем очаровательном страхе причинить боль, и тот факт, что он посмел говорить с ним — с Антоном, их мучителем — дал Петрову достаточно успокоения, чтобы оно затем переросло в злость, а уже после этого — в животную ярость.       Внутри словно прорывается какая-то платина, и Зайчик заливается злым смехом. Животное нутро мечется в Антоне, словно комок бешеных голодных крыс, стремящихся прогрызть себе путь наружу, и он физически ощущает, как его мысли сменяются в голове, перестраиваясь, словно книжный ряд.       Друзья смотрят на Лешу в ужасе и даже Женя сдавленно выдыхает, словно глотая вопрос о том, зачем он, блять, это сказал. Влада перекашивает и он открывает рот, чтобы осадить приятеля, но уже поздно. — Повтори, — не просит, а требует Антон. Вокруг становится тихо, а взгляд Жени снова перепуганный. Он, разумеется, сразу понимает, что последует за очередной попыткой Леши взбрыкнуться. — Повтори мне то, что ты, блять, только что сказал.       Леша смотрит на него все еще ненавидяще, но в глазах блеснул страх. Опять же, не за себя, и Антона это прямо-таки подкидывает. — Ты, наверное, решил, что я с вами тут шутить собрался, — не давая возможности ответить, заговорил Антон. — Ты забыл, что я могу сделать?! Думаешь, я твоего дорогого Женю не могу просто убить, когда мне этого захочется?! Ты благодарить меня должен, что я позволил ТЕБЕ заниматься этой херней, а не сделал все сам!       И, стоило Антону договорить, как Леша уже и не пытается скрывать свой ужас. Для Петрова это сродни красной тряпки перед глазами, потому что в голове сразу появляется охуенная идея и, подпитываемый злорадством Зайчика, Антон действует быстрее, чем осознает это.       Мальчик двинулся вперед, отталкивая Лешу, чтобы не мешался, и голыми руками лезет прямо в рану, совершенно не сдерживаясь. Животное наслаждение чужой болью дурманит; Женя орет и не может замереть ни на мгновение, пытаясь хоть как-то избежать прикосновений. Он рефлекторно хочет подобраться, но переломанные конечности сучат по земле и Антон уже нащупал твердые осколки, и все это причиняет главарю такую дикую боль, что он почти задыхается. — Что ты делаешь?! — кричит рядом Леша, не зная, куда деться — оттолкнуть ему Антона и, возможно, огрести еще большей пизды либо попытаться поддержать Женю. — Блять, не надо, хватит, я все понял! Только перестань!       В голове хрипит чужой смех, но Антон уже сомневается, что это не он сам смеется. Он упирается одной рукой в снег, а другой пытается подцепить хоть какой-то фрагмент кости, запуская пальцы глубоко в рану. Плоть внутри горячая и влажная, кровь пачкает рукав куртки и затекает под него; Антон сам дышит тяжело, едва не рыча, и ему так весело.       Пусть, сука, страдает. Пусть боится. И пусть его драгоценный Лешенька знает, что это именно из-за того, что он проебался. — Блять! — взвыл рядом Умный, хватаясь за голову и отворачиваясь. — Блять, блять, блять!       Антон краем глаза видит, как ошалело на него глядит Пятый, скуля и тихо раскачиваясь из стороны в сторону, и как отползшего в сторону Хриплого рвет за деревом. И то, что никто из них не решается Антону помешать, разрываясь от бессильной ярости — просто замечательно. Чувство собственного превосходства Антона почти дурманит и он чувствует наслаждение, показывая им то, о чем они наверняка и подумать не могли — о чем никогда не думают такие жестокие подростки, живущие с принципом «кто сильнее, тот и прав». Он показывал им, как легко каждый из них может стать жертвой и как их действия могут обернуться для них же последствиями, которые они могут и не выдержать. Все, что происходит сейчас — не торжество насилия и даже не месть — это урок о том, что сколько бы крутым, умным, сильным, опасным ты ни был, всегда найдется кто-то, для кого это не будет иметь значение. Кто-то, для кого ты не человек.       Ты — дичь.       Наконец, пальцы натыкаются на что-то твердое, и Антон застывает, едва не засмеявшись от своего успеха, а потом пытается подцепить обломок. Приходится пропихивать руку еще глубже, чтобы точно зацепить кость.       Фрагмент кости поддался, и Антон, наконец-то подтянув этот кусочек достаточно, чтобы зацепить пальцами, вытаскивает его. Мальчик не обращает внимание на то, как притихает Женя, кажется, даже не дыша, и его нисколько не заботит то, как подростка колотит.       