Плохой наследник

Он должен был быть в поместье ближе к пяти вечера, и пунктуальность в данном случае — это обязательно, иначе его даже не пустят на порог. Честно говоря, он и не особо стремился туда, так что вполне мог сделать все возможное, чтобы отец сам отказался видеть его у себя, исполнив когда-то данное обещание про то, что если Глэм придет обратно, то Густав его не пустит. Однако в этот момент, он всегда вспоминал слова Лидии, которые та сказала напоследок. Скорее всего, она тоже будет присутствовать на этой «семейной» встрече, и, в случае чего, не даст Глэму и Густаву убить друг друга. А вероятность того, что отец может сорваться на нем также, как и сам Глэм из-за всего этого напряжения, была очень даже высока, поэтому присутствие Лидии было бы там как никогда кстати. Если конечно, та тоже не была во все это замешана. Всю ночь Глэм так и не смог сомкнуть глаз, и погрузился в лёгкую дрёму только после звона будильника. А Вики, после пробуждения, стала свидетельницей поистине редкой картины: Глэм позволил себе такую роскошь, как спать после семи, даже не предпринимая попытки встать. Очумело пялясь на собственного супруга, Вики даже на пару мгновений забыла о причине собственного пробуждения, и только после очередного урчания живота, она нахмурившись, не направилась на кухню. Да, пусть она и женщина в положении, но она отнюдь не тот человек, что позволит кому-то бегать ради нее, исполняя все ее прихоти. Нет, она бы конечно, не отказалась от подобной роскоши, но сам факт того, что Глэм все ещё спит, как-то напрягает. И дергать его не хотелось. По пробуждении самого Глэма, его ждала просто очаровательная картина: Вики, набив рот отварным картофелем, предварительно обмакнув его в сметанный соус, листала не пойми откуда взявшийся журнал, и про себя комментировала прочитанное, то и дело раздражённо смахивая мешающиеся пряди запутанных волос. И выглядело она до такой степени очаровательно, что улыбка на заспаном лице, появилась сама собой. — Вики? Ох, ты бы могла меня разбудить, — потягиваясь, сконфуженно заметил Глэм, еле подавив зевок, — Я мог бы... — Ага. Ты бы мог, но не утруждайся. Все нормально, — прогнусавила та с набитым ртом, все также не отвлекаясь от журнала. Глэм нежно улыбнулся, и чмокнул Вики в висок, мысленно готовясь к серьезному разговору, где он немного поведает ей о своей семье, и расскажет о встречи с ними этим вечером, как вдруг... — Ох блять! — поражено воскликнула рыжая, выронив из руки журнал, и схватившись за живот. Глэм испугано уставился на жену, пока не увидел, как та счастливо оскалилась, и поморщившись, рассмеялась. — Ты смотри-ка. А сегодня он уже с утра пораньше, — она хихикнула, — бесится. Мой пиздюк, — нежно выдохнула Вики, поглаживая живот. Глэм, кажется, улыбнулся ещё счастливее. Его, конечно, немного (сильно), волновало будущее отцовство, тем более, что он будет воспитывать сына. И будучи обделённым нормальным отцовским воспитанием, с хорошими взаимоотношениям и любовью, он откровенно не знал, как себя вести с будущим сыном. Но в одном он уверен на все сто: он уже безумно любит своего отпрыска, и сделает все возможное, чтобы тот был счастлив. Неожиданно, Вики схватила его за руку, и приложила к животу. Ребенок, словно почувствовав прикосновение отца, пнулся, отчего Глэм вздрогнул. Раньше их сынишка, доставлял хлопоты только Вики. Сам Глэм, как бы не пытался и не пробовал, не мог почувствовать движений малыша, и черт возьми, сегодня был первый раз, когда он ощутил толчок так явственно. — Ну? Как? — с широкой улыбкой спросила Вики, приблизив свое лицо вплотную к Глэму, — Ты