казалось бы, причем тут пираты

— Пока не разрешат, поживешь у меня, хорошо? Только вот про неудобно не надо, я один тут. А так проще следить за тобой будет, а то убьешься еще, — Антон ласково треплет по тёмной макушке, бросая сумку с чужими вещами у комода и потягиваясь. Потупив взгляд в пол, Эд аккуратно трогает повязку на глазу и тут же одергивает, поморщившись. Врачи назначили операцию через неделю. Выграновский не уверен, что сможет эту неделю пережить. «Хорошо хоть не оба» — этой мыслью он тешит себя уже почти три месяца. После езды без шлема и налета на камни лицом, после долгих разговоров со врачами о том, что один глаз могут не спасти, после нервотрепок и ссор с ним остался один Антон: ездил к нему в больницу, приносил фрукты, сидел подолгу и развлекал его всяческими рассказами, как мог. Это казалось весьма странным. Они с Шастуном не часто пересекались, так, дружили кое-где со школы, а особенно близки не были. Но тут — такое происшествие. И единственный, кто сейчас с ним рядом, кроме родителей, это он. Человек, которого Эд научился различать по шагам, по вздохам, по едва уловимому бряцанью и неуклюжему «блять» при встрече носка ботинка с порогом в палате. Человек, который заботливо поправляет подушку и убирает отросшие волосы со лба, когда щекотят, человек, который даже говорит как-то… Улыбчиво. — Да не трогай ты, куда лезешь, — прохладные пальцы перехватывают его ладонь и отводят куда-то вниз. Антон трясет его за плечо, улыбаясь с высоты своего роста. — Еще и грязными руками. Тебе совсем себя не жалко? Хоть меня-то пожалей, а, опять же мне мучиться… — Вот об этом, кстати, надо перетереть. — Невольно моргнув обеими глазами, Эд морщится, опустив голову, а потом мотает ей и снова смотрит на Шастуна. — Ты… Ты мне можешь объяснить, почему все еще обо мне, ну… Печёшься? На усталом лице написано, что ответить сейчас точно не получится. Но Выграновский упёртый и упорный, ему торопиться некуда. — Не знаю я, не знаю, не могу тебя бросить, ты мне не чужой человек, все, этого достаточно? — он снова улыбается, стаскивая с чужих плеч куртку и вешая ее на крючок в коридоре. Эда такой ответ не устраивает, но кроме как молча пялиться на Антона он ничего не умеет. — Ну, да, мы ж с тобой с пятого класса дружим. Да и ты был, ну… Таким, э… — Беспомощным? — Ой, все, прекрати, бесишь со своими мыслями тоскливыми, — отмахнувшись, Шастун шелестит в носках по паркету, зашторивая окна, чтобы глазам Эда было проще привыкнуть — вернее, глазу… но говорить это как-то стремно, — а потом подхватывает пакет с продуктами и со свистом отправляется на кухню. Доносится только крик: — подожди минут двадцать, я что-нибудь поесть сделаю, ладно? Аккуратнее там только! Выграновский кивает. Потом делает несколько шагов назад, снимает кроссовки, умудрившись не замочить все вокруг растаявшим снегом, аккуратно запинывает их под маленький пуфик из железных прутов с мягким сиденьем и вздыхает. У него в последнее время часто случаются эти приступы экзистенциального ужаса. «А что, если он навсегда останется одноглазым? Придётся носить повязку, притворяясь пиратом? Или никогда не снимать чёрные очки. Или что-нибудь еще хуже… — Алиса, включи последний плейлист, — обернувшись на Антона, Эд видит только его спину в голубой толстовке и слышит шум воды в раковине. Бодрая и как всегда радостная девчонка в коробчонке оповещает о том, что включает музыку, а потом где-то в углу начинает журчать радио с той девочкой за столом на видео. Интересно, если он потеряет зрение, как неудобно будет смотреть на все слева? Выграновский считает шаги до дивана и осторожно усаживается, оглядываясь вокруг. Здесь довольно уютно: приставка, полка с книгами и дисками, какие-то статуэтки, большая дверь в другую комнату и мягкий-мягкий зеленый ковер. Стянув носки, Эд как-то по-детски довольно улыбается, когда елозит ступнями по длинному ворсу. Вряд ли он нормально увидит настоящую траву, так что эта его более чем устраивает. Он был здесь один или два раза, и оба были связаны с тем, что кое-кто не умеет пить. Да и вообще, тащить Антона на себе, когда он выше тебя почти на голову, так себе удовольствие. Улегшись поудобнее, Эд раскладывает руки запрокидывает голову и удовлетворённо вздыхает. Ему тут комфортно — всегда шумно, кот есть, чтобы потрогать, когда грустно, с Шастуном можно поболтать обо всем на свете и в игры поиграть тоже. Правда, можно ли