Не все можно

— Сказать что-нибудь? — повторяет Кудинов. — Можно же извиниться. Мне кажется, после всего, что с Мелом… — Нет. Заебал, Кудь. Киса подрывается с места. Хочется, чтобы Илюша уже свалил. Но свалить придется Кисе. Он вообще не должен был тут сидеть. К Мелу не пускают. К Хэнку идти он не собирается. Даже если бы Хэнк хотел его видеть. Предатель — все равно предатель. Хэнк не сопротивлялся, значит, сам это понимает. Киса вспоминает неподвижное тело под собой. Ощущение было, что он труп трахал, а точнее, пытался трахнуть. Не вышло же, пришлось тереться как долбоебу. И все равно Кисе понравилось, и он дрочил на эти воспоминания перед сном каждую ночь. Разве что кроме той, когда узнал, что Хэнк чуть не сдох. *** Илюша болтает без умолку, но это его совершенно не злит. Болтает и болтает. Так даже удобней, начинает клонить в сон. И отец, который придет после Ильи, может уйти сразу, не мучая Хэнка вопросами. «Киса думает, ты его видеть не хочешь» слышит Хэнк. — Вы говорили? — Он тут. Ну, ушел уже вроде. Но, может, в туалет или покурить. Иногда ему казалось, что Киса стоит рядом, точнее, почти всегда теперь так казалось. Хэнку меняли утку под кисиным взглядом, смазывали ожог, помогали переодеться. — Мне все равно, — отвечает он Кудинову. Тот все равно спросит. — Ясно. Он Мела ждал. Но к Мелу еще не скоро пустят. Мне кажется, он и к тебе хочет зайти, но боится. Хэнк знал о Меле. Почему-то это не вызывало ту реакцию, которую должно было вызвать. Ему было стыдно за это. Он все еще помнил спину Мела, который ушел и не вернулся. Все от него ушли, кроме Ильи. Поэтому Хэнк и не ругался на его длинные монологи. Не имел никакого права. Илюша его спас, хоть Хэнк и не просил. — Знаешь, — вдруг говорит Илья, — Наташка сказала, что тебе совсем не хуже с ожогом. Даже мужественней как-то. Правда. Она девочка, ей виднее. Хэнк улыбается. Ему совершенно все равно, как он выглядит со стороны, но он знает, что не все равно Илье. Что он переживал, что пришел слишком поздно и сделал не все, что мог. Хэнк считал, что Илья пришел чересчур рано. Оксана показывала ему фото — ожог на скуле, переходящий на шею и плечо. Хэнк не помнит, как его получил. Помнит только запах жженого мяса, который как будто до сих пор с него не выветрился. Интересно, посетители его чувствуют? Хэнку кажется, что да. Можно спросить Илью, но он вряд ли ответит честно. Медсестра заглядывает в палату и хмурится. — Ну, я пойду, — говорит Кудинов, и Хэнк кивает. — Меня спать все равно рубит. Илюша хватает его за руку и сжимает несильно. Хэнк вдруг осознает, что кроме персонала больницы и Ильи его никто больше и не трогал. Все остальные посетители словно боялись, что Хэнк сгорит, если они к нему прикоснутся. В целом, его это устраивало. *** Киса не замечает Константина Анатольевича. Зато Хенкин, мудак, его замечает сразу. — Увижу в палате сына, повешу на тебя все косяки, понял, говно сраное? Киса знает, когда его берут на понт. Тут другое дело, Хенкин искренне готов был его засадить. Интересно, он знает? Вряд ли, Киса не верил, что Хэнк мог кому-то сказать. Тем более отцу. — Друзья, блять, — рука Хенкина сжимает плечо до боли. — Бросили его там, твари. Лучше б Раульчик вас обоих в бассейне похоронил. Не жалко было бы. — Ничего не забыли? — Киса охреневает от такой наглости. — Кто там пьяный со стрипухами отжигал? Ничего в памяти не щелкает? О сыне думали, когда на сиськи малолеток пялились? Хенкин дает ему леща — не воспитательного, как мама, когда он первый раз накуренный пришел, а настоящего, так что Кисе реально больно. Но он не жалеет о сказаном. Не Хенкину что-то там пиздеть. Люди, конечно, поглядывают на мента, который вот-вот отпиздит подростка. Но не вмешиваются. Боятся. — Я тебе все сказал, мразь, — выплевывает Хенкин и оставляет Кису с горящей щекой на больничном крыльце. — Че пялителсь?! — кричит он паре любопытствующих бабок. — Семейные разборки, отчим воспитывать лезет. Никаким отчимом хуесос Хенкин ему не был, но Киса был бы рад, если бы о его похождениях кто-то бы донес женушке. Заслужил. Это ж его косяк, а не мамин. Мама никому ничего не должна была. Киса стоит несколько секунд, прислонившись к стене и ненавидя Хенкиных всей душой и сердцем. Мимо него постоянно ходят — в больнице время приема. Всем становится не похуй, когда кто-то сюда попадает. Даже Константин Анатольевич про сына вспомнил. И их одноклассники тоже наведывались регулярно. Киса думает, что всех их в рот ебал. Он достает сигареты и отходит подальше — в кусты у больничного полисадника. Место отличное — ему видно всех, а его никто не спалит. Кисе хочется поучаствовать в этом параде благородства. *** — Привет, Хинкалина, — говорит Киса, сразу как заходит. Благо медсестра съебалась куда-то, и не пришлось объяснять, кто он такой и хотят ли его видеть. Хэнк поворачивается, и Киса впервые видит ожог. Ожоги. Он надеется, на его лице не видно ни шока, ни удивления. — Что, мерзко? — хмыкает Хэнк. Голос у него почти похож на нормальный, но Кису не проведешь. Нихуя нормального там сейчас нет, словно Хинкалину накачали таблетками. А может и правда накачали, от боли там. Киса даже немного ему завидует. Все свои запасы он вынес, а достать что-то еще было нереально. Мразь, сука, Хенкин-старший бдил чуть ли не за каждым кустом. — С водочкой пойдет. Хэнк даже не кривится от злого подъеба. Вообще ни одной эмоции не появляется на лице. — Я так и думал. Зачем пришел? — Посмотреть, ты живой или как, — врет Киса. Он сам нихуя не знает, зачем. — Посмотрел. Дальше что? Киса подходит ближе. Издалека не очень понятны эмоции Хэнка. Но лучше не становится. Хэнк смотрит на него совершенно равнодушно. Ни страха, ни ненависти. Лучше б он его материл. Кису почему-то дико злит, что Хэнк этого не делает. — Торчать тут с тобой не собираюсь, не волнуйся, — Киса надеется увидеть хоть немного злости. — Меня девочка ждет. — Рита? — Нет. Ты ее не знаешь. На ДР познакомились до всей этой хуйни. Хуйня — это, конечно, слишком слабо было сказано, но Хэнк, наверное, его понял. — Ну иди, я спать давно собирался. Хэнк поворачивается к нему спиной, так что Киса снова не видит ожогов. Только белобрысую макушку Хэнка. Прям как тогда на базе, когда они виделись в последний раз. Киса должен уйти, но Киса не может пошевелится.