Naughty Babe

— Я-я, — юношеский голос дрожал, — тупой жених… Хиа’И, ты меня не помнишь? Я Нонг’Дио. Пхаяк чувствовал себя так, будто его заперли в комнате без окон и дверей. Отвратительное ощущение. Как же раздражает. В больших, явно плакавших бесчисленное количество раз, глазах читалась грусть, аккуратные губы сжались, в попытке хоть как-то скрыть надвигающуюся истерику. — Нонг’Дио… Нет, он не узнал человека перед собой, но помнил это имя. Семилетний мальчик с круглыми глазами, крошечными губами, милым носом, каштановыми вьющимися волосами и розовыми, как у куклы, щеками. Образ Нонг’Дио из воспоминаний медленно накладывался на человека рядом… — Нонг’Дио… Кон Дио? Тача? — Ты помнишь! — Стройная фигура тут же рванула в сторону Пхаяка. Его обняли, заставляя замереть и удивиться ощущению влаги на плече. Да и к тому же, Нонг’Дио явно выглядел иначе, чем в воспоминаниях. Чужие руки оставались такими же тонкими, как и в семь лет… Кон Дио всегда казался крошечным. Большая ладонь погладила содрогавшуюся в рыданиях спину, как вдруг густая волна жара поднялась к голове, отчего Пхаяк до скрипа сжал челюсть. — Хиа, — встревоженно проговорил юноша, я уже вызвал врача, пожалуйста, потерпи. Маленький клубок тревоги уже собирался рвануть к двери, но большая ладонь Пхаяка схватила его, останавливая. Это был внутренний порыв, который Пхаяк никак не мог объяснить, не понимая, почему он так не хочет, чтобы человек перед ним уходил. Так много вопросов, но так мало ответов. Сейчас была лишь одна главная проблема — тело, что никак не хотело слушаться своего хозяина. Все силы уходили лишь на том, чтобы сжимать чужую руку. — Не уходи, — тяжело процедил Пхаяк. — Но… — Я в порядке. Через мгновение в палату вошёл доктор в окружении медсестёр. Хоть голова Пхаяка и была готова вот-вот взорваться, он очень старался отвлекаться от разрывающей боли, отвечая на все вопросы врача, чтобы ему, наконец-то, объяснили, что с ним происходит. Хотелось только прекратить это всё. — Он не узнал меня вначале…но теперь всё, вроде бы, хорошо, — нервно проговорил Кон Дио. — Господин Пхаяк получил травму головы, так что у него могут наблюдаться нарушения памяти. Я проведу простейший тест, — довольно спокойно говорил врач, — господин Пхаяк, какое сегодня число? Давление от чужих взглядов можно было потрогать. Пхаяк резко потерял внутри себя надежду. Кажется, его ответ не понравится окружающим. Глаза Нонг’Дио резко заблестели от предвкушения хороших новостей. — Думаю, сейчас 16 сентября 20хх года. Как бы Пхаяк не желал солгать, он не мог этого сделать, но даже так заставил младшего начать плакать. Маленькая рука сжала его большую… и тут же жар опустился с головы на плечи. Нельзя было сказать, что именно исчезло из памяти. Но попытки вспомнить приводили к головной боли. — Извините. Он не знал, что ему делать, поэтому прижал к себе Нонг’Дио, который оказался не таким хрупким, как казалось прежде. Пхаяк всё ещё помнил и самого мальчика, и его смех, и эти большие глаза, невинно глядевшие на него. — Господин Пхаяк, можете ли вы вспомнить свою личную информацию, например, возраст? — Не могу думать. У меня болит голова. Я точно помню своего жениха…но Нонг’Дио было семь лет, в отличие от этого человека.

