Нейтралитет.

      С родителями Анна сталкивается на выходе из больницы. Совершенно нежданно и негаданно. Сталкивается и замирает, исподлобья рассматривая знакомые силуэты.       — Здравствуй, Аннушка, — голос матери звучит тихо, даже безжизненно. В иероглифах, вспыхивающих на экране Ястреба, отражалось больше эмоций. Разочарованы? А то ж. Когда только не были — в этом весь вопрос. Горем больше, горем меньше — дочь всегда была неблагодарной. Непутевой.       — Ага.       — Как самочувствие?       — Жить буду, — Анна машинально трогает повязку на шее. Чужая обида ощущалась жгучим покалыванием, но то, что оставалось внутри, доставляло куда больше проблем.       — Ни о чем рассказать не хочешь?       — Нет.       — Неужели все было… Настолько плохо?       Анна замирает. Настолько ли?       Настолько ли? На ум приходят часы, проведенные в позе эмбриона, когда страх выкручивал суставы и не позволял двигаться, на ум приходит постоянное и ставшее неотделимым желание исчезнуть, будто не было вовсе никогда никакого Кукольника.       Лень. Несамостоятельность. Бестолковость. Выдумала себе болезнь, и прикрываешься ею, как щитом, а о реальном мире и думать забыла. Ты не умеешь любить. Ты приходишь только тогда, когда тебе что-нибудь нужно.       Но...       Всегда найдутся проблемы серьезней, чем твои, и всегда найдутся те, чьи проблемы рядом с твоими ничего не значат. Нехрен обесценивать их все.       — Хуже, чем тебе кажется, — тихо отвечает наконец, впервые на своей памяти встречаясь напрямую взглядом. Она ненавидит смотреть в глаза. Но научилась. Это был единственный известный ей способ убеждения. Единственный шанс на шаткое доверие.       — Почему ты ничего не сказала? Зачем тебе вообще нужны слова, если ты не используешь их по назначению? Неужели ты решила, что уйти в злодеи — твой единственный выход? — голос отца звучит напряженно, как натянутая струна. Анна машинально отмечает, что за несколько месяцев настолько привыкла прислушиваться к ровному тону и присматриваться к мелочам, что сейчас чужая эмоциональность — наждачка по нервам. Где-то внутри закипает отчаяние ответным чувством. Анна никогда не могла оставаться равнодушной — всегда где-то внутри она, словно ростовое зеркало, отражала отношение собеседника.       — Вы не стали слушать меня тогда, несколько лет назад, — Анна склоняет голову набок. — И сейчас бы не стали.       — Какая потрясающая уверенность.       — Поздно, — сейчас Анне кажется, что она стоит лицом к лицу с одним из своих кошмаров. Только уже не страшно, потому что на горизонте маячит кошмар похуже. Кошмар, сгорающий в собственном пламени за секунду до того, как она дотянется до его руки. — Поздно, папа. Я вам не верю. И знаешь, что самое удивительное? Даби меня обжег, а быть рядом все равно хочется.       — Потому что дура, — отец скрещивает руки на груди.       — Ага, — Анна не возражает. — И пригрелась.       — Неужели и правда… любишь? — мать не сводит с нее недоверчивых глаз.       — А это важно?       — Ты готова лишить себя права на нормальную семью, связавшись с массовым убийцей? Не думаешь о себе, подумай о других — совесть нигде не скребется? Скольких он оставил без близких? Сиротами, вдовами и вдовцами? Как тебе может быть все равно?       — Я не знаю этих людей, — девушка провожает тоскливым взглядом проходящих мимо — кто-то уже домой бежит, и ей тоже хочется. Просто вернуться и лечь спать, а не выслушивать лекции о моральном облике конкретно взятых граждан. — Мне нет до них дела.       — Хорошо, до них нет. А им до тебя очень даже будет — даже если в какой-то непостижимой реальности вы будете вместе, избежите наказания и будете пытаться жить дальше — ты не боишься самосуда? Сейчас люди не верят героям и властям. Они будут пытаться самостоятельно исправить ситуацию.       — Ну, значит, судьба такая, — философски пожимает плечами девушка и пытается обойти родителей. Прикинуться красавцем — невозможно, а вот прикинуться фаталистом — вполне, и это устраивает чуть больше, чем полностью.       В ее запястье впиваются тонкие пальцы матери.       — Да ты послушай! Хотя бы раз послушай! Хотя бы сейчас!       Ты ведь знал, что так и будет? Что я захочу поговорить? — Догадывался. Но не стал бы лезть, если бы молчала.       Анна дергается от прикосновения, ей кажется, оно обжигает. С неожиданной силой она вырывает свое запястье, выкручивая его из железной хватки.       — Не лезьте ко мне, — ее голос срывается. — Я молчу, не лезьте!       Они отступают. Переглядываются с таким выражением вселенской скорби на лицах, что смотреть тошно. Анне немного неловко. Она не любит вспышки гнева, ни со своей стороны, ни с чужой. Это слишком шумно, слишком энергозатратно и слишком неприятно вспоминать.       