По-настоящему

Если под водой щелкнуть пальцами, даже у самого уха, это будет скучный шум, лишь слегка гулкий. Но как только я подниму пальцы на гладь воды и щелкну снова, сразу появляются пузырьки, что очень звонко и забавно лопаются. Мелодичная забава, которой я частенько увлекаюсь, пока не надоест или я не включу голову. Лежа в ванной уже около часа, я от скуки занимала себя игрой в щелчки и подсчитыванием образовавшихся капелек на потолочной плитке. Нос, глаза и рот выглядывали из-под воды, грудь приподнималась при каждом вдохе, а руки ворошили в безмятежной невесомости волосы вокруг. Мои длинные кудри касались поясницы, и я слегка дергалась, всякий раз чувствуя кожей их кончики. С громким шумом стекающей воды я вынырнула по грудь и, оперевшись на стенку ванной, закинула ноги на левый ее бортик. В форточке наверху играл яркий свет, наконец, март освежил воспоминания о совести и подарил первый весенний день без снегопада. Вода стекала с шеи и головы, отдаваясь эхом в комнате, а каждая новая поза сопровождалась шумным шелестом волн. Я тонула в безмятежности, не пробивая дна керамической ванны, но вечно ерзала, словно изнутри что-то кололо меня и начинало чесаться. Первыми чешутся изгибы ног и рук, в особенности ног, как я заметила. Затем голова. Иной раз ее я расчесываю до крови на ногтях и боли в волосах. После бедра и икры, затем предплечья и сами плечи. Каждый раз от когтей остаются ужасные белые полосы на коже, медленно переходящие в красные царапины. За одеждой их, разумеется, не видно, что всегда успокаивает меня. Потом снова голова и изгибы коленей. И опять голова. Так по кругу. Замкнутому кругу. Снова и снова. Как регулярные стуки стрелок на часах. — Хиди! Я дернулась и ударилась локтем и пальцами о ванну так сильно, что меня скрутило. — Вира? — Ну, сколько можно уже?! Вылезай оттуда! — кричала она. — У меня еще полчаса в запасе. Немедленно прекрати ор и оставь меня в покое! Вира не могла уняться. — Ты сегодня работать будешь? Спускайся вниз, как только закончишь. Не опаздывай. «Ненавижу это. Крик ради крика. Просто привлечь внимание, на нервах поиграть..» — озлобленно сжимая зубы, думала я. — Не опоздай! — Да, хорошо! Еще в ванной меня начали терзать злость и тревога, что продолжились вплоть до выбора одежды уже в комнате. Белая мятая рубашка, темно-серые брюки свободного кроя, сиреневое кольцо, того же цвета сережки, белый кулон и заколка. Хотя нет, заколка уже перебор. Я спустилась вниз и, пройдя мимо кухни, направилась прямиком за кассу. — Ну, нет. — Рассмеялась Вира и указала на поднос. — Сегодня твоя зона — зал. — Почему это? — возмутилась я. — Я за главную на смене, так что я распоряжаюсь ролями подопечных. И сегодня ты работаешь в зале. Серьезно, Хиди, соберись! Не в игры играем. «Терпеть тебя не могу..» Спустя час я вспомнила о завтраке и попытала унижения — отпроситься на небольшой перерыв, кофейня все утро пустовала. Меня ждал строгий выговор и безусловный, кажется, само собой разумеющийся отказ. Упрекнув в долгом рассиживании в ванной, Вира ушла заполнять бумаги, скинув на меня очередное мытье столов с положенной главной сменщице легкостью. Она явно была не в духе и я гадала, не мое ли мытье с утра тому причина. Хотя мне и казалось это абсурдом, но зная Виру, такого варианта я, к сожалению, не исключала. Голова уже почти растворилась в подавленной злобе, но с приходом усталости, меня тут же отпустило, и я на автомате медленно протирала столик за столиком. Раз за разом и снова, день за днем. Забрав с мойки чистую посуду, я понесла ее обратно на бар, но, внезапно вспомнив о вчерашней пасте в холодильнике, задержалась ненадолго на кухне. Облокотившись на барную стойку, я тихонько потягивала макароны губами и тревожно посматривала в