Нейтралитет.

      Все начиналось ровно так же, как и всегда. Сначала была непроглядная темнота, густая, обволакивающая и не дающая ни вдохнуть, ни выдохнуть. И вместе с ней — пустота. Вакуум. Давящая на мозг тишина, абсолютная, звенящая и сжимающая горло. И вдруг, словно взрыв, крики, внезапные, пронзительные, нечеловеческие. Ослепляющие вспышки света, белые, будто отблески чистилища из кромешной ночи ада.       Ему часто снилась семья. Он не хотел признавать этого, но все его худшие кошмары до сих пор начинались с ослепительного пламени, сначала золотого, как самый драгоценный в мире металл, потом стремительно синеющего, сжигающего его изнутри. Каждый раз, ночь за ночью, он вновь и вновь переживал собственное сожжение, чувствовал все, будто впервые, но не мог остановить, хотя разумом понимал — ему не пятнадцать лет, его контроль тогда — смешная тень контроля сейчас. И все равно оказывался в теле подростка, которого отец-мудак за все это время научил только повышать температуру.       Кожа на руках пузырилась, обугливалась, но заорать от боли не получалось. Он чувствовал, как саднит содранное в криках горло, но с губ не срывалось ни единого звука, и ощущение собственного бессилия становилось настолько всепоглощающим, что отчаяние сменялось равнодушием, и все, что оставалось — это боль.       Обычно в такие моменты он просыпался, озаряя полумрак комнаты вспышкой Причуды, которая активировалась сама по себе, но быстро сходила на нет, реагируя на чувство облегчения и безопасности. В последний раз его будила Кацураги, не дав даже добраться до кульминации кошмара.       Сегодня все продолжалось.       Сегодня ему снилась Анна. Опускалась рядом с ним на колени, ледяными кончиками пальцев проводя по уцелевшей части щеки. В ее темных глазах стояли слезы, и хотелось вцепиться в ее острые плечи, встряхнуть хорошенько и крикнуть: «Не надо меня жалеть!» Но слов не было. Она склонилась к нему и нежно коснулась губами его лба, а после встала и медленно побрела прочь.       «Стой!»       На тонкой коже шеи распускался кровавым анемоном ожог. Он полз дальше, глубже, под одежду, поглощая каждый сантиметр тела.       «Я для тебя тоже ошибка?»       Он в последний момент хватает ее за руку, останавливая. Анна оборачивается, а ее взгляде — удивление пополам с непониманием. Встречается с ним взглядом, ласково сжимает в ответ его пальцы и начинает таять, рассыпаться пеплом. Синее пламя стирает знакомые черты лица, и он снова остается один.       — Даби? Даби-и-и.       Он отмахивается наугад, и Тоге не стоит ничего увернуться.       — Ну просыпайся же! Томура-кун говорит, что скоро наш выход, а ты спишь.       — Отстань от меня. Когда пойдем — тогда проснусь.       — Когда пойдем — уже поздно будет, — это встрял Спиннер, как обычно недовольный чем-то. — Это же не свадьба, которая без тебя начаться не может.       — Один хрен без меня далеко не уйдут.       Они деликатно делают вид, что не видят дымящейся обивки дивана, и без того драного и с лезущими наружу пружинами. Даби, в свою очередь, всем своим видом отрицает, что что-то не так.       После освобождения из Тартара заключенной там шушеры дела злодеев пошли, вроде как, лучше — они и без того одержали победу (с натяжкой, но победу же) в последний раз, а теперь, кажется, были готовы одержать ее безоговорочно — вот только бы поймать того назойливого носителя Причуды, столь дорогой сердцу Все-За-Одного. Впрочем, Даби мало волновали поползновения в сторону зеленого мальчишки — его мысли занимало только одно.       В тот день его отец выглядел восхитительно раздавленным, его черты, искаженные гримасой боли и непонимания, стали лучшей картиной. Хотелось еще, большего, хотелось причинить столько страданий, сколько вынес за эти годы сам Даби, и собственная Причуда, оставляющая все больше и больше ран, не могла остановить.       Мне было так больно тогда, так пусть до тебя хотя бы сейчас дойдет.       Он медленно поднимается, разминает затекшие плечи — легче не становится. Весь мир ощущается очень странно, когда не получается его толком осязать.       Даби шарит по карманам плаща, находит мятую пачку сигарет.       — Эй, ме… — он на секунду запинается. — Мелочь пузатая, что конкретно сказало страшномордие про выход?       — Страшно… Что? А, Томура-кун? Сказал, что свершилось. И засмеялся.       — Что? И вы поэтому меня разбудили, идиотов куски?       — А нам надо было терпеливо подождать, пока ты всю базу спалишь к черту? — даже на вытянутой и абсолютно точно не человеческой морде ящера проглядывается скептицизм. — Ты же орал, как не в себя. Мы думали, что случилось что, прибегаем, как на пожар… Ну, с другой стороны, пожар и был, но ты-то так мирно посреди всего этого бардака дрых, любо дорого смотреть.       — Врешь ты все, не кричал я, — вяло отмахивается пирокинетик.       Чего ж тебе во сне-то не оралось?       — Даби-кун, — Тога вкрадчиво цапнула его руку в свои цепкие лапки, и парень раздраженно дернулся — этого ему еще не хватало. — Что тебе снилось?       — Тога, — предупреждающе и очень быстро реагирует Спиннер.       — Крокодил фигни не посоветует, — Даби отталкивает ее подальше от себя. — Займись уже наконец делом.       — Ты кого крокодилом назвал, сволочь штопаная? — теперь Тога виснет уже на Спиннере, не давая тому обидеться как следует. Пользуясь возней этих двоих, Даби бесшумно выскальзывает из комнаты.       Он все еще чувствует на себе пытливые взгляды этих двоих, когда захлопывает за собой дверь.       

***

             Тога задумчиво трогает пальцем еще горячий опаленный подлокотник, колупая спекшуюся обивку пальцем.       — Как думаешь, сказать ему?       — Нет, не стоит, — ворчит Спиннер — Он не обрадуется.       — Знаешь, что? — Тога не смотрит на него. В последнее время из нее словно выбило дух — мало что осталось от прежней искры, делающей ее безумие ярким, по-детски непосредственным, и потому пугающим.       — Не тяни, а.       — Мне кажется, Даби нравится Анна. По-настоящему.       — И что же? Это не наше дело.       Тога жмет плечами и снова возвращается к своему занятию.       — Просто, — она трет глаза свободной рукой. — Я не хочу, чтобы что-нибудь плохое случилось. Как с Джин-куном. Не хочу больше терять никого.       Спиннер качает головой.       — Понять-то, может, и понимаю, но сделать мы ничего не можем. Если Шигараки прав, и будет бой, то он расставит все по своим местам.       На это Тога ничего не ответила.