Золотое сечение

— Вопрос хочу задать, — говорит Антон, стараясь не обращать внимания на Женю — теперь тот не орал, но то тихо подвывал в ладони, то прикусывал собственные пальцы в попытках отвлечься от страшной боли. Влад прижимает его к себе и раскачивается из стороны в сторону, словно мать, убаюкивающая маленького ребенка.       Леша поднимает голову. Лицо его перепачкано Жениной кровью и в каждой руке он сжимает по осколку кости; Антон подмечает, что тот, который вытащил сам хулиган, длиннее вытащенного Антоном. Возможно, именно поэтому Женя испытывает такую дикую боль. — Какой? — спрашивает хулиган. Взгляд его уже совершенно не дерзкий. Скорее затравленный.       Антон переводит на Женю взгляд, замечая, что тот тоже всеми силами пытается сосредоточиться на этом маленьком разговоре и услышать о чем конкретно их мучитель желает спросить. Эти двое даже сейчас так очевидно похожи, что он даже не может злиться в полной мере. — Что вы двое хотели сделать с Ромой?       Голос его звучит практически устало, и на самом деле он хотел задать этот вопрос намного раньше, но планы изменились. Наверное, он представлял себе, что запугает их, заставит подчиняться и бояться, а потом в нужный момент даст им понять, что это потому, что они угрожали Роме. Было здорово представлять себя благородным мстителем, как Робин Гуд на кассетах Оли, который поймает неправых и заставит их посмотреть на ситуацию со стороны жертвы, переосмыслить жизненные выборы и, в конце концов, исправиться. Возможно, попросить прощение или хотя бы больше никогда не ступать на скользкую дорожку.       Как все это привело к тому, что он заставляет парня пытать его то ли друга, то ли любимого, то ли брата? Антон не представлял, что бы с ним стало, если бы звери под страхом смерти заставили его делать подобное с Олей. — С… с кем?.. — просипел Леша, действительно, кажется, не понимая, о ком вообще Антон говорит, и только спустя пару секунд осознание бьет по нему в полную силу. Как и по всем остальным.       Перемены на их лицах вызывают в Антоне почти что наслаждение, потому что теперь, когда они все точно осознают, почему тут оказались, они так же понимают, что не являются безвинными жертвами, и что в такую ситуацию их загнала не случайность, не злоба постороннего человека, не злой рок, а только их собственные действия. Ну, то есть действия двух конкретных людей из их банды. — С Пятифановым? — ошалело уточняет Андрей и Антон уверенно кивает, все еще ожидая ответа от Леши.       Но тот сидит на снегу и ничего не говорит. Его темные спортивки намокли ниже колен, и он просто смотрит перед собой. — Много чего, — вдруг хрипит Женя, отвечая за лучшего друга. В глаза он Антону, правда, тоже не смотрит, неверяще сверля взглядом собственные изувеченные ноги. — Мы… блять, мы тут из-за этого?..       Голос его почти срывается — осознание дается ему тяжело, наверное, по многим причинам, начиная от того, что весь тот ужас начал именно он, и заканчивая тем, что наказание настигло его едва не в тот же момент. Скорее всего, он подобного и не предполагал, и это естественно. Когда творишь ужасные вещи, не ощущая никаких последствий, неожиданная справедливость тебя всегда подкашивает. — Да, — подтвердил Антон спокойно. Видеть на Женином лице столько сожаления было просто невероятным. — Так что вы хотели сделать? Убить?       Зайчик недовольно ворчит внутри, говоря о том, что иного и быть не может, потому что они все моральные уроды, а эти двое и вовсе чудовища в телах мальчишек. Антон с ним спорить не желает — ему хочется, чтобы все это поскорее закончилось и чтобы наказание было достаточным для того, чтобы они больше никогда и не думали о бандитизме, группировках, нападениях и так далее. В конце концов, после того, как он тут битый час разглядывал и выслушивал их взаимодействия, как удостоверился в том, что они тут все, видимо, реально верные и хорошие друзья, после того как Леша с Женей…       Ну, в общем, теперь он как-то даже и не думал, что они действительно могли бы Рому убить. Избить — да, потому что это в здешних краях своеобразная норма, но явно ничего сверх. И, наверное, если они сейчас действительно это подтвердят, то у него не будет причин дальше их мучить. — Потом — да, — говорит Леша.       Антон замирает, сначала даже не осознавая смысл сказанного. Такое случается, когда предугадываешь ответ и уже представляешь, как другой человек его произнесет, а потом, когда этого не происходит — когда реальность оказывается диаметрально противоположной — твой мозг просто не может понять, как так получилось. Как если бы ты знал, что доски под ногами твердые, а они вдруг пошли водяной рябью; или когда ты знаешь, что из раны пойдет красная кровь, но идет синяя.       Или когда люди, которым ты даешь шанс, пытаясь найти в них хорошее, снова и снова открывают самые свои страшные части. — «Потом»? — глупо переспрашивает мальчик, радуясь тому, что за маской никто из них не видит, какое у него растерянное лицо. — А что до этого?       Леша странно моргает, словно не может нормально собраться с мыслями, и Антон переводит взгляд на Женю, без слов прося уточнений. Тот вроде говорил про «много чего», но что это было конкретно? Не могли же они вдвоем хотеть Рому натурально пытать или…       «Могли» — Опустить, — выдавливает из себя Женя. После крика его голос хриплый и звучит как скрежет ржавого металла. — Унизить, наверное.       Опустить?.. Что, блять? — В смысле «опустить»? — спрашивает Антон, все еще надеясь, что понимает это слово совершенно неправильно.       Он знал, что такое «опускание», но думал, что такое может встретиться только в тюрьме в среде лютых уголовников со статьями по убийствам, разбою, особо крупным кражам, сутенерству и наркотическому сбыту. Подростки же не в состоянии хотеть насильно иметь других подростков ни за что, унижать их этим, а потом убивать? Не может же быть такого.       «Может» — Блять, ну, — Леша тоже вклинился, хоть слова и давались ему с трудом. Его глаза бегали по земле вокруг, словно он понимал, что за ответом в любом случае не последует ничего хорошего, — типа заставить отдаться. В рот взять, выебать и все вот это.       Контрасты восторга Зайчика, оказавшегося правым, и ужаса Антона, настолько сильно встретились, что сам Антон едва устоял на ногах. От услышанного его едва не замутило; голова пошла кругом от невозможности происходящего, потому что эти двое реально говорят о том, что хотели Рому вдвоем изнасиловать в зимнем лесу, а потом убить. Рому, который во время секса в глаза смотреть и разговаривать стеснялся, а потом еще по полчаса лежал и краснел, явно вспоминая все, что уже случилось.       Блять.       «Это не все», — вдруг сказал Зайчик. — «Пусть еще расскажут». — Что еще? — спросил Антон, чувствуя, как собственный голос звенит. Он вперивается в Лешу взглядом, ощущая, как внутри все начинает кипеть. — Не смей мне врать. Рассказывай.       Леша смотрит в ответ почти что покорно, как коровы смотрят на тех, кто ведет их на скотобойню. Его глаза красные и заплаканные, но лицо бледное; он весь продрог и, очевидно, очень сильно устал. По нему видно, что он еще не взрослый — подростково нескладный и живой — и тем страшнее то, что начинает выливаться из его рта, как только он его открывает.       Антон слушает. Когда Леша замолкает, Антон спрашивает, что было бы еще, и тогда на помощь приходит Женя. Они вдвоем буквально выворачиваются наизнанку, обнажая такое мерзкое нутро, что Антону в какой-то момент реально кажется, что если он начнет это представлять, то блеванет прямо в маску. — Засунуть нож лезвием внутрь. — Отрезать яйца. — Заставить пить ссанье. — Выебать в рот до блевоты и вынудить все сожрать. — Сломать ребра, чтоб мог сам себе сосать. — Потушить сигареты о глаза. — Снять скальп. — Отрезать язык и выбить все зубы. — Разрезать рот, чтобы можно было в два хуя ебать.       Зайчик почти ликует и Антону представляется, что если бы тот мог, то уже носился бы от радости по поляне, подскакивая как детский мячик и валяясь в снегу. Чужая жестокость его питает и веселит, в то время как у Петрова деревенеют ноги. Он видит, как с каждым произнесенным словом меняется общее настроение не только у него, но и у остальной части банды. Влад бледнеет как полотно и глядит на Женю в своих руках таким диким взглядом, словно вообще не может поверить в то, что слышит. Андрей и Борис переглядываются и Антон прослеживает в их лицах дикую помесь отвращения и шока, потому что теперь становится очевидно — никто в этой компании, кроме Леши и Жени, и подумать не мог о таких зверствах.       И, скорее всего, то, что их друзья имеют в голове такой мрак, им тоже слышать не приходилось.       Когда оба выродка замолкают, никто первое время ничего не говорит. Их друзья на них даже не глядят, в то время как Антон наоборот не может оторвать взгляд. В его голове все никак не укладывается, как они, такие нежные друг к другу, могут думать обо всем этом. Как Леша, который ревел, доставая из переломанной ноги Жени осколок, мог этого хотеть. Как Женя, пришедший в ужас от мысли, что Леша хочет разделить с ним страдания, может этого желать.       Почему-то вариант того, что они, видимо, за людей считают только друг друга, Антона едва не выбесил. — Вы раньше с кем-то так делали? — спросил он, чувствуя, что едва не сходит с ума от радости Зайчика и своих собственных эмоций.       Леша сглатывает, и качает головой. — Рома первый, — хрипит Женя, и от этой формулировки Петрова едва не перекашивает, потому что Ромино имя так естественно слетает с его губ. Как будто они, блять, друзья какие, и он новости рассказывает.       Уточнить, правда, он ничего не успевает, потому что это делает за него Влад, в ужасе отстраняясь от главаря. — «Первый»?.. — переспрашивает он, заглядывая в Женино белое лицо. — Блять, вы… вы че, наглухо уже ебанулись?.. Какое «первый», Жека? Лех?       Он вдруг хмурится, очевидно, вообще не в силах скрыть собственные эмоции. — Ебать, а потом что бы делали? Кто вторым бы был? Из нас, может, кто-то? — почти шипит он. — Или перед отъездом бы кого мочканули и спокойно свалили бы? — Нет, Влад! — почти подрывается Леша, оборачиваясь к нему. Лицо у него стало такое страдальческое, какое бывает у детей, когда они убеждают родителей в том, что не хотели плохо себя вести. — Не так все! Мы… — А как, блять?! — тем не менее, совсем не истерично продолжает Влад.       Антон вздыхает. Ему их перепалки вообще не интересны, хоть сам Зайчик и радуется сложившейся ситуации словно ребенок. Все идет вообще не так, как он того бы хотел или предвидел — новооткрывшиеся обстоятельства усложняли все настолько, что едва не возвращали его в самое начало, где он испытывал к ним только лютое презрение и желание отомстить за… ну, фактически за простые угрозы, ни одна из которых не воплотилась в жизнь. И, возможно, никогда бы не воплотилась.       «Не жалей, не жалей, не жалей. Они буквально вели Рому в лес, чтобы все это сделать. Они бы его не пожалели», — уверял его Зайчик, и голос его был так громок в голове, что буквально перекрывал большинство мыслей Антона. Но все это было мыслями. Рома и сам в свое время угрожал и Антону, и Семену, но сам Петров вообще не был уверен, что хоть кому-то из них он бы перерезал горло или сделал что похуже.       Возможно, Леша с Женей такие же — нарочито жестокие и жесткие, хотящие показать и доказать себе и всему миру, что способны они на все, даже если на самом деле это не так. — Вы бы действительно это сделали? — спрашивает он у Леши.       Тот переводит на него взгляд и пару секунд, кажется, просто пытается собраться с мыслями. Наркотики явно начинают крыть его еще сильнее, и он весь то нервно дергается, то очень быстро моргает, то смотрит в одну точку, словно видит что-то за пределами снега, земли и всего пространства вокруг. — Я не знаю, — отвечает он, сам не зная, что именно этим ответом фактически подписывает им всем приговор. Не смертный, конечно, но, возможно, еще более чудовищный.       И дело вообще-то именно в том, что даже сейчас он сомневается. Изначальной и основной целью Антона было именно перевернуть с головы на ноги представление этих малолетних маргиналов о жизни и справедливости, заставить на собственной шкуре узнать мучения невинных, чувство беспомощности и страха от наказания. Если бы сейчас Леша разрыдался и сказал, что после того, как ему своими руками пришлось пытать лучшего друга под страхом смерти, он никогда бы не смог никого мучить. Что он и тогда бы не смог сделать с Ромой ничего из того, о чем разгонялся с Женей, потому что они вдвоем на самом деле просто ебанутые пиздюки с подростковым максимализмом, которые прикрывают ужас надуманной жестокостью, а сами при малейшей опасности смотрят друг на друга и одними этими взглядами признаются в чем-то слишком уж интимном для посторонних.       Если бы Леша с Женей это признали, то Антон бы их всех отпустил. Они бы пошли в больницу, а потом вернулись бы домой, как и хотели. Воспоминания о сегодняшнем ужасе преследовали бы их до конца жизни, и вместе с ними они проходили бы через все конфликты с кем бы то ни было, четко осознавая, что никогда никакая неприязнь или даже ненависть не могут заставить нормального человека хотеть пытать и убивать своими руками.       Антон на секунду прикрывает глаза, готовясь продолжить прерванное наказание, но тут совершенно неожиданно голос подает Борис. — Так ты че, Ромин хахаль, или че? — спрашивает он немного гнусаво.       Антон, ошалев от такой наглости и прямолинейности, даже не находит в себе силы, чтобы разозлиться. Борис явно уже сильно уходит в какие-то свои миры и мало понимает роли и теперешнее положение вещей, как и то, что друзья его молчат именно из-за страха любым неосторожным словом спровоцировать палача. Мальчик мельком оглядывает остальных хулиганов, понимая, что они, в отличие от него, даже не в шоке, а в самом настоящем ахуе и ужасе. Влад, сидевший до этого мрачнее тучи, вылупился на товарища круглыми глазами, и уже привыкший к его серьезному виду Антон едва не хмыкнул. Андрей, сидящий рядом с Борисом, повернулся к нему, почти, кажется, страдая от полного непонимания тем контекста ситуации. Даже Леша с Женей на время позабыли о своих страданиях и страхах, переглянувшись лишь на мгновение.       Зайчик внутри смеялся.       Антон вздохнул, собираясь с мыслями. Они все тут очевидно боялись именно того, что его может оскорбить это предположение, а за оскорбления такого рода принято бить до полусмерти. Каково будет их удивление, если он скажет правду. — Что-то вроде этого, — кивает он, вызывая в хулиганах новую волну вытянувшихся лиц.       Он видит, как осознание всего доходит до Леши как волна и тот едва может с этим справиться. Это Антона даже не злит, а именно забавит, поэтому, когда Леша открывает рот, чтобы что-то сказать, он не пытается его заткнуть. — Так это от тебя?.. — парень не договаривает, но машинально поднимает руку к шее, как бы намекая на засосы.       Антон под маской краснеет, вспоминая и первый раз, и то, как от Ромы оторваться не мог. — От меня, — соглашается он, видя, как Лешино лицо ни на секунду не кривится. — Проблемы?       Хулиган молчит несколько секунд, будто действительно забыв, о чем они говорили. Думал ли он о том, что им с Женей как-то странно прессовать кого-то не той ориентации, осознавал ли, что он сам не так уж чист — Антону на самом деле было наплевать. Дело вообще не в этом. — Нет, — наконец говорит Леша.       Антон под маской улыбается, понимая, что тот, наконец, покорился. — Это хорошо, — почти спокойно сказал он. — Если бы ты начал мне за это предъявлять, то знаешь, что было бы?       Леша сгладывает и мотает головой, давая понять, что не знает. Антон не уверен, что говорить такое правильно, но решает соврать, чтобы навести еще больше ужаса уже на всех. — Я бы заставил тебя сделать с Ним все то, что вы хотели сделать с Ромой, — сказал он таким будничным тоном, словно рассказывал о том, какая завтра будет погода.       Зайчик внутри вьется ужом от восторга, потому что до этого замученное выражение Лешиного лица играет новой гранью дикого нечеловеческого ужаса. Конечно, лесному зверю бы хотелось, чтобы все так и случилось — он уверен, что чужие эмоции при таких пытках будут просто невероятными — но Антон уже сейчас отдает себе отчет в том, что на это он точно никогда смотреть не сможет.       Леша быстро глянул в сторону такого же перепуганного Жени. Было так иронично то, что они вроде как хотели всего того зверства, но, очевидно, реальное его исполнение одним из них на другом вызывало в них едва не панику. И почему-то Антон вполне уверен, что на других своих друзьях все это проделывать и Леше, и Жене было бы в разы проще, чем друг на друге. Или, например, чтобы с ними двумя это сделали сами эти друзья. Что угодно лучше, чем самолично запытать второго. «Лучше сделай это»       Антон закатывает глаза, отходя немного в сторону и как бы без слов давая всей этой компании небольшой перерыв. Разговаривать при них с Зайчиком было пиздец странно и неловко, особенно после того недопонимания с раздеванием, при котором они решили, что он очень решительно настаивает на том, чтобы самолично их тут всех нагнуть. Ужас, блять. — Я не хочу, — говорит он тихо.       