Потерянный шанс

Две измученные перелетом девушки входят в номер. Огромный номер, который тянет на приличную квартиру. Это вам не отель, в которых они селятся на скучных ежегодных стартах. Тут им жить ближайший месяц, и это немного пугает. Ежедневные сдачи ПЦР-тестов однозначно не займут место любимых утренних процедур — сплошная нервотрепка. Белые стены, которые, видимо, должны были делать акцент на спокойствии и минимализме номера, больше делают его похожим на психушку. Это ощущение усиливают строгие запреты и в целом ограниченность возможностей. Особенно пузырь, из которого их не выпускают. Что касается положительных моментов — две комнаты. Удобно и комфортно. У каждой своя ванная комната — еще лучше. Личное пространство, как никак. Общая комната с небольшим столиком и неброским диванчиком, маленький телевизор и того меньше холодильник. Окна, выходящие на Олимпийскую деревню. Вот их ближайшие спутники. — Как тебе? — Саша внимательно оглядела номер, но в восторг не пришла. Ей всегда казалось, что в Олимпийской деревне должно быть что-то особенное. Пока она ничего такого не замечала, за исключением особенно усиленных антиковидных мер. — Неплохо. Жить можно, — Щербакова, судя по всему, в восторг тоже не пришла. — Наверное, акцент на льду сделали. — Предположение весьма точное, потому что Медведева всегда рассказывала про выдающийся олимпийский лед. — У нас тренировка есть сегодня? — Аня кидает чемодан на пол, скидывает куртку и садиться на диванчик. — Не-а. ЭГ сказала, что сегодня совершаем осмотр окрестностей и отдыхаем после перелета. Завтра тренировки, — Саша плюхается рядом и откидывает голову на спинку дивана. — Да скинь ты эту дурацкую куртку! — Аня пренебрежительно дергает ее за рукав. Щербакова не разделяла всеобщую любовь к экипировке спортсменов. Ей не нравилось, что они ходят все одинаковые, еще и в определенных местах определенная одежда. В конце концов, все они — отдельные личности, а их загоняются в одинаковые рамки. — Прикольная куртка, че ты? — Саша все же снимает ее, подхватывает еще крутку Ани и вешает на крючки у входа. — Да ну, чего мы как стадо баранов, все одинаковые? — Так это же наоборот отличительная форма страны. — Страны может и отличительная, да в стране живут разные люди. Саша пожала плечами и вернулась на диван, легла Ане на колени и вытянула ноги. — Я устала. — Мы еще даже не начали, — усмехнулась Аня, легонько перебирая ее волосы. — Анют, если ты не прекратишь, я сейчас усну или начну мурлыкать, — Щербакова улыбнулась. Она знала, что Саше уж очень нравится, когда ей массируют голову. И та действительно могла уснуть. — Нет уж, ты сначала мне расскажешь, как у вас с Аленой, а потом уже спать. А то отмахиваешься все время. — Да ладно тебе, все нормально у нас, — Саша мечтательно улыбнулась. — Я между прочим твоя лучшая подруга, имею право знать, как обстоят дела. Вы всю неделю пропадали где-то после тренировок. Признавайся, — Трусова ойкнула от толчка в плечо. — Ну Аааань, спать хочется, — протянула она. — Потерпишь. Я жду. — Ты даже не абьюзер, ты арбузер, — Саша надула щеки. — Ничего, переживешь. Рассказывай. — Аня-арбузерша, кому расскажешь — не поверят. — Потому что я ангелок не только в показательных, но и в жизни, — гордо заявила Щербакова. — Ты ангелок как раз не только в показательных, но и показательно, — хмыкнула Саша. — Не уходи от темы. Я хочу подробностей, — Аня трясла бедную Трусову, которая специально хныкала. — Кошмар, то там интервью, то тебе интервью давать. — взвыла Саша. — Давай уже, куда вы уходили по очереди? Я видела, как вы встречаетесь в паре кварталах от Хрустального, так что не отмажешься. — К ней домой, — сдалась Трусова. — В новую квартиру? — Аня вытаращила глаза. — В новую квартиру, — кивнула рыжая. — А родители? — Аня, как примерный ребенок, просчитывала сразу всю нюансы. — Чьи? — Всех. — Ее не знали наверное даже, типа она просто ушла к себе в квартиру и все. А со своими я поругалась, поэтому уходила рано утром и приходила уже ночью, — Саша потянулась, зевнув. — Уж сразу у Алены бы ночевала. — Тогда мои подняли бы тревогу и первым делом пошли бы к ЭГ меня искать. Мне этого не нужно. — Ладно. А что вы делали там? — Аня прищурилась. — Разговаривали. Че так много вопросов, Щербакова? — Саша приняла вертикальное положение и возмущенно смотрела на подругу. — Сааааш. Вы..? — Аня многозначительно подергала бровями, а вот Трусова так же многозначительно покраснела. — Аааа, ура! — Аня завизжала как ненормальная. — Ань, перестань, — Саша зажала уши. — А кто первый? А как? Когда? Сколько? — она буквально засыпала вопросами все сильнее краснеющую подругу. — Аняяя, — захныкала та. — Круэллу смотрели. Посмотрели вот. Когда захотели — тогда и... — Саша показала кавычки в воздухе, — А сколько раз — это не важно. — Везде твоя Круэлла, — поморщилась Щербакова. — Зато какая, — подняла палец Саша.

