Золотое сечение

      Бяша придвинулся чуть ближе, заговорщицки оглядевшись. — И че дальше было-то? — спросил он тихо, закусив нижнюю губу.       Ромка смущенно усмехнулся. — Ну, я и думаю, типа, похуй уже, пусть целует, раз пришел и ничего странного вроде не делает, — продолжил он свой рассказ. — И вот так все и случилось. — Капец, на, — Бяша ошалело выдохнул. — И че прям все-все? Сосались?       Как-то так выходило, что из всех них Бяша был как-то вообще не заинтересован в романтике, встречаниях и прочей подростковой херне, откровенно кривясь от мысли о том, что и он должен же на кого-то хоть когда глаз положить. Рома на этом внимание не концентрировал — ему в принципе было как-то фиолетово на Бяшкины жизненные установки такого плана. Правда, то, что он при этом настолько невинно интересуется о том, что конкретно там у Ромки с Антоном произойти успело, было даже немного смешно. — Да, сосались, — хмыкнул Пятифан, а затем, желая еще больше поразить лучшего друга, добавил: — И не просто сосались.       Бяша ахнул. — С языком типа?! — пораженно уточнил он.       Ромка едва не засмеялся.       После того, как Бяша немного успокоился и принял то, что Ромка, очевидно, не пиздабол и не сумасшедший, все мысли и вопросы, которые он гнал от себя, вылились из его рта сумбурным монологом. Выслушав многие откровения о чужих взаимоотношениях, он кое-как смог немного поверить в то, что Антон действительно является именно собой или, по крайней мере, со стороны Ромы именно так и выглядит. И, что для самого Пятифана было полной неожиданностью, вполне вовлечено стал расспрашивать, че у них там за любовные истории, ни капли не кривясь и не прося замолчать. Создавалось впечатление, что он то ли напрочь забыл о том, что гейство в их стране считается мерзостью, то ли настолько поразился тому, что его ближайшие друзья такие, что просто не смог сохранить в себе то пренебрежительное отношение.       Глядя на него, Рома невольно подумал о том, что, наверное, большую роль сыграло именно то, что они бок о бок всю жизнь провели, и Бяша бы даже при всем желании не смог бы от него отказаться. — Да, нам же гандоны для языка нужны были, — хмыкнул школьник, смотря на то, как лицо друга принимает совсем уж задумчивое выражение. — Не тупи, Бяш.       Игорь нахмурился, а затем вопросительно выгнул бровь. — Бля, а нахуй они вам вообще нужны? Залететь-то нельзя, — спросил он, а затем недоверчиво покосился на приятеля. — Или можно?       Ромка хмыкнул и покачал головой. — Не, просто, бля… С ними удобнее типа, скользит лучше, да и внутрь ниче не попадает, — пожал он плечами. — Тихонов говорил, что даже с пацанами лучше защиту носить, а то мало ли инфекция, все дела. Бяша, понимающе кивающий на первой части, едва не споткнулся на второй. — Тихонов знает, что вы ебались?! — чересчур громко говорит он, выпучив на Рому глаза.       Ромка делает выпад и несильно бьет его кулаком в плечо, шикнув. Бяша сразу прикусывает язык и строит виноватое выражение лица.       Ромка бы мог продолжить злиться, но радость от того, что Бяша, не смотря ни на что, его не кинул и прокаженным не посчитал, перекрывала некоторые его раздражающие особенности. — Я тебе больше скажу — все всё по засосам поняли, один ты тугодум редкостный, — хохотнул он, видя, как Бяша насупился после этих слов. — Бля, — совсем уж погрустнел тот, — я ж даже подумать не мог.       Ромка, глядя на его понурый ебальник, сжалился: — Да ладно тебе, — проговорил он, мягко хлопая друга по скрытой под капюшоном макушке. — То, что это с Тохой было, только ты и знаешь.       Бяша просветлел и Рома на это только покачал головой — как же некоторым людям для радости мало надо.       Они разошлись скоро, не погуляв вместе и двух часов. Приближение весны в тайге всегда сулило периодом заморозок и сильнейшим ветром, при котором даже с большим желанием не погуляешь. Сейчас, конечно, днем было еще нормально, но ночами завывало будь здоров, и под вечер от холода начинали болеть пальцы и ляжки, затянутые только в штаны.       Дома у Бяши горел свет, хоть на улице и было достаточно светло — мама мальчика снова или делала свои ебейшие расклады, или возилась с настойками на ветках и мертвых воронах. В гости было нельзя, так что, по очевидным причинам, школьники распрощались, напоследок договорившись держать связь. — И, бля, обязательно порасспрашивай еще, на, — посоветовал Бяша настоятельно.       Ромка показательно закатил глаза. — Да знаю я, не мороси, — осклабился он, махнув рукой. — Ага, ты и в прошлый, и в позапрошлый раз все знал, да только не узнавал нихуя, — справедливо напомнил Бяша.       Пятифан примирительно поднял руки, как бы признавая свое поражение.       Он уже почти доходит до своего дома, когда слышит пронзительный призывающий свист. Он поднимает голову и глядит вперед, откуда и доносился звук, и видит слишком хорошо знакомую компанию ребят из старших классов, с которыми вполне себе хорошо тусоебил раньше. — Эй, Ромка, ты че ли? — весело кричит ему один из парней. — Давай сюда!       Говорящим был Женя — парень с диковатым взглядом и звонким голосом, и в этой шайке он был главным. Рядом с ним было еще четверо ребят, и с каждым из них Рома был знаком лично и довольно долгое время: они же дали попробовать сигареты, а потом они их ему и покупали, если он соглашался делиться, пока не научился выпрашивать алкашей у ларьков и единственного магазина приобретать за его накопленные за неделю деньги пачку самых дешевых сигарет. Дружба их длилась уже тройку лет, и когда он только начал с ними ошиваться, пробуя все эти запрещенные взрослые вещи, они уже собирались вместе где-нибудь в гараже по выходным, чтобы наебашиться, а потом с завидной частотой проебывали школу и занимались не пойми чем. И, если уж быть совсем честным, большинство каких-либо «понятий» Рома унаследовал именно от них, искренне восхищаясь этой околобандитской манерой поведения.       Раньше они хорошо общались, да. Но потом будто потеряли связь. И, как ему кажется, это произошло совсем незадолго до перевода Антона в их школу.       Подфортило, блять.       Наверное, на решение подойти к ним повлияло разве что нежелание идти домой прямо сейчас. И возможность покурить — более не было ни одной причины, чтобы взаимодействовать с ними. — Ну че ты, — говорит уже другой, Леша, когда Рома поравнялся с ними, поднимая голову. — Как жизнь, че нового? Не виделись уже пиздец сколько.       Он чуть присел и, кажется, обрадовался еще больше. — Еще и в росте подмахнул, ну, — он шутливо потянул Ромину шапку ему на лоб.       Рома сам осклабился в ответ, пожимая плечами и поправляя внешний вид. — Да хуйня, — нарочито легко отвечает он, отвечая на вопрос о своих делах. — Друг пропал, а так — нихуя и не происходило особо.       Пацаны заметно серьезнеют. — Маньяк этот? — уточняет снова Женя и, получив в ответ кивок, продолжает. — Семена что ли пизданул? — Ой, блять, да какой это друг, — вздохнул Рома, для пущей убедительности поморщившись, точно ему было противно представлять Семена рядом с собой. — Я про другого. Тоха зовут. Хотя и Семен тоже пропал. — Бля, ну это реально хуево, — выдает парень, потрепав Рому по плечу в почти что попытке проявить сочувствие. — Не повезло, не повезло.       Остальные парни согласно покивали. — Доронин тоже пропал, — слышит Пятифан другой голос, снова поворачивая голову, и в этот раз на глаза ему попадается самый старший из компании, Андрей. Этот успел и остаться на второй год, и загреметь по малолетке на год, и, в общем-то, выглядел он самым отбитым из всех присутствующих. У него был хриплый прокуренный голос, прибавляющий ему возраста, серое худощавое лицо с острыми скулами, и, не знай Рома, сколько ему, то предположил бы, что уже двадцатка точно есть. — Ты ж вроде этого малого пизданул, не? — Да не то чтобы пизданул, — отмахнулся Рома, сообразив, что речь шла про Никитку, с отцом которого у Андрюхи были особенные счеты. — Хер ли руки об это хуйло марать. Просто напомнил, что нехуй рот раскрывать, если не просят.       Отец Доронина — младший лейтенант — вел дело Андрюхи, когда они всей компанией попались ни то на попытке ограбить, ни то на просто потасовке, приведшей к избиению какого-то их неприятеля толпой. Из-за своего возраста как раз Андрей за все и отхватил, пусть и не столько, сколько ему обещал дать Доронин, а остальные члены банды просто встали на учет в милиции. К слову, после этого едва ли они изменились. Разве что первое время грустили сильно. — Не ты его захуярил случайно? — спрашивает Андрей почти с надеждой. Его светлые глаза глядят на Рому холодно, но спокойно. — Не-а, — отмахнулся Пятифан на это.       И тот тихо вздыхает. — Жалко, — почти грустно выдает он. — Был бы подарочек лейтенанту… выблядок его драгоценный. Я б тебе за такое, нахуй, тачку подогнал. — Какую? — вмешался молчавший до настоящего момента Влад — он из всех них был единственный, кто в школу почти без пропусков являлся. Ну, раньше. — Которая Борькина? — И которая второй месяц работает как кобыла полудохлая? — говорит пятый из них, Борис. — И ездит с той же скоростью. — И которая как бы нам нужна? — смешнится Женя, улыбаясь во весь рот. — Ебать ты, Андрюх, щедрый!       Несмотря на то, что все они откровенно веселились и подкалывали друг друга, Рома просто не мог игнорировать тот факт, что Андрей откровенно желал ни в чем неповинному ребенку смерти, просто чтобы отец того пострадал.       Такое на самом деле было и раньше, но тогда сам Рома был другим. Рядом с ними он всегда старался быть серьезнее и тверже, говорить резко и не боясь за это получить пизды, и, разумеется, не думать о том, плохо он поступает, жесток ли и ведет ли себя, как мразь, потому что это все было единственной нормой в этой компании. Сейчас ему было почти хуево от того, что он говорил своим ртом. Даже если Никитос реально повел себя, как последняя мразь, рассказывая такие вещи и насмехаясь над этим уж тем более, он не заслуживал быть похищенным и убитым.       Сожранным, как и все остальные. — А я, кстати, про вас тоже нихуя не слышал это время. Вы как пропали куда-то, — вспомнил вдруг Рома, желая перевести тему как можно скорее.       И, бля, лучше бы он этого не делал. — Ой, блять, там такая история, это пиздец, — очень бодро и весело говорит Женя, просмеявшись. — Мы, короче, поехали на новый год в соседнюю деревню, нашли там хату. Договорились с алкашом местным, чтоб к себе впустил, а его и уговаривать дохуя не надо было. Мы когда пришли, он уже нихуя не соображал. Через пару часов еще сильнее наебашился и на боковую. — А Леха штору сигой пропалил, бухой не потушил полностью, вот хата и загорелась, как елочка, блять, — продолжил уже Андрей, говоря все так легко и весело, будто охуенную шутку рассказывал.       