тоже почувствовал, да? Я же вижу! — рассмеялась счастливая девушка, весело прищурив глаза, когда Глэм тепло улыбнулся. — Вики... — Мм? Глэм поднял на нее счастливые голубые глаза, и тихо спросил: — А давай его, Ди назовем? В ответ на него лишь скептически посмотрела пара зелёных глаз. — Глэм. Ты еблан? — Ну правда! — Ты серьезно сейчас? — А почему нет? — О Господи... *** — И как долго ты там будешь зависать? — лениво спросила Вики, при этом с интересом разглядывая такого непривычного мужа, что сейчас был одет в строгий смокинг черного цвета, с отглаженной белоснежной рубашкой, и выделяющейся черной бабочкой. Единственное, что тот решил не менять, так это свой макияж и маникюр, а также незаменимый пирсинг, который он, после одного случая в молодости, зарёкся больше не снимать ни при каких обстоятельствах. Ну, только если на медицинском обследовании... — Без понятия Вики. Но я не планирую там долго задерживаться, — и что ж, он говорил правду. Какая бы причина для обязательного визита в отчий дом не была, тем более, если сам Глэм в встрече заинтересован не был, и шел туда только из формальности и вежливости, это не значило, что он намерен оставить свою беременную супругу на несколько часов дома одну. Да, она дома, и весьма самостоятельна, но Глэм все равно переживал о ней. Мало ли что произойдет, а его нет рядом? — Ты эт, только на обратной дороге, купи чего-нибудь вкусненького, а? — Вики, — Глэм сочувствующе вздохнул, — Ты же понимаешь, что пиво тебе нельзя. Даже безалкогольное. Стоило ему только затронуть, без сомнений, больную мозоль, как Вики вспыхнула как спичка. — Да блять, да знаю я! Ну неужели все совсем строго?! Да и вообще, безалкогольное параша полная! Даже бокальчик вина нельзя что-ли? — Вики, дорогая, бокал вина будет также вреден для ребенка. Ты же не хочешь чтобы его здоровье пострадало? — спокойно спросил Глэм, окончательно поправив одежду, и развернувшись к Вики. Та хмуро смотрела на него исподлобья, а потом также хмуро уставилась на свой живот. Глэм нежно улыбнулся, и подойдя к жене, присел перед ней на колени. — Вики, потерпи ещё немного. Ты так хорошо и долго держишься уже шесть месяцев, осталось ещё немного, — мягко проговорил Глэм, с улыбкой заметив как смягчилась жена. А в следующий момент, та неожиданно поникла. — Целых три месяца... Без пивасика, сигар, я даже в гараж зайти не могу без слёз! — хоть Глэм и сомневался насчёт последнего, но видя как та страдает, сомнения отпали сами собой. — А ещё я потеряла форму. Форму, Глэм! Мой ахуеный пресс превратился в это! — хмуро воскликнула Вики, указав руками на живот. А в следующий момент громко зашипела, недовольно уставившись на него. — Видишь, он ещё и толкается! — угрюмо завершила та свою исповедь, откинувшись на спинку диванчика, стоявшего у их кровати, и сложив руки на груди. Глэм лишь снова мягко улыбнулся, и покачал головой, нежно погладив Викин живот. — Ну же, Ди, не расстраивай маму. Она сейчас грустит. Папа отойдет ненадолго, и скоро вернётся. Хорошо? — и словно в качестве ответа на вопрос, Глэм почувствовал толчок именно в то место, где была его ладонь. Улыбка стала только шире и счастливее. — Хах. Иногда мне кажется, что он явно будет любить тебя больше, — с усмешкой заметила Вики, вновь вернувшись в свое обычное состояние. Щеки у нее были слегка красные, видимо, ей было неловко за эти две вспышки настроений. — Думаю, он будет любить нас одинаково, — ласково заметил Глэм, чмокнув Вики в губы, и легко отстранившись. — А сейчас мне пора. Скоро такси подъедет, а до места назначения мне добираться ещё час. — Пф, Глэми, у тебя в запасе