Говорить вслух друг с другом проще — Антон имел достаточно богатую фантазию и его мысли часто путались, поэтому про себя он если и отвечал, то скорее какими-то очень короткими предложениями, на которых мог легко сосредоточиться. В противном случае у него чаще выходил лишь невнятный набор слов, в которых нередко был запутан не только смысл, но и порядок букв. «Мямля. Они заслужили» — Такое нельзя заслужить. Они этого не сделали и, — периферийным зрением Антон увидел как Женя, воровато поглядывая на него, осторожно и тихо подозвал к себе Лешу, — не факт, что сделали бы.       Остальные хулиганы сели ближе, чтобы закрыть своих друзей от взгляда Антона, но он и без этого планировал делать вид, что не замечает очередных нежностей, которые, видимо, эти двое не смогли бы прекратить даже под угрозой смерти. Мальчик замечает, как Женя тянет к Леше руки и осторожно гладит его по плечам и рукам, о чем-то говоря, и решает точно отвернуться.       Зайчик внутри раздраженно застучал зубами.       «Даже сейчас слабину даешь», говорит он, очевидно намекая на то, что даже после прямого запрета Антон все равно позволяет этим двоим контакт. — «Давай тогда, может, отпустим их и подождем, пока они доведут начатое до конца». — Я не верю, что они смогут, — упрямо ответил Антон.       «Ох, тогда рискнем. На кону всего лишь жизнь Ромы, верно? Ты не верил, что Лиса сделает хоть что-то плохое, и ничего ведь не случилось, никто не погиб. Или это не так?»       Антона замер. Собственное раздражение смешивается с раздражением Зайчика и это как всегда приводит их обоих в еще большее помешательство. Скорее всего, они опять поругаются. — Они — не Звери, — говорит Антон, мельком глянув в сторону подростков — вся компания слушает Влада, который что-то им втолковывает и каждую секунду меняет выражение лица со злого на грустное и непонимающее. Женя с Лешей больше не говорят и не жалеются, но вроде как держатся за руки.       «Но ты не можешь ничего сделать даже с ними. Наш договор, все жертвы и все время не будут иметь никакого смысла, если ты такой слабак. Никто из Них не будет терпеливо ждать, пока ты решишься и станешь способным отстоять свое. Никто».       Антон это знает. Он это знает лучше всех, и Зайчик, деля с ним часть души и тела, тоже это все понимает, а потому и давит на самые болезненные ужасные раны.       «Нет, конечно, ты можешь сплоховать сейчас и пожалеть их всех. Можешь вообще их всех к Роме привести, вдруг они раскаялись и попросят прощение. О, или, может, самого Рому сюда привести? Думаю, после того, как они узнали, что все это началось из-за него, они точно поймут, что как-то мстить ему не нужно» — Они знают, что я за него заступлюсь, — тихо ответил Антон, все больше раздражаясь.       Он не хотел признавать, что в словах Зайчика есть смысл. Но он был.       «И что ты ни за что не дойдешь до конца, защищая его. Отступишь сейчас, отступишь потом, а потом у Ромы тоже откусят половину. На этот раз только верхнюю, раз нижняя тебе настолько больше нравится, что каждая ваша встреча заканчивается тем, что ты уделяешь внимание именно ей»       Антон вспыхнул от стыда и раздражения. То, что с Ромой они уже занимались сексом, конечно, им самим воспринималось исключительно положительно, но то, как всегда это преподносил Зайчик, невольно заставляло чувствовать отвращение к самому наличию желания такой близости. Антон уже начинал испытывать стыд каждый раз, когда вспоминал или воображал что-то, когда думал о том, что хочет встретиться, когда во время уже встречи понимал, что они начинают несколько сбиваться с темы даже самого важного разговора и уводить атмосферу в более интимное русло. — Заткнись, — говорит он тихо, ощущая, как злость подступает к горлу.       «А знаешь, что мы можем сделать потом? Выкопать верхнюю часть твоей сестры и пришить к нижней части Ромы! Тогда у тебя будет от них все самое любимое!»       Антона едва не мутит от такой перспективы и того, что совершенно ненормальные злые слова чудовища так на него влияют. Когда они только договаривались работать вместе, то он даже не предполагал, что ему придется все это терпеть, и даже сейчас был совершенно к этому не готов, даже если за все это время привык к подобным жестоким заявлениям. — Хватит, — наконец, сказал он. — Я закончу начатое. Ты мне в этом не понадобишься.       Зайчик фыркнул.       «Посмотрим»       Антон повернулся в сторону хулиганов и сделал первый шаг к ним, нарочито медленно осматривая лес и давая Леше время отскочить от своего ненаглядного. — Перерыв окончен, — объявляет Антон. — Продолжаем.             Хулиганы переглянулись, мигом помрачнев, и Антон решил внести немного ясности. — Штрафной закончен. Если будут другие подобные выходки — продолжим. Пока что вернемся к основным заданиям, — сказал он, указывая на место, где все еще лежало оружие малолетних бандитов.       Зайчик внутри возмущенно забился, требуя именно кровавой расправы, о которой изначально они и договаривались, но терять на это время больше не было смысла. Леша не сможет достать вообще все осколки, а если и сможет, то к тому времени Женя умрет от болевого шока, и это будет тем более плохо.       Первым догадался Влад. — Нам все же нужно раздеться? — спросил он тихо.       Антон выгнул бровь. — Отказываетесь? — с нажимом уточнил он, даже не пытая скрыть, что именно угрожает.       Разговор с Зайчиком его заметно размотал и теперь он чувствовал, что в любой момент может сорваться на любом из них. Правда, его немного подуспокоило, когда хулиганы резво повставали с мест и устремились на прежнее свое положение в середине поляны, даже не пытаясь скрыть, как подобный расклад их обнадежил. Все познается в сравнении и на самом деле то, что теперь, испытав на себе и на Жене штрафной, они едва не радовались тому, что, возможно, реально просто постоят голыми на морозе.       «Слабак» — Угомонись, — прошипел Антон, мигом ловя на себе непонимающий взгляд Жени, к которому уже успел подойти.       Мальчик уже понял, что держаться ему нужно именно рядом с ним, потому что только так, видя их обоих впритык друг к другу, остальные члены банды могли в полной мере осознать, что, в отличие от них, Жене смерть грозит каждую секунду пребывания тут, а потому если что-то случится, то спасти его они не успеют.       Главарь посмотрел в сторону и Антон, проследив за этим движением, уже даже не удивился, поняв, что посмотрел тот на Лешу. Тот, в свою очередь, почему-то застопорился, а потом и вовсе развернулся, поспешив обратно. Антон удивленно вскинул брови — неужели этот пацан забыл основное правило дальнейших действий и сейчас что-то сделает для своего Жени? Блять, если это будет так, то Антону реально придется оторвать тому ногу, а это будет совсем плохо. Антону вообще не хочется этого делать, особенно с учетом того, что ему и просто на изувеченную ногу смотреть уже невыносимо.       Реальность, правда, оказывается другой. — Можно положить? — тихо спрашивает Леша, открывая ладони и показывая Антону два осколка Жениной кости, которые он, судя по всему, сохранил, чтобы потом как-то приделать обратно.       Антон пожал плечами и кивнул, делая шаг в сторону.       Леша присел на одно колено и осторожно отогнул край собственной куртки, на которой Женя сидел все это время. Найдя кармашек, он спрятал туда осколки и плотно застегнул. Эти двое только на секунду встретились взглядами, но даже за эту секунду Антон успел уловить изменения в Женином лице, мигом ставшим мягче и добрее.       Общее приготовление к следующему этапу заняло менее десяти-пятнадцати минут. Раздевались хулиганы хоть и без особого энтузиазма, но и без пререканий или лишних разговоров. Леша, которого, кажется, колотило и крыло больше всех, странно подрагивал и не знал, куда деть красные от мороза и крови руки. Шнурки на ботинках не развязывались, и он весь злился и чертыхался. Антону было интересно связано ли это с тем, что сейчас ему предстоит позориться перед всеми своими друзьями или перед конкретно Женей; сам Петров не хотел бы даже представлять, что чувствовал бы, если бы ему нужно было так делать перед Ромкой.       Наконец мучения Леши замечает Влад и, вопреки их предыдущим ссорам, сам приходит на помощь. Под внимательным взглядом Антона он садится рядом и помогает расшнуровать ботинки, что-то тихо говоря. Лицо Леши немного смягчается и он осторожно кивает, так же отвечая. — Только не психуй, — доносится до Антона. — Все будет хорошо, если ты просто не будешь поддаваться своей хуйне в башке. Я рядом.       Леша кивает, хоть и видно, что он все еще переживает. Влад со вздохом тянет к нему руки и, ухватившись за края чужой кофты, тянет вверх. Антон непонимающе поглядывает на Бориса и Андрея, которые тоже немного тормозят — один из-за прихода, а другой — из-за сломанного пальца. Он было хочет сказать всем поторопиться, но вдруг понимает, что вообще не хочет, чтобы дальнейший этап начинался как можно быстрее. И видеть четверых парней голыми он, блять, не хочет тем более. Сами подростки тоже, кажется, не блещут рвением, поэтому оттягивают самый страшный момент как только могут, в конце концов оставшись только в трусах, которые, спустя несколько секунд общего промедления, тоже полетели к остальной одежде. — Сука, блять мой рот, — тихо ругается Андрей. — Ебануться просто.       Влад, переведя на него понимающий взгляд, вдруг изгибает бровь. — Андрюх, — зовет он негромко, — ты нахуя в носках остался? — Еще и в порванных, — добавляет Леша, заинтересовавшись.       Антон только глаза закатил. Боже, вот ему уже было точно похуй на то, в чем они там остались. Ему смотреть вообще не хочется. — Да, блять, какая уже разница? — пробурчал Андрей. Голос его от неловкости стал еще более хриплым. — Если ты и при девчатах так раздеваешься, то неудивительно, что Лиза тебя ебанутым считает, — хмыкнул Леша.       Влад рядом с ним хохотнул. — Так и есть, — кивнул он. — Она сама мне и рассказывала. — Да нихуя! — мигом побагровел Андрей. — Мне то же самое Ира говорила, — поддакнул Борис, мерзляво растирая острые плечи.       Леша тихо рассмеялся новооткрывшемуся факту. — Да идите нахер! — обиделся Андрей. — Холодно мне, блять. — Видим, Андрюх, не оправдывайся, — снова съехидничал Леша.       Парни еще покривлялись, передразнивая, и Андрей совсем насупился, показав им средний палец. Антон хотел лишь мельком взглянуть на него, но странная вещь привлекла его внимание — на предплечье Андрея пересекал красный стянутый шрам, выделяющийся на коже, словно цветок на снегу. Ни у кого другого столь серьезных повреждений не было, и невольно мальчик задумался, чем могло быть вызвано такое ранение. Ни на след от ножа, ни на ожог это не было похоже — слишком нехарактерное место. Почему-то вспомнились ссоры мамы с папой, когда она упоминала рекетиров, которые пытали должников, прикладывая к коже нагретый докрасна советский тяжелый утюг. Антон не знал, делают ли так в этом селе, но сама перспектива казалась ужасающей.       Из раздумий его вырвал отборный мат Андрея, который, наконец, снял свои дырявые носки и, скомкав, кинул их в Лешу и Влада, которые на это рассмеялись пуще прежнего. Антон перевел взгляд на хмыкнувшего Женю, наблюдающего за друзьями, и на самом деле то, как конкретно тот смотрел, Петрова даже успокоило, потому что от былой улыбчивости на парне не осталось и следа. Он словно каждой клеткой чувствовал, что сейчас заканчиваются последние спокойные минуты его друзей, после чего им будет так же плохо, как и ему.       Так, в принципе, и планировалось. Правда, в немного ином формате.       Парни рядом быстро затихли, наконец, вернув себе серьезность. Не то чтобы они искренне испытывали от ситуации хоть какое-то веселье. Их поведение было Антону хорошо знакомо — он сам чувствовал это истерическое веселье много раз и связывал его исключительно с этой постыдной реакцией мозга на огромный стресс, когда твой разум пытается сделать хоть что-то, чтобы ты окончательно не сошел с ума и не впал в истерику. По парням это тоже было заметно, но в еще большей степени как раз из-за того, что им, очевидно, вместе всегда было здорово и весело, поэтому даже сейчас они пытались утешение найти друг в друге. Дальше сделать это у них не получится, поэтому Антон ждет, не желая прерывать их своеобразный пир во время чумы и просто разглядывает. Не сказать, что ему очень интересна нагота левых пацанов, но он все равно отмечает для себя некоторые вещи. Например, то, что у Бориса фиолетовые локтевые сгибы и самое худощавое телосложение, а кожа идет пятнами не только на лице. Андрей, очевидно, самый крепкий и сильный, но не такой высокий, как Влад. Леша весь сухой и стройный, но вместе с тем какой-то очень зажатый и стесняющийся.       Антон мельком глядит в сторону Жени, ожидая того, что он, возможно, все еще будет разглядывать друзей, но тот на удивление уже опускает взгляд и прикрывает глаза. Лицо его такое бледное, что у Антона и сомнений нет — он точно мыслями двинулся в правильном направлении и даже если не точно понял, то начал догадываться, что тут будет происходить.       Наконец, парни окончательно стихают, и Антон смотрит в их сторону, сразу же вырывая Лешин холодный взгляд. Парень ничего ему не говорит, ожидая дальнейших указаний, и это только радует, потому что если подчинился он, то точно подчинятся и другие.       «Заставь страдать. Пусть им будет больно. Пусть сами друг друга поубивают»       Антона едва не передергивает от подобной перспективы, но на самом деле четкого плана для того, что должно происходить дальше, он тоже не имеет. Он может внятно сформулировать только то, что не хочет их убивать, и то, что хочет заставить навсегда отказаться от бандитской жизни.       «Унизь. Пусть сделают то, что хотели сделать с ним»       Зайчик внутри практически выпрашивал у него пытки, вообще не желая считаться с чувствами Антона, которому вообще не радостно от лицезрения хоть чего-то из тех вещей, что могли бы произойти. Но, возможно, он мог бы почерпнуть их них самые нечленовредящие и вместе с тем стыдные. Такие, на которые они бы никогда не смогли пожаловаться милиции, которые бы предпочли забыть, а не обсуждать или планировать месть. Что-то такое, которое бы уничтожало именно эту тупую пацанскую гордость. Из всего, что они там говорили, к таким вещам можно отнести опускание и обоссывание, отсос до блевоты и все такое, но все это Антон не то, что не сможет приказать делать — он сам не сможет на это смотреть. Одна мысль о том, как все это будет выглядеть, заставляет его ощущать подступающий ком в горле и ритмичную пульсацию сжимающегося желудка.       Надо что-то не такое ужасное.       Взгляд сам собой натыкается на оружие, сложенное в сторонке, и в голове мысль самого Антона в точности совпадает с мыслью, высказанной Зайчиком в ту же секунду. Штука, конечно, рискованная, но достаточно унизительная и в физическом плане безобидная.       Наверное. — Выберите себе что-то, — говорит Антон, указывая на все, что хулиганы успели вытащить из своих карманов до того, как им было приказано раздеться. — По одному предмету на каждого.       Парни переглянулись и заметно напряглись. — А что потом будет? — осторожно уточнил Влад.       Антон закусил губу, раздумывая над ответом. — Что-то вроде соревнования, — уклончиво ответил он. — Выбирайте что-то поинтереснее, потому что проигравший будет наказан, понятно?       Лица присутствующих помрачнели, но спорить никто не стал. Женя рядом с Антоном снова поднял взгляд и уставился на то, как его друзья приседают перед оружием, и по его лицу было видно, что сам он в замешательстве. В его голове словно одна за другой проносились теории о сути «соревнования», но он никак не мог уцепиться за хоть что-то, что, по его мнению, удовлетворило бы Антона. Он нервно крутил в уцелевшей руке флягу, пытаясь успокоиться, но с каждой секундой заметно нервничал лишь больше.       Наконец, он перевел взгляд в сторону и потянулся к окровавленному балисонгу, которым еще недавно ему резали ногу. Антон молча наблюдал, не препятствуя — было интересно, догадается ли он о чем-то или просто хочет обезопасить себя. В конце концов, главарь лишь секундно посмотрел на нож в своей руке, а затем, собравшись, обратился к Антону: — Можешь им это передать?       Тот кивнул, без лишних слов принимая оружие. Женя взгляд на него так и не поднимал и от этого Зайчик внутри радостно урчал.       «Боится»       Антон не ответил, кидая нож в общую кучу оружия.       «Правильно делает»       Разбор вещей в конечном итоге занимает меньше пяти минут, после чего парни, доселе что-то тихо обсуждающие, молча поднимаются на ноги. Антон осматривает их руки, замечая, что больше всего усложнил себе жизнь Андрей, выбрав кастет. Леша крутил в руке все еще сложенный балисонг, Влад сжимал выдвижной ножик-открывашку и пятак. Борису ничего не оставалось, кроме охотничьего ножа.       «Пусть отрежут друг другу пальцы», — практически пропел внутри Зайчик. — «А потом сожрут».       Антона передернуло, и Зверь внутри издевательски засмеялся над его реакцией, вызывая в мальчике еще больший прилив отвращения. К нему, к себе, ко всей этой ситуации и тому, что с этим всем ему теперь жить до скончания своих дней. Сколько он проживет — еще месяц или сотню лет — отдельный вопрос.       Изначально, когда они только стали… компаньонами, и Антон впервые услышал его в своей голове, то очень испугался. Мысли чудовища переплетались с его собственными, и то, что принадлежат они не ему, Антон понимал по одному единственному критерию — Зайчика заглушить он не мог вообще. Это было что-то вроде навязчивых голосов в голове, которые влезали в его мысли, перебивали их, отметали и искажали, как только вздумается. У них, конечно, были определенные договоренности (например, те, в которых Зайчик ни при каких обстоятельствах не подсматривает за Антоном и Ромой, когда они наедине), но любые ситуации, связанные с насилием априори должны были быть пройдены ими вместе.       Антону нужно было становиться тверже, привыкать к виду крови, боли и мяса, потому что без этого его дальнейшая жизнь и их совместный план были заранее обречены.       Со стороны парней раздалось неловкое покашливание. Мальчик перевел взгляд и едва не вздрогнул — уйдя в свои мысли, он уже успел забыть, что малолетние бандиты стоят перед ним голыми. — Блять, а нам, — начал Влад, затем запнувшись. Он видимо, уже сильно замерз. — Нам типа сейчас друг с другом махаться на смерть придется или что?       Антон удивленно вскинул брови, а Зайчик внутри довольно заурчал. «Да, пусть так и сделают» — Нет, — ответил Антон сразу двоим, — это ни к чему. Я в принципе не убью вас, если вы будете себя нормально вести.       Он перевел взгляд на Лешу. Без мешковатой одежды тот был заметно стеснительнее и вообще не походил на гопника или бандита. Он смотрел на Антона обреченно и вместе с тем ненавистно, как жертвы смотрят на маньяков, терзающих и калечащих их часами, днями и неделями без шанса на спасение.       Изначальная идея, ради которой он и сказал им разбирать оружие, теперь казалась просто дикой. Все эти парни были совсем немного старше Антона, они просто выросли в ужасных условиях и скорее всего вообще не видели другой жизни. Возможно, их всех, как и Рому, пугают отцы и не дают внимания запуганные матери. Быть может, у них вообще нет семей и некому было подать им нормальный пример.       Все опять же отягощалось тем, что все они, очевидно, были друг к другу сильно привязаны, и хотя бы это делало их в Антоновых глазах не полными дегенератами, даже после того, в чем признались Леша с Женей.       «Тогда пусть пихают все это в себя»       Антон закатил глаза. — Я так и хотел, — тихо ответил он, желая избавиться от назойливых мыслей. — Но это просто слишком.       Женя рядом покосился на него, но ничего не сказал, видимо, решив, что мальчик словил очередной эпизод разговоров с самим собой.       «Да, это слишком. А когда этот с бритой головой воткнет тебе нож в глаз, будет в самый раз»       Антон возмущенно глянул на Лешу и тот недоуменно вскинул брови, явно не понимая, что сейчас сделал не так, если просто стоял. На самом деле то, что происходила такая заминка, было очень плохо — время давало возможность хулиганам опомниться и скорректировать действия. В конце концов, никто из них кроме Жени не видел Зайчика, так что основной опасностью сейчас для них был именно Антон, который как-то покалечил их товарища. И сам Петров, как бы не хотел казаться самым сильным и устрашающим, прекрасно понимал, что если они все скопом на него накинутся, то без помощи Зверя отбиться он не сможет, даже если теперь намного сильнее обычного человека.       В ответ на его мысли Зайчик защелкал зубами, и звук этот отозвался в голове Антона скрежетом пилы.       «А он воткнет. Опомнится и поймет, что ты давишь главного, чтобы он слушал, а на него самого не кинешься» — У меня все под контролем, — тихо говорит Антон. — Но такое все равно…       Зайчик его перебивает:       «Ты снова мямлишь, снова во всем сомневаешься. Ты мямля и по тебе это видно. Такие, как они, подобных тебе жрут и именно из-за этого в любой момент могут потерять страх окончательно» — Они уже знают, что будет, если ослушаются, — запротестовал Антон.       Парни переглянулись недоуменно, но ничего не сказали. На таком расстоянии его почти что шепот никто не слышал, но ни переспрашивать, ни предпринимать хоть что-то они не решались, хоть в их взглядах и читалось уже больше непонимания, чем ужаса и смирения.       «Они знали об этом и до штрафного, но ты так себя поставил, что они просто не смогли увидеть в тебе никакого стержня. Будешь так трястись и ныть и знаешь, что будет? Они каждый раз будут протестовать, ты каждый раз будешь терзать их главаря, а потом, как только они смирятся и будут готовы принимать наказание, тебе опять станет их жалко и все начнется заново»       Антон сглотнул. Язык был сухой и лип к небу. Он бы очень хотел поспорить, но в словах Зайчика было слишком много того, о чем он и сам уже думал.       «А потом твой козырь сдохнет прямо на руках своего дружка и тогда всему придет конец. Будет не важно, сорвутся они все или один бритый — слушать тебя не будут ни за что. Посмотри на него»       Взгляд мальчика медленно переместился и встретился с Лешиными глазами. В пасмурном дневном свете его зрачки были маленькими, а радужки — яркими; он смотрел на Антона диким загнанным в ловушку зверем и тот точно знал, что если путей для него больше не будет — Леша на него кинется.       «Он и главарь тебя сожрали бы. Ты можешь даже не сомневаться, что как только второй сдохнет — этот тебя не отпустит, пока я не вмешаюсь, и в этот раз сделает все, что не успел опробовать на Роме. Он тебя ни секунду щадить не будет. Отрежет тебе все конечности, кастрирует, выколет глаза, выбьет зубы и заставит молить о смерти. Он именно такой и ты это знаешь» — Все может быть и не так, — попытался воспротивиться Антон, но голос его прозвучал почти как сдавленный писк.       Он посмотрел на изувеченные Женины ноги. То, что он хочет от них потребовать, и в половину не так травмирующе, но для четких пацанов ужасающе стыдно. Это могло бы стать идеальным вариантом, особенно если сравнивать с тем, что может грозить их главарю, но подчинятся они только если будут всецело Антона бояться.       «Он сделает это так, что даже твой Рома тебя потом не примет и будет прав, потому что ты слабак и трус, который боится признать, что есть те, кто может что-то понять только через боль, и что причинить ее можешь именно ты по праву. Ты так далеко зашел, а сейчас идешь на попятную. И всегда так делал — полагался на случай, верил в хорошее и закрывал глаза на все плохое. Ты именно поэтому сейчас здесь» — Это не так, — ответил Антон почти жалобно.       Зверь словно препарировал его нутро и сейчас с неторопливостью врача-садиста доставал из него все самые плохие и страшные Антоновы мысли, не давая ему и минуты, чтобы опомниться и прийти в себя.       «Ты можешь так думать и доводить все до момента, когда ничего уже нельзя будет изменить, но так за сестру никогда не отомстишь. В конце концов, я выйду, чтобы не дать тебя убить, потому что он точно попытается. Если ты не хочешь доводить до этого, то выбирай»       Голова кружилась и горела. Антон просто не знал, куда себя деть от подступающей паники и липкого страшного стыда, потому что ничего из того, что говорил Зайчик, не было тем, что он хотел слышать и принимать, но одновременно с этим каждое слово, каждое предложение и каждая мысль уже были обдуманы им же самим. И в глубине души он знал, что все так и есть. Что Леша с Женей психи с больной привязанностью друг к другу; что Рома не вступил в драку, а убежал от них именно потому, что был уверен в том, что они вдвоем пойдут до конца; что сам Антон все еще мягкотелый и слабохарактерный ребенок, который грустит из-за ссор родителей и отменившейся поездки в Диснейленд; что Оля умерла по его вине, потому что он по собственной воле проигнорировал все сигналы об опасности, которые ощущал рядом со зверями; что один маленький хороший поступок застилает ему глаза на полноту картины и тысячи преступлений, потому что он и сам такой — делающий что-то хорошее как бы в искупление за намного большее плохое.       И, блять, вопреки всему, то, что упрекает его в этом Зайчик, его практически выводит из себя. — Что выбирать? — сипло спросил он.       Зайчик ответил тут же.       «Я убиваю их сейчас или ты делаешь, что должен»       Мальчик вздыхает, и взгляд его цепляется за оставленное рядом с Женей шило. Он подбирает его и вертит в руках. — Что вы там говорили, хотели сделать? — спрашивает он достаточно громко, чтобы слышал не только Женя, но и вся их компания. — Заставить вставить в себя нож?       Лицо Жени перекашивается таким лютым ужасом, что Антон невольно хмыкает. Теперь мысль об этом вызывает в главаре ужас, но даже при рассказе об этом он не выражал и сотой доли таких эмоций. И, что примечательно, разница лишь в том, что он точно понимает — сейчас мучиться будет не Ромка, на которого он обозлился по каким-то надуманным притянутым за уши поводам, а его друзья и его Леша, которых он, очевидно, любит.       Лицемер ебаный.       «Сразу скажи, что если не они, то он. Бритый послушает тебя. Остальные послушают его» — Ты, что, хочешь чтобы они… — дрожащим голосом начал Женя, но закончить не смог. Было видно, что его буквально начинало мутить от отчаяния — он в принципе никогда не забывал о том, что будет, если его друзья откажутся хоть от чего-то. Теперь же, когда он осознал, что конкретно им сейчас нужно будет делать — что ЕМУ нужно будет им приказать выполнять, он буквально встал на душераздирающем распутье, понимая: их унижение равняется отсутствию мучений для него. — Хочу, — подтвердил Антон, видя, как от этого подтверждения Жене становится еще хуже. — Но не так, конечно, как этого вы хотели. Я не такой.       Он перевел взгляд на остальных парней. Лица их были белыми как полотна, и было видно, что сдерживаются они только из-за того, что рядом с Антоном, держащим шило, они видят Женю. Воспоминания о недавних мучениях главаря в них еще не остыли, и повторять что-то такое ни у кого желания не было. — Сразу хочу напомнить, — сказал мальчик громко, смотря прямо в потемневшее Лешино лицо. Боковым зрением он видел, что стоит он ближе всех к нему и другие бандиты поглядывают ему в затылок с почти что отчаянием, словно в данной ситуации ввиду отсутствия Жени именно он мог бы хоть как-то договориться на меньшие мучения, — или вы сами все делаете, или, — он указывает острием шила на Женю, — делаете все с ним.       Леша на секунду перестает дышать. Все эмоции на его лице сменяются почти что животной яростью, но затем он отводит взгляд от Антона, глядит на Женю, на нож в своей руке и стискивает челюсть. Его всего поколачивало и шатало от прихода, но он держался каким-то немыслимым чудом, сосредоточив буквально всю свою мозговую активность на идее помочь лучшему другу. Даже ценой гордости всех их вместе взятых. — Я понял. Мы все сделаем, — говорит он с таким чудовищным усилием, что у Антона не остается ни единого сомнения в том, что и он все понял.       Антон едва давит облегченный вздох — если бы Леша забыковал и сейчас, то можно было бы без промедления выпускать Зайчика, потому что дальше все это растягивать нужды уже бы не было. Хулиганы рядом с ним заметно поумерили пыл и сейчас выглядели практически затравленными. Было видно, что с Лешей в таком состоянии спорить никто не решится, а даже если и решится, то под свою волю он их всех все равно подомнет, даже если придется заставлять силой. — Что… что нам нужно будет делать?.. — запинаясь, спрашивает Влад, делая шаг к Леше и неверяще опуская взгляд на оружие в руке. — Блять, не в себя же пихать?.. Это пиздец, мы же не… Блять, Леша, скажи.       Леша повернулся к нему, но слов не нашел и от этого Владу, кажется, стало еще хуевее, так что Антон решил прояснить ситуацию. — Вам не нужно будет делать это лезвиями или острыми концами, — сказал он достаточно громко. — Но сделать вы это должны.       Он вдруг заметил Андрея, так дико изменившегося в лице, что сначала мальчик даже не понял, что это именно он. Парень в принципе имел постоянно какое-то тупое выражение лица, на которое временами накладывались нужные эмоции. Он словно не очень справлялся с тем, чтобы думать сильно наперед, и предпочитал или решать проблемы насилием, или позволять другим ему указывать. В бандах, насколько Антон знал, такие пацаны выполняли роль авангарда, который в любых драках всегда имеет самый короткий запал и нападает первым. Сейчас, правда, на лице его отразилось такое проникновенное и четкое понимание ситуации, что оно напрочь стерло всю его злость, оставив после себя лишь страх и боль. — Если не мы, то Женя? — спросил он. Голос его словно стал еще более трескучий. — Да, — подтвердил Антон. — Но все сразу и лезвиями.       Женя рядом дернулся и сдавленно выдохнул. — Блять, он же умрет! — вступился Влад. — Да, — кивнул Петров. — А вы — нет.       Зайчик ликовал внутри, хваля Антона, и восторг его ощущался на боках и спине приятной щекоткой, какая бывает, когда ты смеешься изо всех сил, но вместе с этим Антону словно с каждой секундой становилось лишь хуже. Парни переглядывались и по их обреченным взглядам, неуверенным позам и горящих стыдом лицам, он уже понимал, что они все сделают и ни разу не взбрыкнут, лишь бы не убивать главаря своими руками. Лишь бы вообще все это не привело к его смерти.       И несмотря ни на что, Антон просто не мог смириться с тем, что все это происходит из-за него. Что он сам решил так их мучить, что изначально под влиянием праведного гнева и подначиваний Зайчика он планировал еще более изощренные зверства. Он знал, что теперь пути назад нет, что он зашел слишком далеко и если он не доведет дело до конца, то Зайчик не даст ему об этом забыть. И, словно читая его мысли, тот говорит:       «Если не можешь справиться даже с ними и даже после того, что они хотели сделать с твоим Ромой, то о других можешь даже не думать. Там будет сложнее и страшнее, и ты говорил, что сможешь это вытерпеть. Если нет — то такой напарник мне не нужен. Я, конечно, тебя не брошу, и все доведу до конца сам, раз ты даже заступиться не можешь, несмотря на все привилегии. Но тогда и Рому я себе заберу. И никогда не дам тебе и шанса»       От такой перспективы в глотке стал ком. Зайчик никогда не шутил о таких вещах — он в принципе с Антоном никогда не играл, предпочитая тормошить и взращивать в нем столько мерзости и черни, сколько вообще было возможно. И даже сейчас мальчик точно знал, что если он оплошает, то все так и будет — Зайчик убьет этих подростков, а потом одарит Рому новым статусом, от которого тот не сможет отказаться. И тогда они действительно, наверное, больше никогда не увидятся. — Вы в любой момент сможете остановиться, — произнес он четко, вкладывая в голос все оставшиеся силы, — и переключиться на него. Это даже не будет штрафной — вы просто переложите на него все, что и так пошло от него.       Мальчик взглянул на Лешу, словно действительно давая шанс выбрать между Женей и остальными друзьями. Конечно, подобное имело бы смысл при каких-нибудь других обстоятельствах, но явно не сейчас, и Антон ни на секунду не сомневается в том, что для Леши важнее. — Нет, — после секундной заминки сказал тот.       Антон кивнул, разрешая начать. А затем начался Ад.       Изначально он не думал, что будет испытывать… такое отвращение. Самым ужасным на теперешний момент являлось вытаскивание костей из Жениной ноги, сопровождаемое криками, руганью, невыносимо резким запахом крови и слезами. Физические пытки, которые он заставил проводить ближайших друг к другу людей, в его представлении были просто апогеем всего ужасного, что вообще можно заставить делать, но, блять. Он просто как всегда ошибся, потому что то, что происходило сейчас, в гонке ужаса явно пересиливало уже прошедшие испытания.       Разница ощущалась психологически, давила и уничтожала, даже если разум мог сказать, что ничего очень страшного не происходить из-за отсутствия травм. Объяснялось все это для самого Антона предельно просто — физические увечья, поломанные и разрезанные ноги, ножевые ранения и все это не было стыдно. В них не были задействованы интимные места, томительно долгое мучение для себя, ощущение невероятного страшнейшего унижения самой личности человека — в этом были страх и боль, ничего другого. А теперь было вообще не так.       