Не глядя, он хватает Лешу за запястье, потянув руку к себе, и пихает в ладонь кусок кости — маленький, буквально в пару сантиметров, но красивого белого цвета. Вся ладонь мальчика в крови, и на ладони Леши остается много красного после этого краткого прикосновения.       Кость маленькая и миленькая. Она тоже перепачкана кровью, но Антон все равно видит, насколько она белая. Это кажется почти удивительным. — Дальше сам, — объявляет мальчик, наконец-то отстраняясь и вставая. — И я тебе напомню: за каждый твой косяк, проеб, попытку ослушаться огребать будет он. Всегда.       Леша открывает рот в немом крике и во все глаза смотрит на осколок кости на собственной ладони. Его лицо перекашивается такими яркими эмоциями, каких Антон никогда в жизни не видел. Там были и сожаление, и ужас, и непонимание. Наркотики, видимо, действительно сильно ударили ему в голову и сейчас он начинал ловить дичайшие провалы в сознании и гипертрофированные эмоции били его в этих провалах по полной.       Женя тихо скулит; его голова наклоняется из стороны в сторону, словно от боли он уже не мог нормально соображать. Леша очень медленно повернулся в его сторону, смотря так, будто вообще впервые видел. — Я… Женя, я… — сипит он, придвигаясь ближе, но даже не пытаясь коснуться.       Вдруг Умный кинулся вперед и вцепился в Лешины плечи, разворачивая к себе. Его руки колотились и от холода пальцы плохо слушались — одет он был легче всех и в одной футболке замерз очень сильно. Было видно, с каким трудом ему даются все движения и как от этого его самого подкидывает. — Блять, Леха! В себя приди! — орет он грозно, но при этом лицо его скорее взывающее. — Давай, сейчас самое время!       Леша воет раненым зверем, стараясь вырваться и смотря безумными глазами. — Я не могу! Я, нахуй, просто не могу! — жалобно стонет он в ответ. — Он так кричит, я не!..       Антон было закатывает глаза, предвидя очередные слезливые речи о том, как страдает любимый Женечка и Леша не хочет делать ему больно, но совершенно неожиданно происходит иное. Умный меняется в лице, становясь таким злым, что даже Антон невольно отшатывается, а затем подрывается на ноги и за шиворот подтаскивает Лешу ближе к их главарю. Женя, плохо соображая, пытается сосредоточить на них взгляд и хмурится, понимая через пелену боли, что что-то не так. Леша закашливается, потому что Умный слишком сильно натягивает ворот его кофты и тот давит на кадык, придушивая. — Посмотри, блять! Посмотри! — орет Влад, едва не тыча Лешино лицо в открытую рану на ноге Жени. — Посмотри и скажи это еще раз, чтобы этот ебанутый Женю тут до смерти запытал! Ослушайся, блять, еще раз, давай! Будешь всю жизнь потом как уебище ныть, что не сделал нихуя!       Антон видит, как удивленно вскидывает брови Пятый и как хмурится Хриплый. Им такой подход явно приходится не по нраву, но они понимают, что во многом Умный прав — пока что вся жесть происходила исключительно из-за непослушания Леши, и теперешний взрыв друга — всего лишь попытка хоть что-то сделать, навеянная бессильной злостью и страхом. — Если не ты, то он! И он Женю убьет! Ты можешь сделать так, чтобы хоть немного уменьшить урон, а ты, сука, только и делаешь, что хуйней маешься, будто это тебе ноги режут! — продолжает орать Умный. Он резко тянет за чужой ворот и заставляет Лешу почти нависнуть над Женей. — Соберись, блять!       Леша хрипит и жмурится; его страшно колотит. Он наугад бьет назад, попадая локтем по колену друга, но того это, кажется, злит еще больше. — Ебать, зато руками машешь, уебище! Нормальное хоть что сделай! — Влад! — встревает Хриплый. — Че за хуйня?! — Его кроет, не ори, — поддержал Пятый. — Он же всегда от ЛСД трипы ловит.       Умный смотрит на них диким взглядом и почти скалится, но вместе с этим на его лице столько отчаяния и сожаления, что выглядеть злым он все равно не может. Антону интересно, уйдет ли он сейчас, если снова предложить. — Меня заебало это! — кричит он и вопреки всему звучит это так будто он хочет оправдаться. — То их, блять, друг от друга не оттянешь, то он подставляет всех своим характером ебаным и ноет, что за это пизды получаем! Хули теперь реветь, когда сам виноват!       