ещё три часа, — с фырком заметила девушка, кивком головы указав на часы. — Стоит быть готовым к любым неприятностям, — парировал Глэм, мысленно готовясь к нескольким поистине напряжённым часам его жизни, что ждали его через некоторое время. И то, что он решил выйти раньше положенного, сыграло ему только на руку. *** Тишина в такси давила на уши. Глэм молча смотрел в окно, то и дело вспоминая какие-то приятные моменты, связанных с знакомыми местами, мимо которых он проезжал. Но даже это не помогало полностью абстрагироваться от собственных мыслей, терроризирующих голову, и вызывающих раздражающую мигрень. Костюм вызывал зуд по всему телу, как будто это был не новый смокинг, а тот самый костюм, в котором Глэм когда-то ушел из дома. Его хотелось сорвать, и никогда больше не надевать то, что отдаленно напоминает одежду, которую он когда-то ежедневно носил в отчем доме. Несмотря на показное равнодушие, Глэма била нервная мелкая дрожь. Старый таксист то и дело кидал на него хмурые взгляды из под густых кустистых бровей, что-то бурча себе под нос, и громче включая радио, а сам Глэм нервно теребил рукав пиджака на правой руке, что вошло у него в дурную привычку ещё с детства. С тех первых дней, когда кожа его правой руки познала все прелести сближения с деревянной линейкой отца. Смотря на самого себя в зеркало заднего вида, Глэм мысленно отметил ещё большую бледность кожи, и оттого, его накрашенные тенями веки, выделялись ещё больше, делая глаза неимоверно огромными. Вид у него был болезненный. Интересно, Лидия снова отпустит какую-то колкость по поводу его внешнего вида, или благоразумно промолчит, просто игнорируя его существование? Узнать он это мог только по приезде. Но вместе с лёгкой ноткой противного страха, в груди поселился не менее противный комок природного любопытства. Сильно ли постарел отец, с их последнего пересечения взглядов? Сохранила ли Лидия свою прежнюю холодную красоту, или подверглась первым подаркам старения? Так ли преданно сейчас служит их семейству Ровд, или тот наконец сгинул, навсегда покинув дом семейства Шваген-Вагенс? И, как там его сердобольная, но не менее строгая матушка, которую он не видел в тот вечер на крыльце? Глэму было очень любопытно. Любопытно, и мерзко от этого, ведь он сам «выбрал» хлам, пообещав больше никогда не возвращаться в этот дом. Что ж, видимо, не стоит давать преждевременных обещаний, даже если ты уверен в них на все сто процентов. На радость Глэма, и на злостное разочарование старика-таксиста, они попали в одну из тех самых редких пробок их небольшого городишки, когда в час пик (или чуть позже, как в их случае), в центре города происходило «столпотворение» автомобилей. Тихо выдохнув, Глэм слегка прикрыл глаза, погружаясь в лёгкую дрёму, в ожидании прибытия на место назначения. Но опять же, как же сильно он туда не хотел... *** Стоя на пороге большого, красивого особняка, коим был его старый «дом», Глэм чувствовал лёгкое волнение. Он на мгновение представил, как открыв дверь, он снова превратиться в шестнадцатилетнего Себастьяна, который все таки вернулся обратно домой. И стоит ему только ступить за порог прямо в холл, как его грудь пронзит медная пуля, выстреленная из любимого револьвера Густава. А жаль, что отец не послушался мать, и не вернул оружие обратно. Да он, судя по всему, и не собирался даже изначально, дав жене ложную надежду на то, что дорогая игрушка приобретена не будет. Глэм усмехнулся. Мрачные мысли однозначно не поднимут настроение, а даже наоборот... Натянув на лицо свою привычную широкую улыбку, что застыла на лице холодной маской, Глэм