Нейтралитет.

      Паранормальный Фронт Освобождения — серьезно? Почему паранормальный? Нет, в Лиге, конечно, те еще гуманоиды порою встречаются, но не настолько же. И от чего Шигараки кого освобождает?       Анна смотрит, запрокинув голову, на выступление лидера и видит выступивших из полумрака на освещенную площадку людей из Лиги. Потрепанные, но в полном составе, замотанные в бинты и обклеенные неровными полосками пластыря, злодеи выглядели победителями. Так и было, впрочем. С другой стороны возвышались остатки верхушки АРИС — Гетен, Скептик, Рупор… Анна едва помнила их имена, но двое из них не то, чтобы вступали в бой открыто, в отличие от Гетена, который буквально из шкуры вон лез, чтобы остановить Даби. Надеялись одолеть Лигу массовкой и льдом?..       Она вздрагивает, поймав на себе ледяной взгляд Гетена, пронзающий насквозь. От одного его вида в воздухе становится на пару градусов холоднее, и Анна трет забинтованные запястья, изрезанные Причудой.       Ре-Дестро больше не выглядит таким устрашающим. Потерявший ноги, гордость и лебезящий перед Шигараки, он стал жалким осколком себя прежнего, который угрожал им и который пытал Гирана. Анна отворачивается, чтобы не смотреть на него. Почему-то ей неприятно.              Они долго говорят, и лозунги звучат один за другим. Народ здесь, внизу, в восхищении, но Анна не впечатлена — сущая бессмыслица. Можно быть злодеем из желания мести, гордыни, ненависти или безысходности. Быть злодеем ради зла — смешно.       Девушка пытается тихонько уйти, пробираясь к выходу через толпу. Видит алый всполох крыльев вдалеке и надвигает капюшон ниже — она не хочет сейчас общаться с кем-то, тем более, с Ястребом. Ей просто нужно домой, и…       И что? Отдаться на милость очередному приступу неконтролируемой паники?       Она хмурится и застывает в дверях. Ровно за мгновение до того, как слышит:       — Надеюсь, не от меня бежишь?       — Не вынесла душа поэта, — она облегченно улыбается. — А я должна от тебя?       Даби хмурится.       — Нормальные обычно сбегают.       — Я не претендую на нормальность.       — Ты вообще у нас человек неприхотливый — на величие не претендуешь, на нормальность — тоже.       — Да я вообще то еще сокровище, — Анна не выдерживает и смеется. — Как не украл никто — сама в шоке.       Что-то мелькает в его глазах, когда он, закинув руку на ее плечи, привлекает ее к себе одним движением.       — Ты просто не заметила вора.

