казалось бы, причем тут пираты

— Нормально? — Антон наклоняется ниже, щекотит кудрявой прядью шею и целует куда-то туда же, оперевшись ладонями по обе стороны. Непроизвольно выдохнув, Эд укладывает ему на спину ладони, мягко поглаживая по теплым лопаткам, и согласно кивает, расслабленно улыбаясь. Неловкости почти что не осталось — в голове нет ни одной приличной мысли, только плывут самые разнообразные картинки происходящего. — Тогда не молчи, я ж не всегда понимаю. — Хорошо, хорошо, — поднявшись выше и на секунду сжав в пальцах светлые пряди, Выграновский наклоняет его на себя, быстро целует, прижавшись ближе, а потом укладывается обратно и посмеивается, — давай больше не будем прерываться на такое и просто, ну… Да. Ты понял. Кроме как выгнуться больше ничего не остается — Выграновский спутанно вздыхает и подгибает колени, вцепляясь пальцами ног в простынь, когда Антон снова двигается. Довольно трудно думать и хоть о чем-то рассуждать, находясь в таком… Странном положении. С момента выписки прошло больше двух месяцев. Эд привык к жизни вдвоём еще за время реабилитации, так что перевоз всех остальных вещей стал только делом времени. Постепенно в чужой гардероб перекочевали майки, шорты, огромные кофты, смешивающиеся с Антоновскими, такими же большими, но яркими, и последним делом приехали приставка и компютер. Да, места тут на них двоих не слишком много, даже стол толком поставить некуда было, но если приложить немного усилий и потесниться, то все вместится. А теперь, когда Выграновский снова работает — пока на новом испытательном сроке в студии звукозаписи — и усердно творит, можно будет подумать о чём-то побольше. Ткнувшись затылком в кровать, он царапает по лопаткам короткими ногтями и гнется, пока настойчивые ладони пересчитывают ему ребра. Скоординировать движения с чужими не получается, думать — тоже не особенно. Как они только дошли до этого? Пальцы соскальзывают, Эд охает, когда бедра с силой сжимают, приподнимая, и в смущении отворачивается куда-то в сторону, зажмурившись. В голове всплывает румяное лицо с блестящими из-за солнца глазами и довольной улыбкой. Сверху раздается смешок: — Что, не нравлюсь? — Блять, — вцепившись в светлые волосы, чтобы хоть куда-то выместить ощущения, Выграновский мотает головой и едва слышно скулит, усиленно сдерживаясь, — нравишься, очень, мне все вообще нравится, но ты бесишь, не спрашивай, нахуй, ничего, я не знаю, что ответить… — Тогда почему не смотришь? Эд приоткрывает один глаз, когда Шастун останавливается и упирается руками ему в живот: поза совершенно неприличная, совершенно неудобная, но ему, видимо, нормально. Поморщившись, Выграновский снова пытается спрятаться, прикрываясь локтем, пока другой рукой до сих пор продолжает сжимать кудрявые пряди, но все его попытки заканчиваются неудачей, когда Антон тянется за поцелуем. У них вообще всегда такая тактика, да? В любой непонятной и трудной ситуации полезай и целуй. И ведь работает, сука! Эд вынужденно отводит спасительную руку, снова совсем неправильно выгибаясь и поддаваясь на всё, чем только можно было раздразнить его. Да, он долго не мог признаться себе, но сейчас чувствует это особенно отчетливо. Из-за Антона у него плавится котелок. — Не надо, мне неловко, — от возобновившихся движений надрывисто вздыхает, переходя в стон, тут же тянется прикрыть рот ладонью, чтобы не умереть от стыда совсем. — Не говори ничего… — Почему? — шепот на ухо заставляет поежиться и снова отвернуться, пока вторая рука умудряется сползти куда-то немного вниз, царапая по затылку и шее, чтобы хоть немного выместить накопившиеся ощущения. Антон не собирается отстраняться: голова кружится от щекотных поцелуев на линии челюсти, от прикосновения кожей к коже, от горячего наощупь воздуха вокруг и близости. — Почему не говорить? — Блять, Шастун, закрой рот, не заставляй меня засунуть туда что-нибудь, — он смеется на этих словах, видимо, очень довольный тем, что Эд тут с ума сходит и перестает функционировать. — Че встал, шевелись давай… сука, что за пиздец… — Ты ж рядом, — поцелуй в щеку и обжигающее дыхание на ухо с улыбкой, — то и встал. Ох уж эти… Шуточки его! Привыкнуть никак не получается. Да, Выграновский вполне себе догадывался, что такого стоит ожидать, но чтобы на постоянной основе, да еще и в такое неподходящее время? Эд фыркает, мотает головой, чуть не ударившись о чужой лоб, спускается обеими ладонями ниже, к бедрам, и настойчиво пододвигает Антона к себе. Слава всем богам, что тот не совсем ушел в прострацию со своим юмором и еще способен понимать подобные тривиальные призывы — снова зажмурившись и судорожно вздохнув, он хватается ладонями за теплые предплечья и охает. Хоть бы инициативу проявлял побольше, а, а то самому все делать придется… Видимо, и правда поняв все правильно, Антон очень неожиданно и долго молчит, методично разукрашивая ему шею поцелуями и толкаясь навстречу. Пальцы снова приподнимают бедра, Эд скулит и смущенно закрывает лицо одной рукой, не понимая, как ему сдерживаться, когда любое неаккуратное движение заставляет его вздрагивать. Выдохнув в сторону, Выграновский подается вперед, позволяет приподнять ноги выше, чтобы было удобнее держать их, и снова сипит и шепчет что-то непереводимо довольное. У него раньше никогда не возникало желания заняться сексом с парнем, но… Все когда-то бывает в первый раз. Это уже, слава богу, не он, но ощущения со временем совсем не притупляются. Слишком громко ахнув от укуса на плече, Эд ругается и просит быстрее, снова прижимая Антона к себе за бедра и не позволяя далеко отодвинуться: кажется, все соседи уже давно поняли, чем они тут занимаются, но стонет он достаточно высоко, чтобы не вызывать подозрений. Ладони не понимают, за что зацепиться, чтобы стать еще ближе, Выграновский гнется дугой и мычит, задыхаясь от ощущений и не находя никаких слов, чтобы что-нибудь еще сказать или попросить. Шастун ударяет по ягодице ладонью, кожа загорается алым, приятные мурашки растекаются по бёдрам и заставляют недовольно что-то пробурчать и подвинуться удобнее, чтобы подставиться снова. — Так хорошо? — наклонившийся Антон замирает в сантиметре от его лица и улыбается, не прекращая движений. Эд кивает и прогибается навстречу, прижимаясь к чужой груди собственной и царапая все, до чего может достать. Мышцы сводит быстрой судорогой, он запрокидывает голову и сжимает в пальцах худые плечи, пока Шастун снова держит его где-то под коленями, заставляя показывать невообразимую эквилибристику. Кто из них более гибкий, а? Что за несправедливость такая? Мало того, что снизу, так еще и ноги заставляют задирать до потолка, потому что упирать их в кровать ужасно неудобно — ни тому, ни другому… Кошмарно несправедливо! Но все равно хорошо. Поэтому Выграновский только выдыхает что-то одобрительное и скулит в воздух. Однозначно лучше, чем было раньше.