***

Воспоминания Пхаяка находились в полнейшем беспорядке. Нынешний Нонг’Дио даже без своих детских пухлых щёк напоминал милую куколку. После ухода врача и медсестёр он остался в палате, прижав маленькую ладонь к чужой, утешая Пхаяка и говоря, что тот скоро выздоровеет, хотя в его голосе и звучал страх. Он действительно вырос очаровательным юношей. Доктор, обеспокоенный резким возникновением нарушений памяти, прописал мужчине успокоительное. Пхаяку требовался отдых, после чего за него возьмётся невролог. Как бы не пытался мужчина вернуть свои воспоминания, его голова казалась пустой из-за лекарств. Особого выбора у него не было, так что Нонг’Дио решил прочитать сказку о зайце и черепахе. По правде говоря, Пхаяк ненавидел детские рассказы, пусть и любил читать их маленькому семилетнему мальчику. Немного странно ощущалась такая смена ролей. Но, кажется, голос Нонг’Дио подходит таким историям больше, приятный и нежный, не такой грубый, как у Пхаяка. — А потом заяц… — Нонг’Дио, — перебил его мужчина. — Да? — Прозвучал взволнованный голос. — Сколько мне лет? — Тридцать два, — спокойно ответил Кон Дио, — мне двадцать пять, — вдруг добавил он. — Сколько лет мы помолвлены? — Плечи Пхаяка напряглись. — Семь лет…не стоит спрашивать об этом сейчас. Доктор сказал, что у тебя могут быть головные боли, если слишком много думать. Но не думать об этом не получалось. От вида обручального кольца на тонком безымянном пальце всё внутри мужчины скручивалось в тугой клубок. Как он мог забыть что-то настолько важное? — Если мне тридцать два, почему мы ещё не поженились? — Прости? Что ты сказал? — Опешил ноша. — Ты не хочешь выходить за меня? — Прямо спросил Пхаяк. Неужели все эти пропавшие воспоминания были заполнены тем, что он плохо относился к Нонг’Дио, из-за чего тот, кто обещал стать его мужем с семи лет, больше не хотел этого? Кажется, Пхаяк Чатдеча Чэн вырос тридцатидвухлетним лбом, не сумевшим за жизнь выполнить даже такое простое обещание. И как вообще отец ещё не расчленил его, не положил кусочки в большой черный мешок и не выбросил где-то посреди океана? — Р-разве это зависит только от меня? — Голос юноши стал заметно тише. — Да, — кивнул мужчина, — ведь я планировал устроить свадьбу сразу после твоего восемнадцатилетия.

***

Тача Вонгтиравит был совершенно сбит с толку. Сначала Хиа’И просыпается без единого воспоминания о прошедших годах, а потом спрашивает, почему это они ещё не поженились. Хотя мнение Кон Дио по этому вопросу даже не учитывалось. Хиа’И только недавно начал поднимать тему самой свадьбы, хотя помолвлены они с восемнадцатилетия юноши. Да и к тому же, он тогда был чересчур молод для женитьбы! И вообще, почему он должен думать об этом сейчас, когда есть кое-что поважнее. — Хиа’И…мы расстаёмся. Кон Дио мог дотронуться до разочарования мужчины. Пусть Хиа’И и не помнит, но юноша всегда тонко чувствовал его недовольство. Нахмуренные брови, хищный взгляд, сжатые губы… Хрупкая фигура пошевелилась, но их руки всё ещё были сцеплены. Хиа’И усилил хватку. — Что? Расстаёмся? Мы? — Удивился мужчина. — Да, мы с тобой… Мы разорвём помолвку и не будем устраивать свадьбу, — Кон Дио резко выдохнул, — каждый пойдёт своей дорогой. — Какой? — Ну… — задумался Кон Дио над таким странным вопросом, — любой? — Нет, не уходи. — Не могу, — пожал юноша плечами, — я уже всё спланировал. — Я тоже, — не унимался Хиа’И. — Но ты не помнишь. — Я могу, — тяжело дышал мужчина, — могу всё переделать, пускай и не помню многого. Кто вообще тебе сказал, что нужно обязательно всё помнить, чтобы что-то планировать? Дай мне поговорить с этим человеком. Кошмар! Вместо сочувствия Кон Дио испытывал только раздражение. Даже потеряв воспоминания, Хиа’И продолжал злиться! Почему всё происходит совсем не