Сам же Леша на это звонко рассмеялся, точно вспоминал, как все было. Влад только головой покачал, но все же усмехнулся. Борис, уже успевший закурить какую-то самокрутку, задрал голову, пуская в воздух колечки густого дыма, запаха которого Рома на морозе не ощущал. — И, это, бля, — опять подхватил Женя, — мы-то слиняли сразу, а мужик тот настолько ужратый был, что и не заметил нихуя. Так там и погорел, прикинь?! А от хаты вообще нихуя не осталось! Все сгорело за ночь, и соседи там такие же алкаши, как и этот еблан. Никто даже не вышел. — Не, там же начали подтягиваться, когда на соседний дом перешло, — поправил его Влад, хмыкнув. Он безразлично глянул сначала в сторону леса, а потом — на главаря. — И то — свой потушили, а потом снова по домам, кутить дальше. Всем похую вообще было. Быдло ебаное, лучше б вместе с ним погорели.       Женя так искренне и звонко расхохотался, словно Влад сказал невьебенно смешную шутку, а не ужасающе бесчеловечную поеботу. Рома, конечно, очень хотел бы посмеяться вместе с ними, но просто не смог, потому что это был совсем пиздец. Они буквально рассказали ему про убийство, даже если незапланированное и явно совершенное в пьяном бреду, и для них это была только охуенно веселая история.       И самое страшное заключалось в том, что Рома знал, что они именно такие. И его это почему-то раньше устраивало. Даже больше: он пиздец как хотел стать таким же — свободным и надменным, держащимся только за свою собранную «семью» и вселяющим страх одним своим упоминанием.       Слава богу, его замешательство и шок никто не заметил, потому что они уже подошли к лесу и можно было прикурить, не боясь быть замеченными. Пятифан хватается за эту возможность так быстро, что компания даже не сразу обращает внимание на то, что он остановился чуть ли не посреди дороги, чтобы укрыть огонек зажигалки от ветра. — Так что, Ромка, мы о себе и не напоминали, чтоб уж наверняка, — пожал плечами Женя. — А то, гляди, все бы присели. Андрюхе так вообще не весело было б. — Да пиздец, понимаю, — только и смог выдавить из себя Рома. — Охуенный Новый Год. — Не то слово! Отожгли, так сказать!       В рот Ромка ебал такие охуительные истории.       Парни наконец остановились и достали сигареты — все, кроме Бориса, конечно, снова, видимо, курящего какую-то хуйню типа сушеных листиков, спизженных со школьных полудохлых фиалок. Женя чиркает зажигалкой, но все попытки оказываются тщетными, поэтому Борис не глядя протягивает ему свою — большую, тяжелую и красивую. Главарь благодарно замычал и после того, как закурил, с грубоватой лаской потер кулаком о предплечье друга. Тот это, кажется, даже не осознал. — А, еще пиздец, — все еще непринужденным тоном делится новостями Леша, глянув на Андрея почти насмешливо. — Ты ж поглянь на будущего папашу.       По парню было видно, что как-то унижать друга он и в помине не собирается, но по-доброму пожурить и посмаковать его реакцию — безусловно, да. — Иди-ка ты нахуй, а, — беззлобно выругался Андрей. — А что случилось? — как-то совсем глупо спрашивает Рома, не понимая, что к чему.       И все присутствующие, кроме Андрея, разумеется, рассмеялись. — Да Лизка его беременная, — говорит Борис. — По всему селу ищет его, а он показываться не хочет. — Да нахуй оно мне не надо. Она ж потасканная пиздец, пусть сама и разбирается, — уже нахмурился парень, заметно помрачнев. — Заебала предкам звонить и плакаться, что я, уебок такой, кинул ее и нихуя помогать не собираюсь. Странно, что до Владоса с Лехой не доебывалась так, хотя уже со всеми переебаться успела. Шалава, блять.       Стоящий рядом Влад вздохнул и скептически выгнул острую бровь, рассеченную старым шрамом. Ромка помнил, что, вроде как, тот заработал его в старой драке, когда еще носящему очки Владу так хорошо въебали по лицу, что те разбились и разрезали ему кожу от века до лба. Очки парень больше не носил, но и видеть, естественно, лучше не стал. Друзья утешали его тем, что теперь он точно выглядел самым крутым среди них всех. — Так, наверное, потому что я и Леха с ней без гандонов не ебались, не? — спросил он. — Я, блять, вообще не понимаю, на что ты надеялся, когда без защиты к ней полез. Думал, что у нее из пизды от этого мерседес тебе в подарочек вылезет, а не дите? Долбоеб. — Блять, ну откуда я знал-то?! — насупился Андрей. — Думал, нахуй, все у нас заебись будет, а заебись у нее со всеми, кроме меня!       Про такой феномен, как общая девушка, Рома тоже слышал. Конкретно в их шайке это было как негласное правило, и они так же учили его строго следовать ему, потому что иначе будет не по-пацански: если с девчонкой мутишь, а потом разбегаетесь, то права на нее у твоих кентов будут точно такие же, как у тебя, потому что она уже все равно дырявая и ценности никакой не имеет. Была б нормальная — не давала бы раньше положенного и не бросала бы потом, а если уж сама была не против, то это ее беда. Хотя, блять, если б не давала, то нахуй такая вообще нужна, да?       Как… как это отвратительно, блять. — Реально со всеми? — не сообразив ничего получше, говорит Рома, и Андрей на это оживленно закивал, точно напоминание о конкретно этой девушке и ее статусе его злило до невозможности. — Да пиздец, мы как вернулись, охуели, — принялся он рассказывать. — То она с Виталиком, блять, то она с Димоном, зато как пузо появилось, то точно от меня, блять. Ахуеть не встать! Только, блять, ходил по селу и слушал, что мою видели у того и у этого, и даже ебало не набьешь никому, потому что пацаны там ровные, ситуацию не знали. Она ж еще и пизданула, что разошлись, типа я хуйло и… — Да все, хорош, че ты так взъерошился, — пихнул его в плечо Влад. — Шалава и шалава, хули с нее взять. Все равно съебем скоро, будто ты ее забирать собирался. — Не говори так, Владос, — перебил его Женя, примирительно разулыбавшись. — Он реально ж хотел. Ты будто не хотел бы девку любимую забрать, если б была.       Леша, стоящий с другой стороны от Ромы, согласно закивал. — Ну, серьезно, Влад, ты смотри — договоришься, и судьба тебе подлянку подкинет, — сказал он, после чего переглянулся с Женей. — Встретишь через недельку девушку как из мечты и будешь готов ради нее ноги переломать, живот себе вскрыть и унижаться, как попросят. — А потом еще и нас всех захуярить, — хохотнул Женька. — Ой, бля, не пиздите, — закатил Влад глаза. — Это ж какая такая любовище должна быть?       Он немного подумал. — А вас двоих я захуярить и так хочу, — хмыкнул, поскалившись на друзей. — Если такую встречу — так и поступлю, а потом с ней свалю, чтоб, наконец, всю эту хуйню позади оставить.       Парни засмеялись, а Рома, пребывающий в просто квинтэссенции ахуя от всего услышанного, просто пытался вычленить хоть что-то более-менее нормальное. — Съебетесь? — ухватился он за что-то, что изначально привлекло его внимание побольше, чем беременная девушка Андрея. — Учиться типа?       К этому моменту все парни рядом с ним уже так же курили. Ну, кроме, естественно, самого Андрея, который так взбесился из-за своей беременной бывшей, что забыл, зачем они в лес поперлись. — Не, это хуйня. Ну, разве что Владос, и то — не факт, — ответил за всех Женя. — Тут нехуй ловить. Мы б и в школу не вернулись после этой хуйни с Новым Годом, если бы Влад не начал мозги ебать, что доучиться хочет. Он же у нас ботан дохуя. А так… машину доделаем, наверное, как раз к выпускному, прихватим кого с девчонок — и в город махнем.       И прежде чем Рома успел бы уточнить цели таких планов, Женя почти мечтательно дополняет свой рассказ, и от услышанного Пятифану аж хуево становится. — Тут нас уже дохуя кто знает, поэтому шкериться в селе этом ебаном — не вариант. Ну, разве что если в городе совсем прижмет — тут спрятаться. А если в большой город какой, то там и искать никто не будет, потому что своих хватает, и хуй найдут. Захотел — тачку пизданул, захотел — у клуба подружку подцепил. Сильно выебывается — в лесополосу нахуй, и пусть до города пешком чапает, — попытался объяснить свою позицию парень. Его лицо, совершенно не изуродованное злобой или жестокостью, так сильно не вязалось с тем, что вырывалось из его рта, что Роме показалось, что это все ему просто кажется. — Мы типа банду собрать хотим. ОПГ дохуя, все дела. Ну, знаешь, чтобы на слуху было, вот. Здесь нихуя этого не светит, а вот если метнуться именно в город, то и повеселиться можно. Ты ж пацан не глупый, сам все понимаешь.       Он неожиданно оглядел его снизу вверх, точно оценивая. Его светлые глаза встретились с темными Ромиными. — Был бы постарше — мы б и насчет тебя подумали, Ромка, — Женя вдруг протянул к нему руку и поправил Роме шапку в почти что братском жесте. — Не серчай. Еще свое что-нибудь организуешь, я прям вижу это в тебе.       На это Пятифанов только кивает, потому что прямо говорить им, что никакую ОПГ он создавать не собирается — все равно, что признаться, что он в десна с пацанами долбится. Вообще, он всегда прекрасно понимал, что конкретно этим ребятам на очень многие вещи было настолько похуй, что становилось очевидно, что будущее у них будет весьма туманное. У большинства из них жизнь уже пошла под откос, так что тратить время на учебу и поиск хоть какой-то работы желания у них не было классе уже в восьмом, и это было осознанное решение. Ну, настолько осознанное, насколько оно может быть у пубертатных подростков из неблагополучных семей, с ранних лет пристрастившихся к запрещенной и не очень дряни и мечтающих лишь о том, чтобы наконец-то скрыться от творящегося вокруг несчастья.       Например, у того же Бориса взгляд уже был потухший и ненормальный, потому что он успел за свою жизнь перепробовать чуть ли не все, что только можно было — от клея и бензина до полевых цветов, сушеного бреда в пакетиках и пропиток в марках, — и уже настолько люто ушел в себя, что абсолютно каждая пьянка заканчивалась его белкам. Пацаны относились к этому с юмором, искренне веселясь, когда приходилось бегать за ним по зимнему лесу и искать, потому что он съебался из дома без куртки и обуви в поисках невесть чего, либо очень спокойно дожидались, пока он надерется с кем-нибудь из бывших друзей, пребывая в страшнейшем угаре и ловя дикое желание просто причинять боль. Не осуждали его и тогда, когда он своих немногочисленных дам напаивал до бессознательного состояния, накуривал или пичкал таблетками, чтобы стопроцентно подкатить, а потом приходилось откачивать их часами, чтобы только не откинулись. Или просто спихивать их подружкам, чтобы сами разбирались с набуханным, накуренным и выебанным телом.       Андрей успел годик проебать в тюрьме для малолеток, и если до этого он уже был ебанутым на голову, то после отсидки и вовсе стал лютым. Если на зоне для взрослых уже были какие-то понятия и негласные правила, да и пиздюлей там отгребали за достаточно серьезные проступки, то в колонии для несовершеннолетних не было ничего из этого — ни порядков, ни спокойствия. Что бы с ним не случилось, вернулся он совершенно другим человеком, еще более озлобленным и отчаявшимся, и, как это всегда бывает, с ощущением, что посадили его по ошибке, а он ни в чем не был виноват. Поэтому абсолютно все это время младший лейтенант и все его семейство были его злейшими врагами, и удивительно, что при всей своей отбитости он того же Никитку никогда не шпынял.       