окно, ожидая Виру и ее очередной выговор. Ждать оказалось недолго и она быстрым и решительным шагом направилась ко мне, страшно насупив брови. Отложив рядом на стол холодный завтрак и, склонив голову, я пробежала мимо нее, упершись глазами в пол и бормоча под нос извинения. — Погоди, Хиди. — Неожиданно остановила она меня. — Сегодня ты освобождаешься от смены. Тебя заменит Нора. Скрывая раздражающий Виру восторг, я поинтересовалась: — С чего бы это? — Госпожа Корналия берет тебя в семейную поездку. Она тебе не говорила? — Вира гадко, но совершенно очаровательно улыбнулась и медленно прошла мимо меня. Вмиг растеряв все искорки радости, я спросила ей вслед: — К кому? — Поинтересуйся у нее сама. Мне нужно работать. Вира тут же исчезла за дверью, а из кабинета выглянула мачеха. — Мы едем к тетушке Анне? — надеясь, что ошиблась, спросила я. — Доброе утро, — убирая в карман уже поднятую ладонь, строго поздоровалась она. — Доброе ли? Сомневаюсь. Мачеха остановила шаг и замолчала, явно ожидая другого ответа. — Да, доброе утро. — Вымученно. — Доброе. А, эм. Что ты спросила, родная? — Мы едем к тетушке Анне? Скажи — нет. — Да, собирайся. Выходим через полчаса. — Не-е-ет, — от бессилия простонала я и закрыла лицо руками. — Перестань, Хиди. Это же твоя тетя. — Я не хочу ехать. Зачем я там нужна? — Мне обидно то, что ты говоришь. Мы едем в гости к моей сестре. Навестить ее, по-семейному. Пожалуйста, перестань вести себя как ребенок и возьми, наконец, себя в руки. Она нахмурила брови, поджала губы и посмотрела на меня так сердито. Мне стало не по себе и я опустила глаза, вцепившись обеими руками в локти. Мачеха указала время выхода и с топотом удалилась в кабинет, громко хлопнув за собой дверь. Я поднялась к себе наверх, до боли отбивая пятки на каждой ступеньке, зашла в комнату, схватила подушку и с силой ударила ею себя по голове. — Нет! Да, как она может так со мной поступать? Ей известно что тетушка ненавидит меня, а еще у меня между прочим работа сегодня! Я поднимала и бросала подушку снова и снова, пока наполнитель внутри нее окончательно не скомкался. Руки переполнились злобой, и я бегала по комнате туда-сюда, оскорбительно высмеивая слова мачехи и агрессивно защищая от них саму себя. — Я вообще-то рассчитывала свое время. Нельзя просто брать и рушить чужие планы. Это бестактно и неуважительно! Почему? Почему ты так со мной поступаешь? — Я подошла к банке с почтовыми бабочками и выпустила одну со словом «Нечестно!». Такой глупый, вспыльчивый поступок, о котором я тут же пожалела, но обратить уже не могла. — Ну, что за дура? Хиди! . . Ну, Хиди. — Я села на краешек кровати и упала лицом в руки. Капризы и перечащие слову мачехи желания всегда пресекаются упреком в упертости и обвинением в моей инфантильностью. Она имела особенность договариваться со всеми в голове и, забывая проворачивать то же самое на деле, выходить победителем. Прямо, как сейчас. Ее было не ослушаться. Все несло за собой последствия, и мне лишь оставалось теряться в догадках об их масштабах. — Просто невыносимо! Это мое время, мои планы. Я сама вправе ими распоряжаться. Почему я не спросила тебя: «А когда ты собиралась мне сказать об этом?». Дура, дура, дура, дура, Хиди! Встав перед зеркалом, я продолжила бранить ее и свое поведения, с осторожностью подбирая выражения, пока окончательно не выдохлась. Голова загудела, и я снова присела на краешек матраса, положив подушку на место. Блокнот лежал под кроватью там, где обычно я его оставляю, в случаях когда без памяти пытаюсь убежать от себя. Черная ручка, которую от скуки я нашла в комоде прошлой ночью, была всунута между страниц, на последней записи. Я быстро перелистнула ее и начала новую. Меня переполняли противоречия, я кричала, то и дело