Зайчик подначивал и нудил, чтобы Антон поднял взгляд и посмотрел, но тот отвернулся в первые же пять минут, когда парни только начали садиться или ложиться в более-менее удобные позы. Уже на этом этапе ему стало физически плохо от их лиц, покрытых малиновыми пятнами страшного стыда и унижения. На мгновение он заметил, как Леша, сжимающий в руках нож, метнул к Жене взгляд, без слов посылая самую жалкую и очевидную просьбу из всех, что сегодня уже прозвучали.       «Не смотри»       И Женя действительно не смотрел, опустив голову и зажмурившись. Пробитая рука его подозрительно посерела — видимо, сказалась потеря крови и обморожение; при таком раскладе он рискует остаться не только без ног, и Антона это, если честно, не радует. — Блять, — тихо раздается со стороны парней и Антон мельком на них глядит. Говорил Влад, судорожно крутя в руках выбранную открывашку. Ну, или что-то вроде многофункционального ножа со сменяющимися лезвиями — Антон как-то не разглядывал. — Я эту хуйню в себя не засуну.       Леша рядом с ним нахмурился и опасливо глянул на Петрова. — Влад, надо, блять, — прошипел он, тем не менее, смотря на друга почти умоляюще. — Он Женю реально убьет. — Да знаю я! — ответно оскалился парень. — Но хули я сделаю с этим?! Оно же…       Он запнулся, и лицо его пошло болезненными малиновыми пятнами. — Оно тупо не влезет, блять.       Леша глянул вниз на открывашку, но сказать ничего не смог — было очевидно, что даже если он давит на Влада, сам паникует едва ли не больше. Засовывать в себя что-то под угрозами и принуждением, да еще и в присутствии друзей, с которыми вы так-то должны быть супер опасной бандой, уже было достаточно унизительно, но обсуждать это и признавать, что просто не можешь понять, как такое вообще возможно — еще более ужасно.       «Подгоняй их» — Без тебя знаю, — тихо сказал Антон, все более проникаясь отвращением к происходящему.       Он еще не отошел от слов напарника и все еще не хотел с ним говорить, хоть сейчас и признавал то, что хулиганов надо давить неустанно, чтобы они не сплоховали и не умудрились придумать какой-нибудь план по обезвреживанию Антона и спасению своего главаря. Ну, то есть не то чтобы у них бы хоть что-то вышло с учетом того, что, как только он попытаются напасть, Зайчик сразу нанесет удар, но подобного все равно бы хотелось избежать. В принципе любых увечий, кроме уже полученных Женей, который определенно останется инвалидом до конца дней.       Антон обратился к парням: — Вы можете помогать друг другу, если так будет проще, — сказал он так легко, словно одна мысль об этом не накатывала на него тошнотворной волной. — Но задание должно быть выполнено.       Влад метнул к нему взгляд, наполненный таким презрением и отчаянием, что мальчик невольно замолк. Зайчик внутри напротив едва не взорвался от приступа смеха, и только после этого Антон понял, как конкретно для них всех его предложение прозвучало — как самая настоящая страшная издевка и стремление унизить еще сильнее.       «Скажи еще, что сам им поможешь. Ты-то уж умеешь».       Петров сжил зубы так сильно, что десна заболели. Он с самого начала понял, что Зайчика отчего-то очень веселит и привлекает тот факт, что Антон с Ромой занимались сексом — зверь буквально не давал забыть это ни на минуту, все время дразня и стремясь как-то поиздеваться и уколоть. Связанно это, вопреки его хорошему отношению к двум школьникам, было, скорее всего с тем, что людей он ненавидел как вид и даже при сотрудничестве не мог не испытывать лютое отвращение от того, что они получают удовольствие таким низким способом. — Так тебе ж не нужно ее пихать острым концом, — все настаивал на своем Леша.       Голос его был хоть и твердый, но вместе с тем какой-то отчаянно просящий. Он без брезгливости и стыда положил руку Владу на спину в успокаивающем жесте. Они словно поменялись ролями, если сравнивать с тем, что было раньше, когда уже сам Влад его гладил и приводил в чувство. Это в принципе ощущалось именно так, как будто без присутствия Жени и с прямой опасностью для него главным должен был бы выступать Леша, но он был, очевидно, немного не в ладу с собой, поэтому терпение и холодного разума ему нужно было добирать откуда-то извне — например, из Влада, который сам не мог быть главным именно потому, что испытывал ко всему такому естественную брезгливость.       Андрей с Борисом сидели рядом и молчали, при этом выражал каждый абсолютно разные состояния. Пятый явно с каждой секундой ловил все больший приход и временами то дергался странно, то замирал на месте, смотря в одну точку, в которой, возможно, видел что-то яркое и удивительное, и лицо его было почти что расслабленным, словно это не ему придется пихать в себя нож, рукоять которого в диаметре была не меньше пары сантиметров и имела рифленую поверхность. Хуже всех, если судить по внешним признакам, было именно Андрею, который тупо пялился на кастет — тонкий, но широкий. — Блять, Леша, — вдруг совсем жалобно сказал Влад, поворачиваясь к другу с почти мольбой, — я слышал, что если порвешь что внутри, то потом часть кишок удалить могут и инвалидом останешься.       Антон вздрогнул. Он о таком не знал и, если честно, думать о таком даже не хотел. Ему… ему, наверное, стоит быть с Ромой аккуратнее. Не зря же у того Тихонов спрашивал про травмы и… блять.       Леша тоже заметно побелел, метнув взгляд на нож в своей руке, но потом вздохнул и сурово покачал головой. — Возьми гандон, с ним легче будет. Глядишь — не будет ничего потом, — он быстро отклонился и уточнил у Антона можно ли им вообще брать презервативы, и тот только кивнул. Парень снова обратился к другу: — Ну вот, видишь? Все хорошо с тобой будет, а вы, пацаны…       Он запнулся, словно только сейчас вспомнив, что конкретно повыбирали его товарищи. Трюк с презервативом хорошо сработает на балисонге и открывашке, но никак не на кастете или охотничьем ноже. Парень стопорится и почти отчаянно глядит на Андрея, словно именно за него больше всех боясь. — Андрюх… — зовет он осторожно, словно пытаясь понять, какие слова могли бы утешить. Антону вдруг думается, что, скорее всего, за такие штуки ответственен у них именно Женя, который сам успокаивал Лешу во время доставания костей. Возможно, они все к нему поэтому так и привязаны. — Ты… ты как?..       И именно тогда совершенно неожиданно начинает говорить сам Андрей. До этого он сидел абсолютно молча и в сравнении с первым впечатлением в принципе был словно совсем другим человеком. Его худое ощеренное тупостью и злостью лицо странно разгладилось, сделав всю мимику какой-то тоскливо-взрослой. Такое выражение отчаяния и боли Антон наблюдал у родителей всякий раз, когда в разговоре всплывали их скандалы и переезд — как будто мысли обо всем этом их настолько ранили, что они даже не могли вести себя нормально, уходя в собственные затворки сознания и пропадая в них всецело. Личности их в такие моменты будто вовсе пропадали, оставляя только оболочку, хранящую информацию о том, что они так тщательно перебирали.       Андрей тоже так выглядел — он будто открыл в своей голове дверь, за которой находились мысли, которые он не хочет к себе допускать и прячет, прячет и прячет, но они все равно каждый раз его охватывают, стоит случиться хоть чему-то, отдаленно напоминающему то, что с ним уже произошло. И говорил он совершенно новым голосом — все таким же хриплым, но смиренно-мертвым, будто осужденный, произносящий последние слова, стоя уже с петлей на шее. — Можно растянуть себя, — говорит он тихо. — В тюрьме петухи себя… подготавливали. Нормально все потом было.       Влад и Леша настороженно переглянулись. Антон тоже прислушался. — А как?.. — сипло уточнил Влад. Было видно, что он готов ухватиться за любую возможность облегчить им всем участь. — Мыло с душевых пиздили, когда совсем мелкие куски оставались. Или в столовке масло с хлеба соскребали и за щеку прятали, — он вдруг запнулся и лицо его перекосилось. Он уже тоже не выглядел опасным. — Главпетух в нашем крыле иногда мог сторговаться с медиками на вазелин. Но его один хуй надолго не хватало, поэтому в основном слюной и маслом все делали.       Каждое слово вырывалось из его рта с хрипом и треском, как будто горло его было каким-то ржавым механизмом и любую мысль он выталкивал с огромным моральным и физическим усилием. Он осторожно подбирал выражения и запинался, словно не зная, следует ли продолжать, но всегда, тем не менее, продолжал. — А готовили типа… пальцами? — спросил уже Леша. Андрей коротко кивнул. — И типа нормально потом должно быть? — Жить можно, — совсем тихо ответил тот. — Если насухую — то пиздец, и реально порвать можно.       Он сжал в руках кастет. Лицо его все шло какими-то нездоровыми пятнами, как если бы он ревел, но слез в его глазах не было и в помине. — А ты на зоне опускал кого? — вдруг уточнил Борис, тоже смотря вниз каким-то ненормально-спокойным взглядом.       Леша глянул на него возмущенно и Антон понял, что, скорее всего, вся эта тема была или под запретом, или просто не поднималась лишний раз. Возможно, все видели, что говорить об этой части тюремной жизни Андрею тяжело и в физическом, и в моральном плане; возможно, они просто не знали, как подступиться с такими вопросами. Так или иначе, Борис уже сказал, что хотел, и даже после того, как Леша и Влад на него шикнули в один голос, он от своего не отступил, тупо пялясь в ответ. — Нет, — коротко ответил Андрей, не поднимая глаз.       Фигура его — широкая и крупная, особенно на фоне друзей — вдруг ссутулилась и уменьшилась, словно он на глазах превращался в маленького ребенка, которого ни за что обижают и шпыняют. Они все сейчас в принципе так выглядели, и даже пресловутое нахождение рядом друг с другом им уже совершенно не помогало. Даже наоборот — один из них то и дело тянул за собой всех, выебываясь и скуля, и со временем это начинало напрягать уже их самих. Сказывалась чудовищная усталость, дикий стресс и собачий холод. Руки и ноги у всех парней уже были красными и явно болели, но прерываться сейчас было попросту бесполезно.       Еще через пару минут Леша, до этого что-то усердно втолковывающий товарищам, поднялся на ноги и немного ломано побрел в сторону сложенных вещей. Антон даже с расстояния увидел, как парень собирает все презервативы и направляется обратно, высыпая добычу на снег перед ними.       «Если останутся — принесешь своему Роме. Отпразднуете месть», — хохотнул внутри Зайчик. — Заткнись, — шикнул Антон, чувствуя, как к горлу подступала тошнота.       «Ах, точно. У вас же еще есть свои, разве нет?»       Как отвратительно.       Антон посмотрел в сторону Жени. Тот сидел, низко опустив голову, и на мгновение мальчик даже пугается, что он умер, но затем, приглядевшись, понял, что главарь просто не хочет смотреть на происходящее. Его лицо искажается гримасой боли и неверия, словно он просто не мог принять реальность, в которой его ноги превратились в месиво, а его друзья вынуждены унижаться, чтобы его просто не убили. Чувство собственной ничтожности душит и, скорее всего, прямо сейчас вся его личность рушится до самого основания, чтобы потом собраться во что-то принципиально новое. Что-то, что уже никогда не допустит мысли о пытках и разбойной жизни, потому что любая ассоциация со всем этим будет возвращать его в этот день и эту самую секунду, когда он не смог сделать ничего.       Парни уже начали — Антон увидел это краем глаза и тут же поспешил отвернуться; от зрелища его мутило, хоть он и не успел разглядеть чего-то сильно ужасного. Парни сели спинами друг к другу, чтобы очевидно не видеть никого из друзей и не делать им еще хуже, но достаточно близко, чтобы для разговоров не пришлось переходить на крик. Хотя, теперь они и не переговаривались: Петров успел заметить заведенные за спины или просунутые меж ног руки и алые горящие стыдом лица.       Смотреть на все это было тяжело — моральные унижения других людей не вызывали в Антоне ничего кроме тошноты и стыда ранее, а теперь, когда он буквально был виновником всего того, что тут происходит, он буквально ощущал, как начинает кипеть его мозг.       Кто-то из парней громко выругался и Женя вздрогнул всем телом, было потянувшись к фляге, но передумав. Скорее всего, он боялся случайно открыть глаза и увидеть все, что происходило с друзьями, и от этого почему-то становилось еще хуже.       «Пусть смотрит. Это все из-за него и ради него», — сказал Зайчик почти спокойно, как будто говоря Антону очевиднейшую вещь.       Тот, правда, и сам это понимал. Понимал и буквально ловил себя на мысли, что даже сейчас этому Жене лучше, чем всем собравшимся — что друзьям, что Антону. Он может не смотреть, он может не участвовать, он может просто сидеть и командовать ими, пока они ради его жизни и благополучия рвут… блять, нет, не то. — Посмотри, — приказывает Антон тихо.       Женя, тихо раскачивающийся из стороны в сторону, замер. От него почти физически повеяло не отчаянием, а такой страшной ненавистью, что Зайчик завился внутри от радости и веселья. Антон видел, как напряглось все его тело, и заметил, что Жене стоило огромных сил не взорваться и не огрызнуться на него. Вместо этого он лишь помотал головой. — Я не могу. — Можешь, — пожал Антон плечами. — Просто предпочитаешь делать вид, что ничего тут нет, и они не делают этого всего из-за тебя.       Женя заскрипел зубами и лишь сильнее наклонился вперед, практически сгибаясь пополам и закрывая лицо руками. Вид его страданий неожиданно вызвал в Антоне почти животную злобу. Было это так странно, потому что Леша ему больше дерзил и скалил зубы, но вместе с этим Антон словно просто не мог выкинуть из головы, что Женя, как главарь всего этого сброда, ему наиболее противен, а то, как он мучается, лишь подливало масло в огонь.       «Пусть пихают в себя все, что тут есть. Ветки, камни, снег, кости главаря» — Этого уже достаточно, — тихо протестует Антон, не глядя на подростков.       «Или пусть имеют друг друга. Было бы весело, если бы они оставили внутри себя ножи. Лезвия могли бы перекрошить верхнего. Что думаешь?» — Ничего. Заткнись.       Внутри снова сталкивалось несмешиваемое, откидывая его разум к куда более глубоким мыслям и стремлениям: Антон всеми силами хотел, чтобы мир стал лучше, чтобы совершившие преступления перевоспитывались в тюрьмах и клиниках, чтобы со временем исчезло это поганое беззаконие, бандиты, нищета и несчастье, толкающее пацанов их возраста на отчаянные шаги. Но что бы он ни делал, сколько бы не было вокруг хороших людей, все равно на затворках всегда присутствовало чувство, что не меняется ничего, а если хочешь, чтобы изменилось — надо быть жестче. Не перевоспитывать, а казнить; отваживать не уверениями и проповедями, а жестокими избиениями; прививать не морально крепкое убеждение о бесценности жизни, а прямо ставить перед фактом, что за любой проступок у тебя будет отнята эта самая жизнь.       Зайчик не жалел никого и никогда и этому же учил Антона, и тот просто не мог не признать, что говорит тот в чем-то правильны вещи. Загвоздка была лишь в том, что все правильное и праведное в их случае добывалось через кровь, в которой руки Антона уже были по локоть и в которой он все еще не хотел пачкаться даже ради высшего блага.       «Заставь его смотреть. Запрети моргать, пусть смотрит, не отрываясь, пока глаза не высохнут»       Антон было потянулся вперед, но сбоку раздался болезненный стон и ругательства, и только это его остановило. Женя пока не сделал ничего, за что его бы нужно было наказывать еще больше, а даже если бы и сделал — заставлять смотреть на творящееся перед ним было просто чудовищно. — Если из-за меня все это, то убей меня уже, — вдруг говорит Женя так тихо, что сначала Петрову кажется, что он ослышался. — Убей и отпусти их.       Антон стоит молча некоторое время. Сбоку хрустит снег, слышится пыхтение и сдавленные вдохи. Парням явно настолько тяжело и стыдно, что это прямо чувствуется в воздухе. — Нет, — говорит он, борясь с очередным приливом гнева. — Ты должен смотреть и помнить. Как и они должны.       Они все должны знать, куда это все их может привести. Возможно, Антон сможет совместить два подхода к плохим людям и вычленить из них самое лучшее, чтобы хотя бы эти пятеро смогли в будущем стать полноценными людьми.       «Ты тоже смотри. Ты должен знать, на что идешь и что предпринимаешь»       Мальчик стиснул челюсти и быстро глянул в сторону парней, на этот раз огромным усилием воли заставляя себя не отвернуться сразу даже после тут же подступившего кома в горле.       «И он»       И, наверное, было бы правильно, если бы Антон зарылся пятерней в Женины волосы и насильно заставил смотреть под угрозой выкалывания глаз, но как только он увидел творящееся перед собой, то просто не смог это сделать, застыв. Зрелище было тошнотворное и ужасное: хулиганы уже кое-как подготовили себя и теперь в ход действительно пошло то оружие, что они выбрали до этого. Правда, загвоздка была в том, что запихнуть в себя пальцы, видимо, было в разы проще, чем что-то другое, и принимать позу для такого проникновения нужно было более удобную. Антон едва подавил рвотный позыв, когда заметил, что Андрей, сильно наклонившись вперед, пытается вставить в себя кастет, но каждый раз срывается и пробует снова, сплевывая на пальцы и пытаясь лучше себя растянуть. Проблема заключалась в том, что кастет был плоский и широкий, и на самом деле Антон даже не представлял, что нужно сделать, чтобы запихнуть его внутрь, при этом ничего себе не порвав.       Взгляд сам собой переместился на красное перекошенное стыдом и отвращением лицо Влада. Ему явно было легче физически, но от чувства унижения его тело буквально колотилось, а по щекам текли крупные слезы. Он молчал, стискивая зубы, и только пыхтел, стараясь не терять самообладание. Возможно, он уже жалел о том, что не ушел, а, может, на него нужно будет надавить совсем немного.       Борис, лежа боком на кровавом снегу, осторожно запихивал в себя нож, при этом не выражая лицом практически никаких эмоций кроме ленивой сосредоточенности, какая бывала у школьников, когда первым уроком ставили математику и заспанные дети пытались прорешать очередные уравнения и номера, при этом не уснув. Хулиган то и дело прикрывал глаза и немного хмурился, словно терял концентрацию и забывал обо всем на свете, но затем снова приходил в себя и продолжал. Правда, «приходил в себя» — слишком уж громкие слова для человека, пришедшего к этому моменту только к наркотическому трипу и, видимо, только из-за этого не чувствующему сильного дискомфорта.       На Лешу Антон посмотрел в последнюю очередь. Он не видел его лица из-за положения, и сразу понял, что стал тот так специально, чтобы со стороны Жени разглядеть его было очень трудно, что на самом деле немного подбешивало — цель всего этого была в том, чтоб именно они наблюдали за мучениями друг друга и переосмысляли все, о чем так мечтали.       «Скажи, чтобы подошел и продолжил прямо здесь. Чтобы этот все видел»       Антон покачал головой. Это слишком для него, особенно с учетом того, что и ему самому тогда придется смотреть Лешу с первых мест.       «Надо, чтобы смотрел. Ты же для этого все и сделал. Давай» — Я не могу, — снова сказал Женя, и голос его дрогнул.       Зайчик внутри весь зашевелился и затрепетал, стал похож на скопление злых змей, свернувшихся в клубок и кусающих друг друга. Он ненавидел, когда ему шли наперекор и ненавидел, когда ничего не мог с этим сделать, поэтому Антон должен был срочно предпринять хоть что-то.       Что будет достаточно жестоко, но при этом не будет предполагать физические пытки и наказания? Что для них всех будет еще страшнее?       «Даже не пытайся найти обходные пути. Я тебе не позволю схалтурить, понял?»       Блять, он бы мог им пригрозить, что расскажет обо всем, что здесь происходит, но шансов на то, что ему поверят, вообще нет. Ну, то есть если он придет в школу и станет всем трепаться, что заставил пятерых старшеклассников унижаться перед ним под угрозой смерти, то его посчитают сумасшедшим ебланом, вызовут участкового и уже из участка мальчик поедет в областную психбольницу, где у него будут спрашивать про то, сколько зайчиков и девочек в маске лисы он видит прямо сейчас. Ему нужно что-то весомее и значимее.       «Ты должен заставить его посмотреть на второго» — Блять, на самом деле больно, — вдруг с почти что истерическим смешком говорит Борис. — Очень больно…       Парень переворачивается на спину и смотрит пустыми глазами в чистое небо. Андрей тихо ругается, не поворачиваясь в его сторону. — Сплюнь еще, значит, — хрипит он.       Антон вообще не хочет смотреть на то, как у его там успехи, но вроде как дело с мертвой точки сдвинулось, и через дикую боль ему удалось пропихнуть в себя хоть часть кастета. — Да уже все, — отмахнулся Борис. Рука его замучено упала на снег. — Все нормально.       Вообще, насколько Антон понял, стыдливо уточняя подобные штуки у Ромы, само проникновение не было болезненным, если хорошо подготовиться и расслабиться. Тот же балисонг или открывашка, которые были у Леши и Влада, должны были войти нормально, но все усложнялось многими факторами. Например, тем, что они просто не могли расслабиться: на улице стояла зима и они — голые, напуганные и уставшие — не могли сделать ничего с тем простым фактом, что их било дрожью от холода. Оружие тоже, скорее всего, сильно замерзло, слюна быстро высыхала и ни у кого из них, очевидно, не было ничего, что могло бы облегчить всем участь. За исключением, конечно, презервативов, которые на холоде рвались с легкостью нитки.       И, блять, чем дольше все это происходило, чем больше Антон просто стоял и наблюдал, тем больше его голова трещала. Тело горело и лицо покрывалось испариной, словно его лихорадило, но дело было вообще не в болезни — он просто не мог выдержать все происходящего, не мог смотреть на красное лицо Влада, не мог не обращать внимание на то, что Женя рядом зажимает уши и жмурит глаза, что Бориса колотит от прихода, что Андрей мучается и что Леша трясется и боится даже глянуть в его сторону, не желая наткнуться на взгляд лучшего друга.       Все это было просто тихим сумасшедшим ужасом, но вместе с тем та Антонова часть души, которая была отдана Зайчику, требовала большего и он просто не мог ей противиться. Он должен был довести дело до конца, должен был спустить их всех в Ад, чтобы они потом, поднявшись оттуда, сделали для мира и себя великое дело, сократив количество потенциальных преступников на пять человек. — Ты посмотришь. У тебя нет выбора, — говорит он почти спокойно, вместе с тем почти отчаянно понимая, что он не может его заставить это сделать.       «Можешь. Заставь его посмотреть или я вырву ему глаза и поднесу их к трупу бритого»       Антон посмотрел вниз на свои руки, понимая, что тяжесть в них теперь именно физическая. Он непонимающе моргнул, а затем совершенно тупо, словно и не ощущая себя в этот момент, понял, что видит свой выигранный у Ромки полароид, который оставил дома, убегая в лес. — Что… — только и смог выдавить он из себя за мгновение до того, как страшное осознание заставило его едва не подавиться собственным языком.       «Последняя поблажка. Больше не позволю»       Зайчик снова предлагал ему альтернативу, на этот раз еще более унизительную и травмирующую всех, кто здесь находится. Женя не хочет смотреть и, скорее всего, в своем теперешнем состоянии — замученном болью и чувством вины — он реально может выбрать смерть, лишь бы не смотреть на то, как друзья мучаются и унижаются ради него, но есть и другой способ заставить его это сделать. Способ, который может запечатлеть их позор и постыдный проигрыш одному единственному пацану, которому даже самый низкий Борис может посмотреть на макушку.       «Даже не думай, что еще хоть один подобный раз тебе с рук сойдет. У меня нет никакого желания уговаривать тебя делать то, что ты, как мы оба помним, якобы в состоянии совершить. Не об этом ли мы говорили с тобой ранее, Антоша?»       И, возможно, Антон бы мог сказать, что сфотографировать все творящееся зверство, наполненное болезненными стонами, скрежетом зубов и тихими завываниями — это хороший гарант того, что они посмотрят на себя со стороны и действительно решат завязать с разбоем, чтобы не видеть в каждой жертве себя, но было одно огромное «но». Фотографировать, унижать и показывать все это предстояло не какому-нибудь мстителю, использующему грязное белье для достижения справедливости, а ему — Антону.       Это он должен сейчас подойти и сфотографировать их всех, а потом с довольным видом показать им же, изображая глумление и стараясь скрыть собственный ужас.       «Никогда не сомневайся, когда заходишь далеко. Они бы не сомневались. Рома бы не сомневался»       Антон не хотел быть, как они. Не хотел, чтобы и Рома был таким же.       «Всегда помни, что привело тебя сюда. Ты хочешь его защитить, ты хочешь наказать всех за нее. Никогда не забывай плохое, иначе опять будешь давать бесконечные шансы, пока от всех, кто тебе дорог, не останется по половине»       Крик Оли стоял в ушах, перемежаясь с отрывистыми воспоминаниями о том, как она звала его по имени и просила нарисовать принцесс, принцев и красивую лошадь в яблоках. Ее обожающее «Тоша» пролетает над лесом и эхо возвращает созвучное «Леша», сказанное ласково и вместе с тем слоисто. Слой доброго нежного тона, каким имя произносил Женя, а потом, сразу под ним — слой звериного, разочарованного и презирающего крика, какой использовал Влад и какой, наверное, подошел бы Антону, если бы он решил назвать хулигана по имени.       Ноги словно одеревенели; колени не сгибались, и Антон шел ломано, как марионетка на ниточках в руках неумелого кукловода. Казалось, еще секунда — и он упадет в снег, запнувшись о рыхлое месиво в неловком шаге.       «Они никогда не должны забыть обо всем. Ты мучаешься, чтобы потом было легче и мучаешь их для блага. Ты научишься, если выдержишь, и сможешь все преодолеть»       «Преодолеть что?», — думается Антону, когда он осторожно огибает компанию, подбираясь к самому главному ее члену.       «Инстинкт», — тут же отвечает ему Зайчик. Инстинкт такой же древний, как и все мирское, как самом человечество, рожденное именно из этого природного ужаса, испытываемого всеми нормальными людьми при лицезрении страданий собрата.       Если Антон сейчас отбросит эту свою человеческую часть, которая жалеет этих малолетних ублюдков, что хотели сделать с Ромой вещи, до которых сам Антон никогда бы не додумался, то ему станет проще и существовать, и мстить. И защищать того, ради которого он все это и затеял.       Рома бы, наверное, возненавидел его, если бы увидел, что он делает. — Леша.       Голос звучит как будто и не из Антона вовсе, и хулиган вздрагивает всем телом, поднимая на него взгляд. Он, очевидно, совершенно не ожидал увидеть Петрова настолько близко и замер, смотря на него совершенно нечитаемым взглядом, какой бывает у мертвых рыб. Или, наверное, у полуживых от пыток мальчишек, которые сидят, привалившись к дереву, и отказываются смотреть на чьи-то муки, в то время как Антон этими муками должен упиваться.       Мальчик присаживается на одно колено и поднимает фотоаппарат к лицу, направляя объектив на Лешу. Во взгляде того наконец появилась осознанность и лицо залилось болезненным румянцем. Его всего затрясло от собственного унизительного положения: он стоял на коленях, заведя одну руку за спину и, очевидно, придерживая в себе завернутый в презерватив балисонг. На его раскрасневшемся лице светлые глаза выделялись еще сильнее — таких выразительных людей рисовать приятно, потому что у них каждая черта лица показывает эмоции. И взгляд, прояснившийся и загоревшийся, Антона буквально прожигал. — Улыбнешься?       Леша весь колотится от того, насколько сильно он Антона ненавидит, и тому кажется, что такой взгляд он уже видел, только на немного другом лице. Отчего-то думается, что даже если бы эти двое не стали ничего делать Роме — да и вообще никому угодно другому — то его самого пропустили бы через все круги Ада за то, что происходит сейчас.       Возможно, если он их действительно отпустит, то, движимые унижением и болью, они действительно сделают что-то такое просто из желания самим себе что-то доказать, а это совсем не то, чего он хочет.       Лешин взгляд смещается за спину Антона, словно парень себе напоминает ради кого держится, а затем он сам, колотясь от ярости и отвращения, тянет уголки губ в стороны, подчиняясь и начиная улыбаться самым ненормальным абсолютно нечеловеческим оскалом из всех, что Антон хоть когда-либо видел. Петров буквально смотрит и видит, как человек перед ним сходит с ума и ломается, становясь чем-то совершенно ему неведомым и только в эту минуту он четко осознает, что лицо этого человека — это чистое незамутненное спокойствием и счастьем безумное отчаяние и страшнейшая обида за надругательство над единственным, что у него осталось.       Антон весь похолодел, едва в голове его промелькнула мысль, что все его попытки их перевоспитать могут иметь совершенно противоположный желаемому эффект, и лицо Леши сейчас — такого Леши, в которого он прямо сейчас его превращает, который уже прорывается — это лица всех маньяков и убийц, которые вырастают из замученных несчастных детей. Избитых, подвергнутых пыткам, изнасилованных и лишенных безопасного места детей, что обиду на мир выражают через самые жестокие наказания для благодетелей.       Происходит это все, правда, буквально на секунду, потому что потом парень перед ним оседает и смотрит уже иначе — покорно и обиженно. Его скулы, брови и нос красные от недавних слез и холода, но он ничего не делает: не кидается на Антона, не брыкается и не скалится, просто терпеливо ожидая, что еще ему прикажут делать. И вот эта сторона вопреки недавнему раздражению и отвращению вызывает в Антоне неожиданный прилив тоскливой сдавливающей горло жалости, потому что Леша буквально позволяет делать с собой такие вещи не под угрозой смерти, а под страхом потерять Женю.       Фотоаппарат громко щелкает, и Леша вздрагивает, но затем, наконец, отводит взгляд. Антон вдруг думает, что жертвенность и горе этому человеку подходят слишком хорошо, как будто у него на судьбе написано быть самым несчастным человеком на свете, но при этом совершенно этого не осознавать.       Антон поднимается на ноги и тихо вздыхает, разглядывая получившуюся фотографию. Пленка горячая и липкая после печати, и он терпеливо ждет проявления изображения, а потом, убедившись, что оно достаточно четкое и яркое, убирает в карман. — Хватит, — говорит он сипло, обращаясь ко всем парням. — Больше не нужно. Просто замрите.       Тихий вздох пронесся над поляной, но в голове он тут же отозвался рычанием недовольного Зайчика.       «Ты же несерьезно?»       Антон его не слушал, уже жалея о том, что в принципе позволил ему водить себя за нос и устраивать тут черт пойми что. Надо было еще после переломанных Жениных ног дать понять, что нихуя так, как хочет Зверь, не будет. Не будет пыток, мучений и смертей, не будет искалеченной психики и целой компании подростков, которые в любой момент могут обезуметь настолько, что потом, уйдя отсюда, реально пойдут крошить первых встречных, чтобы хоть как-то отомстить миру за все несчастья, что им довелось испытать на собственной шкуре.       «Продолжай, пусть страдают», — говорит Зайчик, почти искушающе воркуя. — Нет.       Нужно было раньше провести черту, чтобы теперь не приходилось испытывать столько сожаления и страха. Он же всегда знал, что хотел вообще не этого, так почему не сделал ничего?       Мальчик ходил от одного хулигана к другому, неторопливо фотографируя, примеряясь и ища наиболее хорошие углы, запечатлевая лица, позы и все стыдные части. Он мельком замечает, что у Андрея все же не получилось пропихнуть в себя кастет, но ничего на то не говорит, к большому неудовольствию чудовища.       «Слабак. Потом тоже будешь давать поблажки? Никогда так никому не отомстишь»       Антон ему даже не отвечает потому что Зайчик всех гребет под одно — у него весь мир делится на тех, кто нравится, и тех, кто должен умереть в муках, и третьего не дано. Он пытается то же вбить и Антону, но тот просто не может и не хочет принимать такой расклад вещей. Мир не черно-белый и отрицать это, особенно теперь, когда встретил этих парней, он просто не может, хоть это и делает его объективно самым ужасным человеком из всех присутствующих.       Полароид щелкает, фотографии летят прямо на снег, но ни Антон, ни хулиганы на них не смотрят и не трогают — всем сейчас в принципе не до этого. Все и так понимают, для чего конкретно это делается — для простого как пять пальцев шантажа и устрашения. Они уже готовы сделать что угодно, а подобный компромат лишь подкрепит их понимание и страх облажаться. В конце концов, он ведь действительно может им сказать, что никогда не оставит их в покое и при любом их косяке сделает эти снимки достоянием общественности.       И, да, это будет жестоко и страшно, но пусть лучше возможность совершения преступлений будет пугать их неминуемыми последствиями, чем не будет пугать вовсе.       А сейчас, после всего этого, их можно будет и отпустить.       Мальчик делает последний снимок лежащего на спине Бориса и мельком оглядывает его. Парень лежит прямо на снегу и, кажется, ловит очень интересные глюки, стеклянными глазами пялясь вверх и методично водя руками вокруг, перебирая пальцами перепачканный кровью снег. Антон опускает взгляд ниже и с легким отвращением видит, что рукоять ножа все еще торчит из его тела, хотя другие хулиганы уже успели вытащить из себя оружие и терпеливо дожидались окончания пытки.       