Наверное, мелкому просто повезло, что Андрей и в школе-то особо не появлялся. А еще не хотел присесть.       Влад среди всех этих потенциальных сидельцев был самым адекватным и, парадоксально, раздражительным, и, очевидно, не без этой гнильцы, если они так крепко дружили с младших классов. Рома помнил и сейчас так же убедился, что он все еще хотел доучиться, и, возможно, даже думал поступать куда-нибудь и получить образование, но постоянно колебался между желанием зажить обычной нормальной жизнью и соблазном бросить все, чтобы податься во все тяжкие. Наверное, он бы не стал с ними ошиваться вовсе, если бы не бухающие родители, убивающие всякое желание оставаться примерным ребенком. Да и, насколько помнил Рома, у него были младшие братья и сестры, и в таком положении ему действительно было бы разумнее встать на сторону опасной банды, чем пойти против нее.       А вот с Женей и Лешей было сложно.       По деревне не один год ходили слухи, что батя у них был один — и это при том, что оба были сыновьями матерей-одиночек, на дух друг друга не переваривающих как раз из-за того, что очень хотели себе именно этого самого золотого мужика, который в конечном итоге съебался, бросив их обеих. Пятифан хотел бы сказать, что это просто чей-то глупый пиздеж, но у парней действительно были явные внешние сходства — один и тот же разрез и цвет глаз, в чем-то схожие черты лица, улыбки, обрамленные ямочками, и даже одинаковые родинки на правых кистях, — и это только подтверждало страшную догадку, что случилось ужаснейшее совпадение, приведшее к образованию всей этой компании. Поскольку что Женя, что Леша были фигурами главенствующими именно из-за своей вопиющей жестокости и полного отсутствия страха потерять все. Точнее, из-за того, что терять уже было нечего.       Мамка Леши с год назад померла, сильно перебрав, и после этого его стали таскать по детдомам, но дело это было настолько гиблое, что администрации пришлось умолять его тетку оформить опеку над ним, потому что он постоянно сбегал, творил пиздец и возвращался обратно, где творил еще больший пиздец, устанавливая свои порядки. Кое-как согласившись, она все же избавила ближайший детдом от бесноватого подопечного, но и у нее он долго не задержался, предпочтя вернуться в мамкин дом. И затусить там с Женьком, который ждал его с тоской залюбленной собаки, у которой почему-то забрали любимого хозяина.       И когда все это произошло, они действительно будто с цепи сорвались, потому что более для них не было никаких авторитетов и причин останавливаться. И не было совершенно ничего, что один бы не поддержал в идеях другого, насколько бы отбито или ужасно все не выглядело. — Че вспомнил, — подал голос Леша, потянувшись рукой к вороту Роминой мастерки, выглядывающему из-под куртки. — Все ж шушукаются, что у тебя дама ебать страстная появилась.       Он по-хозяйски опускает горловину двумя пальцами, мазнув холодными подушечками по теплой коже, глядя на все еще не сошедшие следы, и улыбается почти хитро, но беззлобно. Скорее увиденное вызывало уважение и понимание, а не желание насмехаться над похождениями человека младше возрастом и на голову ниже. — Хуя она тебя уделала — реально походу это дело любит, — прокомментировал Женя. — Это ж с неделю назад вроде было? До сих пор не сошли. Не, ну красава, че сказать. — И че, мутите с малыхой? — интересуется уже Андрей, и Рома пожимает плечами, понимая, что не может дать точный ответ на этот вопрос. — Ну, скажи тогда хоть, че за девчонка, познакомь что ли.       И это его первая ошибка, потому что сказать такое пацанам — все равно, что дать согласие на то, что теперь ее будут из рук в руки таскать. Потасканные и выебанные девки, с которыми не захотели быть в отношениях и не взяли под защиту парни по понятиям — общие шлюхи, о которых знать должны все, чтобы, если приспичит, хорошенько повеселиться с той, кто уже не имеет права отказывать никакому четкому пацану. А Рома, слишком отвыкнув от такого запредельного уровня маргинальности, совершенно об этом забыл. — Ай, — отмахнулся он, глянув на сигарету. Поскорее бы докурить и свалить отсюда. — Ничего там особенного. — Из наших что ли кто-то? — предположил Женя, но Рома покачал головой, мол, нет. — Да брось, Ромка. Че тут стесняться, все равно ж уже все про всех знаем.       И это бы сработало, если бы не одно но: знай они, что Роме шею уделала не девочка-старшеклассница, а его одноклассник, пропавший и ставший хуй пойми чем, то они бы не так радужно обо всем спрашивали. — Светка что ли? — предполагает Леша. — Нет? Блин, ну, наверное Маринка. Она как раз таких смазливых любит.       Он одарил Ромку странным взглядом, будто смотрел глубже кожи, мышц и костей в попытке выцарапать приемлемый для себя ответ. Рома не знал, чем это было вызвано, потому что вообще не ебал, кто такие Маринка или Светка. — Да какое там, — подключился к рассуждениям Борис. — Наташа, Лена, эта, как там ее… Софа? — На Софу похоже, да. Выжимает так, что потом неделю как в тумане ходишь, а ей еще и еще надо, — задумчиво произнес Женя. — Но к ней щас хуй подойдешь, она истеричка пиздец.       Леша стрельнул в его сторону взглядом. — Наверное, потому что она только с тобой такая была, а всем зубы показывала, но ты не оценил, не? — усмехнулся он. — Побольше игнорь то, как на тебя смотрит, а потом охуевай, что бесится.       Женя ответил на его взгляд своим — совсем не разозленным, а скорее даже счастливым — и снова повернулся к Роме. — Ну, может на Ромку переключилась, и его теперь заебет, — он помолчал. — Во всех смыслах. Так что? — Да не она это, говорю ж, — вмешался Рома. — Какая разница, что это за девка?       Пацаны снова переглянулись и почти страдальчески вздохнули. — Первая у тебя? — наконец спросил Борис и, дождавшись утвердительного кивка, понимающе покачал головой. — Тогда понятно.       Рому подобное неожиданно почти что обидело. Хули понятно им там?       Хотя, конечно, для них всех это что-то значило. Например, то, что к своей первой девочке, подарившей новые чувства, совершенно естественно питать особую симпатию и хотеть защитить и оберечь, надеясь на отношения и все такое. — Ну, вот и отлично, — кивнул Пятифан. — Тогда закроем тему.       Андрей фыркнул, вероятно, вспомнив свою Лизку. — Не, Ром, ты не понимаешь, наверное, — попытался объяснить ему уже Влад. Голос его звучал гулко после затяжки и он задумчиво разглядывал ветки близстоящих деревьев, словно и не было в этом разговоре чего-то ужасающего и он по-дружески советовал младшему товарищу интересные пути решения примеров на математике. — Если просто на погуляться, то тебе лучше сказать. Да и если не на погулять, то тем более, а то мало ли с выпускного кралю твою случайно прихватим. Некрасиво получится, понимаешь? — Да не будет ее там, — вздохнул мальчик.       Женя тут же подступил поближе и наклонился к Роминому лицу, заглядывая в его глаза. — А, так она младше нас? — ухватился за новую деталь он. — Окей. Но… тогда… с восьмого «А» знаю только Катю и Еву, остальные там неебанные. Из них кто-то?       Пятифан отпрянул и Женя не стал настаивать, снова выпрямившись. — Да нет же! — тверже выдал мальчик, уже начиная закипать, но силясь сдержаться: обстановка уже норовила стать тревожной. — И я все равно не скажу, кто это. — Седьмой? — вздохнул Женя. Опять отрицательный ответ. — Блять, шестой что ли? Не, ты тогда точно скажи, Ром, это уже другое дело.       В чем заключается это «другое дело» Рома даже знать не хотел, но и того, как постепенно и парни начинают настораживаться, он игнорировать не мог. Конечно, никто из них никогда на малолеток не западал, и в пацанческой среде подобное в принципе считалось достойной причиной для хорошего такого избиения, но сейчас это вполне могло значить то, что его теперь как нехуй делать могут заставить пояснять за этот момент. Даже если и момента этого не было. — Реально мелкая? — спросил гнусаво Борис. — Фу, блять, нет, — тут же отозвался Рома, но прежде, чем кто-то успел еще что-то уточнить, поспешил сказать: — Но кто — не скажу.       Женя прикрыл глаза, но на лице его не отразилось и капли злости. Он словно был невьебенно озадачен. — Не по-пацански щас поступаешь, — вклинился Андрей. — Че там шкериться, если уже видели все? Мы б с малыхой познакомились хотя бы, а то че ты как это.       Рома отрицательно помотал головой. — Вот че те стоит имя назвать, а, — скучающе тянет Леша. — Я ж щас пройдусь по всем девчулям и все равно найду ее. Или это та твоя музыкантка? Ну, если ж так, то ниче сказать не могу, она на лицо ничего, хорошенькая такая. Сиськи только маловаты.       Неожиданно Женя горячо возмутился: — Ой, не пизди, Лех! — тем не менее, весело сказал он. — Сам же таких именно и любишь! — Кто бы говорил, — осклабился Леша в ответ, затем снова обратившись к Роме: — Она? — Да не Полина это! — сразу откинул это предположение Рома, едва не впадая в ужас от мысли, что кто-то из этих двоих мог бы пойти доебываться до Поли.       А ведь они реально бы попытались ее или по пути в школу выцепить, или после, и ему даже представлять не хочется, что бы они тогда с бедной Полинкой сотворили. Они оба и так были и выше, и крупнее, и злее самого Пятифана и представлять их рядом с ней — все равно, что видеть бешеных волков рядом с испуганной кошечкой. — Это ж знаешь, как говорят? «В тихом омуте». Она ж тихоня пиздец, но по ней видно, что что-то странное есть, — развеселенный реакцией школьника, продолжил Леша. — А так… родителей нет, живет только с дедом, кто там за ней приглядывать будет… Вот и пошла по рукам девочка.       Господи, кошмар какой. Просто пиздец. — Ну, если ж не Полиночка твоя, то кто, а? — все не унимался Леша. — Ты давай соображай, признаваться будешь или нет, а то мы щас пойдем к твоей милой в гости и у нее спросим. Глядишь, сговорчивее тебя будет.       Блять, как же он ей мог жизнь испортить, если бы продолжил общаться с ними, просто пиздец. У него до сих пор будто только-только глаза открываться стали на всю эту нелицеприятную правду его выборов, которые он принимал совершенно бездумно, совершенно не желая сталкиваться с последствиями. Если бы он хоть на секунду задумался, что собой подразумевают все эти пацанские понятия и дружба со старшеклассниками, наглухо отбитыми, он бы и не сунулся во все это. А сейчас уже было поздно давать заднюю: они уже вперились в него этими взглядами, выражающими только животное веселье от чужого страха.       А он боялся. Боялся, что подставит вообще не виноватую ни в чем Полину или какую другую девочку. И хуй его знает, что они реально могут с ними сделать, если у них вообще тормозов нет. — Не Поля это, блять, — тверже выдает он. — Я ей не нравился никогда и хуй понравлюсь.       