Женя, до этого почти отрубившийся и сидящий тихо, непонимающе моргает, а затем, словно приходя в себя, хмурится и поднимает на друга взгляд. — Влад, — говорит он. Голос его надрывается и Антон понимает, что он охрип от крика, — ебальник закрой.       Умный было огрызается и на него, но затем только чертыхается и отпускает Лешин ворот. Леша оседает и притихает, и, видимо, именно такое его поведение тут же Влада пристыжает, потому что он опускается рядом и почти что по-братски Лешу приобнимает, на секунду прижимая к себе. — Давай же, ну, — просит он. — Это только ты можешь сделать. Иначе Жене не жить, ты понимаешь?       А затем, на секунду запнувшись, продолжает: — Ради Жени, ладно?       Антон, ждущий развязки, тихо вздыхает. Наблюдение за всеми ними дается ему невероятно тяжело, но вместе с этим он отчетливо видит, как Леша на грубость и провокации закрывается лишь сильнее, не в силах взять на себя такую ношу под давлением. Наверное, именно поэтому именно Женя его подбадривал, а не наоборот. Рома на самом деле имел похожую черту — он никогда не хотел чужое негативное мнение менять, злясь на несправедливое отношение и лишь сильнее показывая зубы тем, кто выбрал плохо к нему относиться, но вместе с тем таял, получая поддержку и похвалу, искренне заботясь о том, кто ему ее дает.       Если задуматься, то Антон это едва ли не в первую же неделю их знакомства понял, как и то, что Рома именно из-за этого изначально стал относиться к нему намного мягче, чем даже к Бяше.       Интересно, а Леша своего Женька полюбил за то, что тот был единственным, кто всегда только поддерживал? — Смотри, все хорошо будет, — продолжил Влад. — Ты разрез хороший сделал и… Ой, блять, ебаный рот… Там теперь все видно хорошо и…       Его голос странно исказился — его явно замутило от вида раздробленных костей в кровавой ране, и совершенно неожиданно Леша на это тихо засмеялся. — Не смотри, рохля, — хохотнул он. — Блеванешь Жене на ноги и я побрезгую чет делать.       Умный ошалело уставился на него. — А так тебе не противно, ебанутый? — возмутился он. — Если такое случится, то нахуй надо, — подключился сам Женя. — Просто отрежьте мне ноги, ебал я с ними жить после такого.       Пятый с Хриплым тихо посмеялись и этим еще сильнее Влада обидели. — Вы охуели, черти ебаные?! — насупился он, смотря на друзей. — Я, сука, сейчас назло вам реально блевану и обоссу еще вас всех наверх.       Женя неожиданно громко засмеялся, покачиваясь. Хриплый поспешил к нему и позволил опереться на себя, потому что голова у Жени явно кружится. — Мутит пиздец, — признается он. — Я сам как в трипе.       Хриплый неловко растирает ему плечо. — Ниче, — говорит он. — Если что, на Владика блюй — он бронированный. — Сука, нахуй все идите, — говорит Влад, обидевшись еще больше. - Охуевшие.       Он все еще держал Лешу и тот тихо засмеялся в его руках. Колотило его заметно сильнее, но он уже не плакал. Видимо, таблетки действительно сильно его подкосили, и Антон даже не знал, хорошо это или плохо. С одной стороны это, конечно, могло значить, что всякая жесть будет даваться ему легче, а с другой… Если он кинется на самого Антона, поверив в себя, то тут без вариантов придется его убить. От этой мысли Зайчик внутри довольно заурчал, явно радуясь подобному раскладу, но Антон его осадил — убивать он никого по-прежнему не хотел.       Правда, если Леша с Женей продолжат себя так вести, то он задумается серьезнее. — Эй, — зовет Петров. Парни тут же оборачиваются на него, и он видит, что теперь Лешин взгляд однозначно покорный. — У меня есть новое правило.       Все заметно напрягаются, очевидно предвидя что-то плохое, но пока что ничего против не высказывают, поэтому мальчик продолжает: — Вы двое вообще больше не должны друг с другом говорить, — сказал он, указывая попеременно на Женю и Лешу. — Гладить друг друга, обнимать, называть по имени и так далее тоже нельзя. Все, что связано с лаской, под запретом.       Женя нахмурился. — Даже имя нельзя… — тихо сказал он. — Если к другим обращаемся, то тоже друг друга не упоминать? — Да, — подтвердил Антон.       