В приходе Борис что-то бормочет и, прислушавшись, Антон понимает, что тот совершенно безразлично повторяет, что ему больно.       Внутри разливается нетерпеливое веселое предвкушение; Антон поворачивается и делает шаг в сторону Жени, не совсем понимая, чем конкретно вызваны такие резкие перемены в чужом настроении — лицезрение Бориса, беспомощно водящего руками туда-сюда, словно перевернувшаяся на спинку черепаха, лично у него вызывало скорее отвращение. Что вообще может быть веселого, когда…       Он едва не запинается о собственные ноги, застывая на месте. Страшная догадка обжигает его сознание, и он вспоминает все увиденное так, как будто мог бы силой мысли все изменить. Ему отчаянно не хочется верить в то, что это правда и что ни он, ни парни не уследили за этим, и что парень в принципе сделал все так тихо. Этого ведь просто не могло случиться.       «Посмотри, если не веришь», — ехидно тянет Зайчик, почти смакуя его ужас.       Он смеется, смеется и смеется, ему так по-жестокому весело, а Петрова едва не рвет прямо в маску, потому что одна лишь мысль об этом ужасает до смерти. Абсолютно все пошло не по плану.       Антон очень медленно поворачивается к Борису и ему хватает одного короткого мгновения, чтобы едва не взвыть. Лишь чудом ему удается сдержать себя, но когда он пытается открыть рот, чтобы что-то сказать, то из него вырывается только сдавленное сипение, никак не похожее на человеческую речь. Зайчик радуется увиденному так сильно, и это настолько контрастирует с тем, что испытывает сам Антон, что диссонанс разрывает голову, вмиг покрывшуюся испариной. Пот течет за шиворот, лоб неприятно преет и Антон даже представить боится, что будет происходить сейчас.       Мальчик с тихим вздохом тянется руками вверх, оставляя полароид висеть на перекинутом через шею ремешке, и медленно, словно в полусне, стягивает с лица маску, наконец, вдыхая морозный воздух полной грудью. Кровь давно подмерзла, и теперь на поляне снова пахло свежестью, и Антон почти благоговейно прикрыл глаза, пытаясь успокоиться и не выказать ни каплю испытываемой им сейчас паники.       Сбоку раздается судорожный выдох, и Антон поворачивается к Владу. То смотрит на него ошарашенно и подозрительно, словно действительно пытаясь вспомнить, где конкретно его видел. — Ты… — хрипло начинает он, — ты же… этот, как его… Антон? Который пропал и который… — Который Ромин друг?.. — подсказывает Андрей, теперь кажущийся почти мертвенно бледным.       Петров смотрит на них всего секунду, а затем кивает. — Я, — подтверждает он, только после этого, наконец, отступая к деревьям и давая подросткам подступ к Борису. — Помогите ему.       И прежде, чем кто-то из них успевает уточнить, о ком он, и уж тем более не давая шанса обсудить его самого, Антон продолжает, едва не давясь страшными словами: — Он нож лезвием в себя вставил.       Происходящее не укладывается у него в голове и его внутренний вой смешивается со звуком, что вырвался из Влада — почти что стенание, наполненное ужасом и отчаянием. Снег за спиной захрустел и Антон весь напрягся. Ему все казалось, что сейчас Борис закричит, и ему вообще не хотелось знать, как кричат люди с такой травмой. — Блять, Боря, ты че, нахуй, наделал?!.. — прохрипел в ужасе Андрей. — Зачем?..       Антон дошел до Жени, но так и не смог заставить себя обернуться. Парни за спиной тихо ругались и возились, очевидно, не зная, что делать и как помочь. Мальчик скосил взгляд в сторону и заметил, что теперь Женя во все глаза пялится на своих друзей, и лицо его искажено таким лютым ужасом, что он буквально перестает быть похожим на себя. Антон и сам понимал причины его страха — Борис нанес себя просто ужасную травму. — Как ты себя чувствуешь? — строго начал Влад, снова перехватывая инициативу лидерства.       Борис промычал что-то нечленораздельное, а потом прокашлялся. — Пить хочу, пацаны, а так — заебись, — ответил он, а затем совершенно неожиданно уточнил: — А че, случилось что?       Антона от его беззаботного голоса аж передернуло; тело само обернулось к хулиганам и он весь застыл, боясь увидеть что-то совершенно ужасное. Теперь, когда он вспоминал, как выглядела промежность наркомана, он не мог точно сказать, показалось ли ему, что снег под чужим телом был пропитан кровью больше, чем раньше. — Надо нож вытащить, — вдруг тихо сказал Леша, было потянувшись вперед.       Его остановил Влад, перехватив запястье и сжав. — Никакого «вытащить», блять! Он тогда точно от кровопотери умрет, Леша, бля! Там нож охотничий, он зубьями себя еще больше все расхуярит! — ощерился он, прикрикнув на друга, но почти сразу заткнувшись; Антон видит, что взгляд его становится настороженным. — Ты сам хоть нож не раскладывал? У тебя все нормально?       Леша немного заторможено моргнул, непонимающе на него глядя, и только затем понял, что конкретно тот имеет ввиду. Антон тоже понял — Лешу крыло урывками и Влад боялся, что он так же как и Борис в любой момент может начать причинять себе вред и творить беспредел, не ощущая ни боли, ни страха за свою жизнь. Правда, Антону почему-то казалось, что если Леша и словит приход такой силы, то скорее начнет вредить всем вокруг. — Да, все хорошо, — кивнул Леша, проморгавшись. — Показывать не буду.       Влад выругался на него каким-то мудрено обидным словом, и они втроем снова вернулись к проблеме Бориса. Андрей все это время сидел молча, просто пялясь на друга так, словно у того выросло с десяток лишних конечностей. Лицо его ожесточилось страхом и неверием в то, что все, происходящее с ними, реально. — Бориса в больницу надо, — обращается уже к Антону Влад. — Это пиздец, мы ему помочь ничем сейчас не сможем.       «Пусть добьют. Все равно сдохнет»       Антон вздрогнул, снова ощущая прилив чистого животного гнева и бессилия. Он ничего из этого не хотел, так как же так получалось, что по итогу все изворачивается в подобное страшное жестокое русло? Он же… он же хотел, чтобы они перевоспитались, но такими темпами они все просто начнут думать, что они лишь жертвы обстоятельств, чьи решения до ни на что не влияли. А это совсем не так.       Что ему делать?       Он посмотрел под ноги и носком ботинка подцепил промокшую шапку, затем подпинывая ее ближе к малолетним бандитам. — Вот, — сказал он совершенно бесцветно. — Можете как-нибудь кровь попытаться остановить.       Он видел, как Андрей на секунду изменился в лице, едва сдержав гнев. Он переглянулся с друзьями и подполз ближе, хватая шапку и передавая Владу — периодически ловящему глюки Леше давать помогать было бессмысленно. — Блять, он без больницы умрет, — прохрипел Андрей, поднося руку ко рту.       Антон и сам понимал, как жестоко поступает с ними в данный момент, но пока что не мог остановить наказание.       Пальцы дрогнули, и только сейчас Антон вспомнил о фотографии, что все это время держал в руке. Она была единственной, которую он не оставил лежать на снегу и которую целенаправленно нес, чтобы показать отказавшемуся смотреть Жене.       Мальчик опустился на колено рядом с дернувшимся хулиганом, только сейчас заметив, что тот больше не держит отданную ему флягу, и теперь она валяется в стороне. Если там не пусто, то это для него не очень хорошо.       Антон молча протягивает Жене аккуратный прямоугольник свежей фотографии, и парень сначала дергается в сторону, словно ожидая удара, а затем, заметив, что конкретно ему дают, сдавленно выдыхает. Его перепачканная кровью рука словно сама собой тянется, принимая у Антона фотографию Леши — не ту, где он улыбается, а ту, где смотрит глазами великомученика, едва сдерживая слезы и покорно принимая все зверства над собой. — На, — грубовато говорит Антон, втискивая снимок ему в ладонь. — Леша твой.       Женя смотрит на снимок, не отрываясь, практически жалея его глазами, а затем на выдохе почти блаженно повторяет: — Леша мой…       Антона всего передергивает и он отворачивается, словно став свидетелем чего-то, что видеть не хотелось, но Зайчик цепляется за эти слова, восторженно ликуя.       «Назвал! По имени назвал! Заставь убить его! Сам убей!»       Мальчик стискивает зубы — Женя глядит на фотографию как молящие глядят на иконы, и на данном этапе Антон уже не знает, кто из этих двоих больше от другого зависим.       «Назначь штрафной! Нет, пусть тот ему язык отрежет или нож в горло запихает… Пусть разрежет так, чтобы рука насквозь проходила. Не смей спасовать только! Он заслуживает смерти!»       Краем глаза он цепляется за движение сбоку и когда поворачивается, то видит неподалеку беленького жирненького зайца, застывшего на месте и смотрящего на самого Антона каким-то насторожено-выжидательным взглядом. Мальчик, недолго думая, снова подносит полароид к лицу и, сфокусировав объектив, щелкает кнопкой. Зверек дергает ушами, но не спешит убегать, вместо этого вперяясь в Антона каким-то совершенно странным неживым взглядом.       «Давай же! Накажи так, чтобы остальные больше никогда не посмели ослушаться. Чтобы боялись дышать без разрешения»       Снимок выезжает из разъема печати и Петров осторожно берет его двумя пальцами. Бумага приятно горячит пальцы, но изображение не проявляется. Сбоку Женя тихонько шмыгает заложенным носом, и зайчик, испугавшись, кидается наутек. Антон понимает, что это значит, только когда пушистик скрывается в чаще — зацикленное пространство не должно ни выпускать, ни впускать никого на определенную площадь, так что… так что, очевидно, сил поддерживать этот трюк у Антона уже не осталось.       От отчаяния хотелось завыть. Мальчик обернулся к хулиганам, краем глаза замечая, что и Женя смотрит на них, не отрываясь. Он весь серый и замерзший, его явно мутит и вопреки всему Антон прислушивается к тому, что твердит ему чудовище внутри.       «Каждый раз, когда ты что-то им позволяешь и прощаешь, они это замечают. Каждый раз. И они будут знать, что ты можешь сжалиться и простить им что-то, а должны знать только то, что ты можешь их убить. Или запытать до того, что они сами умолять будут о смерти. Разве главарь не просил убить его за других? Он же был в таком отчаянии! А теперь ты снова делаешь ему поблажки, потому что испугался, что тот мелкий сдохнет, хотя они все должны умереть»       Антон поднимается на ноги, привычным движением отряхивая колени от снега, слишком поздно понимая, что теперь и они выпачканы в кровь. В его руке зажата недопитая фляга и он старается не думать о том, что не сможет заткнуть уши, когда Женя заорет. А он точно заорет, даже если сейчас все еще пялится на фотографию в своей руке.       «Сделай так, чтобы он сдох от боли»       Представлять, какая страшная боль его ждет, ужасающе, но ничего другого Антон сделать не может — он и так говорил, что оторвет ему ногу. Наверное, теперешнее наказание по сравнению с ампутацией не в пример мягче, но оно все равно может оказаться настолько мучительным, что бандит потеряет сознание, которое, с учетом всех обстоятельств, не факт, что вернется к нему.       «Позови их, пусть видят. Заставь их самих это делать»       Антон тихо вздыхает, ничего не отвечая. Крышечка фляги легко поддается и открывается с тихим металлическим скрипом. Ноздри обжигает запахом, а лицо — взглядом; Антон хочет мелком глянуть в сторону парней, но замирает, поняв, что Леша не просто смотрит — он пялится на Антона не моргая, не обращая внимания ни на Влада, все еще держащего его за запястье, ни на пострадавшего Бориса, ни на растерянного Андрея.       Он уже понимает, что произойдет что-то не то, и что он не сможет помешать. Ну, вернее, может и сможет, но тогда хуже будет всем.       «Давай» — Что там с ним? — спрашивает Антон достаточно громко, чтобы парни обратили на него внимание.       Влад сглатывает, мельком оглядывая друзей, и, очевидно, понимает, что в данном случае говорить за всех должен именно он. — Все плохо. Мы сами ничего не сделаем, в больницу надо, — он помедлил, не зная, как правильно все до Петрова донести. — Нож просто так вытащить не выйдет.       «Сейчас»       Мальчик кивнул так легко, словно и не слушал то, о чем ему там сказали. Леша неопределенно дергается, словно порываясь встать, и по его дикому взгляду понятно, что он в любой момент может как дикая собака почуять опасность и кинуться на Антона чтобы… чтобы, наверное, или убить его, или обратить его гнев на себя. Влад перемещает руку с его запястья на локоть, но даже не оборачивается, просто стараясь хоть немного успокоить одним лишь прикосновением. — А, так нож достать надо? — бубнит Борис. Андрей на него шикает, чтоб не болтал под руку.       «Прямо сейчас!»       Они, естественно, уже понимают, что ничего хорошего сейчас не произойдет.       «Убей его!» — Штрафной, — громко оповещает Антон, смотря прямо в серые глаза Леши.       Влад непонимающе моргает, словно пытаясь осознать услышанное, а затем глядит на такого же растерянного Женю. — Но за что… — только и успевает сказать он за секунду до того как Антон, внутренне холодея, переворачивает флягу и выливает все содержимое прямо в открытую прорезанную до кости рану на Жениной ноге.       Крик, разнесшийся над лесом, был настолько страшным и нечеловеческим, настолько пронизанным жаркой агонией, что у Антона на секунду заложило уши. Он зажмурился и отступил назад, не в силах смотреть на то, что происходит, но тело слушается его лишь секунду, потому что Зайчик, изнывая от жажды насилия и образов страдания, ощущается на веках прикосновением, размыкающим их. Антон чувствовал его всего как будто он стоял за ним и держал, не давая отвернуться и оградить свой разум от лицезрения того, как Женю буквально метало по снегу. Он уже не старался беречь поломанные ноги — боль от жжения была настолько страшная, что перекрывала все прочие травмы, заставляя его завалиться на бок и выгибаться, словно погибающий от бешенства зверь. Он кричал так, что слюна пенилась у него на губах и вязко стекала по подбородку, в то время как сам парень орал на одной страшной хриплой ноте, срывая горло до крови. — Нет, блять, нет! — слышится сбоку и Антон заторможено поворачивает голову, видя, как Влад, наплевав на приличия и стеснение, пытается удержать Лешу на месте, в то время как тот, завывая, все пытается кинуться вперед.       Правда, не к Антону, чтобы отомстить, а к своему Жене.       Борис странно перемещается, то ли стараясь отползти, то ли лечь удобнее, и сидящий рядом с ним Андрей просто в ужасе раскачивается из стороны в сторону, схватившись за голову.       Владу, наконец, удается перевернуть Лешу на спину и сесть сверху, прижимая и не давая вырваться. — Тебе нельзя к нему! Нельзя! Он его убьет! — орет он Леше в лицо, пока тот глядит на него бешеными глазами.       Антон приваливается спиной к ближайшему дереву, вообще не понимая, что ему теперь делать и как прекратить то, к чему все привело. Голова плыла, и он уже не мог понять, какие события предшествовали другим, какие цели он преследует и точно ли уверен в том, что они угрожали Роме.       «Если ты их сейчас отпустишь, то Рома тебя возненавидит. Они найдут его и отомстят» — Им не до этого будет, — тем не менее, совершенно неуверенно говорит Антон, смотря на то, как Женя ногтями раздирает себе кожу на и так растерзанной ноге.       Зрелище ужасное и только сейчас Антон в полной мере осознает, что от такой боли вполне можно сойти с ума. Влияние Зайчика сейчас его фактически подавляет, крадет его сознательность, подминает его убеждения и подменяет цели. Он же… он же хотел их отпустить, разве нет? Он же счел, что мучений достаточно, так почему новая травма сильнее разожгла в нем это желание причинить еще больше страданий?       Почему он начинает перенимать эту самую страшную отвратительную Звериную черту? — Да что я опять не так сделал?! — кричит Леша, и голос его — замученный, едва не плачущий — вырывает Антона из мыслей.       Он качает головой, словно отгоняя наваждение. — Это не твоя вина, — просто отвечает он, затем указывая на теперь просто скулящего Женю, что лежал, практически утыкаясь лицом в снег. — Он отказался смотреть.       Главарь, всхлипнул, скручиваясь едва ли не в клубок, и этим так сильно напоминая испуганного несчастного ребенка, что Антону поплохело. — И имя твое назвал, — дополнил он, словно убеждая самого себя в том, что подобные меры были необходимы.       Женя с тихом стоном приподнял голову и глянул в сторону своих друзей. Его била крупная дрожь и уши были красными от холода, но вместе с этим все лицо его вспотело и волосы прилипли ко лбу. Он расфокусировано глянул в сторону своих друзей, а затем странно нахмурился, словно не мог понять, что вообще происходит.       