Такой ответ, однако, пацанов удовлетворил: признание отсутствия у понравившейся девочки к тебе интереса — штука спорная, но именно своей честностью вызывающая доверие. — Имя назови, Ром. Последний шанс тебе даю, — таким будничным тоном говорит Женя, точно все в порядке и у него не пытаются выбить имя девочки, которую они со стопроцентной вероятностью потом будут терроризировать и требовать того же, чем она облагодетельствовала Ромку. — Потом мы сами искать начнем. — Хули ты шифруешься так, — вмешался Влад, нахмурив брови так, словно решал неебически сложную задачу по алгебре. — Уже всех девок перебрали и ни с кем ты не мутил. Пацанов что ли перебирать будем?       И на этом моменте Рома стопорится на одну-единственную секунду, потому что не знает, какая реакция будет верной — от попытки отшутиться до вполне очевидного желания быкануть на сморозившего ересь долбаеба — но этого оказывается достаточно, чтобы настроение всех присутствующих переменилось.       Внутри все заледенело. Ему пиздец. — …Ты ж только с Игорьком тусоебишь сейчас, а, Ромка? — вспомнил Андрей. — Так не Игорек ли тебя залюбил так, м?       Ему ТОЧНО пиздец.       Рома молчит, не зная, что теперь сказать, чтобы выгородить себя, а в голове набатом бьет мысль, что верного ответа уже и не будет. Если бы он сразу держал язык за зубами, если бы быканул в ответ на требование назвать имя подружки, если бы повел себя так же, как и раньше — все было бы в порядке. Но он просто слишком отвык от этого откровенно быдляцкого общения, от этих отбитых понятий, от игр во взрослых, и это его, блять, сгубило.       Потому что такую хуйню они ему никогда не простят. И так просто они его точно не отпустят. — Не он это, — сипло говорит Рома, краем глаза замечая, как переглянулись Женя с Лешей, улыбнувшись друг другу. — Новый какой появился дружбан? — насмешливо предполагает Андрей, уставившись на него таким диким взглядом, что до Ромы сразу доходит, что если его и убьют здесь, то начнет именно он. — Ой, да не пизди ты мне. Никого рядом с тобой, кроме него и не видел никто. А я ж все думал, что дохуя странно, что вы вместе постоянно ошиваетесь, прям не отлипаете друг от друга. Малая та типа для прикрытия была, чтоб свои же не захуярили? — Ты че несешь? — не своим голосом выдает Рома, стараясь глядеть старшему в глаза. — С хуя ли ты так решил?       Рядом чиркнула зажигалка — Борис достал из пачки сигарету — уже обычную — и снова закурил. Вокруг становится тихо, и Пятифан понимает, что остальные молча принимают роли зрителей, оставляя ситуацию на них двоих. — Ну так а хер ли ты затих, Ромка? С тобой, значится, все по-хорошему, чуть ли не толпой уговаривают тебя, блять, дохуя особенного, по чести поступить, а ты реально нихуя сказать не можешь. Не потому, что за даму сердца боишься — мы б малую твою не тронули, если бы ты вел себя нормально и не задирал нос, — а потому что дамы нет походу. Че, правда что ли с пацанами? С Игорьком? — парень шагнул вперед, глядя на Рому пристально, точно хищник на свою добычу, которой уже успел перегрызть ноги. — Ты, блять, нихуя не соображаешь, какой хуйней занимаешься. Если бы ты на зоне так же выебывался, тебя бы уже толпой отпинали бы, пока не стал бы зубы свои выплевывать…       Неожиданно Влад вздохнул так устало и раздраженно, что Андрей замолчал. Рома переводит взгляд на него, замечая, как тот закатил глаза. — Андрюх, серьезно, заебал уже со своей зоной, сиделец хуев, — объяснил тот. — Ну че ты мелешь? — Мелкий с пацанами долбится, а хуйню мелю я?! — возмутился Андрей. — Да не в этом дело! Еб же твою мать, какой ты сложный нахуй, — цокнул языком Влад, затем махнув рукой. — Хуйню себе эту в голову напускал и успокоиться не можешь. Делай, че хочешь, поехавший, блять.       И вопреки всему сказанному, было совершенно понятно, что он все равно на стороне Андрея и даже не подумает свое мнение изменить. От этого хотелось взвыть в голос, потому что это буквально значило, что путей для отступления и шансов на переговоры тем более у Ромки не будет: они тут примут любое дерьмо своего товарища, особенно во время конфликта с кем-то вроде него.       Еще и такая щекотливая тема. Это все-таки Роме теперь нужно будет доказывать, что это неправда, а не им презентацию нахуярить со всеми доводами в пользу того, что Рома с хлопцами ебется. И в его случае правду можно будет доказать только одним способом: заставить их это принять.       Но он не сможет. Они впятером реально его просто убьют. — Ты, блять, — едва не выплюнул Андрей, снова повернувшись к Пятифану, — даже сейчас нихуя сказать не можешь. Мы тебя за своего принимали, гаденыш. И в ответ за все это ты решил в пидорасы податься, мразь?       Он говорил спокойно, но Пятифанов слышал, как его голос дрожит не просто от злости, а от тихой ярости, какая бывает у зверей до мгновения до нападения. Если бы он одновременно с этим доставал нож из кармана, Рома бы даже не удивился, потому что выглядело все вот настолько угрожающе.       И, как бы Ромке не хотелось верить, что он выглядит и ведет себя достойно, он понимал, что действительно нихуя ему ответить не может, потому что в его голове нет ни одного продуманного сценария с ответами на каверзные вопросы. И все, что он мог бы ему сказать, сыграло бы против него.       Абсолютно все. — Таких, как ты, на зоне бы сразу опустили, — шипит Андрей, сделав его шаг вперед. — Ебало бы твое смазливое еще б починили сразу, чтоб тебя точно никто ебать не захотел после этого.       Страх перемешивается со злостью, и Рома невольно и сам шагает вперед, точно смог бы хоть ненамного себя отстоять. И будто бы дрались они один на один, а не так, как в этой шайке принято: все и сразу, на одного или на большее число противников — похуй. Не потянут — пырнут в бочину и разбегутся.       И останутся правы. — Я сколько не смотрю на тебя, столько и не вижу у тебя в глазах ни капли, блять, чего-то человеческого, смекаешь? — продолжает Андрей. — Ты хоть знаешь, ЧТО делают с такими, как ты?       Неожиданно Рома чувствует такой прилив адреналина, что даже перестает бояться, и вопрос, который он ему задает, в его голове даже никак не обрабатывается. — Что же? — спрашивает мальчик, силясь не прерывать зрительный контакт. — Может, просвятишь? Тебе-то дохуя известно о том, как на зоне опускают, Андрюша.       Лицо Андрея искажается сначала болью — на сотую долю мгновения — а потом чудовищной злобой, и такое Рома до этого видел только у своего бати в этих его приступах, когда он вообще никого не узнает и начинает творить лютый пиздец. Пятифан почти этого пугается, отшагивая назад, и это его, можно сказать, спасает, потому что помощь приходит, откуда не ждали: Женя кладет руку ему на плечо, улыбнувшись Андрею такой добродушной улыбкой, что тот застывает, так и не решившись схватить Рому или сразу въебать. — Ну-ну, Андрюх, ты чего, — говорит парень, и его голос абсолютно спокойный: он радостный, точно сегодня прекрасный день и в мире никогда не бывает бед и проблем. Солнышко светит, тучки никогда не закроют ясное небо, и у всех всегда все будет хорошо. — Мы сейчас с Ромкой все обсудим и попытаемся, ммм, закрыть этот конфликт. Мы ж цивилизованные люди, ну, че ты, серьезно.       Андрей отходит, тяжело дыша и потирая покрасневшее от ярости лицо. Его руки колотятся, но не от нервозности — он просто боролся с неистовым желанием ослушаться вроде как главаря банды и реально забить Рому. Ох, если бы ему позволили, он бы действительно стал его убивать. — Ты, чмо, — обратился он к Роме, глядя на него с такой ненавистью, какую Рома никогда ни в чьих глазах не видел, — пожалеешь, что родился. Я тебя наизнанку выверну, падаль. — Андрюх, послушай Женька, мы ж как лучше хотим, — поддержал своего лучшего друга Леша. — Ну случилась такая неприятность, но не звереть же. Ты вот лучше подумай, как Ромка проеб свой закрыть сможет, а не руби с плеча.       Рома не понимал происходящее вообще никак. Отпустить его точно не смогут — у пацанов эта хуйня не прощается вот прям вообще никогда, — и сдерживать просто так Андрея, явно уязвленного таким его выпадом, они не будут. Из этого он мог сделать только один чудовищный вывод: его ждет хуйня гораздо страшнее всех очевидных способов избить его или даже убить.       Блять. Нет.       Нет, нет, только не это, еб твою мать. — На колени тебя посажу и заставлю сосать, пока ты своей блевотой не захлебнешься, — к глубочайшему ужасу Ромы, объявляет Андрей. Но это даже не начало. — И я сделаю все, чтобы ты умолял меня запихать тебе по самое горло, чтобы ты задохнулся нахуй и сдох поскорее, выблядок. — Ты ж осторожней, а то вдруг у нас Ромка опытный. Такое тебе намутит, что всю жизнь вспоминать будешь да плакать, что только один раз перепало, — прокомментировал задорно Леша. — Ага. А для Ромки ниче особенного и не произойдет, — поддержал Борис. — Будешь только один из многих, Андрюх. — Слушай, а ты тогда сделай так, чтоб запомнил, — посоветовал уже Женя. — Чтобы даже думать об этом не переставал потом.       Пиздец. Просто пиздец.       Рома слушает это и даже не может возмутиться, что он вообще-то никогда такой хуйней не занимался и не будет, и блять не позволит этому случиться, но ему хватает только разок глянуть на кого-нибудь из парней, чтобы понять, что спрашивать его разрешения или тем более согласия никто не будет. Его тут просто на части разорвут.       В лучшем случае. — Чтобы он потом всем распиздел и я снова присел? — серьезно спрашивает Андрей. — Ну, тогда нужно будет договориться, чтобы Ромка сильно не болтал, — повернулся к мальчику Женя, и Пятифан невольно поежился, попытавшись податься в сторону, чтобы убрать руку со своего плеча. Парень заглядывает ему прямо в глаза, и его улыбка — ненормально ласковая и светлая, — на секунду пропадает с лица. Теперь его взгляд казался буквально самой психопатичной хуйней из всего, что Ромке доводилось видеть за всю свою жизнь, и, наверное, маньяк, орудующий в селе, смотрел на своих жертв точно так же. — А если пиздлявый будет, то придется сделать так, чтобы больше никогда не пиздел. — Рот ему что ли зашьешь, Жень? — настоял на своем Андрей, не убежденный словами друга. — Так давайте просто убьем его?       Предложение Леши вызывает в Жене, кажется, непосильную гордость и счастье. Рома видит перемены в его лице краем глаза, не решаясь даже шевельнуться, но этого достаточно, чтобы понять, что Женя в восторге. Он будто и мечтать не смел, что однажды услышит что-то такое, и был безмерно рад, что именно Леша это предложил.       Точно ничего лучше уже и не случится.       Словно они оба этого момента всю свою жизнь ждали.       Какое-то время было тихо. Рома старался и сам не издавать ни звука, пребывая в самом настоящем животном ужасе от всего происходящего. Просто предполагать, что его захуярят и убедиться в таких намерениях — вещи совершенно разные, и теперь до него пришло полное осознание того, что домой он не вернется.       