так, как в сериалах, которые юноша смотрел с Малышкой? Из-за амнезии личность героя или героини менялась в лучшую сторону. Они становились послушными и терпеливыми людьми, чтобы получить сострадание. И никто не спорил, как Хиа’И. — Тогда поговори с самим собой! Ты был тем человеком. — Тогда, — голос мужчины звучал слишком резко, — я поговорил с самим собой и принял решение. Просто забудь о своих планах. Всего-то. — Я брошу тебя! И ты не сможешь меня остановить, — Кон Дио задумался на секунду, — мы это уже обсуждали. Ты дал добро! Нет, не обсуждали. Но Хиа’И ничего не помнил. Если мужчина был упрямым, Кон Дио следует стать упрямее. — Мы подписывали контракт? — Выдал вдруг Хиа’И. — Что? — Где контракт? Свидетели? Любые доказательства нашего обсуждения? — Продолжал мужчина, — обручальное кольцо всё ещё на твоем пальце. Нонг’Дио, тебе следует всё продумывать наперед. Если не можешь, то просто не думай и придерживайся изначальных планов. Вот и всё. «Хиа’И…сукин, ты, сын!» — Что за шутки? — Не мог поверить в услышанное юноша. — Устное обещание не имеет никакой силы. Нет доказательств, а я не помню нашего обсуждения. Но с другой стороны, — призадумался Хиа’И, — не думаю, что Нонг’Дио соврал бы о таком. Так несправедливо. Я не даю важных обещаний без заключения контракта. Кроме того, разорвать помолвку не так-то просто. Никто не решается на подобное без серьёзных на то причин. Нонг’Дио, ты, должно быть, издеваешься надо мной. Лепестки губ Кон Дио слегка приоткрылись, а затем тут же закрылись. Он хотел бы поспорить, но нужные слова никак не находились. Да и будто бы юноша мог победить Хиа’И в споре. Кто тут ещё издевался? Хиа’И такой плохой! Сколько же ярости должно быть в этом человеке. Как такое вообще возможно? Ну просто злодей какой-то! Едва ли он бывал дома, но смог спросить, почему они ещё не женаты! — Издеваюсь? Это ты издеваешься надо мной, — не выдержал Кон Дио, — мы расстаёмся, потому что у тебя всё это время был кто-то на стороне. И всё-таки он это сказал. Да, именно это и послужило толчком к его решению расстаться. Юноша мог стерпеть роль милой куколки. Но терпению пришёл конец. Кон Дио вдруг стало интересно, если Хиа’И так хотел свадьбы ещё много лет назад, то почему откладывал женитьбу? Явно из-за третьего лица… А согласился бы он на свадьбу, если бы старшие так не давили? — Кто? На лице Хиа’И не было и намёка на вину или, по крайней мере, удивление. Только разочарование. Но разве так должно быть? Это Кон Дио должен разочаровываться, а не он! — Откуда мне знать? Быть может, их даже несколько. — Ничего не помню, — уверенно говорил мужчина, — только Нонг’Дио. В глазах юноши это всё даже выглядело, в какой-то степени, ужасно романтично. Его щёки даже начали краснеть от смущения. Но вдруг ярость заполнила сердце. — Не помнишь, да, — Кон Дио недовольно сложил руки на груди, — это не отменяет того факта, что ты меня предал. Не надо вести себя так, будто этого никогда не было, и не жди, что я тебя прощу! — Как я мог тебя предать? Отец каждый день говорит, что я буду помолвлен с Нонг’Дио и мы будем мужьями. Он даже был готов подарить тебе особняк. Нонг’Дио то, Нонг’Дио сё. Если бы у меня был кто-то другой, сохранил бы мой отец мою жизнь? Интересно, кланялся ли я тебе день и ночь после помолвки, чтобы выразить свое уважение? — Говорил мужчина на одном дыхании. — Чэны уже несколько поколений поддерживают политику одного ребёнка, если наследника нет — его усыновляют. Зачем мне искать себе кого-то, зная, что буду в таком случае выгнан из семьи? Не удивительно, что Хиа’И был раздражён, кажется, это его обычное состояние. Но у него вдруг открылась новая черта характера: он стал до ужаса болтливым! Раньше Кон Дио мог на пальцах одной руки сосчитать услышанные от мужчины за день