медленно дёрнул рукой в сторону двери, намереваясь либо постучать, либо позвонить, как вдруг, дверь сама распахнулась, а перед ним предстал невысокого роста молодой парнишка. — Добрый вечер мистер, — учтиво поздоровался юноша, слегка наклонив голову, и тут же поднимая ее, заинтересовано осматривая новоприбывшего гостя своими ярко-карими глазами. — Мистер Шваген-Вагенс говорил о вашем будущем приходе. Добро пожаловать. Непривычно добродушная улыбка дворецкого, невольно напрягла Глэма, однако он тут же откинул все лишние мысли, напоминая себе что это не Ровд, улыбка которого (хотя она больше напоминала крысиный оскал), никогда ничего хорошего не обещала. — Добрый вечер, — нараспев поздоровался Глэм, сложив руки за спиной, и мысленно считая до пяти. — Густав дома? — Ох, да, ваш отец дома, — видимо, парень знал даже слегка больше, чем думал Глэм изначально. — Он просил предупредить, когда вы придете. Ох, что это я, проходите! — засуетился шатен, отскакивая в сторону, и пропуская Глэма в дом. А тот невольно замер, окидывая почти не изменившийся холл тоскливым взглядом, даже не понимая, почему он чувствует такую грусть, а не радость от мысли о том, что он смог вовремя покинуть столь неприветливый дом. Наверное, ему было грустно от мысли, что он это место, и домом то никогда не считал. Даже старый фургон, где когда-то жил Чес, и то казался куда уютнее, нежели этот слишком холодный и пустующий особняк. Красивый? Несомненно. Дорогой? Естественно. Богато выглядивший? И так понятно. Но находиться в этом здании было некомфортно. И такая непонятная тоска, была чутка не об... — Себастьян? Мысль прервал тихий голос, идущий от выхода из столовой, и этот тон так напомнил тихий шепот Лидии в тот вечер, который Глэм, не ясно как услышал, несмотря на идущий ливень и истеричные крики отца. Медленно повернув голову в сторону сестры, Глэм невольно выдохнул. Вот она, его старшая сестра. Ей было всего лишь тридцать, а выглядела она намного старше. Конечно, не стоило спорить о ее холеной аристократической красоте, которая сохранилась несмотря на возраст и первые морщины, которые зоркий глаз Глэма заприметил сразу, однако, ее образ холодной девушки стал ещё более неправильно отталкивающим, и словно бы... Не настоящим. Они бы все так же молча смотрели друг другу в глаза, то и дело опускаясь ниже, и окидывая друг друга изучающим взглядом, если бы Лидия вовремя не отмерла, и вновь не надела на лицо непроницаемую маску, плотно сжав тонкие губы, и прищурив ярко-голубые глаза, горящие немым укором и презрением. — Здравствуй, Лидия, — спокойно, и как-то смиренно ответил Глэм, чувствуя неправильное равнодушие, которое он чувствовал, находясь рядом с сестрой. Ни радости, ни злости, ни-че-го. Словно это была не его родная сестра, а какой-то чужой, давно знакомый человек, силуэт и голос которого, почему-то остался на подкорке мозга как память, то и дело напоминая о себе. От его тихого, ответного обращения, Лидия поморщилась как от зубной боли, и кинув взгляд за спину Глэма, равнодушно кинула: — Чарльз, сообщи отцу о приходе Себастьяна. Через несколько минут мы поднимемся к нему в кабинет, — мальчик покладисто кивнул, и быстрой походкой направился наверх по лестнице. — Спасибо, что хоть не музыкальная комната, — язвительно прошептал Глэм, покачав головой на вопросительный взгляд сестры. — Ничего. — Ты стал... Хм, да, ты стал очень похож на этих неадекватных... Рокеров, — хмуро закончила женщина, вновь окинув брата оценивающим взглядом, явно оставшись недовольной. — Даже учитывая мой костюм? — с улыбкой бросил Глэм, но продолжая холодно взирать на