***

Алена живет как на иголках. Каждый день недосыпает, потому что всегда ждет, что Саша может позвонить. Трусова часто предлагала перезванивать, когда видела, что она спит, но Алена каждый раз категорично отказывала. Им остались только звонки — не такие частые, как хотелось бы, и переписки — не информационные. Алена улыбалась, когда случайно на экране телефона замечала Сашу, которая что-то увлеченно печатает в своем телефоне, и Косторная точно знала, что это было сообщение ей, которое она уже получила. Саша звонила в перерывах между тренировками на пару минут, звонила утром во время завтрака, вечером перед сном и ночью, когда не спалось. Саша звонила всегда, когда только могла взять телефон в руки, а Алена постоянно бегала с тренировок, пользуясь отсутствием главных тренеров. Трусова рассказывала все: начиная с того, какие прыжки получились в прогоне и заканчивая тем, что споткнулась о ступеньку на лестнице. Если закрыть глаза, можно было составить ощущение, что Сашка рядом. Но этим Косторная не пользовалась, понимая, что будет хуже. Поэтому она слушала, смеялась и тихо шептала, что скучает в ответ на Сашино «я тебя люблю». Все донельзя банально, обычно и грустно, как в сопливых романах, которые по ночам читает Щербакова. Но сегодня Алена не знала, чего ждать от разговора. Потому что ждать можно было всего. Закончился командник, а Саша без медали. Ее не взяли и не дали доказать, что она может. Трусова звонит вся в слезах. И Алена вспоминает, как сложно было доказать ей, что даже если не поменяют Валиеву, то это к лучшему. Вспоминает, как она плакала, когда стало известно, что она не выступает. Вспоминает, потому что видит то же самое. — Золотце, ты чего? — Сейчас бы обнять, а не смотреть на стекающие слезы. Саше было проще, пока она не видела команду на первой ступени пьедестала. Саше было проще отгонять от себя эти мысли, когда вокруг все не называли ее коллег олимпийскими чемпионами. А сейчас волной накатило осознание, что одна возможная медаль уже прошла мимо. — Ален, почему никого не поменяли? — тихо спрашивает она, хотя прекрасно понимает, что ответа ей не дадут. — Решили, что так лучше, — Косторная применяла тактику отвечать на вопросы и не обращать внимание на слезы. — Кому лучше? — Сашка смотрела на лицо в телефоне с такой надеждой, что становилось стыдно. — Тебе, — грустно улыбнулась Алена. — Каким образом? — Тебе не нужно распыляться на командные соревнования, и ты можешь все силы показать в личном зачете. Не для кого-то, а только для себя. — Этот аргумент она придумала давно, понимая, что он однозначно понадобится. — Но у меня бы была медаль, — отрешенно отозвалась Саша. — Так возьми ее в личке. Вещественней будет. — Как я возьму, если там Валиева, которой оценки ставят небесные, и Щербакова, которую любят судьи? Мне просто занизят компоненты и вся техника не перекроет. — Саш, прыгнешь все чисто — перекроет. — Уверила Алена. — Ты ведь не собирала прыжки вместе еще, самое время доказать. Больно смотреть на пустые глаза разбитого человека. А ее олимпиада еще даже не началась. — Сашуль, — позвала она. — М? — Я люблю тебя. Ты все сможешь, солнце. — Я тебя люблю. — Саша первый раз за день улыбнулась. *** «Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Дышать глубже. Не забывать дышать.» Саша стоит около бортика. Ее руки держит Этери Георгиевна. Она что-то говорит, пытается успокоить. Саша не слышит. Страх. Животный страх захватывает полностью. Она боится. Чего — никто не может