казалось бы, причем тут пираты

— Я больше не вижу правым глазом. Вообще, — под размеренное пиканье приборов выносит свой приговор Эд и ёжится, обнимая себя рукой за плечо. — Операция прошла удачно, но… Сказали, что уже поздно было, и это не помогло. Антон опускает взгляд в пол, невольно вздыхая, и устало ерошит волосы, сгорбившись над койкой. Почему он так убивается — Выграновскому до сих пор не ясно. Отвернувшись в сторону окна, Эд по привычке моргает, потом щелкает пальцами перед лицом, прикрыв видящий глаз, и усмехается. Это какой-то урок от жизни? «Не езди без шлема» — предупреждают все баннеры в городе, на которые он постоянно заглядывался. И что теперь? Есть ли смысл ездить вообще? — В общем, мне остается только, ну, смириться, типа, — разглядывая истыканные капельницей локти, он трет болящие от игл места с синяками и морщится. Сколько времени прошло с того момента, когда он последний раз был дома? — Скоро выпишут. Я очень домой хочу. Отвезешь? Молча кивнув, Шастун продолжает сидеть в позе улитки, почти уткнувшись лбом в колени и уперевшись локтями в подлокотники. Может, ему нехорошо? Эд узнал, что Антону ужасно не нравятся больницы, и сказал, что можно не приходить так часто, но он все равно продолжает. Это слегка странно, если честно. — Я просто не верю, блять, не верю, как так-то, а… Как так? — едва слышно бубнит он, и Выграновский подползает чуть ближе, наклоняясь, чтобы лучше слышать. — Разве так бывает? Нет, нет, это… — Тоха, посмотри на меня, а, — вытерев мокрые глаза, Антон смотрит ему в лицо, неловко моргая. — Я здесь, типа. Живой. Да, полуслепой, но живой же. Судя по тому, что он видел недавно в зеркале, это не так уж и надолго. Выграновский тянется к чужой макушке, аккуратно хлопает по ней, поглаживая по отросшим волосам — все свободное время Антон проводил здесь, когда мог приехать, и уже несколько месяцев не стригся — и чуть улыбается. Да, может быть, самому ему жить не очень хочется, но у Шастуна-то еще вся жизнь впереди! Он же еще молодой, здоровый. Зрячий. И девушку найдет, и детей заведет, и крутым бизнесменом станет… Всё у него будет. Пододвинувшись ближе на стуле, он льнет к руке, как кот, потом перехватывает ее и сжимает своими обеими, уткнувшись в нечто из сцепленных пальцев лбом. Чуть горячий. Наверное, добегался на улице без шапки (а весна ведь только началась), то и простудился. Шансов, что теперь получится вернуться к обычной жизни, совсем не осталось. Эд поглаживает пальцем по теплым ладоням, аккуратно укладывается обратно на приподнятую подушку, вытянув руку с капельницей вдоль бока. — Ну не реви, а. Не реви давай, соберись, Шаст, — прикрыв глаза, Выграновский зевает и облизывается, поморщившись от чужих пальцев, впившихся ногтями ему в руку. — Ай, больно, ну че ты делаешь… — Эдик, ты ведь не хочешь сказать, что теперь перестанешь музыкой заниматься? Тишина в палате нарушается писком и пением птиц, усевшихся на карниз, за окном. Пожав плечами, Эд задумчиво сводит брови и поджимает губы, не находя, что ответить. Будет ли он теперь способен хоть чем-то заниматься, кроме как лежать на диване? В этом нет никакой уверенности. Выпутав руку из крепкой хватки, он кладет ее на живот, инстинктивно поглаживая и расслабленно вздыхая. Кажется, все тревоги и переживания, что Выграновский испытывал пару недель назад, теперь не имеют абсолютно никакого значения. Ему больше не хочется думать, что он чувствует, когда Антон нервничает из-за него, ему больше не нравится слушать его монологи о любви и притворяться спящим. Всё это просто потеряло какой-либо смысл. И зачем он до сих пор ходит сюда, как на работу? — И кстати, мы ведь уже всё решили, да? Ты отвез мои вещи домой? — приоткрыв один глаз, он выгибает бровь и чуть щурится. Глядя на чужое грустное лицо, ему тоже хочется прям щас заплакать. — Ну всё, всё, успокойся, давай не… — Тебя это, блять, вообще не интересует? Тебя не интересует, почему я тут, нахуй, реву, как еблан? Пиздец, конечно, спасибо за отношение, — нервно усмехнувшись, Шастун вытирает глаза и запрокидывает голову к потолку, хлопая себя по коленям. — Тебя не интересует, чем ты дальше заниматься будешь? Вообще нет? Так ведешь себя, будто тебе похуй на всё. Ваще, блять, на себя похуй, на меня похуй. Ты уже сказал, что и правда похуй, но я верить отказываюсь, я уже тоже повторял. Устало вздохнув и цокнув, Выграновский отводит глаза в сторону окна, любуясь на зеленеющее высоченное дерево. — Я не знаю, как тебе еще сказать, что ещё мне нужно сделать, чтобы ты понял, — Антон трясет его, снова склоняется, утыкаясь макушкой в плечо, шмыгает носом и с силой сжимает предплечье свободной ладонью. — Я люблю тебя, пиздец как люблю, и не хочу, чтобы ты жизнь свою по пизде пускал… Ты слышишь? Я всё сделаю, всё, только подумай, а, не уезжай… Не бросай меня… — Антон, давай закончим это, а. Ты отвез вещи? — Шастун молчит несколько секунд, потом кивает, не поднимая головы. Эд аккуратно отстраняет его от себя и фыркает. — Я не хочу говорить, тем более щас. Я тебе всё сказал. Я… Сбивчиво вздохнув, Выграновский прикрывает глаза и пару секунд размышляет о том, что собирается сказать. Сердце неприятно стучит где-то под ребрами: он пытается унять его, уложив на это место кулак, и снова вздыхает, сползая вниз по подушке. — Ты меня любишь, а я тебя нет. Ты мне не нравишься. Совсем. Я нормальный взрослый мужик, не надо вот этого… Вот этого всего. Я девушек люблю, понимаешь? В животе бабочки понемногу тоже скатываются куда-то вниз, заставляя еще больше занервничать. По плечам бегут мурашки, голые ключицы мерзнут из-за огромного ворота больничной рубашки. Часто ли он врет? — Ты это серьезно? — Ага, — он опускает голову вниз, перебирая пальцы, только чтобы снова не сталкиваться взглядами с Антоном и не видеть его лица. Он ведь всё и сам прекрасно знает, зачем снова спрашивает? Эд повторяет для верности, чтобы убедить и себя. — Вообще не нравишься. — Ладно, ладно. Нет так нет… Делай что пожелаешь, — Шастун ошарашенно усмехается, нервно улыбнувшись краем губ, потом вскакивает с места, снова хлопает себя по бедрам и трет румяные щёки. Нестерпимо хочется поймать его за руку, но Эд только в очередной раз отворачивается и замолкает. — Делай, что хочешь. Вообще не буду тебе мешать. Хоть в пизду катись, хоть нахуй… Вообще без разницы. Без разницы…