сестру сверху вниз. Та в ответ только фыркнула. — Ты всегда был похож на клоуна, Себастьян, — его имя, она буквально выплюнула, насквозь пропитав змеиным ядом полным ненависти, — И даже повзрослев, ты ни капли не изменился. Даже я так не крашусь как ты, куда делась твоя мужская сторона? Что это за жеманность? — Это, моя дорогая сестра, такой стиль, недостойный такого поверхностного осуждения, — флегматично ответил Глэм, лишив свой голос каких либо эмоций, кроме скуки и полнейшей апатии. Его сестра явно недооценивала всех тех личностей, что тоже считали своим долгом пробежаться по его внешнему виду, и ткнуть его лицом в то, что даже его супруга выглядит более мужественно чем он. Да его это, если честно, не особенно и волновало. Лидия лишь вновь презрительно фыркнула, и эффектно взмахнув своей гривой длинных светлых волос, летящей походкой направилась в сторону тех же лестниц. — Отец ждать не будет, идём. Глэм лишь тяжело выдохнул, и мысленно подготовился к ещё одной волне поливания грязью. Но если это будет единственным, что захочет обсудить его отец, то он просто покинет этот дом, и больше никакие интригующие письма, не вернут его в эту обитель высокомерных лицемеров. Глэм был уверен, что его отец это тоже понимал. *** Кабинет отца, в отличии от памятной музыкальной комнаты, был помещением мрачным, с высокими книжными стеллажами, большим дубовым столом, который никакими усилиями не отодвинуть, и таким же большим окном, открывающий потрясающий вид на небольшую часть города. Но даже такой вид, не притягивал взгляда хозяина кабинета, и оттого всегда, сколько себя помнил Глэм, тяжёлые шторы цвета темного шоколада, были плотно закрыты. И даже сейчас, спустя целых десять лет, ничего особо не изменилось. Изменился только хозяин кабинета, постаревший ещё на десяток лет. Лидия не покинула кабинет, и Глэм понял, что причина, по которой его захотел увидеть его достопочтенный отец, была напрямую связана со старшей сестрой. Иначе она была бы изгнана из кабинета, но так как все было иначе, то выводы напрашивались определенные. Густав Шваген-Вагенс смотрел на своего сына снисходительно, изучающе, и все также цепко как и десять лет до этого. С привычной долей строгости, и конечно же, целой палитрой всех оттенков ненависти и неприязни, что было достаточно комично, учитывая то, что тот смотрел на своего собственного ребенка. Свою кровинушку, которую он почему то не убил сразу при рождении, надеясь вырастить из крохи достойного человека, который бы занял его пост в будущем. И когда все пошло не так, что его сын превратился в это? Когда он впервые повысил на него голос? Когда его собственный отец, потребовал вырастить из своего внука великого музыканта? Когда Густав впервые взял в руки линейку? Когда впервые ударил? Когда? Никто из них не знал, когда. Даже сам Глэм не знал. Все, что он вообще знал в данный момент, так это то, что ему сейчас безумно хочется вернуться обратно домой. В свой милый, такой мрачный снаружи, но уютный внутри дом, где его ждала любимая беременная супруга, поднимающая ему настроение одним своим присутствием. Ему не хотелось стоять под прицелом двух пар голубых глаз, которые как будто соревновались в том, кто раньше испепелит Глэма взглядом полного омерзения. Ему даже не хотелось думать о том, что это его собственная семья. Точнее, они были семьёй. Когда то. Ещё задолго до того, как Глэму исполнилось шестнадцать, и он покинул свой дом, променяв семью на хлам. Хлам. — Хлам. Ты тогда выбрал хлам, Себастьян, — тихо начал Густав, но заметив, каким красноречивым взглядом сверкнули глаза сына, он тяжело