***

      Квартира встречает ее пустотой и тишиной. Если бы у нее были хотя бы часы, она бы послушала мерное тиканье. Она проходит в мастерскую, опускается в кресло, но тут же подскакивает, когда ее телефон звонит. На экране светится «Мама». Анна чувствует накрывающую с головой панику.       — Да?..       — Аннушка? Ты дома?       — Я дома. Что случилось?       — Слышала про инцидент в Дейка?       — Нет, — Анна старается придать голосу максимально равнодушные нотки. Она врет, как дышит, но не скажет же она, что приложила руку к почти полному разрушению целого города.       — Точно?       — Почему ты так спрашиваешь?       — Потому что в новостные программы попали съемки со спутников, специалисты сказали, что синее пламя означает задействованную Лигу и что Причуды злодеев были усилены. И мы не может дозвониться до тебя три дня.       Гребанные Шерлоки.       — Раз я жива, то меня там точно не было. У меня просто сломался телефон, и я только сегодня забрала его из ремонта.       — Аннушка… Это правда?       — Если ты все равно не планировала верить мне и уже все решила, зачем ты тогда вообще мне позвонила? Я не помогала злодеям, кем бы они ни были, да мало ли вообще людей с воздействующими Причудами.       — Я не планировала не верить, — голос матери звучит мягко, почти ласково. — Мы с отцом волнуемся за тебя.       Она молчит. Открывает окно, слышит рев машин с соседней улицы.       — Спасибо. Я в порядке. Еще увидимся.       — Позвони нам, — ей хочется плакать.       Ей кажется, будто вечность назад они были по-настоящему близки, как только могут быть мать и дочь. В пятнадцать лет Анна выбегала в коридор, чтобы обнять, потереться головой о плечо, улыбнуться, слыша смешливо-ворчливое «Отстань, дай раздеться».       Родственники и знакомые с каким-то странным удивлением пополам со злорадством говорили: «Вот погоди, вырастет — вообще приходить не будет.»       Но Анна приходила. Как котенок, который тянется за человеческой рукой.       Время шло, и девушка начала осознавать, что все чаще получает раздражение и отмашки в ответ. Она не злилась — сначала. Мать работала в больнице, с людьми — это всегда тяжело, настолько, что кажется, будто на плечи тебе воздрузили гору и заставляют с ней бегать. Сама бы она никогда не хотела для себя подобного. Но чем дальше, тем хуже становилось — Анна понимала, что вся злость, накопленная за время работы, срывалась на ней, потому что Аннушка вытерпит, она не станет возражать, ругаться…       Она просто уйдет и запрется.       Начались придирки, часто к сущим мелочам, часто к тем вещам, на которые прежде не обращал внимание никто. Анна пряталась по углам, стараясь не попадаться лишний раз на глаза. В голове крутилось: «Я тебе не нравлюсь? Вы меня разлюбили? Что я делаю не так?..»       Она всегда была тревожным и дерганным ребенком, но именно в тот период ее нервы начали сдавать, кардинально и по всем фронтам. Она в отчаянии осознавала проседающую память, патологическую рассеянность, и от собственной неловкости и проблемности хотелось сбежать и изолироваться. Но в тишине и уединении начиналась паника, затапливающая сознание тягучей несмываемой патокой.       Врачи выписывали ей таблетки. Родители валили все симптомы на лень и несамостоятельность.       Какое-то время Анна думала, что действительно выдумала все, забивалась в угол и не знала, что ей делать. Давление не ослабевало, и конфликты выходили все ярче и тяжелее. Пока она не съехала и не зажила одна. Лучше быть просто наедине с собственными тараканами, чем жить в постоянной осаде.       Когда к ней пришел Даби, услышавший, что с ее голосом что-то не так, она подумала: «Катись оно все в бездну.» Когда он обнял ее, прижал к себе, она чувствовала горечь на корне языка: детская и глубокая обида. «Почему он, а не они? Мы чужие люди, почему вчерашнему знакомому есть до меня дело?»       Потому что сам такой же. Ни семьи, ни мира, ни доверия, только одиночество и беспросветная темнота, где неясно, какое будущее ожидает впереди и что станет завтра.       Родители не понимают, почему она не звонит и так редко берет трубку.       Даби понимает, почему она не может простить, хотя, возможно, и хочет.       Она открывает ему дверь, как в первый раз — они не виделись так долго до и так ничтожно мало поговорили после боя. Хотя сейчас он явно пришел не ради светской беседы.       Анне кажется, будто расстояние во много миль они преодолели в один шаг.       От Даби пахнет горелым сильнее обычного, и, когда Анна целует, на мгновение она ожидает ощутить на губах горечь, но вместо этого чувствует привычный жар. Даби приходится наклоняться к ней, она же мелочь, до плеча ему не достающая, но он как бы и не возражает. Прижимает ее к себе, лапает через одежду, не торопясь пробираться под. Когда колени уже подгибаются (от желания или от того что Даби уже практически уронил ее, держа за талию и целуя так, что земля уходит из-под ног), пирокинетик подхватывает ее под бедра, вынуждая Анну обнять его за пояс ногами, и несет в комнату. В темноте нет места смущению, и тонкий свитер отброшен в сторону кресла.       Анна льнет к Даби, подставляется под шершавые руки и царапающие скобы. Целует обожженную шею, обводит кончиком языка выступающий кадык, и спускается к стыку со здоровой кожей, слыша, как выдыхает Даби. Он ведет по ее талии рукой, но не может нащупать застежку юбки.       — Снимай эту тряпку сама, если не хочешь, чтобы я ее сжег, — голос у него совсем хриплый. Анна непослушными пальцами нащупывает молнию и приподнимается, позволяя ткани скользнуть вниз.       Даби все еще неприлично одет, и девушка тянет за край его плаща, но ее перехватывают за запястье — не так резко и сильно, просто ощутимо, так, чтобы не тревожить порезы под бинтами.       — Я серьезно, мелочь. Не порть момент, — он осторожно отводит ее руку в сторону.       Никогда, ни за что в своей жизни Анна бы не подумала, что Даби, абсолютно, казалось бы, спокойно и даже несколько по-философски относящийся к проблемам собственной Причуды, считает свое тело настолько… отталкивающим.       — Даби, — она гладит его по щеке. — Посмотри на меня. Пожалуйста?       — Не время для психотерапии, — парень криво усмехается, не отпуская ее ладонь.       — Да при чем тут это, — Анна мягко обхватывает его пальцы в ответ. — Я же не неразумное дитя. Я знаю, на что подписалась, и твои шрамы никак не влияют ни на мое отношение, ни на мое желание.       — Кацураги.       — …И разве мы не оба должны получить удовольствие?       — Как это связано?       — А разве нет?       Секунду он молчит, колеблясь, потом нехотя избавляется от плаща, оставляя его за спиной. Отстранившись, стягивает майку. Темные неровные края ожогов со слабо поблескивающими стежками скоб приковывают взгляд, но их вид не отталкивает. Больше завораживает.       — Не пялься, — Даби коротко хмыкнул, подцепил ее подбородок, заставляя смотреть на его лицо. — И не говори, что я не предупреждал.       Красивый. Анна целует обожженное плечо, зная, что он, скорее всего, не почувствует это прикосновение, но этот жест важен для обоих.       Большие ладони вцепляются в ее бедра, и девушка не успевает понять, как оказывается распластанной на жестком диване. Даби нависает над ней. Он близко, черные жесткие волосы щекочут ее лицо.       — Мелкая, я у тебя первый? — ей на мгновение слышатся строгие нотки в его голосе. Она медленно кивает.       — Ты же знаешь, что может быть больно?       Снова кивок.       — Не спасуешь? — он криво усмехается. — Валяй, пока не слишком поздно.       Анна вздрагивает, но решительно сжимает губы.       — Не спасую. Только… — она отводит взгляд.       — Ну?       — Осторожнее, — тихо выдавливает из себя Анна, чувствуя, что краснеет.       Пирокинетик сипло смеется и несильно кусает ее острое плечо.       — Кацураги, расслабься. Если ты зажмешься, то я вряд ли чем-то смогу помочь. Тебе придется либо мне довериться, либо остаться без секса, — он щекотно целует место укуса. — И разговаривай со мной, что ли. Я тебе не волшебник, чтобы узнавать, что там с тобой не так.       Анна слабо улыбается.