Антон даже не успел понять, в чем дело, когда Женя вдруг подорвался, дернулся всем телом, словно хотел вскочить и побежать, и потянулся, указывая рукой вперед. Лицо его перекосилось таким страшным ужасом и отчаянием, что на секунду Антон испугался, что парень или действительно сошел с ума, или сейчас испустит дух, но тот лишь засипел, подтягиваясь на руках и пытаясь донести какую-то мысль, которая просто не могла вырваться из его измученного горла. — …оря! — едва смог расслышать Антон. Краем глаза он заметил, что Леша все еще удерживается Владом, но оба они теперь выглядят напуганными и озадаченными. Наконец, Женя сделал сильный вдох и закричал, срывая голос: — Блять!.. Боря! Не надо!..       Сначала никто ничего не понял — на осознание потребовалась чудовищно длинная секунда и лишь когда Борис — весь потеющий и болезненно румяный — попытался впихнуть в руки застывшему Андрею полностью покрытый кровью охотничий нож, до всех, наконец, дошло. — Ебаный рот, блять! — взвыл Влад, кидаясь к другу.       Леша и Андрей последовали его примеру, но даже стоящему в отдалении Антону было видно, что сделать они тут мало что смогут. Под тяжело дышащим и посмеивающимся Борисом растекалась лужа крови — он явно изорвал себе все, что только мог, и такие ранения просто так хоть как-то исправить никто не мог. То, что Борис в приходе, видимо, чувствовал боль не так интенсивно — единственное, что его спасало. — Блять, блять, блять! — запричитал Леша, на мгновение опустив взгляд вниз и разглядев ранение. — Фонтаном хлещет! — Шапку! Шапку ту дай! — кричит ему перепуганный Влад.       Андрей совершенно неожиданно отваливается, отползая в сторону и зажимая рот руками, словно отказываясь хоть как-то принимать реальность. — Андрюха, бля! — вдруг кричит Леша, обращая на себя внимание друга. — Давай сюда!       Антон стоит молча, едва осознавая себя в этот момент. Он видит, как Андрей слушается, видит, как они втроем кое-как что-то делают между ног Бориса, видит, что легче от этого не становится, но совершенно не понимает, что все это — не воспоминания с записанного на кассету фильма ужасов, а то, что он создал собственными руками и что нельзя просто перефантазировать и изменить.       «Продолжай. Тот все равно с минуты на минуту подохнет. Нет смысла тратить время»       Антон перевел взгляд на лежащего главаря, видя, что тот теперь опирается на локти. Подняться и отползти сил у него явно не было, поэтому периодически он упирался лбом в снег, чтобы хоть как-то облегчить свое положение. Изувеченная нога его тряслась, изогнувшись в сломанном месте под неестественным углом — мясо здесь напоминало лоскуты, спасти это месиво было бы совершенно невозможно.       «Возьми себя в руки и доведи дело до конца. Смерть — это не страшно, помнишь?» — Осталось последнее задание, — произносит Антон, в какой-то мере даже не веря, что действительно говорит им это с учетом того, что в данный момент и у Жени, и у Бориса просто невероятно высокие шансы умереть.       Влад ошалело поворачивается к нему и на этот раз он смотрит на него едва ли не так же ненавидяще, как до этого смотрели Леша и Женя. Он не глядя пихнул Андрея, передавая ему шапку, которую до этого сам прижимал к промежности Бориса, а затем вскочил на ноги. — Сука, что?! Какие задания?! — заорал он. — Ему нужно в больницу! Им обоим!       «Назначь штрафной. Им нельзя возражать»       Леша, оставшийся сидеть на снегу, повернул на него обеспокоенный взгляд. — Влад, не надо… — позвал его он, протягивая руку и дергая за запястье.       Он явно был обеспокоен тем, что Антон за неповиновение может устроить еще что-то, но у того, если честно, уже не было на это никаких сил. — Одно задание, — повторил он. — Чем быстрее вы его выполните, тем скорее ваши друзья получат помощь. Я больше никого не трону и даже помогу вам выбраться из леса.       «Ты безнадежен»       Влад, уже бешеный до тряски, сверлил его горящим взглядом, словно едва сдерживался, чтобы не броситься на него и не перегрызть ему горло. Отчего-то в голове возникла мысль, что если бы Антон достаточно надавил на них всех, то, в конце концов, смотрели бы так на него все пятеро — как дикие звери, которых замучили и истерзали, загнали в угол и теперь они, наконец, готовы биться с ним на смерть. — Влад, — снова зовет Леша.       Атмосфера напряженная и с каждой секундой становится лишь хуже. Выведя из строя Женю, который теперь лишь тихо скулил, тычась лбом в снег, и Лешу, которого от наркотиков, усталости и унижений всего трясло, Антон неосознанно, но ощутимо развалил самообладание Влада, который теперь был вынужден принять главенствующую роль в ситуации, к которой он был не готов. К которой вообще никто никогда не может быть готовым.       Влад сдавленно выдыхает и растерянно глядит вниз — на Лешу — и тот поднимается к нему. — Ты еще выдержишь, Лех? — сипит он, смотря куда-то другу в плечо, словно прося о чем-то запредельном.       В принципе, так, наверное, и было, но он пока что не мог этого знать.       Леша колеблется. — Да, выдержу, — он молчит пару секунд. — А ты?       Влад кивает и глядит в сторону Андрея, получая кивок и от него.       Антон ощущает от них решимость покончить со всем этим, а от Зайчика — злое искрящееся веселье. Они оба знают, что всеобщая решимость держится тут на одном единственном факторе — на возможности спасти друзей. Они так же знают, что разрушить эту решимость можно так же легко, как, например, позволить Борису истечь кровью. — Мы готовы, — говорит Леша, выступая вперед. Наркотический приход действует на него наплывами, потому что он много стрессует и дико мерзнет. Сейчас он выглядит почти смело и Антону не по себе от этого, потому что когда Леша такой, то предположить, что он выкинет, очень сложно. Он в принципе единственный, кого для послушания всегда нужно держать в страхе.       Мальчик кивает в сторону Жени, все еще пытающегося хоть немного собраться с мыслями. — Вы же хотите ему помочь? — спрашивает он. — Чтобы не так больно было?       Влад, недоуменно изгибает бровь, совершенно, кажется, не понимая, к чему тут такие глупые вопросы. — Да, — просто говорит Леша. — Просто так этого не сделать — восстановить ногу не получится, а жгут, если наложить, долго держать нельзя, так? — продолжает Антон, внутренне надеясь, что ему не придется произносить этого вслух и они, в конце концов, сами догадаются. — Что нужно делать? — севшим голосом произносит Влад.       Антон вздыхает, на секунду сомневаясь в формулировке, но Зайчик подсказывает, так что он повторяет, не задумываясь и совершенно не желая видеть, как изменится чужое лицо. — Ампутацию.       На мгновение все звуки стихают; Антон может поклясться, что они все одновременно перестали дышать, потому что подсознание отреагировало на страшное слово быстрее, чем они в принципе осознали сказанное. — Что, — даже без вопросительной интонации произнес Леша.       Женя рядом сдавленно выдохнул. Его пробила крупная дрожь и он очень медленно поднял взгляд — растерянный и отчаянный — на Антона, тут же понимая, что конкретно тот имел ввиду. Вернее, даже не понимая, а для себя подтверждая догадку; как если бы он знал, что со всеми конечностями его в итоге оставить не позволят.       Антон обходит главаря и указывает на его искалеченную ногу. — Нужно отрезать всю переломанную часть. Она в принципе уже вряд ли хоть когда-то восстановится, так что ему в любом случае с ней не жить, — говорит он, даже не смотря на парней и лишь ощущая как сам внутри весь холодеет. — Отрежешь — отпущу и помогу. Нет — останетесь тут до тех пор, пока эти двое не умрут.       Он мельком глянул на Бориса, которого все еще странно колотило в приходе. — Судя по всему, — мальчик едва нашел в себе силы поднять на Лешу глаза, — это произойдет совсем скоро.       Образовавшуюся тишину прервал тихий Женин вой — он уже знал, что им с Борисом не жить. Все это преследовало их с самого начала, и было кристально ясно — мучиться больше других должны они с Лешей. Все задания и штрафные были направлены на них двоих и, в конце концов, естественно, что последнее задание должно поставить на весы перед Лешей Женину жизнь, которую он может спасти только путем искалечивания этого самого Жени.       И, вообще-то, Антон уже смирился с тем, что так и будет — что Леша не решится, а потом до смерти будет жалеть. Что двое его друзей погибнут, а оставшиеся всегда будут помнить, что он не смог переступить через себя.       Наверное, они даже не будут его винить, но… — Леша.       Антон вздрагивает и поднимает взгляд, совершенно неожиданно видя полный решимости и злости взгляд Влада, который, крепко сжав Лешину ладонь, буквально втискивает в нее окровавленный армейский нож. Жест прямее некуда и все это понимают, потому что Влад буквально настаивает на том, чтобы Леша это делал.       Но, конечно же, тот не может. — Нет, — Леша отступает, ошалело уставившись на нож и отказываясь сжать ладонь. — Влад, блять, нет. — Леш, Леш, просто пойми, — пытается друг до него достучаться. — Это нужно сделать. Если… если не делать ничего, Боря точно умрет, понимаешь?       Тон его голоса и умоляющий, и излучающий полную решимость надавить достаточно, чтобы Леша его послушался. Тот, кажется, пребывает в таком лютом ужасе от перспективы причинить Жене не только адскую боль, но и опасно близко приблизить его к смерти, что даже дышать не может. — Мы сильно перевяжем ногу над коленом, чтобы он не истек кровью, и сделаем все быстро, чтобы ничего плохого не случилось, — продолжает Влад уговаривать Лешу, взгляд которого метался от бледного лица Жени к парню перед ним. — Закроем все снегом, чтобы подмерзло, и тогда у нас будут все шансы выбраться отсюда. И Борю тогда спасти сможем, понимаешь? А если… если ждать, то у них обоих ни единого шанса не останется, блять, как ты не понимаешь, Леш?!..       Антон мельком глядит на Женю, замечая на его лице холодное смирение. И, как ему кажется, сам главарь этой ебанутой банды уже давно принял то, что ему здесь предстоит умереть. Ну, и то, что чем быстрее это произойдет, тем скорее все остальные окажутся на свободе; да и если среди выживших будет и его ненаглядный Лешенька, то эта жертва абсолютно точно стоит того. — Да если я сделаю это, то он!.. — начинает надтреснуто Леша, но осекается, больше всего на свете не желая даже думать об этом. То, что Женя может умереть, пугает его куда сильнее, чем то, что Борис уже умирает. И сильнее, чем то, что остальные тоже могут умереть.       Собственная смерть его так же не страшит. — У нас будут все шансы, если мы сделаем все правильно! Но если не делать ничего, то Борис откинется, и это сто процентов случится! У него нет шансов, Леша! Ему нужно в больницу, пока не поздно!       Для надежности и пущей убедительности Влад схватился за чужие плечи, встряхнув друга. Леша всхлипывает, переводит взгляд на Женю, а потом оборачивается, опуская глаза на все еще ловящего трипы Бориса.       И как только в его глазах мелькает осознание плачевности ситуации, у самого Антона в груди разжигается огненная злость, мгновенно превращающаяся в животную, нет, Звериную ярость. — Дашь ему умереть? — неожиданно спрашивает мальчик, говоря так брезгливо, будто его самого хоть немного беспокоит благополучие кого-то из этих парней. — Ты зашел так далеко, чтобы Женя здесь умер?       Влад поворачивает к нему голову, окидывая ошарашенным взглядом, и Антон едва сдерживается, чтобы не шикнуть на это или цокнуть языком. Он видит, как тот словно собирается с мыслями, чтобы высказать все, что у него уже накопилось, но не решается подать голос. Не потому, что боится за кого-то из них — для него в этот момент становится предельно очевидно, что Петров уже выделил кого-то с «иммунитетом» к гибели, — а потому, что перестает понимать происходящее. — Что?.. — сипло выдает Леша, оборачиваясь к Антону.       Зайчик к этому моменту притихает, словно бы принюхиваясь, чтобы понять, что конкретно его компаньон задумал. Антон не мог завершить эту мысль, потому что сам себя уже, блять, не понимал, но в его голове набатом била мысль, что он не хочет, чтобы Леша Женю убивал. Не потому, что ему хоть кого-то из них жалко, нет.       А просто потому, что у Леши есть шанс спасти его. А у Антона шанса спасти Олю не было.       И было бы просто пиздец несправедливо этим шансом не воспользоваться. Если бы… если бы тогда он мог ее уберечь, он бы все сделал. Любую гадость, любую мерзость и даже самый страшный ужас, лишь бы только в ту ночь она вместе с ним вернулась домой. — Я тебе говорю: дашь своему Жене умереть здесь? — громче повторяет Антон, скрестив руки на груди. — Ты же понимаешь, что если отрежешь ногу, то у него не будет шанса выбраться? Ты что, где-то рядом с лесом больницу видел или «скорая» каждые пять минут тут ездит?! Ты вообще соображаешь, что будет, когда ты сделаешь это?!       Уверенность в правильности почти принятого им решения угасала прямо на глазах. Влад уже в ужасе смотрел на Антона, не понимая ничего.       «Интересно. Что ты хочешь сделать?» — Леша, Женя не умрет, — снова подает голос Влад. — Лех, серьезно, все будет нормально! — пытается поддержать его уже Андрей. — Мы все сделаем, как надо, и Женю спасут! — Если ты этого не сделаешь, они все равно умрут! У нас нет столько времени, нужно поскорее в больницу! Им обоим, Леша!       Взгляд Леши менялся, и Антон по потемневшим глазам понял, что сейчас он снова ловил очередной из приходов, и в таком состоянии его хоть немного рациональное мышление сменялось инстинктами. И, к сожалению или счастью, в числе инстинктов конкретно этого человека было животное желание защитить то, что было невероятно дорого. — А что ты будешь делать без него? — продолжает уже Антон, повышая голос. — Хочешь провести всю жизнь, сожалея о том, что не сделал нихуя?! У тебя есть шанс спасти его, а ты стоишь и как мямля не можешь ни туда, ни сюда. Все плясал вокруг своего драгоценного Жени, а теперь готов ногу ему отсечь и дать сдохнуть, хотя можешь сопротивляться. Слабак.       Антон склоняет голову набок, бездумно уставившись на снег. Кровь была везде, и он сам был в нее перепачкан, но теперь становилось плевать вообще на все. Ярость накрывала волнами, воспоминания о той самой ночи подпитывали, всплывая в голове яркими образами.       Ее бледное личико и большие красивые глаза. — Зачем ты говоришь это ему? — почти шепчет Женя. — Пусть сделает! Я выдержу!       Антон бы умер на месте, если бы Оленька ему это сказала. Так почему, почему, почему, блять, этот Леша сомневается и стопорится, если ему должны быть противна сама мысль о покорном принятии его ненаглядным своей смерти?! Почему он ничего не делает?! — Да, делай! — уже прикрикнул Антон, взмахивая руками. — Убей его, если, блять, спасти не можешь! — Не слушай! — едва не приказывает Влад, переключая внимание Леши на себя. — Мы все сделаем правильно! Никто не умрет!       «Если не продавишь, то ничего не добьешься. Они ничего не поймут. Он ничего не поймет. И струсит. Видишь, как его этот пытается убедить?» — И ты веришь в это?! Думаешь, после такого можно выжить?! Если ты веришь, что все будет заебись, то ты либо тупой, либо тебе просто глубоко на него поебать! Просто посмотри на него и скажи, точно ли он выдержит, если ты даже просто порежешь его, а?!       Взгляд Леши был совсем затуманенным и расфокусированным, но Антон видел, как тот словно мечется меж двух огней, не понимая, кого ему стоит слушать: Влада, своего близкого друга, выступающим в роли голоса разума, или самого Антона, который был ему врагом, но постоянно напоминал о том, что конкретно стоит на кону и какова будет цена проеба, если он облажается.       «Если ты спасуешь, то можешь даже не рассчитывать, что хоть когда-либо добьешься желаемого. Ты хочешь мести? Хочешь, чтобы им было плохо? Запомни, как было тяжело в этот раз и никогда не забывай, потому что дальше будет еще хуже. Я превращу твою жизнь в самый настоящий кошмар, если ты хочешь отправить их всех в Ад, но только потому, что только так я смогу тебя собрать. Я сделаю из тебя чудовище. Монстра»       Либо они, либо Женя. Либо друзья, либо самый родной человек.       «Если у тебя еще остались детские надежды на то, что все будут жить в мире и радости, то бросайся к выродкам с объятиями. Может, бритый тебя сейчас примет, но у меня есть большие сомнения на этот счет. Если же ты хотя бы сейчас осознаешь, что предстоит сделать, то сделай все, чтобы никто из них не вышел отсюда живым. Не жалей больше. Сделай так, чтобы каждый из них поверил, что попал в преисподнюю и прямиком в руки дьяволу. Чтобы умоляли убить. Чтобы мечтали о смерти» — Я сделаю сам, давай, — предлагает Влад осторожно, протягивая руку к Леше.       «Иначе ты никогда не отомстишь за нее», — рычит Зайчик, делясь своей радостью. — Ты никогда не спасешь его, — говорит в ту же секунду Антон, едва ли ощущая собственное тело и вообще не чувствуя, как двигаются его губы. — Я осторожно, клянусь, — сипит Влад, все еще надеясь, что Леша примет его сторону.       «И каждый день будешь вспоминать ее» — И каждый день будешь вспоминать его, — повторяет за Зайчиком Антон, слыша, как его собственный голос меняется от того, насколько в этот момент они со Зверем сливаются. — Отдай мне нож, Леша, — просит Влад, обхватывая его руку своей. — Я буду очень осторожен. Ничего плохого не случится. Просто поверь мне, пожалуйста…       «И знать»       Пульс стучал в ушах с чудовищной громкостью. — И знать.       От слепой ярости все вокруг словно налилось красным. — У нас нет времени. У Бориса нет времени. Нужно действовать прямо сейчас, понимаешь?!       «Что это потому, что ты позволил ее убить»       Антон замечает, как меняется выражение лица Влада, стоит их взглядам пересечься. И он понимает, что все именно из-за того, что в этот момент сам Антон на человека уже вообще не похож. На чудовище, вылезшее из самого Ада, чтобы убивать и приносить страдания — да, на человека, который хотел их проучить и доказать, что они не всесильны — вообще нет.       Он в принципе на человека уже никогда не будет похож. Его человечность растворяется каждую ебаную секунду, пока они с Зайчиком вместе и заодно. — Что это потому, что ты позволил его убить, — заканчивает Антон, отчетливо слыша и свой голос, и голос Зайчика, видя, как Леша вытягивает руку вперед, хватая Влада за горло.       Когда тот от неожиданности не успевает среагировать и перехватить руку, Зайчик радуется настолько сильно, что Петров не может этому сопротивляться и смеется. Леша не дает Владу опомниться и другой рукой бьет куда-то в бок, всаживая нож в друга по самую рукоять, а затем вынимает его и бьет еще и еще, снова и снова, и все блещет алым и пахнет железом.       Счастье и злорадство наполняли Антона с такой силой и интенсивностью, что становилось больно. Ощущения были настолько яркими и ненормально необъятными, что его словно всего разрывало на части от перенасыщения, что было больно даже просто стоять, точно вот-вот он действительно распадется по частям.        Он в миллиарды раз хуже Зверей всех вместе взятых. Это просто ужасно.       Если бы на месте Жени была Оленька, а на месте Влада — Рома, он бы так же его убил. Теперь он понимает, что ни за что на свете бы не замешкался. Он бы все сделал, если бы у него появился такой же шанс, какой он предоставил Леше.       И он абсолютно счастлив.       «Запомни эту эйфорию. Когда мы дойдем до конца, все будет еще лучше. Ты представить не можешь, как это невероятно»       Влад хрипит, хватаясь за чужие руки, но Леша определенно сильнее, злее и страшнее. Возможно, если бы они именно дрались, стремясь доказать правоту, то шансы были бы хоть немного приближены к равным, но дело было как раз в том, что Леша не доказывал ничего — он хотел убить. Не обезвредить, не унизить, не заставить поменять мнение, а именно стереть с лица земли жизнь человека, который просто посмел думать о чем-то, что сам Леша считает неприемлемым.       Он валит друга на снег так легко, будто и нет в нем этой пацанческой худобы и лютой усталости. Когда Влад уже лежит и кровь заливает ему лицо, когда он из последних сил заходится страшным скулежом и хрипом, когда сам Леша перемазан в красном по локти — он все равно не останавливается, нанося удары ножом с такой силой и хаотичностью, что постепенно на Владе не остается буквально ни одного живого мета.       И, естественно, резать Жене ноги больше никто не претендует.       Антон вдыхает полной грудью и в запахе крови ему чудится аромат настоящей победы — как если бы он действительно сам сейчас мог моргнуть и вдруг очутиться рядом с Олей, которую спас, пусть и ценой кого-то.       Сбоку раздается жалобный тихий скулеж — Антон опускает взгляд и сначала даже не понимает в чем дело, потому что Женя, которого его любимый Леша тут спасает, не выглядит радостным. Он в ужасе и горе, и это так отчетливо видно в его слезящихся глазах, в перекошенном рту, в изгибе бровей и побелевшем лице, что Антон весь застывает, лишь затем вновь переводя взгляд туда, где Леша все еще замахивается и все еще бьет. Руки и ноги Влада безвольно раскинуты в стороны и весь его торс теперь похож на решето, сочащееся десятками продолговатых отверстий, число которых лишь увеличивается потому что Леша не останавливается.       Антон вдруг словно прозревает или просыпается, и предыдущие мысли кажутся ему самым страшным на свете кошмаром, потому что он никогда бы в жизни не хотел чтобы Оля видела то, что видел сейчас Женя, и смотрела так, как смотрит он. Оля никогда не была бы рада, если бы Антон, обезумевший от давления и отчаяния, замученный пытками и унижениями, убивал Рому прямо на ее глазах, буквально превращая его тело в фарш своими руками. Она никогда не смогла бы почувствовать облегчение и защиту даже если бы Роме, как и Владу, нужно было отрезать ее ноги.       Грызущая болючая тяжесть в груди на секунду заставляет задохнуться, потому что то, что происходит сейчас — то, к чему Антон Лешу привел — это не геройское стремление защитить любой ценой.       Это безумие.       Чавкающие звуки плоти разносятся эхом, перемежаясь тихим Жениным плачем. Антон больше не видит смысла ни в чем.       «Умер. Теперь скучно. Нужно чтобы еще сделал» — Что?.. — спрашивает Антон, ощущая, как пересохший язык прилипает к небу. Он понятия не имеет, зачем и как делать все это еще более ужасным.       «Он сейчас вообще все что угодно сделает. Скажи чтоб жрал его! Хотя, нет, тоже скучно… надо чтобы своего этого потерзал… Пусть закончит начатое!»       Леша смещается и Антон видит его заляпанное кровью совершенно ненормальное лицо, отчетливо осознавая, что сделал из этого парня ровно то, от чего так отчаянно хотел отвадить.       «Скажи, чтоб отрезал ногу» — Отрежь ногу, — бездумно повторяет Антон, ощущая лишь дикий черный стыд за сам факт своего существования. За то, что его все еще не вырвало, что он все еще стоит и не бежит от всего. Это не на Женю с Лешей он должен был злиться с самого начала, а только на себя.       Леша слушается сразу же, но выполняет указание совсем не так, как предполагалось Зайчиком. Он смещается вниз и не меняясь в лице берет ногу Влада в районе щиколотки и, уперевшись своим коленом — в его, тянет вверх. Хруст раздается на всю поляну, но сам Влад уже даже не дергается — Антон не считал количества ударов, но подозревал, что выжить после этого просто невозможно.       Леша с упертостью сумасшедшего мясника выворачивал Владу ногу в районе колена, ломая хрящи, и, в конце концов, конечность поддалась, складываясь в противоположном естественному направлении и звонко шлепая ступней по паху трупа. Антона замутило со страшной силой, но отвести взгляд он не смог, наблюдая за тем, как Леша — Леша, который плакал, когда нужно было причинять боль Жене — склоняется над телом убитого им же друга и начинает методично елозить лезвием ножа по все еще кровоточащему мясу. Острие входит в плоть как в масло и на снег выливается новая порция крови, но Лешу это словно и не волнует — он продолжает, хоть и делает все медленно, словно в полусне. Он прорезает до коленной чашечки и с усердием режет дальше, едва не выковыривая все мешающие составляющие переломанного сгиба чтобы потом снова начать прорезать себе путь глубже.       Наверное, если бы ему сейчас сказали начать жрать труп, то он бы послушался, не думая ни секунды.       Сбоку раздается шевеление и Антон реагирует на него немного запоздало, вообще не сразу вспоминая о том, что помимо Леши, которого он своими руками окончательно свел с ума, есть еще кто-то, кому он непреднамеренно испортил жизнь. Осознание происходящего не доходит до него очень долго. Настолько долго, что когда Андрей, лицо которого перекосило настолько, что он абсолютно перестал быть похожим на себя, выискивает в снегу нож, он ничего не понимает. Он отворачивается, смотрит на Лешу, а когда поворачивается снова, то ловит лишь тот момент, когда Андрей с тихим хрипом вскрывает себе глотку, вонзая тонкий острый нож по самую рукоятку и одним движением расширяя образовавшуюся рану. Ярко алая кровь брызжет фонтаном и за пару секунд заливает его тело, попадает на все еще счастливо ловящего глюки Бориса и течет ручьями из открывшегося в немом крике рта.       Андрей давится, кашляет и валится на землю, задыхаясь и булькая. Его тело сотрясается от судорог и ноги ненормально выпрямляются от ломки и быстрой потери жидкостей. Он запрокидывает голову, оголяя в разрезе белую трубку трахеи, и кровавые капли затекают в его закатившиеся глаза; живот напрягается от спазмов и парень мочится под себя, от боли совершенно теряя связь с телом.       До ушей донеслись мокрые хлюпающие звуки, но Антон, застывший в ужасе, не смог определить, от кого они исходят.       Андрей затих только спустя пару минут агонии, оставив после себя скорченное тело, и Антон просто не мог этого осознать, тупо пялясь на то, что еще недавно было человеком, угрожающим ему расправой. Леша все еще продолжал свое нехитрое занятие, и Антону вдруг пришла в голову мысль, что Андрей поступил так из-за страха, но не перед ним — не перед мучителем — а перед обезумевшим другом, который сейчас под давлением мог сделать все.       И, наверное, Андрей так же понимал, что теперь и он сам может стать жертвой этого «всего», потому что Леша в этом своем состоянии, видимо, полностью перечеркнул всю свою личность и все свои дружеские симпатии, оставив только одну единственную простую установку «все что угодно лучше, чем боль для Жени», а с ней для Андрея мог наступить Ад на земле. Возможно, именно на нем Леша бы воплотил все, что не смог сделать с Ромой. Может, он придумал бы еще что-то; наверное, Зайчик бы приказал ему много веселого и интересного, и, вероятно, Антон бы уже не смог этому противостоять. Одно ясно точно — своим самоубийством Андрей себя спас.       Зайчик ликовал. Антона трясло и мутило. Запах крови и внутренностей обволакивал так сильно, что он буквально не мог вспомнить, как ощущается в груди настоящий чистый воздух. Леша хрипел и трясся, кажется, даже не осознавая ни себя, ни свои действия. — Влад… — слышится сбоку и Антон вздрагивает от неожиданности, потому что Женя плачет.       Главарь смотрит вперед и по его уставшему замученному бледному лицу катятся крупные слезы. Зрелище разрывающее и Антон, едва стоя на ногах, невольно делает шаг в сторону, стремясь уйти и не быть свидетелем чужого горя. Он отводит взгляд, но тело не слушается правильно, поэтому он снова глядит на сцену убийства — труп Влада красный полностью и обычного бежевого цвета не видно нигде; он лежит словно выкрашенный манекен, и Леша над ним тоже перепачкан в крови. Убийца тяжело дышит и его колотит со страшной силой, но имя друга, произнесенное вслух, кажется, немного трезвит. — Влад, — неожиданно сипло зовет он абсолютно бесцветной интонацией.       Антон делает еще шаг назад.       Его почти рвет, когда Леша подбирается и трясущимися руками гладит умершего друга по голове, опускается пониже и пытается прислушаться к дыханию, которого уже нет.       Все кружится со страшной силой и Антон едва держится, чтобы не развернуться и не убежать подальше. Ему так хочется, чтобы все это оказалось страшным сном и он не был бы виновен во всем что произошло тут.       Голос Леши надламывается, когда он снова зовет Влада по имени и просит очнуться. Он ласково и осторожно тормошит его, словно мать, будящая ребенка в школу, а потом хрипит. Антон не уверен, просит ли он прощение или просто умоляет очнуться. — Андрюх, тебе плохо? — неожиданно звонко вопрошает Борис. Ответом ему служит молчание. — Андрюх? Пацаны?       Антон делает еще шаг назад и упирается спиной в ствол дерева. Взгляд его мечется по поляне, не находя на ней ни одного безопасного участка. Он цепляется за кровавый снег, за изувеченного Женю, кое-как приподнявшегося на локтях, за плачущего над Владом Лешу, за Бориса, неловко пытающегося подняться, за труп Андрея рядом с ним.       Он монстр. Он такой же, как звери, как Зайчик, как все самые плохие люди в истории человечества. Если бы Оля узнала, что он такое сделал, что не остановился сразу же, как понял, что Женя имеет все шансы остаться инвалидом, что Зайчик перестарался и что его гнев делает его пешкой в руках чудовища… Если бы Оля была жива, то она бы никогда его не приняла. Он бы умер для нее в то же мгновение, как она бы осознала сделанное им.       Он никому не сделал лучше. — Все, — произносит он, едва не давясь словами из-за подступившего к горлу кома. — Это все. Ничего больше не надо.       Леша всхлипывает и поднимает отчаянный напуганный взгляд, но смотрит не на Антона, и, как только Женя попадает ему на глаза, лицо парня меняется. Антон не может назвать эту эмоцию, потому что Леша весь переломанный и полуживой, но она словно сводит все его состояние в одну единственную радость.       В одно единственное «Слава богу, с тобой все в порядке», и это настолько страшно, настолько отвратительно и настолько бесчеловечно с учетом того, что он буквально убил человека, что Антон отворачивается. — Пацаны, тут это… Андрюхе плохо… да и вам тоже… — снова говорит Борис. Тело плохо его слушается, но он все же встает и кое-как начинает двигаться в сторону леса, вообще не разбирая дороги. — Я, это… за помощью пошел, пацаны… скоро буду…       Шапка, которой закрывали его рану, осталась на снегу, и Антон едва не завыл, увидев, как по внутренней стороне бедер у Бориса весело побежали ручейки крови, мигом достигнув стоп. Парень шел вперед, шатаясь и спотыкаясь, но никак свое состояние не комментируя, словно и не испытывая от него дискомфорт. Место, где он лежал, осталось огромной красной лужей, отпечатавшейся на его перепачканной узкой спине. Крови так много, что Антон даже не сомневается — шатается Борис не от прихода, а потому что сил двигаться у него нет.       Словно в подтверждение его мыслям, мелкий наркоман тянет руку, пытаясь опереться о ближайшее дерево, но промахивается и валится пластом. Валится и больше не поднимается. — Леша…       Тихий сдавленный зов слышится со стороны, но Антон уже не оборачивается. Он и так знает, что будет, и как воочию видит, что Женя, наверное, протягивает к лучшему другу руку, подзывая. Он, наверное, тоже рад, что хоть Леша у него остался. Возможно, обернись все иначе, и он бы тоже убил кого-нибудь из друзей ради него. — Леш, иди ко мне, все хорошо будет, — снова зовет Женя и Антон слышит сдавленный Лешин всхлип. — Я… я тебя согрею, только иди сюда…       Антон отталкивается от дерева и идет в чащу в противоположную сторону от этих двоих. Ему уже ничего не хочется, он уже все испортил и все проебал. Все, что могло пойти не так, то и пошло, и сейчас, думая об этом, он не может даже притвориться, что это не его вина. — Проверь сегодня Рому сам, — едва слышно обращается к Зайчику Антон. — Я не смогу. Не могу.       Он закрывает глаза, слыша, как хрустит снег за спиной — Леша, наверное, все же смог найти в себе силы и подняться. Мир вокруг тускнеет и происходящее дальше смешивается для Антона в странной какофонии образов, запахов и звуков. Зайчик не показывает ему все, но ключевые моменты всплывают обрывками, чтобы хотя бы так Антон тоже присутствовал и тоже знал, что случилось и что случится потом. Мальчик еле передвигает ноги, воздух вокруг вязкий, словно кисель и, в конце концов, Антон просто смиряется — исправить хоть что-то он уже не сможет и даже если отпустит этих двоих, то их навечно упекут или в психушку, или в тюрьму, куда они, при теперешней разрушенной психике, непременно загремят, совершив череду убийств. — И оставь Женю. Надо… В понедельник надо будет. Я позже соображу, — еще более сипло просит мальчик. — Главное, чтоб живой остался, ладно?       «Звучит чудесно. Повожу твоего Рому на свидания, пока ты соображаешь, что с этим делать. В принципе, можешь и не возвращаться. Нам вдвоем и без тебя будет прекрасно, Антоша»       Нет сил даже съязвить в ответ. Не после всего, что уже случилось.       Антон проваливается во тьму и словно через пелену сна видит, как Леша медленно подползает к Жене и как сам Женя первым замечает Зайчика. Его лицо искажается отчаянием и ужасом, но сказать он ничего не успевает. Зверь кидается на пропахшего кровью и насилием Лешу как на самый лакомый обед в своей жизни и тот, наверное, даже не успевает понять, что произошло. Смерть страшна, хоть и наступает мгновенно, и Женя орет до хрипа, в то время как Зайчик жрет его лучшего друга всего в нескольких метрах от него, специально позволяя наблюдать.       Правда, в следующий раз, когда Чудовище глядит на него, Женя уже не кричит и не дышит, хоть находится и поближе, наверное, попытавшись подползти.       «Прощаю тебе твой проеб. Теперь мы квиты»       Антон себя, блять, ненавидит так же сильно, как и Зайчика.