Не то чтоб ему так сильно хотелось их едва ли не единственной радости и способа успокоиться лишить, но дело было исключительно в том, как все эти нежности на него самого действовали. Он не хотел анализировать, запоминать и вспоминать, не хотел даже думать о том, как естественно для них, наверное, находиться друг с другом — все это его злило, а злость его отзывалась злостью Зайчика, который в таком Антоновом состоянии мог предложить ему какой угодно ужас. Такое ограничение было не для наказания, а для безопасности, но им это объяснять он не собирался.       Он снова подошел поближе, встав у Жениных ног. Снег под ними подтаял от теплой крови и сейчас был похож на мерзкое бурое месиво. Расширенная Антоновыми руками рана зияла как уродливая пасть со сколотыми зубами-обломками, и Антон невольно вспомнил пасти Волчика в его настоящей форме. — Если это правило будет нарушено, — Антон на секунду задумался, а затем наклонился и провел пальцем чуть выше жениного колена, — то я оторву тебе ногу. Ты же знаешь, что я смогу это сделать?       Главарь банды проследил за его движением, а поднял взгляд на прорези заячьей маски, словно пытаясь понять то ли самое Антон имел ввиду — правда ли то чудище, которое терзало и ломало его ноги, и этот неловкий жестокий пиздюк — одно и то же. — Да, знаю, — наконец говорит он. — Понимаешь, что должен сделать? — снова спрашивает Антон и Женя кивает.       Было почти что обидно от того, насколько быстро он схватывает абсолютно любую информацию, пусть даже сказанную намеком, и как умеет под эту информацию подстраиваться. Антон раздраженно думает, что если бы это Леше разворошило ноги и Жене пришлось бы подчиняться Антоновым указаниям, то шло бы все не в пример лучше. Возможно, он действительно бы сразу понял, что лучше полностью следовать указаниям и сам бы сказал друзьям не рыпаться, а не взрывался каждый раз и не подставлял всех вокруг, включая своего фаворита. — Пацаны, — зовет Женя. Все тут же переводят взгляд на него и по их лицам видно, что они по одному его тону поняли, что он сейчас скажет, — делайте, что скажет. Без подстав, без мухлежа, без попыток взбрыкнуть, без…       Тут он запнулся, словно остановил себя от чего-то, а затем чуть тише продолжил, усмехнувшись: — И без «нашего этого», — закончил он.       Антон перевел взгляд на Лешу. Было очевидно, что последняя фраза предназначалась именно ему и то, что Женя ее так выделил, явственно означало, что делают они все это по своей воле и, скорее всего, понимают, как все выглядит со стороны. — Хорошо, — ответил за всех Влад.       Женя кивнул, без слов давая команду, и Антон тихо выдыхает. Нужно было сразу понять, что слушаться беспрекословно они будут именно его. Нужно было с самого начала давить именно Женю.       Тем не менее, дальше все идет не так уж и гладко, потому что без возможности получить или проявить ласку Леша начинает, кажется, натурально ехать головой, и таблетки только усугубляют положение. На Женю он теперь не глядит, уставившись в рану, но руки его колотятся со страшной силой и взгляд практически безумный. Влад то и дело одергивает его, уговаривая то поторопиться, то помедлить, Женя воет нечеловеческим голосом и в какой-то момент Борис закрывает ему рот руками, чтобы хоть немного приглушить крик. Андрея мутит со страшной силой и сжимает главаря он уже абсолютно неосторожно.       Однако, с позволения Антона Леше разрешается брать небольшие перерывы, потому что наркотики, очевидно, и вправду действуют на него не в пример сильнее, чем на друга-наркомана.       В один такой момент Антон подходит чуть ближе и, стараясь не смотреть на изувеченные конечности, спрашивает, обращаясь к Жене. — А он тебе вообще кто?       Тот поднимает на него болезненный взгляд. В перерывах между пытками друзья дают ему выкурить самокрутку, и от этого его развозит, но Антон не возражает — всяко лучше того, что он бы откинулся и ебанутый Леша воткнул Антону нож в лицо. — Кто? — тупо спрашивает Женя.       Лицо его выглядит ужасно усталым и он сам старается даже не двигаться, морщась даже от дыхания.       Антон показывает на тоже поднявшего взгляд Лешу и тот реагирует поджатыми губами и затравленным взглядом. — Он, — говорит мальчик, а затем добавляет: — Вы братья?       