заползала под кровать и стучала по полу. Медленно все подводило меня к казалось бы неизбежному срыву. С моих глаз лились слезы, и я оставляла каплю за каплей на белых полях, размазывая буквы в тексте, пока не выкинула блокнот обратно и не свернулась в половину выглядывающим из-под кровати комочком. Время. Пора было вытирать слезы и спускаться к мачехе. Она и не заметила тех соленых дорожек на моих щеках, что весьма обрадовало и успокоило меня. Взяв меня под руки, она выпрямила вороньи крылья и взлетела в воздух, выше верхушек самых величественных деревьев Хрустального леса. Я резко ухватилась за ее шею, тихонечко пискнула и всем телом сжалась от мимолетного страха. Вокруг был чудесный вид, солнечные дни потихоньку входили в весеннюю привычку и радовали глаз. На высоте никто нас не видел, не замечал. Только тут голова прекращала свой вечный шепот, освобождалась, становилась холодной, прямо как ветер. Мне нравились эти короткие минуты спокойствия и облегченности. Такие еле-еле уловимые и лукавые. Мы прилетели к тетушке Анне, в ее огромный особняк, уединенный ото всех и почти пустой. Через окна проглядывала прислуга, приводящая в чистоту стекла и сметающая пылинки со свечек, расположенных по всей длине боковых перил. Мы приземлились у самого входа, где нас поджидал дворецкий, готовый с удовольствием, как он сам выразился, сопроводить гостей до госпожи. Мачеха мило поздоровалась с ним, после чего мы зашли внутрь огромного особняка, который по ошибке я иногда называла замком. В коридорах сверху донизу протягивались шторы с изысканными узорами, в комнатах располагалась вся необходимая мебель для приема и повсюду корпела трудящаяся прислуга. Словно улей. Дворецкий отвел нас в столовую и попросил немного подождать хозяйку замка, то есть улья, то есть особняка. Мы присели на свободные места, которых на выбор было всего около десяти и занялись своими делами: мачеха суетливо рылась в сумке и что-то бубнила под нос, я с восторгом разглядывала огромный при огромный зал и не менее огромное единственное окно в нем. Спустя несколько минут к нам подошел дворецкий с приказом от тетушки: — Госпожа Анна сейчас не может вас принять. В связи с неудобствами она разрешила вам прогуляться по замку, пока не освободится. В начале я проведу вам экскурсию, после чего вы сможете пройтись уже сами. Он сделал паузу, ожидая нашего ответа. В тот миг мы без особых раздумий кивнули и послушно пошли за рослым феем к главной лестнице. Коридоры поражали своими размерами и украшениями до такой степени, что я ни раз ловила себя с открытым ртом и потерянным дыханием. Прогулявшись по особняку тетушки (фух, теперь правильно), дворецкий, чье имя мы не расспросили, а он сам не пожелал поделиться, обозначил границы свободного перемещения, а затем удалился в сторону той самой лестницы. Размах особняка впечатлял воображение и преуменьшал любой самый высокий рост своими невероятно далекими потолками. Да, кажется, о его величии я могла бы говорить часами. Но также особняк отличался и кропотливой детальщиной: свечки на перилах, различные небольшие вывески в ряду с картинами, недособранные пазлы на комодах. Я ходила в одиночестве и беспамятстве туда, куда вели меня ноги и восторженные глаза, порой пританцовывая от удивления и радости. В конечном счете я прилегла на обустроенный мягкими подушками подоконник в тупике одного из коридоров, кажется, находящемся неподалеку от обозначенных пределов. Напротив стоял книжный шкаф, из которого я с любопытством потягивала кончиком сапога цветные корешки романов, дергая их туда-сюда. Внезапно в одной из дверей рядом зашумел замок. В нем проворачивался ключ, и пока дверь открывалась, я быстро подскочила, и, задев рукой полку, уронила зеленый, мне знакомый и весьма