Моя любовь сейчас умрёт (а утром снова воскреснет)

Мир окончательно разлетается на куски, когда на экране гаснет имя Димы. Это могло произойти ещё несколько дней назад, после гибели Фёдора Иваныча, но тогда Игорю всё же удалось устоять на ногах — тогда у него была крепкая хватка на шее, текущая с вымокших насквозь волос вода, уверенное вслух «я знаю, кто за всем стоит» и безмолвное «ты не один, я с тобой, я всегда буду с тобой». Дима и правда был. Это Игорь раз за разом повторял свои же ошибки: игнорировал, задвигал, ронял чуть насмешливые шутки, оставлял позади, хотя сердце каждый раз замирало, стоило увидеть над Димкиным столом рисунки стаи. Сколько раз хотелось сказать, что Дима удивительно подметил все характеры, кроме своего, ну не был он наивным счастливым щеночком, не был. Юный взрослеющий волкодав, который шаг за шагом учился стоять на своём, доверять интуиции, рвать за своих и зубами вгрызаться в подозреваемых. А сколько хотелось сказать ещё: что Дима научил его снова верить в людей, что Дима из всех этих людей был самым лучшим, что ни с кем другим он не сунулся бы в переполненную разъярёнными заключёнными тюрьму, никому другому не доверил бы прикрывать спину. С дядь Федей он хотя бы успел так хорошо и нужно поговорить, как не удалось с отцом, будто вселенная что-то знала, но даже это не уменьшило боль от потери. А теперь их обоих больше нет. Потому что Игорь — дурак, идиот, тупой эгоист и нарцисс — с чего-то решил, что может и должен всё сам, что с маньяками и террористами можно играть в их игры. Сам же ещё год назад сказал Разумовскому — город справится и без него. Так когда же он решил, что город не справится без самого Игоря? Игорь не особо размышляет над последствиями, выкладывая в соцсеть селфи с Разумовским. Либо этот рыжий псих справится, либо его убьют и смерти невинных всё равно прекратятся — плевать. На всё уже плевать. Ещё разливается горечью мысль, что тёть Лене сразу после мужа придётся хоронить ещё и сына, что Юля будет проклинать его последними словами, но как же теперь плевать. Разумовский справляется. И действительно отдаёт свою жизнь за людей — как и обещал на катере. Игорь всё ещё ненавидит его всем своим существом, он не понимает весь этот бред про потусторонние сущности и субличности, но ещё он помнит того светлого и немного неловкого парня, которого впервые встретил в офисе VMeste, помнит того, кто, ни о чём ни думая, безоружным кинулся на защиту людей, которых даже не выносил. В его теперь уже навеки голубых глазах столько боли, что Игорь не выдерживает и закрывает их, отдавая Разумовскому — настоящему Разумовскому — последнее уважение. Хольта вытаскивают буквально из-под носа у спецназа, Игорь не может даже встать, не то что бороться, так что он лишь слабо надеется на Интерпол и международный розыск — если эта тварь, конечно, не выставит себя героем, попытавшимся остановить опасных террористов. Ладно хоть Волков попадает в нужные руки, и Игорь клянётся себе, что сделает всё и даже больше, лишь бы сгноить его в самых худших условиях самого строгого режима. Кажется, он всё-таки ненадолго вырубается — приходит в себя, когда у него из рук пытаются вытащить тело Разумовского, а ему самому — всучить кислородную маску. Игорь снова застывает: когда он так сидел в последний раз, к нему прижался Дима и разделил с ним эту боль. Больше не придёт. Не подставит плечо, не притащит дурацкую шаву с картошкой, которую он специально покупал, чтобы позлить, не подсунет в карман куртки очередной рисунок, не… Гипервентиляция — автоматически отмечает внутренний голос. Игорь чувствует болезненный укол и наконец окончательно проваливается в благословенную тьму.

***

— Это был не ветер, а настоящий ураган. Когда они пролетали над городами — рушились каменные стены, когда пролетали над лесами — валились столетние деревья, когда летели над морем — сотни кораблей терпели кораблекрушение. А они летели всё дальше и дальше — в открытое море. Даже поверить трудно, как далеко они залетели. Северный ветер и тот, видно, устал, он становился всё слабее, опускался всё ниже и ниже. Наконец он опустился так низко, что гребни волн касались девушки. Но вот показалась земля. Это было как раз то место, где, на восток от солнца, на запад от луны, стоял замок злой ведьмы. Игорь знает, что не заслужил рай, но, очевидно, что каким-то образом он всё равно в раю. Даже с закрытыми глазами он чувствует солнечный свет, сам он укутан чем-то тёплым и мягким, а рядом с ним Дима рассказывает про девушку, которая силилась найти своего принца. Стоит открыть глаза и всё исчезнет, Игорь знает, как это работает, проверил уже за годы с призраком бати, но Дима что-то замечает и перестаёт говорить, а потом и вовсе сжимает ладонь. Тёплый. Живой. На самом деле живой — Игорь, сколько есть силы, сжимает ладонь в ответ и никак не может наглядеться: уставший, небритый, но живой, совершенно точно живой. Почему-то ошарашенный взгляд Дима трактует совсем по-другому и демонстрирует обложку книги — сказки скандинавских стран. — Нашёл в детском отделении, а то с книгами тут совсем беда, не детективы же в мягкой обложке тебе читать. Ты как, Игорь? Как он? При чём тут он, когда он всех подвёл, когда впереди у них страшная поминальная служба, когда Дима каким-то чудом оказался жив? — Я думал, ты погиб. Твоё имя… Ты был отмечен, как ликвидированный. — Всё ещё броник и неожиданное искусственное дыхание от Архиповой. Юля будет дразнить меня до конца жизни, — Дима нежно усмехается, но тут же мрачнеет. — Но мы и правда многих потеряли. Очень многих. На языке крутятся имена всех тех, с кем он уже много лет служил бок о бок, с кем только недавно отмечал в баре успешное дело, — но ни одно из них Игорь так и не может произнести вслух, малодушно позволяя себе не знать ещё немного. Пока он не услышит их имена, они будут живы. — Я рад, что ты жив, — хрипит вместо этого Игорь и тянет Диму на себя, чтобы снова стукнуться лбами и замереть так на пару мгновений. Игорь клянётся себе — как только закончится сплошная череда похорон, как только Волкова упрячут в самую охраняемую тюрьму, — он обязательно поговорит с Димой, поговорит по-настоящему, и скажет ему всё, что давно уже должен был сказать. — Я тоже рад.