вздохнул, — Но как я вижу, даже это не помешало тебе, обзавестись своим собственным семейством. Глэм непроизвольно напрягся. — И даже, будущим потомством. Где-то под ложечкой, неприятно засосало. Помолчав с долю секунды, и задумчиво пожевав нижнюю губу, Густав снова поднял на Глэма свой тяжёлый взгляд. — Скажи-ка мне, Себастьян... — Меня зовут, Глэм, — тихо, но твердо припечатал Глэм, намеренно выделив свое имя, нахмурив тонкие брови, и слегка прищурив глаза. Густав нахмурился сильнее, но упрямо продолжил свой вопрос, проигнорировав замечание сына. — Скажи мне, Себастьян... — вкрадчиво повторил Густав, и стоило только Глэму снова открыть рот, продолжил, — Ты сейчас, счастлив? Этот вопрос, вызвал у Глэма недоумение. А ему то какое до этого дело? К чему такой вопрос? Однако, он четко видел, каким неподдельным интересом горели глаза его отца. И натянув на лицо до тошноты привычную улыбку, которая всегда напрягала его отца, от сильной схожести Глэма и его деда, сам Глэм нараспев протянул: — Да отец, я абсолютно счастлив. Где-то сзади хмыкнула Лидия, а Густав снова нахмурился. Глэму всегда казалось, что тот даже родился хмурым. — Что ж, поздравляю, — нехотя выдохнул тот, поморщившись, стоило только Глэму иронически изогнуть бровь, — Я вызвал тебя по делу. — Мне даже интересно, какому. Ты, как я помню, сам обещал что не пустишь меня в этот дом, — холодно напомнил Глэм, сжав правую руку в кулак, чувствуя, как впиваются в кожу накрашенные ногти. Его отец напряжено уставился на его лицо, после чего тяжело вздохнул, и взяв со стола, неприметную в кипе бумаг, жёлтую папку, молчаливо протянул ее обескураженному Глэму. Глэм также напряжено взглянул на отца, и осторожно взяв в руки папку, медленно ее открыл. Это были документы, где была приложена фотография Лидии. Судя по всему, фотография была свежая, недавняя. Судя по записям, это было... — Медицинское заключение Лидии, — хором произнесли Глэм и Густав, отчего первый недовольно поморщился, а Густав невесело хмыкнул. — Ясный ум, во всем его проявлении, — ехидно протянул Густав, на что Глэм только плотно сжал зубы. Это напоминало фразу Чеса про его слух, но если фраза лучшего друга не вызвала в тот момент ничего особенного, учитывая то, как Глэм был впечатлен настоящим «Ба-Бахом», то фраза отца, вызвала самое настоящее отвращение. Это тот таким образом, намекал на то, что Глэм своей «выходкой», показал все свою неадекватность и безумие? Что ж, он этого отрицать не станет. Вновь посмотрев на заключение Лидии, которое ему вручили по непонятным причинам, Глэм начал тщательнее проверять документ. И удивлено распахнул глаза, стоило ему только заметить, словно намерено, выделенное предложение. — Бесплодие? — удивлено спросил Глэм, в недоумении посмотрев сначала на хмурого Густава, а потом на смущённую невесть чем Лидию. Та что, смутилась своего состояния, или того, что подвела отца в плане?... — Себастьян. Нет... — Я вижу, ты начал понимать. Глэм не удержал маску, и буквально услышал, как та с противным треском разбилась. Сейчас на его лице полыхала ненависть и презрение, и всем этим, был прикрыт самый настоящий страх, от мысли о том, что этот изверг задумал. — Я от этого отказываюсь, — твердо ответил Глэм, сжав в руках папку, и игнорируя потемневший взгляд отца, — Что бы ты не предложил, я отказываюсь. Густав резко вскочил с места, однако посмотрев Глэму за спину, тяжело выдохнул, и даже кажется, как то разом сдулся, ссутулившись, и уперевшись руками в стол. — Понимаю, причину твоего отказа, — мрачно хмыкнул Густав, и подняв на Глэма глаза, устало добавил, — Однако, надеюсь ты поступишь