слащавый роман на пол. Из комнаты вышла тетушка и, застав меня с той книгой в руках, сердито подошла, вырвала роман из рук и положила на место, а затем строго спросила: — Что ты здесь делаешь? Телом овладела дрожь, и я в испуге растеряла все слова, приковав глаза к ее шее и намертво заточив язык за зубами. Она посмотрела на меня сверху вниз, затем развернулась и ушла в столовую, кажется, оставив меня в углу намеренно — подумать над своим поведением. Я вышла из коридора, как только потеряла ее спину из виду, и медленно пошла вслед. Прежде, чем войти в столовую, я выглянула из-за угла, чтобы найти там мачеху. Сестры стояли при свете солнца и крепко обнимались, сильно сжав пальцы рук на спинах друг друга. Их шепот слегка отдавался эхом в зале, но я так ничего и не разобрала, лишь услышала редкие всхлипы и шмыганья носом. Как только они закончили, тетушка Анна присела в конце стола, а мачеха — по ее правую руку. Я аккуратно вылезла из-за угла и подсела к ним, напротив мачехи. Нам подали обед. Самый роскошный в моей жизни. Сестры завели беседу, которую ни в коем — ни в коем случае нельзя было назвать простецкой болтовней, хотя бы потому, что в нем участвовала госпожа Анна Тутель — самая молодая и влиятельная фигура бизнеса по производству медицинского оборудования. Корналия второпях рассказывала о новостях городка, кофейни, ювелирки Лира, чайной Риша, фестивале и своем настроении. Тетушка все это время молчала, влюбленно уставившись на мачеху, и постукивала пальцем об стол. В словах мачехи было столько невидимых искорок, сколько можно было увидеть в отражении глаз тетушки. Обе были несомненно счастливы снова повидаться друг с другом, а я несомненно была лишней персоной стола, что добавляла неуюта. Завершая свой рассказ, мачеха спросила, как обстоят дела у тетушки, на что та с улыбкой промолчала. Мачеха настояла на своем, и тетушка не стала упрямиться. — Все неплохо. Спасибо, — коротко ответила она, складывая приборы возле тарелки. Мачеха тепло посмотрела на сестру, взяла ее за руку и одними губами прошептала что-то нежное. Тетушка поняла и в ответ кивнула. Ее кудри спали немного на лоб и уши, закрывая любимые желтые сережки. «Любимые» лишь по догадкам, я видела ее только с ними. После нам подали десерт. Тетушка выпрямила спину, аккуратно подобрала ложечку, словно та сделана из снежинок, и принялась собирать верхний слой мороженого. Мачеха замедлилась и, растягивая момент трапезы, тревожно перебирала салфетку в пальцах. Тетушка заметила и с грохотом положила прибор на стол возле сладкой чаши. Я вздрогнула, вмиг опустила глаза на скатерть и начала медленно расковыривать десерт зубочисткой. — Что не так? — со своим врожденным недовольством спросила она. Мачеху загнали в угол. По ней было видно, что что-то определенно было не то, и, вероятно, именно об этом она и хотела поговорить, но не имела ни сил, ни смелости начать. Тетушка повторила свой вопрос, и мачеха раскололась. К всеобщему сожалению. — Я хочу попросить тебя кое о чем очень важном для меня. — Казалось безобидно начала. — Сейчас в городе все неспокойно и я занимаюсь одним. немного рискованным делом. — Пыталась смягчать. Тетушка внимательно ее слушала и с каждым новым словом опускала брови все ниже и ниже. Я медленно сползала под стол, словно желе под солнцем. — И ты знаешь, я никому не доверяю больше, чем тебе. Именно поэтому прошу. Если со мной что-то случиться. Прошу, позаботься о Хиди! — Нет. — Не думая, отрезала она. В зале еще эхом раздавался ответ тетушки, а за столом повисла тишина. Настолько-столько неуютная, что почти окончательно вытеснила меня на пол, к ножкам стола. Мачеха упала лбом на сложенные руки и громко выдохнула, почти безысходно. Она снова посмотрела на тетушку, глазами моля о