Не стоило ему идти в лес. Надо было послушать Антона.       Не надо было вообще хоть когда-то с ними начинать дружбу, блять. Тогда бы все было иначе, и ничего бы из этого не случилось. — Хуйня, — первым подал голос Влад, пнув снег ногой. — Ебанулись что ли? Тут деревня рядом, услышат, как он орать будет — все сбегутся. И пизда нам тогда всем. Вот прям всем, пацаны.       Женя едва не закатил глаза. — Там уже не важно будет, захуярить пытались, опустить или просто отпиздить, — продолжает Влад. — Все присядем. Андрею вообще будет пиздец. Стопроц, Доронин за эту хуйню возьмется, еще и пропажу пиздюка своего припишет, чтобы поднасрать. Мусор ебаный, блять. — А это уже хуево, — закивал головой Леша, крепко призадумавшись. — Сообрази, че сделать можно. — Пиздани его и отпусти, — посоветовал тот. — Хуй уже с ним. Тут немного до выпуска осталось. Нехуй руки об него марать. — Серьезно? — почти скучающе спрашивает Женя. То, как парни переговаривались между собой, обсуждая возможность совершить убийство, просто не укладывалось в голове Пятифана. — Так просто? Это ж совсем хуйня. Тоже не дело. — Но Владос прав, — ровнее говорит Андрей, видимо, начав соображать, чем чреваты такие их приключения. — Поймают — нам пиздец. Мне больше вас всех достанется. Уже во взрослую присяду. Нахуй надо. — Блять, чтобы не словили, нужно пиздовать куда-нибудь, хотя бы километров за пятьдесят. Но тачка в хлам, мы никуда не уедем. А тащить пиздюка и не попасться кому-то по пути не факт, что выйдет, — рассуждал Влад, перебирая в голове всевозможные варианты. — Нужно разве что глубоко в лес пиздовать, а потом его можно будет на спуске у Ольшанки сбросить. Ночью снегопад обещали, припорошит и не заметят. Может, даже пару лет тихо все будет — искать не станут там. — Во! Одну проблему мы решили, Ромка! — вещает Женя так, будто Пятифан мог бы этому обрадоваться. — Так что мы с тобой отжигать будем, как положено. — Ну так, — улыбнулся Леша Жене ласково. — Если мы его заебашим, то чего мелочиться? Потренируем сначала, а потом уже пусть Андрюха решает, как мозги выбивать.       Что. — Можно и так, — задумчиво протянул Женя в ответ. — Но ты ж все равно подумай, что еще можно сделать. А то даже так скучно будет, да и жалко возможность упускать. Леша понимающе закивал, поднимая глаза к небу. В пасмурную погоду и его, и Женины радужки были чистыми и серыми как камешки у речки. — У тебя нож с собой? — наконец спросил хулиган, обращаясь к лучшему другу. — Да, а что? — Женя заинтересованно наклонил голову, словно волнистый попугайчик. — Зарезать типа? — Да не… — хмыкнул Леша и только по его улыбке главарь понял, в каком направлении должны идти мысли. — Ножом его пихнуть пару раз, чтобы смазало хотя бы.       И смеются.       Леша с Женей действительно какие-то психопаты. Не просто жестокие, обозленные и всем миром преданные, а на голову больные и мечтающие о чем-то подобном. Просто зверски кого-то убить, а перед этим вдоволь наиздеваться, чтобы сам Рома был готов умолять просто перерезать ему горло или вообще отрезать голову, лишь бы все закончилось. — Тебе, Ром, вообще как лучше будет? — будничным тоном интересуется Женя, точно не происходило ничего ужасного. Пятифан поднимает на него непонимающий взгляд, и того это, кажется, только веселит. — Ну, в смысле, что предпочтешь: ножом или по старинке хуем? — Чего… — сипло выдает Рома, переставая соображать, что к чему.       Ножом? Что? — Женька не совсем понятно выразился, — снова заговорил уже Леша, отвечая на улыбку Жени такой же радостной улыбкой. — Мы тебе право выбора даем: либо ты нож в себя вставляешь, либо мы тебя все тут обработаем. Не переживай, защита у нас есть, так что заебись все будет. Да и растянуть себя сможешь. Все остальные члены банды молча слушали, даже не меняясь в лицах, словно подобные рассуждения этих двоих слышали едва ли не каждый день. Может, так и было, и, может, они действительно уже когда-то осуществляли задуманное. Роме эта картина представлялась слишком хорошо: Леша и Женя с радостью мучают кого-то, подкидывая друг другу все новые и новые идеи, словно играя в игру, где побеждает тот, кто предложит самый мерзкий и болезненный способ вырвать крик из чужой глотки; Влад бы контролировал чтобы эти двое не увлеклись и закатывал глаза на их ребячливые перебранки; Андрей в случае чего был бы готов оттаскивать их обоих чтобы лишних дел не наворотили и по-быстренькому дробить жертву; Боря бы нашел оружие, алкашку и магнитофон, а потом наблюдал бы с пустым взглядом дохлой рыбы. Все это так складно ложится на их компанию, что Рому едва не мутит, потому что это не просто фантазия — это буквально то, что может произойти. — Если вдруг ничего из этого тебе не понравится, можем предложить вот что: передаем тебя Андрюхе и он сам решит, что с тобой делать. Но это как крайняя мера, потому что он у нас лютый. Будет больно, — лилейным тоном вещает Женя, чуть задвигав рукой на плече, погладив.       Предложенные варианты, мягко говоря, были хуевыми. Абсолютно все. Рома не хотел ни того, чтобы его тут по кругу пустили эти уроды, ни тем более того, чтобы Андрей сам его за пидорство наказал, и уж тем более он бы не стал в себя нож пихать. Он бы реально умер. Не то чтобы был вариант, при котором он бы ушел отсюда живым, но если сделать именно так, то умрет он гораздо быстрее.       А не лучше ли это? Блять. — Да быстрее, блять, — неожиданно подал голос Борис. — Пацаны, ну нахуй, пойдемте уже. Меня уже ебашить начинает. — Реально, ребят, забейте уже на пиздюка, похуй, с кем он там ебется, — настоял на своем Влад, видимо, все еще не желающий рисковать перед последним рывком. — Щас хуйни наворотим и по пизде все планы пойдут. Хоть один проеб, даже самый мелкий, и нас либо накроют, либо его батя засуетится. А он контуженный же после этой своей хуйни…       Женя заинтересованно уставился на Влада, кивнув, как бы давая возможность продолжить и пояснить свое мнение. — Короче, даже если съебемся, а пиздюк распиздит — если вдруг хоть в чем-то проебемся и он каким-то чудом сбежит — батя его не только нам хуево сделает. Вам еще более-менее повезло, пацаны, а у меня малых шесть человек. Мне нахуй не надо, чтобы какой-то поехавший им головы поотрезал и на забор повесил.       Впервые за все время Рома обрадовался тому, что его батя на голову ебанутый. На самом деле, как бы он не хотел верить, что его отец был человеком хоть в какой-то степени нормальным, это было вообще не так. ПТСР, алкоголизм и привитая на войне жестокость сотворили с ним страшные вещи, и опасения Влада касаемо последствий издевательств над его сыном были полностью оправданы: Ромкин батя реально бы именно так и поступил. Он бы мог и в заложники взять кого-нибудь, вынуждая скрывающихся преступников появиться (если до того дойдет), и просто повырезать всех по очереди.       И если на родителей, честно говоря, присутствующим было похуй — в предках тут все видели лишь какую-то материальную выгоду, каких-то охуенно теплых чувств к взрослым не питая, — то мелким жизнь поганить не хотелось. А риск подставить их определенно был. — Тогда нужно сделать все, чтобы не попасться, — заключил Женя, повернувшись к Леше и улыбнувшись ему. — Или уменьшить риск. Как когда я Леху прятал.       Рома помнит и те времена. Леша из детдома сбегал часто, но первое время лишь на несколько часов, чтобы они с Женей успевали увидеться и обменяться новостями. Потом он стал задерживаться уже на сутки, а уже после этого его искали несколько дней, в течение которых и от Жени ничего не было слышно. Он почти не выходил из дома, не пускал к себе, на все вопросы о пропавшем Леше ничего конкретного не говорил. Поэтому когда менты начали ходить по его друзьям, никто не мог ничего толком сказать и случайно сдать его, потому что они сами понятия не имели, что все это время Женя Лешу прятал у себя.       Если не знаешь, что случилось, как, где и когда, то и случайно пиздануть лишнего не получится. И сейчас они предлагали просто сделать вид, что никто из присутствующих ничего не слышал и не видел, потому что они хотят продолжить уже только вдвоем.       Ну, не считая Ромки, конечно.       Взгляды всех парней как-то резко устремились на Андрея, от слова которого, видимо, зависел итог спора — убивать Рому или нет. И Пятифан готов едва ли не взмолиться, лишь бы тот спасовал, потому что это буквально означало бы помилование. — Ай, хуйня, — махнул тот рукой, мигом смягчившись в лице. — Владос дело говорит. Сейчас это ни к чему.       Женя кивает, переводя взгляд на Лешу, и Рома все ожидает, когда он уберет руку с его плеча, но этого не происходит. И он понимает и принимает то, что его тут отпиздят в любом случае — такие вещи все равно не прощаются, — но и этого не случается.       И лишь спустя несколько секунд страшная догадка возникает в его голове, мгновенно подтверждаясь ласковейшей улыбкой Жени. — Тогда идите, мы с Лешкой позже подтянемся, — говорит он.       Они не отказываются от идеи замучить его и потом убить. Они просто решают сделать это вдвоем, раз уж остальные не хотят рисковать или тратить на это свое время.       Именно этим и выделялись Женя с Лешей — они не были внешне каким-то опасными или сильными, не внушали страх какими-то поведенческими особенностями. На самом деле, Женя вообще был довольно экстравертным и улыбчивым, много шутил и веселился, да и Рома помнит, что с ним было очень легко общаться. Лешу жизнь пережевала посильнее, поэтому таким почти что очарованием он не обладал, но все равно не выглядел, как какое-то ебейшее чудовище, которым являлся.       Дело было именно в том, что когда они вместе — а это практически всегда, если они даже живут в одном доме, — у них нет тормозов и нет страха оказаться пойманными. И чем более зверский проступок планируется, тем больше шансов, что инициаторами выступают они, а не кто-то из их банды. И даже если с ними кто-то не согласен, они не отступают.       Они просто делают все сами, потому что хотят и могут, а это уже достойные причины для риска. — Окей, — вздохнул Влад. — Только осторожно, чтобы не вляпались во что-то. Если что не так пойдет — мы на месте будем. — Удачи, пацаны, — кивнул Андрей, первым подойдя к ним, чтобы попрощаться. — Расскажете потом, как все прошло. — Все-все, мы попиздовали, — обрадованный таким решением, протараторил Борис, прикладывая чудовищные усилия, чтобы потратить еще немного времени на прощание с друзьями.       В голове было звеняще пусто. Рома чувствовал себя так, словно был героем какого-то ублюдского фильма, и все вокруг ненастоящее, и это просто глупый жестокий сценарий, а на самом деле все в порядке. Ему бы очень хотелось, чтобы хоть что-то было неправдой, но трое из пятерых потенциальных бандитов действительно медленно уходят, и это не потому, что убийство — жестокая хуйня, а потому, что им этого не хочется конкретно сейчас.       