Лицо Жени искажается почти что шоком; он весь дергается и хочет что-то сказать, но боль его подкашивает и он стопорится, пытаясь успокоиться. Все остальные члены банды странно меняются в лицах, хоть и не говорят ничего. Леша так вообще опускает взгляд и отворачивается. — Нет, — сипло отвечает Женя таким уверенным тоном, что будь Антон менее уверенным — поверил бы сразу.       Он поворачивает голову и глядит уже на Влада, непонимающе разглядывающего его маску. — Они братья? Родственники? — снова спрашивает он.       Утвердительный ответ для него почему-то важен, хоть он и не хочет думать, что мучает их так же, как его самого вместе с Олей мучали звери. Зайчик внутри ворчит, не одобряя его любопытства в теме, которая может подкосить уверенность. Наверное, в этом есть зерно логики, потому что Антон и сам чувствует, что если это окажется правдой, то у него хотя бы будет отмазка для того чтобы наконец их всех отпустить, не желая уподобляться прислужникам Хозяина.       Влад, тем не менее, на секунду оборачивается в сторону Леши, словно пытается решить, какой ответ огорчит его сильнее, а затем мотает головой. — Я не знаю, — тихо отвечает он.       И это настолько глупо, что Антон едва не смеется. Ведь не может быть такого, что никто не заметил этих внешних сходств? Да и то, что он именно не знает, а не отрицает, уже показывает, что подозрения тут есть у всех, только по какой-то причине признавать явную родственную связь этих двоих никто не хочет. — Что значит «не знаю»? — допытывается Антон, ощущая в своем тоне плохо скрытую насмешку. — Семьи разные, — поясняет Андрей, видя, как Владу тяжело на Антона даже смотреть. — Как там на самом деле — хуй знает.       Антон задумчиво кивает, удовлетворяясь таким ответом. В самом деле, наверное, и такое может быть. В глухих селах заняться народу особо нечем, поэтому у довольно большого слоя населения из развлечений разве что пьянки, любовные похождения и любовные похождения по пьяни. Вполне возможно, что один из этих парней или нагулян вне брака и воспитан неродным отцом, или зачат от измены, или появился от чрезмерно активного мужика, погуливающего от беременной жены. Знать и принимать такие подробности о своей семье вряд ли кто-то хочет. — Почему ты спросил? — вдруг говорит Влад, после тут же прикусывая язык.       Женя косится на него неодобрительно, но ничего не говорит. Антон пожимает плечами. — Похожи очень, — произносит мальчик, а потом смотрит на притихшего Лешу. — Пора продолжать.       Зайчик внутри скребется и просится то ли вмешаться, то ли наконец закончить все это, оставив после себя пять трупов, но Антон не соглашается ни с чем.       «Нужно голову резать. Они не смогут не общаться, а нога — маленькая плата»       Антон хмурится. Лицо Леши теперь не кажется ему противным — наоборот, в нем столько старания, усердия и одновременно с этим печали, что за него становится почти грустно. Он то и дело посматривает на Женю, продолжая осторожно раздвигать края его раны и искать там застрявшие осколочки. — Без головы умрет, — тихо отвечает Антон, смотря в сторону.       Хулиганы на секунду оборачиваются, но, видимо, решают, что Антон опять говорит с голосами в голове. В принципе, так и есть.       «Все равно нужно что-то серьезнее. Он мог бы доставать не кости».       Антон смотрит на то, как Женя смотрит в небо помутневшими глазами и просто старается не кричать. Влад рядом то и дело вытирает ему пот со лба и осторожно хлопает по щекам, не давая потерять сознание. — А что? — безразлично уточнил Антон, даже толком не слушая своего напарника.       «Кишки».       На мгновение все звуки стихают, и Антон сначала даже не понимает, что Зайчик ему сказал, а затем едва не дергается от отвращения и воспоминаний. Олю в свое время лишили не только ног — откушено у нее было все от низа живота, поэтому еще даже когда она была жива, многие ее внутренности вывалились, и Антон, вообще не ожидающий увидеть какую-то травму страшнее сломанной лодыжки, запомнил, как они выглядят, на всю жизнь. Видеть это еще раз, еще и заставляя Лешу вытаскивать что-то собственными руками, вообще не хотелось. — Он не сможет, — говорит Антон твердо, и Леша, до этого смотрящий только в рану, вздрагивает, поднимая взгляд. — Что? — почти с ужасом переспросил он. Влад рядом подозрительно нахмурился, посматривая на друга.       