ему сейчас так напрягать глаз… Он не уверен. Лучше не рисковать. Взгляд зацепляется за пенопластовую «одежду» для ножки тумбочки. Выграновский наклоняет голову, приглядываясь, и оглядывается снова: все острые углы внизу обернуты чем-то белым и воздушным, а сверху замотаны скотчем. Что это значит? Чтобы Люк не залезал куда не надо? Или чтобы робот-пылесос не стукался, когда ездит. Интересная методика. — Что это? — показав пальцем, Эд снова долго и беспощадно смотрит на Антона, очевидно, очень занятого невероятно сложной нарезкой моркови. — И почему так, э… Изящно. — Это? А, ты про накладки… Ну, я подумал, что тебе, наверное, будет непривычно и не очень удобно ходить пока что, поэтому нацепил везде, чтобы ты пальцами все углы не собрал. Ты оценил мое дизайнерское решение? — Шастун убирает со лба волосы чистой рукой, потерев его, а потом встряхивает головой и гордо задирает подбородок, не переставая довольно лыбиться. — Вот как, значит… Вот как. — Выграновский сцепляет руки в замок и складывает их на колени, опустив голову вниз. Едва слышно стучит ногой по полу — это что-то нервное — и задумчиво облизывает губы, пытаясь придумать, что еще ответить. Диалог у них сегодня как-то совсем не идет. — Спасибо, наверное? — Да не за что… Сходи руки помой, а то после больницы, еще нахватаешь чего-нибудь. — Кивнув куда-то в сторону темной двери, Антон снова насвистывает в такт музыке и с довольным лицом елозит деревянной лопаткой по сковороде. *** — Что случилось? Что такое? — Антон неожиданно резко просыпается и сонно бубнит, когда Эд только-только устраивается удобнее. Замерев, будто ничего не было, парень прикрывает глаза и вполне успешно притворяется спящим, пока Шастун ворочается в объятиях и вздыхает. — Ты чего пришел? Что-то не так, а? Эдик? Из главной комнаты слышно только тиканье часов. Выграновский сглатывает, стараясь себя не выдать, и ослабляет хватку, когда Антон пытается вывернуться. Чужое лицо где-то очень близко: наверное, в темноте не будет видно, что у него дрожат веки, так что переживать не стоит. Но тут вдруг по щеке скользит теплая рука, обнимает где-то под ухом и едва ощутимо приподнимает. Эд уже собирается запаниковать и отстраниться, как тут же получает аккуратный поцелуй в лоб. Большой палец гладит по щеке, а Шастун усмехается. — Как ребенок, ей богу. Я не дурак, все вижу. Рассказывай давай, чего пришел. А не то… — Я понял, понял, — не глядя на него шепотом произносит Эд, неловко перебирая в пальцах складки чужой футболки. Потом всё-таки решает посмотреть и поднимает взгляд выше, примерно в то место, где должно быть улыбчивое лицо. — Просто… Захотелось. — Захотелось? Прийти и втихую меня обнять? — ладонь соскальзывает до плеча, не до конца очнувшийся ото сна Антон лениво гладит по нему и опирается на локоть другой рукой, положив голову на нее. Выпустив из пальцев одежду, Выграновский укладывается удобнее, на спину, и скрещивает руки на груди, задумчиво помалкивая. — Ну ты и жук, а. Разбудил меня еще. Выкладывай давай, бубнилка, или к себе иди спи. Нельзя точно быть уверенным в том, появится ли желание жить вновь. Хоть когда-нибудь. Из-за этой аварии Эд потерял все, что можно было: время, деньги, силы, нервы, даже девушку. Вообще, тосковать по последней он уже почти перестал, но что-то неприятное осталось. Деньги до сих пор есть, да и никуда не денутся, в принципе, потому что Выграновский за любую работу готов взяться, но ей, наверное, нужна была, э… Стабильность? С ним этого искать точно не стоит. А сейчас и подавно. Хорошо, хоть Антон с ним рядом. Насчёт него, кстати… Довольно странно думать так о не самом близком до недавнего времени человеке, но у Выграновского в последнее время мысли только о нем. Как он будет жить дальше, когда Эд решится, да и о чем думает сейчас, ухаживая за объективно проигрышным вариантом. Что Эд сможет ему дать? Чем отблагодарит? Успеет ли вообще? Тяжело вздохнув, он мотает головой, отряхивается от чего-то невидимого и ищет чужую руку, чтобы сцепиться пальцами. — Мне фигово там одному. Можно с тобой? Антон даже промаргивается, глядя на Выграновского очень удивленно и даже напугано, а потом осторожно поглаживает по их ладоням свободной рукой и чуть улыбается в сторону. Эд до сих пор не может угадать, о чем он думает в такие моменты случайной близости, которой обоим уже довольно давно не хватает. Вспомнить даже первую их встречу в больнице, после