А Леша с Женей остаются и весело щебечут друг с другом, кажется, о том, чем будут заниматься, когда вернутся домой. Рома глядит то на одного, то на другого, и просто не может понять, как до этого дошло. Он бы хотел бороться, хотел бы сопротивляться, а не поддаваться панике и всему прочему дерьму, но не может.       Тело будто не принадлежит ему. И это так, так некстати, потому что в наиболее критичный момент в своей жизни он просто оцепенел.       Так происходило и когда отец начинал творить пиздец, и это пиздец как несправедливо, потому что абсолютно всегда в такие моменты он хотел бы сопротивляться. Хотел бы иметь силы бороться, и даже если не победить, то хотя бы успокоиться от мысли, что он действительно сделал все возможное. — Я же говорил, что он педик, — выдает Женя почти лилейным тоном, обращаясь к Леше. Рома бездумно уставился на него, не до конца понимая смысл сказанного, и парень это замечает. — Ты только не обижайся, ладно? Просто… ну, иногда по человеку именно видно что-то. — О чем ты? — спрашивает Рома, перепугавшись собственного голоса — сиплого и слабого. — Это не так легко объяснить, — пожал Женя плечами, будто они обсуждали что-то не важное. — То есть, это не так очевидно, как прозвучало. Но когда ты с этим сталкиваешься, сразу появляется чувство, будто что-то не так. Вот мы с Лешкой все думали, так это или нет, потому что ты все за Полинкой своей бегал, так… немного не понимал, может ли такое быть. Видимо, может. Ну, бывает, хули. Жизнь — штука непредсказуемая… — Тебе просто не повезло, — подытожил Леша, взяв Рому за руку. — Случается такое, что просто попадаешься не тем людям и вообще не в то время, мелкий. Должно быть, это ощущается гадко.       Женя так и не убирает руку с его плеча, а теперь, когда его держал и Леша, Рома ощущал себя безвольной куклой. Он ничего не понимал, хотя и пытался, но в панике просто не мог до конца осознать ничего из того, что ему говорили.       Что значит «видно»? Это… почти то же, о чем говорил Тихонов, когда слишком быстро догадался о его пассивной роли в отношениях?       Неужели все действительно НАСТОЛЬКО очевидно?!       Это вызывало и недоумение, и злость, и страх, потому что Рома вообще не считал себя каким-то пиздец очевидным геем или кем он может являться. Он не красил ногти, не интересовался модными журналами, и, блять, носил с собой нож-бабочку, а не блеск для губ или что там должно быть в кармане настоящего пидораса.       И это просто нечестно. Потому что даже не смотря на все свои поведенческие особенности, показную грубость и жестокость, кто угодно мог разглядеть в нем эту его слабость. — Пойдем, приятель, — снова подает голос Женя, повернувшись к мальчику. — Скоро будет весело…       Когда парень отворачивается, внутри пламенем разжигается злость, переходя в ярость. Прежде чем Рома сам осознает, что творит, рука уже схватила нож, вытаскивая из кармана. В одно движение бабочка раскрывается, и Пятифан бьет куда-то в бок Жени, вгоняя оружие по самую рукоять.       Все происходит настолько быстро и бесшумно, что даже сам Женя осознает случившееся лишь спустя несколько секунд. За это время Рома успевает вытащить из его тела нож; алые брызги на белом снегу кричаще выделялись, приковывая взгляд. Еще через мгновение парень отпускает его плечо, схватившись за рану, и только после этого все замечает Леша. Его взгляд мечется от закрытой ладонями раны до блестящего красным лезвия ножа; лицо бледнеет от понимания того, что конкретно произошло, и лишь после этого время снова начинает двигаться с обычной скоростью. — Женя! — выкрикивает парень, бросаясь к своему другу на помощь. Женя тяжело выдыхает и наклоняется, крепче прижимая руки к ране, и его лицо искажается болью. — Что случилось?!       Леша отпихивает Рому, чтобы поскорее приблизиться к другу, и Пятифан пользуется его паникой, срываясь с места. Ладонь, которую держал Леша, горит, но не от боли — ощущение такое же, как если бы Рому в лес уводила сама Смерть, облачившись двумя мальчишками, которые до этого, блять, никогда ни единого раза не относились к нему плохо. От осознания, что они так легко и единодушно решили его опустить, запытать и убить, у него ком в горле встал. — Забей, я в порядке, — цедит сквозь зубы Женя, кое-как выпрямившись. Леша, все еще перепуганный, не выглядит убежденным. — Догоняй пиздюка. Я ему голову отрежу нахуй. — Жень, это серьезно, — попытался переубедить его парень. — Глубоко? Давай я проверю хотя бы… — Леш, я в норме буду, успокойся, — Женя взял его за плечи, чуть тряхнув. — Лови Пятифана, пока он не съебался. Я пока сам все перевяжу, давай-давай.       Леша колеблется еще с пару секунд, выглядя самым несчастным человеком на земле, но потом все-таки кивает, сдавшись. Женя пытается ободряюще улыбнуться ему, почти нежно ведет по плечам, а потом убирает свои руки, снимая шарф.       Рома уже не слышит, о чем они еще переговариваются, но вскоре до его ушей доносится хруст снега — Леша действительно побежал вслед за ним, и ему даже не нужно поворачиваться, чтобы в этом убедиться. Сердце стучит от понимания, что Леша высокий, ловкий и длинноногий — если бы не сугробы и фора в несколько секунд, он бы Рому в два счета догнал.       Блять, он действительно сделал это. Он вырвался, он смог, сука, и сейчас нужно только успеть добежать до дома, где его уже никто не тронет. И все будет нормально!.. — Ловите выродка — он Женька пырнул! — слышит мальчик крик Леши, и с ужасом осознает, что кричит он это уже успевшим отойти достаточно далеко Владу, Андрею и Борису.       Парни оборачиваются, с непониманием уставившись на убегающего Рому, и только Влад догадывается опустить взгляд на руку, все еще сжимающую перепачканный чужой кровью нож. — Еб… — запнулся Влад, мигом осознав всю серьезность ситуации. — Стой, сука, тебе пиздец!       Бежать по снегу было неудобно и тяжело, и Рома все никак не мог сориентироваться в пространстве, из-за паники попросту забыв, как выйти из леса на дорогу. Когда же за ним погнались уже четверо парней, очевидно планирующих после этого его самого зарезать (в лучшем случае ТОЛЬКО зарезать), все мысли переплелись в уродливый ком, словно отключив способность соображать.       Рома не узнавал ни одно дерево, мимо которого пробегал, и не замечал хоть какие-то следы на снегу. Он знал только то, что ни в коем случае не должен останавливаться и даже просто проверять, далеко ли преследующие его парни, потому что и секунда промедления будет стоить ему жизни.       Мальчик не сразу соображает, что уже покинул лес, вернувшись в село, и тем более он не сразу понимает, что уже пробежал собственный дом. До него все это доходит лишь тогда, когда он стучит в дверь Бяшиного дома, вообще не представляя, как объяснит ему все случившееся.       Он, блять, зарезал Женю. И, скорее всего, он его убил — лезвие вошло глубоко, хотя крови и не было так много, как он ожидал.       Голова разрывалась. Горло горело и он все никак не мог отдышаться. — Ромыч? — открыв дверь, произносит Бяша, явно не ожидая увидеть своего друга на пороге, учитывая то, что совсем недавно они разошлись. — Забыл чет, на?       И после того, как Рома отрицательно качает головой, взгляд Бяши цепляется за пятна крови на рукаве, опускаются ниже и…       О боже. — Что за хуйня случилась, Рома?! — мигом изменился в лице мальчик, хватая его под локоть и затягивая в дом, проверяя, не видел ли кто-нибудь их. — Что… что произошло?! — Я Женю пырнул. — Кого, блять?.. — Бяша сначала даже не понимает о ком друг говорит, перебирая в голове всех знакомых Жень, а потом неверяще уточняет: — Грибкова?..       Рома поспешно кивает и Бяша бледнеет, глядя на него так, словно это его пырнули и он уже истек кровью. Он оборачивается, точно их кто-то мог заметить и тем более услышать, о чем они разговаривают, но в доме тихо, и только так Рома осознает, что ему реально сказочно повезло: мамка Бяши куда-то ушла.       По крайней мере, она не будет знать, что случилось, и уже из-за этого не сможет поднять крик и закатить истерику. — Тебя видел кто-нибудь? — спрашивает тихо Бяша, на что Пятифан отрицательно мотнул головой. — Хорошо. Пойдем…       Рома вообще не осознает происходящее, пока Бяша куда-то его ведет, и лишь бездумно следует за ним. Он видит свое бледное лицо в зеркале в ванной, и видит, что Бяша точно такой же перепуганный, как и он сам, но если сам Рома в миллиметре от истерики, то Бяша просто в растерянности.       Он не знает, что правильно сделать, но хочет помочь.       Школьник осторожно забирает все еще окровавленный нож из рук своего друга, а затем, включив воду, принимается вымывать лезвие. Вода в раковине розовеет на несколько секунд, смывая еще не успевшую подсохнуть кровь, и после этого Бяша принимается уже вымывать нож с мылом, не говоря вообще ничего. Теплый свет в ванной кажется мерзким, и из-за плохого освещения отражение кажется едва не гротескным — тени яркие и глубокие, а лицо неестественного цвета, как у онкобольных, — и из-за всего этого Роме начинало казаться, что он вообще спит и видит какие-то ебанутые кошмары.       Он, скорее всего, убил Женю. Он убил человека.       Скоро его найдут и жизнь будет кончена. — Руки покажи. Может, на рукавах осталось еще, — почти не слышно говорит Бяша, и Рома слушается. Школьник осматривает рукава куртки и, заметив несколько засохших пятен, вытирает их. — Снимай куртку. У тебя рука… вымыть надо, в общем.       Пятифан старается не смотреть на свою руку, пока Бяша старается смыть кровь и с нее, но взгляд то и дело опускался к раковине, где вода снова была розовой.       Так много крови. — Все нужно будет постирать, Рома, — говорит Бяша, на что его друг пусто кивает. — Обязательно. Не должно остаться никаких следов.       В лесу на снегу должны были остаться кровавые пятна. Их обязательно кто-то увидит и позвонит в участок и вызовут ментов и начнут все искать и- — Разувайся и иди в комнату. Я сейчас приду, — старается звучать тверже мальчик, но его голос все еще слабый. — Рома.       Пятифанов еще какое-то время просто молча стоит, не решаясь взглянуть на друга, но потом все-таки слушается, выходя из ванной. Уже в коридоре он слышит его тяжелый вздох, и сразу становится стыдно за то, что он пришел со всем этим дерьмом именно к нему, вынуждая стать соучастником.              А если он его подставит? Что, если Рома и ему жизнь испоганит? Блять. Зря он сюда пришел. Если Леша с пацанами сюда придет и поймет, что мамки Игоря нет дома, то с него станется нахуй выломать дверь и прямо здесь Роме и Бяше головы пооткручивать — даже не за пидорство, а именно за Женю. И не останавливали бы его ни благоразумный Влад, ни боящийся тюрьмы как огня Андрей, ни похуистичный все понявший об этой жизни Борис. Они бы наоборот помогли.       