слова. Теперь же, получив травму головы, Хиа’И развязал язык. Оказывается, он у него был! Засранец! — Не смеши меня. Какой особняк? Ты после помолвки оставил меня одного в пустом номере отеля! Ничего не слышал о политике одного ребёнка, знаю только, что мне приходится ночевать в выставочном зале в одиночестве вот уже семь лет! Убеждения Хиа’И посыпались на глазах. Кон Дио надеялся, что мужчина заметит нервный голос юноши и позволит извиниться и объяснить всё спокойно. Так бы они смогли нормально поговорить и всё решить. Разобраться с проблемами вместе. В конце концов, он всегда уступал Хиа’И…потому что слишком сильно любил его. Оставался бы он рядом, если бы не был влюблён? — Что? Ты выгнал меня из дома, чтобы жить в нём в обнимку с собакой? — Мужчина поднял бровь, наклонив голову в сторону. Кошмар! И он действительно полюбил этого человека? Свеча терпения Кон Дио вот-вот собиралась догореть. Юноша раз за разом повторял себе, что Хиа’И болен. Сошёл с ума. Поехал головой. Потерял рассудок. Стал безумцем из-за сотрясения мозга. Вот почему этот разговор не имел смысла. — Ты сам ушёл из дома! — Почти топнул ногой Кон Дио. — Невозможно, — цокнул Хиа’И, — с чего бы мне по собственной воле покидать свой же дом? Где мне спать? И, вообще-то, я — домосед. Чёрт! Кон Дио ненавидел это самодовольное выражение на его лице! Он ничего не помнит, но продолжает болтать ерунду без умолку! «Домосед?» — Не знаю! Без понятия, где ты всё это время ночевал! — Кон Дио продолжал, пускай и видел, что мужчина резко о чём-то задумался. — Ты мне не нужен! Мне хорошо и с собакой! Моя Малышка, по крайней мере, симпатичнее тебя! — Выставочный зал? — только и спросил Хиа’И. «Он не помнит свой дом, но уверен, что является домоседом» — раздражённо подумал Кон Дио. — Рядом с перекрёстком Ратчапрасонг в районе Сукхумит. Я живу там с самой помолвки. — Тогда, — уверенно сказал мужчина, — получается, я не предал Нонг’Дио. Это же дочерняя компания, отвечающая за импорт дорогих автомобилей со всего мира. Я занимался клиентами из высших слоёв, элитой общества. Там должно быть собрано всё моё имущество…на котором ты, выходит, живёшь. — Это не имеет никакого отношения ко мне. Я даже не хотел там жить. — Не ночевать там… — задумался Хиа’И, — каждая машина в выставочном зале стоит больше тридцати миллионов бат. Откуда во мне столько мужества, чтобы ночевать где-то ещё? А что если бы Нонг’Дио разозлился и решил всё разбить? На покрытие расходов ушли бы все деньги Чэнов, и мы бы стали банкротами. Да и если бы кто-то вдруг угнал одну из машин, что бы я тогда делал? — Да кто бы решил угонять машины из выставочного зала? — Закатил глаза Нонг’Дио. — Это же машины! Кроме того, полиция никуда не делась из Таиланда. И эта штука с тем, чтобы всё разбить… Зачем мне это делать? Как вообще тебе могло прийти такое в голову? Невозможно! — Верно, невозможно, чтобы я мог тебя предать. Чем больше слушаю Нонг’Дио, тем больше понимаю, насколько сильно влюблён, — вздохнул мужчина, — неужели ты меня так проверяешь? Что ж, тебе это удалось. А теперь, давай помиримся поскорее. Помириться? Кто, черт возьми, стал бы с ним мириться? Интересно, был ли способ заставить этого Хиа’И пообщаться с другой версией себя? У этого хоть были яйца спорить даже с потерянными воспоминаниями. Спорить и спорить. Кто бы вообще мог подумать, что Хиа’и позволит Кон Дио следить за своим домом и собакой, пускай тот никогда особо и не вмешивался в дела самого мужчины. — У меня болит голова… «Это у кого она ещё болит!» Кон Дио ещё многое хотел высказать Хиа’И, но тот избежал дальнейшего разговора, заснув. Но даже так он продолжал хмуриться и сжимать чужую руку… Дурак. Кон Дио надеялся, что ему снится сражение с самим собой, где они изобьют друг друга до смерти!