***

      Больно все-таки было, несмотря на все попытки Даби сделать все как можно аккуратнее.       Анна тихо скулит, вжимаясь в его грудь, часто дышит и жмурится, пытаясь отвлечься на горячие губы, целующие ее лицо, и ладонь на спине. Даби медлит, не двигаясь дальше, дает привыкнуть и напряженно всматривается в ее лицо. Слизывает слезы, заводит упавшую на ее лицо прядь волос за ухо. Что-то неразборчиво шепчет, второй рукой поддерживая ее под бедра.       — Сейчас пройдет, мелкая, потерпи еще немного, — Анна едва заметно кивает на это и тихо шмыгает носом, пытаясь унять дрожь.       — Иди сюда.

***

      Когда Анна случайно задевает скобу на его спине, сильно за нее дернув, она слышит сдавленное шипение. Они оба на пределе, часто дышат, и внизу теперь не так больно, как было сначала.       — Прости, пожалуйста, — шепчет она, осторожно смещая ладони на его выпирающие лопатки.       — Забей.

***

      Ей кажется, что завтра она будет объясняться с миром исключительно жестами. Даби прижимает ее к себе, не давая отстраниться, и Анна прогибается под ним до хруста в позвоночнике. Стонет, тихо, на выдохе, цепляется за его руку и чувствует, как ее ладонь сжимают в ответ.       Ей кажется, что она горит. Влажные волосы неприятно липнут к плечам и спине, и под чужим взглядом хочется сжаться и спрятаться под одеяло.       Даби медленно выходит из нее, и она чувствует, как по бедру течет.       Пирокинетик проводит пальцами по ее ноге вверх, осторожно и даже нежно, гладит.       — Все еще больно? — он заглядывает ей в глаза.       — Уже почти нет, — шепчет она. — Но мне даже как-то страшно идти в душ.       Даби опускает взгляд, оценивающе оглядывая ее.       — Не дрейфь, крови почти нет, — он укладывается рядом. — Ты все же чертовски узкая, Кацураги.       — Наверное, так и должно быть, — неуверенно говорит она и пытается сесть. Скулит, и Даби настороженно приподнимается.       — Я не знаю, — он говорит почти мягко. — Мне, конечно, льстит, что ты считаешь, будто я обладаю каким-то охеренно большим опытом, но вообще-то нет.       — К утру мы выясним, что я у тебя тоже первая? — она смеется и закашливается. — Помоги мне встать, что ли…       — Не первая, — Даби поднимается и рывком ставит ее на ноги. — Но одна из.       При свете все кажется уже другим. Анна щурится, прикрывая глаза ладонью.       — Не помрешь по пути? — Пирокинетик подпирает косяк ванной плечом. Его не смущает собственная нагота. Анну ее, впрочем, тоже. Забавно, учитывая, что несколько часов назад Даби не планировал полностью раздеваться, а Анна и представить не могла, что добровольно позволит обнажить себя кому-то постороннему.       Не постороннему. Даби.       — Не должна вроде, — она неуверенно осматривает оставшийся путь. — Можешь проконтролировать, если хочешь.       — Ты больше моих хотелок не переживешь сегодня, — он смеется, и Анна замирает и смотрит. Он никогда не был таким открытым и расслабленным.       — Иди ты, — она фыркает.       — Иду я, — он зевает. — Занимать очередь.       Анна улыбается и закрывает перед его носом дверь.       

***

      Они ложатся вместе на разобранном диване, но лежат так, будто места у них нет вовсе. Анна устраивается на его груди, дыша куда-то в ключицу.       Ей кажется, что она не засыпает до конца, просто лежит в полудреме до самых первых лучей солнца. Даби размеренно дышит, и она слышит ровный стук его сердца.       Хочется, наверное, чтобы так было всегда.       Тепло. Надежно. Защищенно.       Кажется, она любит Даби.       — Кажется, я люблю тебя, — шепчет она вслух, и, подняв голову, встречается с потемневшим взглядом. Пирокинетик сонный и взъерошенный, он заторможенно моргает, а потом натягивает одеяло на них обоих выше, и ворчит:       — Ты мне тоже нравишься. Спи давай, пять утра.       — Откуда ты знаешь?       — Кацураги.       — Спокойного утра.