Антон вздохнул. Они явно подумали, что он недоволен темпом этой пытки и сейчас начнет беситься и опять лезть доставать все самостоятельно. — Вытащить кишки Жене своему не сможешь, — поясняет он, лишь спустя мгновение понимая, как для них это, скорее всего, прозвучало. Борис и Андрей, сидящие к нему спиной, резко развернулись и вся компания уставилась на Антона с таким нескрываемым ужасом, что он даже смутился.       «Тогда пусть кусок от него откусит». — И мяса его не съешь, — протянул Петров, совершенно не желая обращать внимание на терзания этого пацана. Разговор с Зайчиком занимает много сил, а Антону их нужно беречь.       Леша повернул голову к Жене, лицо которого исказилось таким отчаянием и страхом, что, не будь они как бы врагами, Антону бы захотелось его утешить. Взгляд прошелся от волос на макушке до живота, и Леша невольно сглотнул, видимо, действительно представляя себе эту сцену. — Он же все правильно делает! — возмутился Влад, но голос его все равно звучит так надрывно, словно он сейчас заплачет.       Антон закатил глаза. — Я и не заставляю, — раздраженно сказал он. — Просто размышляю.       А потом, обратившись уже к Леше, кивнул: — Продолжай с ногой. Ничего другого не нужно.       Вся эта сцена, тем не менее, кажется, Лешу именно подгоняет. Он словно осознает, что теперь за медлительность и осторожность ставки тоже будут повышаться, а проводить лучшему другу вивисекцию он реально бы не смог без критического удара по своей психике и без летального исхода для Жени.       Антон не может следить за временем, но по ощущениям эта пытка, общая для них всех, длится уже минут десять, когда Леша наконец замирает, а затем резко отклоняется. Слышится чавкающий мокрый звук и на секунду все замирает, потому что все осознают, что в пальцах парень сжимает небольшой кусочек кости. Леша выдыхает, почти безумно улыбаясь, а потом переводит взгляд на Женино лицо и мигом бледнеет. Вой Жени обрывается в тот же момент, потому что от боли он буквально давится воздухом, словно все мышцы его тела одновременно сводит судорога.       А потом Антон едва не дергается, потому что орет Женя с такой силой, что лицо его краснеет. Он наклоняется вперед и впервые хватается за свою ногу колотящимися руками; горло разрывается от натуги изо рта течет слюна, потому что он просто не может сомкнуть челюсти от дикого крика. Пальцы скрючиваются и впиваются в почерневшую от прилившей крови и холода плоть, царапая и разрывая еще сильнее. — Блять! — вопит он не своим голосом. — Блять!       Антон сглатывает и невольно отшатывается, потому что смотреть на это не противно, а именно страшно. Женю боль ослепляет настолько, что лицо его становится практически неузнаваемым, перекашиваясь мольбой, яростью и дичайшим ужасом. Зрелище это настолько пугающее, что хочется плюнуть на все и просто убежать, наплевав на наказание, месть и заступничество.       Андрей наваливается на него со спины и пытается прижать его руки к бокам, потому что Женя в приступе боли и бессилия себе вредит. Влад кидается на помощь, и только Леша с Борисом остаются в стороне, потому что их обоих уже ломает и потому что сам Леша воет, пряча лицо в руках, пока Борис неуклюже пытается закрыть от его глаз творящийся пиздец.       Антона самого мутит и восторг Зайчика внутри делает лишь хуже.       Женя подвывает, по его бледному лицу текут слезы, и Влад ошалело прижимает его голову к себе, не давая снова потянуться и хоть как-то себя поцарапать или разорвать; Андрей рядом помогает, старательно следя за руками главаря, и тот наконец словно смиряется, закрываясь ладонями и неожиданно горько плача.       Лица меняются вообще у всех малолетних бандитов — даже погружающийся в приход Борис неверяще и жалобно глядит на Женю, а потом переводит взгляд на Влада. Тот делает странное лицо, какое делала Антонова мама, когда так сильно хотела утешить Олю, в три года разбившую лоб об угол кровати, но не знала, как, и потому только часами сидела с ней на руках и укачивала.       От воспоминаний о семье становится плохо, и Антон делает шаг назад. Взгляд сам собой возвращается к Леше, к его согнутой позе, похожей на позу людей, пришедших в храм на коленях замаливать грехи. Возможно, для этого действительно самое время.