Не все можно

Хэнк просыпается от криков. Кого-то бьют. Сначала он думает, что Кису. Потом по крикам понимает, что дело не в Кисе — крики кого-то постарше. Хоть и голос похож. — Я вас в одну камеру запихну, мрази! Я твоему выблядку все сказал. Что тебе было непонятно? Хэнк подбирается к коридору. Надо было догадаться, что отец пойдет к Кисе. Было глупо приходить к нему. Это опасно. Даже Антону, видно, досталось. — Пап, хватит. Хэнк прислоняется к стояку. Антон лежит на полу, прижав руку к щеке. Киса стоит рядом. Он в бешенстве. И отец Хэнка тоже в бешенстве. — Пап, не надо. — Ты зачем к ним поперся? — Не к ним, к Кисе, — Хэнк жмурится от сильного света. — Я соскучился. Сильно. Очень. — Идиот, — отец, наверное, и его бы с удовольствием отпиздил. — Просто конченый. Хэнку кажется, что сейчас будет вторая волна гнева. Но отец плюет в сторону Кисы и уходит, хлопнув дверью. Наверное, кисины соседи в восторге от этого концерта. — Твой отец совсем охуел, — шипит Киса. — Вань, его можно понять, — Антон все еще сидит у стены. — Тем более, после того, что ты выдал. — Что он выдал? Хэнк чувствует, что это что-то пострашнее, чем обычно. А то, что Киса прячет от него глаза, особенно пугает. — Кис, что ты сказал? — Ничего, что ты подумал, — Киса пытается помочь отцу подняться. — Сказал, что ты все равно ко мне таскаться будешь, и все. — К тебе таскаться? Это так называется? Теперь он понимает, почему отец ушел. Подумал, что Киса прав. А Киса, может, и правда был прав. — Вань, извинись, — неожиданно строго говорит Антон. — Что бы там у вас ни было, извинись. — Я извинялся уже. Хэнк помнит это тихое «прости», и ему кажется, что это точно не подходящее извинение в их ситуации. — Вам поговорить надо, — Антон идет к выходу и накидывает свое видавшее виды пальто на плечи. — Я все испортил, зря пришел. Ваня не спорит с ним, словно реально думает, что они поговорить могут. По-нормальному. По-человечески. Хэнк так и стоит в проходе, пока Ваня закрывает за Антоном дверь. Он боится, что отец может поджидать на улице. Хотя, наверное, он уже успокоился. У них в семье есть проблемы помимо Хэнка. — Соскучился, значит? — говорит Киса, но быстро осекается, ловя его взгляд. — Что, разве не так? Спиздел отцу? — Так все. Хэнк возвращается в его комнату. Ему бы хотелось провалиться в сон еще на несколько часов. Но тогда домой можно не приходить. — Оставайся на ночь, — тихо говорит Киса. — А я буду перед тобой извиняться. *** Киса не знает, что там Хэнк себе придумал. Эту фразу можно было понять по-разному. В целом, Киса готов извиняться так, как Хэнку хочется. Хоть словами, хоть не словами. Хэнк кивает. — Я останусь. — Ну я тогда пожрать приготовлю. Ты будешь? — Меня от еды тошнит, Кис, — Хэнк морщится, словно почувствовал неприятный запах. — Я только хлеб могу есть и каши иногда. Киса видит. Хэнк раньше мог сожрать в два раза больше него, а сейчас был натуральным дрыщем. — Ну тогда хлеба тебе нарежу, че. Киса рад, что Хэнк не идет за ним на кухню. Хочется побыть наедине с собой и морально подготовиться. Хлеб, который он обещал, почти черствый — Киса его бы выкинул, но тетка в детстве за такое один раз дала ему по щам, и больше он не пытался. Он делает нехитрые гренки с чесноком, чтобы это было не так погано на вкус, и несет Хэнку вместе с чаем из последнего завалявшегося пакета. — Вот это сервис. — Мало тебе? — хмурится Киса. Он ждет, что Хэнк психанет, поставит его на колени и заставит хуй сосать. Или наоборот, к себе не подпустит. Киса не знает, что хуже. — Нет, мне нормально, Кис, — Хэнк забирается на кровать с ногами. — Я сегодня домой не пойду. Киса кивает. Хотя они это уже решили. Боря жрет гренки, и Киса понимает, что тот реально голодный был, как будто не ел дня три. Ему самому ничего не хочется. Разве что решить только это все, и чтобы Хэнк не ушел. — Твой отец меня засадить обещал. — А новости будут? — Может, реально засадит, Хинкалина? Ты бы рад был? —Нет, — очень быстро говорит Хэнк, и Киса верит. — На свиданки бы ходил? — Прекрати, Кис. Киса и не ждал бы от него такого. Был бы рад пачке печенья да письмам. — Знаешь, я тогда напиздел, что к девке пошел. Ну, в больнице. Хэнк не сразу отвечает, продолжая мусолить несчастные гренки. — Ты думаешь, я ревную, или че? — А тебе бы посрать было? — Не знаю, — говорит Хэнк после небольшого раздумья, и Кису начинает потряхивать от нервов. — Я не знаю, как к тебе отношусь. — Это ты по приколу щас делал или че? — Киса знает, что давит, но не может остановиться. — Ты сказал, что Гендоса бы послал. Что скучаешь. — Гендос бы так не поступил, — неожиданно зло говорит Хэнк. Хотя почему неожиданно. Киса заслужил. Он это понимает с каждой секундой, проведенной с Хэнком, все больше. — Да я понял уже, что я говно козлиное. Застрелить меня мало. И что теперь? Мы же тут с тобой все еще. — А ты? — Что я? — Тебе сказать нечего? Почему это все произошло. Из мести? Хэнк все-таки был немного идиотом. Если бы нет, не ожидал бы от Кисы прямых ответов. — Я не мстил тебе, еблан. Я бы тебя застрелил просто. Хэнк хмыкает, и Киса борется с желанием на него наорать. — А что это было тогда? Киса мог бы сказать так, чтобы это зашло за нормальные извинения. Что-то про чувства и тому подобное. Возможно, тогда бы Хэнк его простил. — Я считал, что мне все можно, — тихо говорит Киса. — Все, что хочу, можно. А я хотел, непонятно, что ли? — Понятно. Хэнк больше ничего не говорит и возвращается к гренкам. Молчание становится унизительным. Если бы Киса не был у себя дома, он бы свалил. Но на улице холодно, да и Хэнка оставлять одного нельзя. Да он и не должен. Киса снова сползает вниз, к его коленям, но на этот раз не пытается ничего сделать. Он просто упирается лбом в ткань треников и сидит так, надеясь, что Хэнк все поймет как-нибудь сам.