Было так дико понимать, что если его и будут действительно убивать, то делать это реально будут или Леша, или Женя, которому Леша бы Рому в подарок за шкирку приволок, переломав руки и ноги, чтобы больше не сопротивлялся, или они оба вместе. Самым диким во всем этом являлось даже не то, что они бы при этом радовались чужим страданиям, а то, что Рома, даже напрягая память, не мог вспомнить ни одного раза, когда видел бы кого-то из них злым. Женя был настолько смешливым и улыбчивым, что даже угрожал и бычил с крайне радостным веселым лицом. Он не пугал никого, везде был своим в доску, находил общий язык буквально с любым человеком. Леша, находясь рядом с лучшим другом, тоже улыбался и ухмылялся каждую секунду, потому что в основном и являлся тем, кого Женя больше всего старался развеселить.       Рома попался к ним пиздюком с еще по-детски круглыми щеками и маленькими ладонями, и они вообще никогда не смотрели на него строго и снисходительно — более того, они курить его учили и ни разу не посмеялись на то, как он несколько раз закашливался; и именно Женя, у которого тоже был нож, показывал куда лучше бить и как удобнее держать. Наверное, не удивительно, что не привыкший к хорошему отношению Рома проигнорировал все ужасные признаки, по которым можно было бы определить, что компания эта — не благородные бандиты с понятиями и честью, а самые настоящие звери, готовые разорвать его на части за любой неверный шаг.       И, блять, Роме же говорили. Сам Бяша ему об этом всем говорил, когда признавался, что ему пиздец некомфортно с Борисом и его вечными ломками и приходами, с Владом, вечно во всех выискивающим плохое и демонстративно закатывающим глаза, с Андреем, вечно пиздящим о том, как хочет кого-то отпиздить. И, блять, конечно же с Женей и Лешей, у которых всегда самые жестокие идеи и самые бешеные глаза, ему было особенно жутко.       Рома именно поэтому и не тусил в их компании уже долгое время — потому что с Бяшей ему больше нравилось, а Бяша с ними быть не хотел и тысячу раз ему говорил, что с ними лучше не водиться, что они опасные и наглухо отбитые, но Рома вообще не слушал его. Если бы ему хватило мозгов анализировать и чужие поступки, то он бы не вляпался в это дерьмо и не прибежал к лучшему другу после того, как пырнул одного из своих бывших корешей. Не пришлось бы Бяше вытирать с его одежды кровь, не пришлось бы мыть ему руки и нож тем более. И не пришлось бы думать, что теперь со всем этим делать, чтобы не поймали уже их обоих.       От него одни лишь проблемы, блять. — Рассказывай, что случилось, — вернувшись в комнату, подает голос Бяша. Нож он с собой, однако, не взял. И, скорее всего, уже не отдаст. — Вы поссорились или…?       Вспомнились Женины слова о том, что он догадывался и что буквально говорил об этом Леше. Отозвалось это внутри болью и страхом, потому что выходило, что Грибков все понял до того, как появился Антон — настолько давно, когда сам Рома и подумать об этом не мог. Может, он именно поэтому так пристально за ним наблюдал; возможно, он просто очень давно ждал того, что Рома реально расколется и даст причину захуярить себя пораньше.       Рома сидел на Бяшиной кровати, наклонившись вперед и упершись локтями в колени. Голова шла кругом и хотелось блевать. — Бяш, — начал Рома, когда страшная догадка всплыла в голове отвратительным воспоминанием, — скажи честно: по мне действительно видно, что я какой-то ненормальный?       Тихонов удивительно легко понял, что с ним не так, и эти ребята догадывались, но ничего не озвучивали, пока он сам себя не закопал. Может, поэтому и отец с него требует этот образ охуенно ровного пацана и типичного мужика? Он тоже видит, что Рома другой? Он замечает, каким его сын временами становится, когда забывает быть быдловато наглым, как общается с друзьями, как любит быть поближе к кому-то ласковому и как не агрессирует на любой выпад в свою сторону?       Кто еще это успел заметить?       …или, правильнее сказать, кто НЕ успел это понять? — О чем ты? — не понял Бяша, присаживаясь рядом.       Конечно, Бяша не подумает, что он какой-то ненормальный. Разумеется, он примет его любым — даже любящим других парней, даже любящих, наверное, мертвых парней, превратившихся в какую-то страшную непонятную хуйню. Он бы попытался понять его и даже после того, как узнал бы про Зайчика, и все только потому, что он такой вот преданный хороший друг.       Бяша никогда его не оставит, что бы ни случилось. Даже если это губительно для него.       Даже если он сам пострадает. — Нам лучше меньше появляться вместе, — на выдохе произносит Рома, видя, как лицо Бяши искажается и непониманием, и злостью, и возмущением. Он встает с кровати, проходя дальше в комнату, и какое-то время просто пытается дышать ровно. — Да какого хера, Рома?! — воскликнул он. — Ты можешь мне хоть что-то объяснить, а не опять лить в уши, что все пиздец и тебе никто не нужен?! — Бяша, все вообще не так, — попытался объяснить Рома. — Я просто не хочу, чтобы и тебе досталось, понимаешь? — Ага, — кивнул сердито мальчик. — Поэтому ты что-то мутишь с каким-то чертом, который очевидно НЕ Антон, а потом прибегаешь ко мне с ножом и говоришь, что пырнул психопата, о котором уже неизвестно сколько ничего не слышно?       Он резко замолкает, точно что-то вдруг осознал. — Это точно был он, а не…? — Нет, нет, Бяша, это не Антон! — прервал его Рома. — И он бы мне ничего плохого не сделал, и я ему так тем более!       И, немного погодя, добавил: — И не черт он никакой! Это что вообще значит?       Бяша закатил глаза и тяжело вздохнул. Он хотел бы продолжить развивать именно эту тему, но беспокойство за друга все еще было слишком сильным, чтобы игнорировать все случившееся. — Ладно, — сдался он. — Тогда расскажи, что случилось.       Пятифан отвернулся, пытаясь собраться с мыслями. В голове все еще не укладывалось ни то, что его собирались убить, а перед этим устроить самый настоящий ад, ни то, что он сам пырнул Женю в бок и тот, скорее всего, сейчас истекает кровью и в ближайшее время умрет. Хотя, наверное, хуй там и его дружки или подведут его к больнице, или сами что-нибудь придумают, чтоб их главарь не откинулся в лесу.       Как вообще все это могло произойти? И почему именно тогда, когда все вроде бы стало приходить в норму? — В общем… — заговорил Рома, пытаясь сообразить, с чего лучше начать. — Мы встретились недалеко от моего дома — ну, бля, они там всей компанией стояли, все пятеро — и пошли в лес покурить. Мы разговорились, и, блять, я не знаю, как так вышло, но они все поняли. Насчет меня и Антона. То есть… не что конкретно с Антоном, но что с пацаном — да. И ты сам понимаешь, что это значит. Потом как-то так вышло, что я взялся за нож и все это как-то само…       Он на секунду замолчал, доставая из памяти обрывки разговора, неожиданно перетекшего в радостные обсуждения того, как прямо сейчас Рому убить. — Они, блять, так спокойно прямо при мне говорили о том, что собираются сделать и как я мучиться от этого буду, понимаешь? — говорит мальчик, даже не в силах поверить в то, что реально слышал эту жесть. — Типа злился только Андрей, а Женя с Лешей прям счастливы были, будто… будто давно хотели и просто ждали момента. Блять.       Он вздохнул. Бяша молчал, продолжая смотреть ему в лицо, точно Роме было, что еще сказать. — Это был последний шанс, — чувствуя необходимость произнести хоть что-то, просипел Пятифан. — Если бы можно было как-то по-другому, я бы попробовал, но, блять. Это просто пиздец. Я вообще не соображал, просто не мог нихуя придумать и сделать. И сейчас я просто не ебу, что будет дальше, потому что рано или поздно обо всей этой хуйне узнают и мне будет пиздец. — Ты думаешь, кто-то из этих конченных пойдет ментам жаловаться на тебя?! — не понял Бяша. — Тем более после того, как… блять. Это просто пиздец.       В настоящий момент Рома был благодарен Бяше за то, что он не начал свою шарманку о том, что предупреждал, что говорил о том, во что это все выльется и к чему приведет. Вместо всего этого он был рядом и просто хотел во всем разобраться.       А Рома может его охуенно подставить, просто находясь в его комнате после того, как всадил нож Жене в бок.       Пиздец. — В любом случае, тебя никто не видел, поэтому все заебись, — продолжил Бяша. — Все нормально будет. Никто к тебе не придет с наручниками и всей этой хуйней, потому что никто не поверит ни слову этих ебнутых. И… как бы они это доказали? Что такое нужно сказать, чтобы все поверили, что ты заебашил старшеклассника? — Похуй на это все, — неожиданно выдает Рома. — Просто… не говори об этом Антону, что бы ни случилось. Он бы никогда после этого меня не принял.       На мгновение лицо Бяши принимает настолько удивленное выражение, что Роме кажется, будто он что-то не то сказал. Мальчик глядит на него остекленевшими глазами, потом открывает рот, чтобы что-то сказать, но закрывает его и отворачивается, обдумывая услышанное.       Вообще, все сказанное Бяшей реально имеет какой-то смысл, и Рома действительно слишком остро представляет все последствия этого инцидента. И если возни с ментами реально может и не произойти, то убийцей от этого Рома не перестает быть.       Антон… не сможет любить его, если он будет именно такой. Он бы не простил ему такую жестокость. Антон ведь вообще не такой.       Он бы разочаровался в нем. — Окей, — бесцветно соглашается Бяша. — Я не скажу.       Затем он повернулся к нему. Его лицо все еще бледное и перепуганное, но сам мальчик уже не выглядит так, будто вот-вот впадет в отчаяние. — И не выглядишь ты как какой-то ненормальный, — добавил он. — Все хорошо будет. Когда-нибудь.       Рома хотел бы в это верить. Ужасно сильно хотел бы.       Но не верил.       У Бяши он провел еще какое-то время, пока не стало легче дышать. Тревога никуда не отступила, но утихла достаточно, чтобы можно было соображать. На улице было уже совсем темно и начался снегопад, и, в общем-то, это было буквально худшее время, чтобы пойти домой, учитывая адски высокие шансы напороться на друзей пораненного Женьки, но иного выбора у Ромки не было. И как бы Бяша ни пытался убедить его, что все будет хорошо, если он просто проведет его и убедится, что все нормально, Рома предпочел направиться к себе в полном одиночестве, оборачиваясь на каждый шорох и пугаясь любой тени. Прятаться подобным образом было просто невыносимо стыдно, но потерять жизнь в борьбе за свою гордость с теми, кто и не подумает даже посмертно оставить ему его честь — дело еще более позорное.       Но все было спокойно.       Дома тоже удивительно тихо, но Рому это вообще не успокаивает. Ощущение скорой беды не покидало, и ему тем более было страшно представить, как пройдет встреча с Антоном — а он ждал его. Не то чтобы Антон обещал обязательно вернуться и не то чтобы у него хоть иногда были гарантии этого, но было бы славно, окажись оно так.       Ему бы хотелось провести время вместе и успокоиться. Было бы здорово отвлечься от всего этого мрака хоть на несколько минут.       