Просто… Просто когда-то давно, в совсем другом будто мире, маленькая Анна спрашивала: «Мам, а если вдруг человек, который станет мне дорог, покажется тебе совсем-совсем не тем, неправильным? Ты примешь мой выбор?». И получала в ответ: «Приму. Главное, чтобы его принимала и ты.»       — Я домой.       Она почти бегом движется к выходу, вылетая на улицу. Прохладный ветерок путается в ее и без того растрепанных волосах — после нападения Даби пришлось обрезать их на уровень плеч — спасти сожженные части было уже нельзя, а обрезать только какую-то часть — странно даже для нее.       Дорога до дома кажется до неприличия длинной. Будто отовсюду, из-за каждого угла чьи-то пристальные взгляды сопровождают каждый сделанный шаг. Анна несколько раз оглядывается, подозрительно щурясь в сторону густых зарослей вдоль дороги. Но от собственной паранойи мгновенно становится до истерики смешно.       «Дома проржешься, » — строго говорит себе Анна, а вслух тихонько напевает, на сто процентов уверенная, что и в мелодию-то не особо попадает: — Дили-дили-бом, ты слышишь, кто-то рядом? Притаился за углом и пронзает взглядом.       «Наверное, со стороны это выглядит слишком странно. Самое то, чтобы никто не решился подойти. Мне всегда казалось, что поющих людей боятся похлеще злодеев.»       — Дили-дили-бом, все скроет ночь немая. За тобой крадется он и вот-вот поймает, — вполголоса продолжила, пиная по дороге камушек. Тот отскакивал от асфальта с характерным стуком отлетая все дальше в полумрак. Тихий шелест и внезапные шаги совсем близко заставили девушку вздрогнуть и в немом ужасе завертеть головой в поисках преследователя.       — Кто здесь?       — Анна-чан, — обратилась внезапно тьма тихим, подозрительно знакомым голоском. — Мне страшно.       — Ты?.. — Анна не верила глазам, холодея.       Светлые распущенные волосы падают на лицо, но на губах нет привычной ухмылки. Тога смотрит исподлобья, не пытаясь подойти ближе, но и не стремясь уйти. Они замирают друг напротив друга, и время будто останавливает свое течение.       — Я не понимаю ни слова, но мне почему-то страшно, — девочка склоняет голову набок. — И очень, очень грустно.       — Это ты все это время шла следом? — Анна нерешительно делает шаг, еще один, сокращая дистанцию до пары метров.       — Почему ты ушла?       — Я не уходила.       — Но тебя больше нет с нами.       — С этим… не поспоришь. Но это не по моей воле.       — Ты вернешься?       — …Прости.       Тога молчит. Долго и совсем нехарактерно для нее.       — Твайс… Его больше… — каждое слово дается ей с трудом. Впервые Анна видит перед собой не жуткую маньячку, получающую удовольствию от потрошения всего живого, а просто подростка. Девочку, потерянную. и неожиданно впервые приблизившуюся к пониманию смерти вовсе не в привычном для нее ключе.       — Я знаю, — шепчет в ответ. — Я знаю, мне так жаль.       Тога медленно поднимает взгляд.       — Кто мы для них, Анна-чан? — в золотых глазах плещутся отголоски горя, и это неожиданно человечно. — Почему такие как я, такие как Твайс или Томура-кун, должны умирать за то, какие мы есть? Нам не дают жить ни в мире, ни в войне. Мы притворяемся — нам не верят, мы боремся — нас убивают. Разве мы виноваты, что мы — такие? Что у нас такие Причуды?       «Нормальная жизнь? Что это?»       «В Лиге много таких, как я — ненормальных.»       — Нет, — Анна вздыхает. — Не виноваты. Это не ваш выбор.       Она не вздрагивает, когда Тога во внезапном порыве обнимает ее. Ее руки холодные, а от волос пахнет каким-то детским шампунем. Она едва ли намного ниже, но значительно сильнее, и это немного пугает. Тога до жути непредсказуема и опасна, тем не менее, Анна обнимает в ответ. Им обеим это нужно.       — Я не хочу терять тех, кто мне нравится, — голос Тоги звучит глухо, а ее дыхание щекочет шею. — Когда Даби рассказал про Джина… Я думала, что с тобой они сделали тоже самое.       — Просто арестовали, — Анна осторожно и неуверенно гладит ее по волосам, но девочка поддается навстречу ее руке, ластясь.       — Даби без тебя грустно.       Девушка вздрагивает. Ожог на шее начинает ныть.       — Почему ты так думаешь?       — Он стал другим. Веселым, но это нехорошее веселье. И настроение у него скачет.       — Когда оно у него не скакало? — Анна криво усмехается. Получается натянуто и совсем не искренне.       — Когда он ходил к тебе, он потом такой… тихий, спокойный был. Живой, — Тога отстраняется. — Мне кажется, он немного любит тебя.       Я по-прежнему люблю тебя. — А я — нет.       — Я так не думаю, Химико-чан. Я так не думаю.