благоразумно, и выслушаешь меня. — А что мне слушать? Зачем мне это? — спокойно спросил Глэм, взяв себя в руки, и намереваясь завершить диалог. Однако почувствовав, как к нему подошли сзади, и все его внутренние инстинкты завопили, Глэм медленно повернулся назад, натыкаясь на умоляющий сестринский взгляд. — Себа... Глэм. Пожалуйста. Вспомни, что я говорила, — тихо выдавила Лидия, отведя глаза, и развернувшись, она стремительно покинула кабинет. Глэм недоуменно смотрел ей вслед, сверля взглядом захлопнувшуюся дверь, пока его не отвлек скрип отодвигающегося кресла. Вскинувшись, он резко обернулся назад, застыв каменным изваянием прямо напротив мрачного отца. Тот сложил руки за спиной, как всегда делал раньше, и даже не смотря на то, что он и Глэм сейчас были одинакового роста, взирал на сына сверху вниз, отчего Глэм снова почувствовал себя провинившимся Себастьяном, которому грозил очередной удар линейкой по истерзанному предплечью. Опустив плечи, и вдохнув побольше воздуха, Глэм выдавил твердое: — Я отказываюсь. Густав только горько усмехнулся, и покачал головой: — Не будь упрямцем. Для начала выслушай, иначе я разочаруюсь в твоих умственных способностях. — Какие лестные слова, Густав, и честная оценка моих способностей, — язвительно ответил Глэм, с трудом удерживая улыбку на лице. Будь это обычная ситуация, или тот период времени, когда отец ещё не знал о регулярных побегах из дома по ночам, то улыбка бы сама лезла на лицо. Сейчас же, когда душное помещение кабинета (или, Глэму просто казалось что здесь нечем дышать), было пропитано тяжёлым напряжением, свою привычную маску держать было крайне сложно. Сложно держать себя в руках перед человеком, который снова ворвался в твою жизнь, нарушив привычный порядок вещей. Да, Глэм был не обязан сюда приходить. Но он пришел. Поддался очередной манипуляции. И оттого, у него словно застрял комок в горле. — Всего лишь констатация факта, — спокойно парировал мужчина, слегка прикрыв глаза. — Мама знает о моем приходе? — удручённо просипел Глэм, потирая переносицу большим и указательным пальцами. Густав как-то странно выдохнул, и глухо выдавил: — Ее ты, я смотрю, все ещё называешь матерью. — Несмотря на строгость, она не терзала мне руку до крови, — безэмоционально ответил Глэм, чувствуя что-то неладное. — Где мама? Ответом ему послужило молчание, сопровождаемое тиканьем старинных резных часов, ювелирной работы. Прямиком из Швейцарии, как знал Глэм, и как бы иронично это не звучало. — Ее нет, — спокойно ответил Густав, незаметно от сына поджав губы, и на миг отведя глаза. — Она... Куда-то ушла? — дрожащим голосом выдохнул Глэм, уже полностью осознав свою догадку. — Она умерла, Себастьян. Тишина кабинета оглушала. — В ту ночь, когда ты ушел. Теперь звук не издавали даже часы. *** Чего Глэм точно не ожидал от визита к отцу и сестре, так это посещения фамильного склепа Шваген-Вагенсов, дабы навестить могилу матери. Кто бы мог подумать, что пока он старательно выживал в новых условиях после ухода из дома, при этом прочувствовав весь кайф свободы и настоящее удовольствие от игры на гитаре, в это время в, уже не его, семье, проходил траур. Сама мысль о том, что часть вины за смерть матери висит на его плечах, давила неимоверно сильно, вызывая тупую боль в груди. Да, они не были так близки, как хотелось бы, и нередко она также делала ему замечания и давала наставления, в своей строгости порой не уступая отцу, но в отличии от него, она защищала Глэма от пьяных побоев Густава, когда тот уже просто не видел границ, снова и снова хлестая своей треклятой линейкой по окровавленной