***

Пхаяк снова проснулся в окружении людей: его отец, лучший друг, секретарь отца, его собственный секретарь и два врача. Первый врач был тем самым, который осматривал его раньше. Второй был невропатологом. Здесь были все. Все, кроме Нонг’Дио. — Как ты себя чувствуешь, И? Он сузил свои острые глаза в сторону лучшего друга, не в силах вспомнить его имя… Они определенно должны были быть близки. Иначе, зачем ему оставаться? «В чем вообще смысл его вопроса? Неужели он ожидает, что человек в таком состоянии проснется и почувствует себя отдохнувшим?» — Нормально, — сухо сказал Хиа’И, — где Нонг’Дио? — Гуляет с Ну’Кыа. Тебе лучше поговорить с врачом? — Ну’Кыа? Кто это? Ты хоть узнавал, почему он гуляет с Нонг’Дио? Его до безумия раздражало имя незнакомца. «Кто он? Как вообще смеет гулять с Нонг’Дио?» Лучший друг притих и обернулся к главе семьи Чэн. Папа промолчал, прежде чем встать с дивана и подойти к сыну. — Я дал ему разрешение. Какие-то проблемы? — Незнакомым людям могло показаться, что они говорят так, будто спорят, и с этим ничего нельзя было поделать. Отец-одиночка и его единственный наследник, преемник всего бизнеса… Папа был вежлив и учтив только со своим зятем. Его-то старший находил до ужаса очаровательным. Большие глаза и ясный голос, произносящий «Нонг’Дио», пленяли мужчину, чей сын Пхаяк не был столь чудесным. Того он воспитывал сурово и ответственно, ведь ему следовало возглавить семью. Отец всегда был во всём строг к Пхаяку. Сыну не хотелось ревновать Папу к Нонг’Дио, но некоторые мысли на этот счёт возникали. Да и понять старшего можно, Кон Дио был до ужаса милым. — Но он — мой человек. А ты — мой друг. Так что, веди меня к этому…как его… — Ну’Кыа, — усмехнулся мужчина, — а я Лиан. Третий раз уже говорю. — Разве? — Простой вопрос, заставивший всех вокруг напрячься. «Что, чёрт возьми, происходит?» — Думал Пхаяк. — «Что не так с моей головой?» Как же ему хотелось открыть свой череп и точно узнать, будет ли всё нормально. Просто слабак. Его жених ушёл, а он ничего не помнит. — Отдохни немного, И. Но мужчина был раздражён. Не только на себя, но и на Нонг’Дио, которого сейчас не было рядом. Он не мог вспомнить имена людей вокруг. Просто не мог. Всплывало только имя Кон Дио. Однако, здесь был не юноша, а те, кого он не мог вспомнить. — Приведите сюда Нонг’Дио! — Воскликнул мужчина, но никто не предпринял никаких действий. — Не будете? Ладно, — кивнул он, — тогда я сам! — И! Всё же Пхаяк встал с кровати, не обращая внимание на неудобную капельницу. Если бы не сломанная рука, он бы вырвал трубку из вены. — Пропусти меня, ты… — Лиан. — Ладно, Лиан, дай пройти! — Пхаяк пнул лучшего друга, который пытался уложить его обратно. Но телохранители отца вовремя схватили мужчину, а врач упомянул об успокоительном. — Нет! Не делайте этого! — Яростно кричал Пхаяк. — Убирайтесь отсюда! Убирайтесь! Какого чёрта вы меня держите?! Доктор, я сказал, не надо! Ему вовсе не хотелось спать, только увидеть Нонг’Дио! Доктор вводил что-то в капельницу, а значит, мужчина не сможет найти Нонг’Дио и снова заснёт. «Чертовски раздражает!» Он и так проспал слишком много, что уже начал бояться, что не уснёт до самой смерти! Да и как вообще можно спать, когда его жениха нет рядом? Чёрт! — И, успокойся. Дио никуда не денется, он вернётся, — пытался успокоить друга Лиан. — Не обращай на него внимания, Лиан, — выдохнул Папа, — мои телохранители о нём позаботятся. — Папа! Ты не можешь так поступить со мной! — Не унимался Пхаяк. — Папа! — Поспи сынок, а то можешь сойти с ума. — Папа, если Кон Дио уйдёт…если мой жених исчезнет… В какой-то момент его веки потяжелели. Как бы Пхаяк не сопротивлялся, победить успокоительное он не мог. — И, — тихо проговорил старший Чэн, — Нонг’Дио не исчезнет. Поверь мне и поспи. «Неправда. Кон Дио уйдёт…он уже однажды ушёл. Дио… Дио уезжает? Но куда? Где он?» — Папа… Нонг’Дио хочет уехать…он правда уйдёт. — Сонно бормотал Пхаяк. — Нонг’Дио не вернётся…не вернётся… Ощущение того, что он больше никогда не увидит своего жениха, до ужаса пугало его. Оно больно сжимало сердце в тиски. Обеспокоенное лицо Папы было последним, что увидел Пхаяк перед тем, как все вокруг стало черным.