согласии. Но сестра была черства и непреклонна. — Я не стану заботится о ней, Корна. Никогда, — твердо сказала она. Мачеха взяла ее за руку, а я прижала подбородок к груди и тихонько проронила слезу, которую тут же вытерла рукой. Не знаю, почему она выскочила. Тетушка встала из-за стола и, приказав прислуге отнести ее десерт в кабинет, спросила: — Зачем она приехала, Корна? Ей пришлось уточнить имя, потому что мы обе опустили глаза в пол. Однако голос итак бы выдал ее без каких-либо уточнений. Несмотря на злость тетушка с любовью и всевозможной для ее жестокой натуры нежностью говорила с сестрой. Ни в каких отношениях я не стояла и у подножья той любви, что была между ними. Кажется, я была настолько ничтожна, чтобы даже просто посметь себе позволить наблюдать за ними, тем более подобного желать. — Я хотела, чтобы она присутствовала, — расстроено проговорила мачеха, — Мы одна семья. — Чушь, — вспылила тетушка, — Она не наша семья. И никогда ей не была. — Она моя дочь, Анна. Прекрати говорить так, словно она чужая здесь! — вскрикнула мачеха. — Так она всегда была чужой здесь, Корна, — с очевидным недоумением проговорила тетушка, — И поверь мне, она сама это прекрасно знает, но боится сказать вслух и молчит. Я почувствовала взгляд тетушки, даже не оборачиваясь, затылком, макушкой, всеми волосками на теле. Мачеха тоже смотрела на меня, ожидая чего угодно, лишь бы я промолвила хоть слово. Но думаю, она и сама не до конца понимала, что именно хочет услышать, как и я то, что могла бы сказать. — Анна, прекрати немедленно или я уйду отсюда в эту же секунду. Тетушка умолкла. Весь особняк застыл в тишине. Затем я услышала громкий стук каблука и скрип ножки стула. Мачеха присела слева от меня и обняла очень крепко, вполголоса прося прощения за все произошедшее. Голову накрыло страхом и тревогой, словно скатертью безликого призрака, и я молчала, дрожа в ее руках. — Я переживаю за тебя, Хиди, — прерываясь на слезы, заговорила она, — Я вижу, с тобой что-то происходит, но ты не рассказываешь, даже если я прошу. От волнения за тебя я плачу по ночам. Прошу, расскажи, что тебя гложет, милая? Не знаю, с чего она решила начать этот разговор, но от него мне стало дурно. Мачеха сильно зажмурилась, уткнулась в мое плечо и замолчала. Даже всхлипывать перестала, ожидая ответа. А я сидела рядом и давилась безмолвием и солеными слезами, стекающими в рот, не зная что сказать и как. Могу ли я произнести это вслух? Осудишь ли ты меня? Девятое ноября. Четыре года назад. В тот день я была в приюте, ворочалась в постели. Недавно меня перевели в другую комнату и выделили нижнюю койку, не смотря на то, что я очень просила отдать мне верхнюю, ту, на которой постоянно прыгала моя соседка. Неприятная особа, к слову. У нас был выходной и воспитательница разрешила отдохнуть от занятий и выбраться на прогулку. Я не хотела идти одна и предложила всем пойти вместе. Но тогда мои соседки начали одна за другой отказываться, параллельно раздеваясь и вешая куртки обратно в шкаф. В их силах было, конечно, и просто отказаться без глупого и обидного показушества, но они были непростыми. Чересчур непростыми. Я лежала головой на подушке и сонно рассматривала лестницу на второй ярус кровати. Красные лесенки выбивались контрастом на фоне серых подушек, ковриков и белой плитки. Я смотрела на нее в упор, не мигая, словно играла в гляделки. Прикоснувшись пальцами, я быстро оторвала руку и прижала ее к шее. Железные, холодные прутья обожгли мою теплую ладонь. Я немного подула на нее и прикоснулась снова, в этот раз уже смелее. Лестница делила комнату на картинки в красных рамках, и я смотрела на каждую, словно в отдельные окошки с разными деталями пейзажа. Внезапно к нам заглянула воспитательница с обычной