Антон не приходит ни в семь, ни в восемь, ни даже в девять вечера. Рома уже успевает расстроиться и смириться с тем, что проведет ночь один, выключить в комнате свет и дойти до стола, чтобы потянуться рукой к настольной лампе, когда слышит позади себя шорох. Антон в обычной своей форме появляется не так, поэтому сразу стало очевидно, что сегодняшним визитером будет именно Зайчик, но в данный момент это его вообще не расстроило. — Привет, — произносит Рома тихо, едва сдерживаясь, чтобы не улыбнуться. Тревога мгновенно отошла в сторону, сменяясь чистой радостью от встречи с любимым мальчиком, но ему все еще хотелось держать лицо и не бросаться к нему с объятиями при первой же возможности. — Привет, — отвечает создание, а затем фыркает. — Выключи свет.       Пятифану требуется невероятно много сил, чтобы не обернуться. Он тихо усмехается, протягивая руку к лампе, и наконец-то выключает свет, затем поворачиваясь к Зайчику.       Глаза еще не привыкли к темноте, поэтому он мало что видел, но сразу отметил, что силуэт снова изменился — Зайчик явно приходит в себя и хорошеет с каждой их встречей. Мальчик медленно шагает к большой фигуре, протягивая к пушистой щеке руку, и мягко ведет ее вверх, к длинному уху. Ладонь скользит по мокрой липкой шерсти, а затем существо ее перехватывает своей рукой-лапой, поднося ко рту и вылизывая. Жест ощущается странно, но хорошо, и Рома смущенно улыбается, принимая ухаживания. — Испачкался, — пояснил Зайчик. — Не до конца высох.       Рома понимающе кивнул. Он сам то и дело приходил домой с мокрыми ботинками, потому что за день могло успеть намести и приходилось идти по сугробам. — Не страшно, сейчас же зима, — легко выдает Рома.       Зайчик, кажется, отрицательно качнул головой, но этот жест Рома игнорирует, слишком обрадованный встречей. — А где ты был? Я ждал тебя, — поинтересовался Рома, когда Зайчик отпустил его руку. Только-только мальчик захотел снова погладить его, как существо само прижимает его к себе одной рукой, притянув так крепко, что Рома едва не потерял равновесие. — Не важно. Теперь я здесь, — уклонился зверь от ответа. — Где был ты?       Ах, вот как. — Ой, да не важно, — сощурился Рома, принимая правила игры. — Такой ответ устроит?       Кажется, Зайчик опять фыркнул.       Пятифан чувствовал себя престранно, вдруг осознав, что его устраивает и то, что Антон снова в этой причудливой форме. Когда он был в своем обычном обличии, Рома был счастливее всех на свете, не понимая, как бы жил, если бы он был именно Зайчиком, но сейчас был рад видеть его и таким. Ну, видеть — это громко сказано, учитывая кромешную темноту в комнате, однако они все же вместе.       И он не может не радоваться этому.       Рома обнимает его, но Зайчик первый подается вперед, мокрым носом уткнувшись в шею. Он медленно ведет вверх, к уху, а затем шумно выдыхает, и по телу мальчика пробегает рой мурашек. — Ты был с кем-то, — произносит тихо Зайчик, а потом шумно вдыхает. — Чувствую другой запах.       Вопреки своему не очень-то довольному тону, Зайчик обхватывает его уже двумя руками, принявшись поглаживать и ощупывать. Голова идет кругом и лицо начинает гореть, но Рома не чувствует себя плохо. — Да, я… встретил кое-кого. Бывшие кенты, — признался он, даже не думая юлить и отрицать очевидное. Более того, чувствовать какие-то ревностные нотки в чужом голосе оказалось очень приятно. — Я перестал общаться с ними незадолго до того, как ты появился. Они и Бяше не нравились, а тебе так точно бы не зашли. — И что вы делали?       Глаза уже немного привыкли к темноте, поэтому немного разглядеть Зайчика уже было реально, и Рома убедился в том, что он действительно выглядит лучше: голова больше не была усеяна россыпью глаз во всевозможных местах, грозный оскал пропал, и шерсть везде была пушистая и равномерная.       Мальчик на пробу проводит ладонью по спине, насколько позволяло положение, и снова убеждается в том, что ему не показалось: касаться его стало еще приятнее. — Сначала… блять, сначала просто пиздели о том, что они делали все это время и что случилось со мной, — делится он, заметно притихая, потому что рассказывать абсолютно все не хотелось. Ну, в частности, он бы предпочел утаить ту часть, в которой он всаживает лезвие ножа Жене в бок. — И… так вышло, что разговор закончился не очень хорошо. — Поссорились? — уточнил Зайчик. — Ага. Не то слово, — вздохнул Рома, а потом едва не подавился воздухом, когда Зайчик, переместившись на другую сторону шеи, легко прикусывает ее, почти не ощутимо сжав зубами. — И что потом? — сначала отстранившись, Зайчик затем поднимается к уху, мазнув носом, а потом еще выше, к виску. — Я сбежал, — признался Рома, однако, все же надеясь обойтись без неприятных подробностей.       Не хотелось бы говорить Зайчику, что он убил кого-то. Не хотелось бы, чтобы Антон смотрел на него, как на чудовище. — Врешь, — почти ехидно замечает создание.       Тем не менее, Рома явственно ощущал, что тот и не думал его обвинять. И даже если бы и хотел, то не смог бы, особенно пока так ласково наглаживал и так горячо к себе прижимал. Пятифана эта нежность так подкупала, что он бы вывалил абсолютно все, ни о чем не думая, но Зайчик попросту не настаивает на объяснениях. — Что бы ни случилось, пока мы рядом, ты будешь в порядке, — говорит Зайчик, немного отодвинувшись, чтобы заглянуть мальчику в глаза. — Не важно, сколько их будет. Один или два. Или пять. Или десять.       Рома глядит на него, пытаясь разглядеть выражение его лица, пусть и на звериной морде человеческие эмоции едва ли проглядывались. В груди потеплело и приятно затрепетало, и, блять, Рома ощущал себя таким идиотом, потому что его правда подкупали все эти обещания защиты и демонстрация обожания.       Даже если ему это говорило огромное чудовище. — Они за все уже поплатились, — добавило существо, подняв большую руку, чтобы особенно ласково провести пальцами по розовеющей щеке. — Правда?       Он задает этот вопрос совершенно бездумно, и, честно говоря, его вообще не волнует, какой будет ответ. Гораздо больше его интересует то, как его Зайчик мог бы его пожалеть и как можно было бы пожалеть его в ответ. — А еще, — совсем едко и почти хвастливо говорит зверь, — тебя ждет что-то веселое в понедельник. Не могу дождаться, пока ты увидишь, что мы для тебя сделали. — Это типа сюрприза? Ты хочешь меня удивить? — тихо просмеялся Рома, уже едва не плавясь от кипящей нежности. — В какой-то степени, да, — склонило создание голову набок в почти задумчивости. — Но я хочу что-то взамен. — Чего? — спрашивает Рома, на вскидку пытаясь предугадать, что Антон может у него попросить.       Было бы логично, будь это, например, его художественные принадлежности или еще что такое, но, зная некоторые глубины чужого подсознания Рома мог предположить, что попросить его могут и о чем-то более… неприличном. Например, оставить свет включенным во время секса, какие-нибудь особенные ласки или позы. И не то чтобы подобное Рому бы сильно оттолкнуло или озадачило, просто… эм…. — Тебя, — просто отвечает Зайчик, подтверждая чужие догадки.       Рома чувствует как живот начинает болеть от одной мысли об этом. Если Антон действительно сейчас попросит у него отсосать или реально потрахаться, пока он в этой своей заячьей форме, то Рома просто не сможет никак нормально отреагировать, высказав все свои мысли. Любой отказ в близости его пугает и то, что желанием Антона является именно он в, скорее всего, определенном смысле, ему льстит так же сильно, как и то, что он, возможно, должен будет согласиться на все.       Неожиданно в голове всплывает улыбчивое лицо Жени, говорящего о том, что по Роме все видно, и перекошенная от гнева рожа Андрея, угрожающего тем, что заставит его подавиться хуем. Стыд и отвращение подступают к горлу и одна мысль о том, что он реально может не просто восприниматься, а именно быть ненормальным, его убивала и выедала. Что, если он реально будет зависимым от того, чтобы спать с парнями? Что если постепенно и он, и Антон будут хотеть все больше, все чаще, все разнообразнее и все это будет отражаться на его поведении, на его взглядах, на его теле и мировоззрении? — Обычно тебе меня мало? — подался вперед Рома, пытаясь казаться непринужденным и все таким же искренне заинтересованным. Зайчик, поддаваясь его настроению, чуть наклоняет голову, чтобы тот смог ткнуться кончиком носа в его нос, потершись, как и в одну из их предыдущих встреч. — Мало, — отвечает Зайчик. — Поэтому хочу ненадолго тебя украсть.       Рома замирает на секунду, переваривая ответ. — Типа погулять или что? — уточняет он осторожно.       Зайчик кивает и в груди у Ромы разливается волна облегчения. Словно почувствовав это, Зайчик наклоняется ниже и осторожно трется головой о мальчишескую грудь с почти детской невинностью. И, блять, Пятифан бы никогда до этого не подумал, что отсутствие предложение секса вызовет в нем такую радость.       Рома вообще никогда не чувствовал себя и настолько счастливым, и настолько идиотом, потому что в голове плыло и ласково теплело, и даже не смотря на очевидный пиздец ситуации — Зайчик нихуя не милое создание и, что еще очевиднее, ни разу не дружелюбное с другими людьми, — его это все устраивало.       Это же Антон. И он не может навредить ему. И никогда даже не подумает об этом. — Ну, хули тогда, давай. Тем более, если ты уже что-то для меня приготовил, — попытался прозвучать серьезно Рома, но не смог сдержаться, снова заулыбавшись. — Кради на столько, на сколько захочешь.       В темноте не видно, но Пятифан знает, что Зайчик довольно сощурил глаза. — Сколько я хочу — нельзя, — поправил он его. — Но одной ночи может оказаться достаточно. — Ночи? — переспросил Рома так, будто его это смутило или удивило, хотя ни первое, ни второе правдой не являлось. — А что мы будем делать?       Создание хитро посмеялось. — Все то, что не принято делать по ночам всяким любопытным мальчикам, — уклонилось оно от ответа. — Всякие гадкие вещи. — Ты типа вне дома хочешь поприставать или че?       Голос Зайчика был хриплым и низким, и его смех всегда был тихим, при этом звуча так, словно он ерничал или издевался. Он не мог ни с чем сравнить это, потому что ничего подобного никогда не слышал, но мог с уверенностью сказать, что ему это нравится. Он такой большой, сильный, опасный, но смеялся с ним, обнимал и гладил, и, возможно, если бы не звериная анатомия, он мог бы его целовать. — Обязательно, — ответил тот, затем фыркнув. — Если будешь плохо себя вести.       Это, на самом деле, звучит так, как должно. Значит, Рома и будет плохо себя вести. Правда, не с Антоном. Более того, ему действительно пора бы взять себя в руки и напомнить другим, кто он такой, чтобы никто больше даже не смел допускать мысли о том, что он педик.       И кто рядом с ним. — Посмотрим, — хмыкнул школьник.       Самое время прийти в себя.