объяснить. Страх проходит под кожей, иголками покрывая тело. В ушах стоит звон. «Просто дышать. Это можно контролировать, если дышать. Дыши.» Даниил Маркович протягивает телефон с уведомлением о новом сообщении от Алены. Саша без слов снимает блокировку. Все будет хорошо. Не переживай — переживать буду я. А ты катай в удовольствие. Утри всем нос. Я люблю тебя. «Вдох. Выдох. Алена любит. Она переживает. Кататься для нее.» Саша выходит в центр, замирая в начальной позе. Первые ноты. Девушка на льду оживает, становясь полностью податливой музыке. Плавность, грация, сила, харизма, мастерство. Это все она. Это Фрида. Саша катает для Алены. Это про них — вся песня про них. Прожить это моментом. Думать о ней, а не о судьях. Думать о ней. «Если даже у Алены уже не получается прыгнуть его, то почему я думаю, что смогу?» — проноситься в голове перед акселем. Заход. — Твою мать! Косторная кидает подушку в стену, когда видит падение. Она же могла. Могла, так почему снова упала? Что опять не так? — Нет, я не могу, — Алена со злостью выключает телевизор и тревожно шагает по комнате. Мысли путаются, а падение ощущается как собственное. — Ненавижу тройной аксель… — шипит она, капая в стакан валерьянку. «А сколько капель надо? Плевать.» — залпом выпивает содержимое стакана. «Блять, блять, блять» — в мыслях ни одного цензурного слова. Алену трясет. Буквально лихорадочно трясет. Нарастающее напряжение мешает спокойно дышать, стрелки часов двигаются как назло слишком медленно. В какое-то момент кажется, что они и вовсе застыли, не желая дальше отсчитывать время, но потом проходит самая долгая секунда в жизни и совершается небольшое колебание. Еще и еще. Надо продержаться 20 минут и везде будут объявления о прокате. Всего 20 минут. Телефон оповещает о новом уведомлении и Алена буквально подрывается с места. Все хорошо. Скоро позвоню «Блять. Все хорошо. Значит нихера не хорошо.» Воздуха в комнате становится чертовски мало и Косторная распахивает все окна. И плевать, что на улице -15. Ей душно. Звон телефона разрезает свинцовую тишину. На экране появляется Саша. Она не плачет, не кричит, даже намека на слезы нет. Она просто расстроена. — 74.6 — Саша называет баллы. Она поняла, что Алена не смотрела. Она и раньше не смотрела, говоря, что не может из-за сильного волнения. А Трусова действительно почти не волновалась. Как будто Косторная забрала все волнение себе. — Какое место? — севшим голосом спрашивает Алена. — Четвертое. — Блять, — выдыхает она, но тут же поправляется. — Короткой нельзя выиграть, помни это, Саш. Все решит произвольная. — Мне обидно за аксель. Я прыгала его стабильно после тренировки с тобой. И здесь я его тоже прыгала. — Закрой его на произвольной. — Я не просто закрою. Я закрою так, что про него все забудут. — решительно отозвалась Саша. Алена улыбнулась. Такой настрой ей нравился. — Иди скажи им всем, что тебе плевать. А то начнут косточки перемывать, — Косторная смотрела с любовью. Глубокой и искренней. — Ага. Щас погоди, все скажут зачем это я ставила триксель, понятно было что упаду, знатоки херовы, — закатила глаза Саша. — Иди, солнце. Тебя ждут. — До вечера. Алена кивнула и сбросила трубку. Настроение Саши поднялось, боевой дух зарядился. Алена лечила, помогала, поддерживала. Саша с улыбкой на лице пошла на растерзание репортеров и журналистов. «74,6. Обычные баллы, когда я с трикселя падаю» — прочитала Косторная ответ Саши на вопросы о падении, и ее настроение тоже немного улучшилось.