проверкой. Как правило она молча заходила и также молча закрывала за собою дверь, но в тот раз, увидев меня, она спросила, все ли у нас в порядке. По ее словам выглядела я побледневшей. Не дождавшись ответа, она снова ушла на кухню — готовить ужин. Глаза плохо фокусировались и лесенки казались багровыми вытянутыми пятнами. И в тот день я неожиданно поняла. Ухватившись всей ладонью за перила я тихонько начала их расшатывать. Внезапно стало понятно, где я нахожусь. Странное чувство. Все было очевидно с самого начала. Взявшись двумя руками за прутья я начала отчаянно отдирать лестницу от кровати. Все сильнее и сильнее. И выхода, на самом деле, никогда не было. Это был самый дальний, глубокий угол из всех возможных, куда я уже давно была загнана. Соседка с верху начала кричать на меня, а я бесшумно роняла слезы на колени, словно не в себе, и продолжала отдирать решетку. Бездонная яма, куда я падала и падала, падала и снова падала, царапаясь об торчащие ветки и разбиваясь о каменные бугры. Воспитательница испуганно прибежала и, увидев меня, отдернула за руку и уронила на пол. Затем потащила меня к себе в комнату, и там заперла. Долгое время она нескончаемо ругала меня, сильно кричала и била по лицу до красных пятнышек на щеках. А я плакала. Ужасно бесшумно. Почти не закрывая глаз, смотрела на узор старого ковра и свои побитые ноги. Вся в синяках и ссадинах. Но не смотря ни на что, я с нетерпением продолжала лететь вниз. В конце меня ждал отдых, тот самый, как после тяжелой, но приятной тренировки. Заслуженный. Что я вообще могу ей сказать? Мачеха не дождалась ответа и вскоре ушла в свою комнату, а я продолжила сидеть за тем столом уже в полном одиночестве. Глаза наполнились слезами, и я чуть еле слышно шмыгала носом. Голос внезапно оборвался, и я одними вздохами молила себя снова взять эмоции в руки, одновременно шепча о помощи и метаясь в муках от стыда. Окончательно выбившись из сил, я поднялась и, побродив по коридорам, обратилась к одной из служанок с просьбой отвести меня в библиотеку. Помещение, где я могла бы спрятаться. Она сомневалась, бегала глазами туда-сюда, но все же согласилась и проводила меня. Может потому что заметила мое измученное выражение лица? Зал был огромным, ярким и чистым. По книжным коридорам расхаживали разные создания, чьи должности я боялась даже предположить. Та служанка пригласила меня занять кресло на балконе и принесла чаю. Я плюхнулась на подушку, поджав ноги к груди, и уткнулась глазами в колени, бубня благодарность. Сменив беспокойство на теплую улыбку, она вдруг спросила: — Что бы Вы хотели почитать, госпожа? Я растерялась. — Я.. Эм.. — Могу ли я порекомендовать Вам что-нибудь? Мне кажется Вы хотите отвлечься. «Какая-то она слишком разговорчивая для прислуги тётушки..» — Да, эм, буду признательна. Что-то короткое может быть. — Оо! Буквально недавно я прочитала один короткий рассказ, который заставил меня расхохотаться. Уверена, Вам он понравится. Служанка явно забыла о рабочем этикете, за что я побоялась ее отблагодарить, ведь могла спугнуть ту очаровательную неосторожность. Рассказ, действительно, позабавил меня. Страницы успокаивающе шелестели в руках, и книжный запах заполнял все легкие, усыпляя тело. На секунду показалось, что в тех страницах главной героиней, на самом деле, была я, и ту колыбельную отец пел тоже лишь мне одной. Служанка снова подала чай, а я поблагодарила ее за заботу и тот рассказ. Она мило улыбнулась и попросила, не стесняясь, звать ее, если что-нибудь еще понадобится. Я была тронута той теплотой, с какой она разговаривала со мной, и, опустив колени, уставилась на стеклянный купол и парящие в нем облака. Голова немного успокоилась, словно из нее сквозняком, выветрилась тревога. Проснулась я спустя час.