суток без сознания с одной стороны и дежурства у кровати длинною в сутки с другой: первым делом Шастун полез его обнимать и ругаться на него за неосторожность. — С чего это ты такой тактильный сегодня? Не надо только вот этого, поматросил и бросил, ладно… — широко зевнув, он трет глаза и уплывает куда-то в сторону, снова упав в кровать. Другая все еще сжимала Эдовы пальцы. — Я тебе не игрушка какая, а ты не воробушек раненый… Я о тебе забочусь, потому что ты… хороший, и дурачок… Так что не думай, что можешь тут ко мне приставать, — отстранившись, Антон разворачивается на другой бок и обнимает себя чужой рукой, притираясь ближе и продолжая бубнить, — а потом просто взять и уйти, как будто ничего не было. Понятно? Уткнувшись в светлую макушку носом, Выграновский ненадолго замирает. Это довольно новые для него ощущения, спать с кем-то, э… Вот так. Ну, в плане, не с девушкой. Раз уж он сам не может себе объяснить, что его тянет сюда посмотреть на спящего Антона, то лучше будет решить все и сразу. Интересно, это сонный бред или они правда будут спать в одной кровати? — Понятно. Спокойной ночи. Спасибо… — Говоришь вот мало. Но это ладно, ладно, утром разговорю тебя… — снова зевнув, Шастун укладывается удобнее и обнимает ногами одеяло, вытянув свободную руку перед собой. — Все, спи давай уже, время-то небось позднее… А мне завтра встать рано, у меня встреча с потенциальным клиентом! Ну и дурак, ну и дурак же, а… Обычный утренний ритуал Эда — это попытки выпутаться из одеяла, в которое он завернул себя ночью от холода или желания обниматься, но сегодня все совершенно по-другому. Приоткрыв глаз, приходится тут же зажмуриться, потому что уже светло, и аккуратно попробовать пошевелиться. В голове мигом всплывают события прошлого вечера и неудачная попытка лечь рядом, обернувшаяся вынужденным контактом. Выграновскому странно, и кажется, будто все, что он испытывает, это и правда какая-то очень изощренная форма благодарности. Не хочется потом бросить Антона на произвол судьбы с теми же ощущениями, с которыми сейчас живет сам Эд. Повернув голову, он смотрит вокруг сквозь пальцы, долго промаргиваясь и привыкая к оранжевому свету. Видимо, солнце только встает. Шастун мирно сопит, обнимая его обеими руками — одна под шеей, другая где-то на талии, — да и вдобавок закинув сверху ногу. Интересное получается положение. — Тоха? Спишь? — едва потормошив его, Эд получает слабый тычок локтем под ребро, но тут же успокаивается и бросает все попытки понять ситуацию. Уложив одну руку на чужую ладонь, мягко поглаживает по ней и снова прикрывает глаза, роняя голову на подушку. Тяжело вздыхает и облизывает губы. — Ты говорил, тебе вставать рано. Вот я и… — Заткнись и спи дальше, — обняв крепче, Антон лишает его хоть каких-то противнических настроений, нащупав руку с татуировками и сжав пальцы сильнее. Потом, видимо, немного просыпается, потому что хватку ослабляет и липнет как-то менее активно. Эд чуть улыбается, поглаживая большим пальцем и тоже придвигаясь ближе. — Хотя… Блять. Похуй, будильник стоит. Можно дальше… — тут он зевает ему в затылок, щекотно дыша куда-то в шею, — дрыхнуть. А вот тебе, кстати, не надо пойти умыться и закапать глаза? — Попозже, ладно? А то холодно. Да и я не проснулся, еще ткну в глаз себе как тогда было… — заразившись зеванием, Эд морщится и вздыхает, прикрывая глаза. Потом почему-то посмеивается, удовлетворённо цокнув, и ненавязчиво тянется свободной рукой к чужому бедру, закинутому сверху. Едва оборачивается на Шастуна, убедившись, что тот не будет возмущаться, и подтягивает ногу ближе к себе. Парень охает от неожиданности, наваливается сильнее и фыркает, но не отстраняется. Часы в гостиной продолжают тикать. Жизнь идет своим чередом, как его мама любит говорить, а он все на месте. И зачем только так рано вскочил? Что теперь делать, пока счастливый Антон досыпает? Так и продолжать обнимать его? Выграновский задумчиво сводит брови, облизывает губы и пристально пялится в темную точку в углу: кажется, эта темная точка сейчас замяукает. И почему перестать думать не получается? Он прислушивается к сердцу, настойчиво вырывающемуся из груди, и снова гладит теплые пальцы. Рука немного затекает, но в целом терпимо. Нужно успокоиться и подумать, что купить ему ко дню рождения, и где лучше торт заказать. И пойдут ли они куда-то вообще. И сколько… — Тоха? — А? — Можно я… Тебя поцелую?