руке. И наконец, самое главное, и самое простое в понимании — она была его матерью. И в отличии от Густава, она одинаково любила своих детей, пусть лишний раз этого и не показывая. Если говорить честно, то даже Лидия вызывала у Глэма подобие братских чувств по отношению к себе, чего он не мог сказать об отце. Он был уверен, что умри Густав, он смог бы даже выдохнуть спокойно, будучи полностью уверенным в том, что судьба-злодейка не подкинет ему коварную встречу с отцом вновь. Но вместо отца скончалась мать, и узнал он об этом только спустя долгие десять лет. И кто бы что не думал о нем, но сейчас он чувствовал прожигающий душу стыд, от незнания о смерти женщины, которая подарила ему жизнь. Какой же символичный он однако одел костюм. Черный. Как будто он пришел на ее поминки. Жаль, что не на похороны, пусть он и понимал, что не пришел бы на них, даже если бы знал. Тогда было банально не безопасно. Отец бы просто застрелил его, и сделал все возможное, чтобы все забыли о существовании какого-то там, жалкого Себастьяна. Наверное, Густав бы тогда даже вздохнул спокойно. Мол, позор уничтожен, так как и должен был ещё при его рождении. Сжав в руках поданную Чарльзом розу, которую тот учтиво срезал с одного из цветущих кустов в саду, Глэм судорожно выдохнул, медленно закрывая глаза, и вновь открывая их. Несмотря на несметные богатства их семьи и то, что его матери могли создать целый памятник, ее могила и надгробие были достаточно скромны. Мэри Шваген-Вагенс была очень религиозной и набожной женщиной, даже учитывая скептицизм по отношению к религии со стороны всех членов ее семьи. И такая просьба, как скромное оформление ее могилы в фамильном склепе, была записана ею лично в составленное давно завещание, где были указаны четкие требования действий, обязанных к совершению после ее смерти. Густав, в память о своей супруге, которую хоть и не очень любил (и не уважал...), но ценил, последовал ее просьбе, оформив все просто, скромно, но красиво. Выгравированные инициалы матери, вызывали тоску по беззаботному детству, когда ей не делали замечаний относительно ее «слишком доброго» отношения к детям. Она была хорошей, кроткой и доброй. Но тоска была единственным, что чувствовал Глэм. Фактически, она стала ему никем. Просто силуэтом, который когда-то заботился о нем, перебинтовывал предплечье, и прижимал к груди, что-то успокаивающе шепча на ухо. Последние же годы в этом доме, прошли в защите от отца, замечаниях, и редких похвалах. Как же много они упустили. Положив одинокую розу на могилу, Глэм поджал губы, и кинул пустой взгляд на стоящую на выходе Лидию. Та сложила руки на груди и пристально смотрела на Глэма, также как и он поджав губы, незаметно дёргая подол рукава своей голубой блузки. Выдохнув, и слегка потерев глаза, Глэм спокойным шагом прошел к выходу, и встав наравне с сестрой, но даже не соизволив повернуться, спросил: — Ты сильно злишься на меня? Из-за мамы... Та лишь горько усмехнулась, и позволив себе мгновение слабости перед братом, печально выдохнула: — А какой смысл? Разве ты виноват? Только если косвенно. Но тогда, все мы виноваты. Кивнув ей в ответ, Глэм быстрым шагом вышел в сад, стараясь как можно быстрее зайти обратно в дом, чтобы снова подняться к отцу в кабинет. *** — Почему это произошло? — глухо спросил бывший Себастьян, как-то разом ссутулившись и поникнув, чувствуя себя неуютно на слишком мягком и большом кресле. — Сердечный приступ, — ответил после недолгого молчания Густав, лёгким движением покачивая бокал с вином. Виски тот пить не рисковал — была велика вероятность не остановиться вовремя, и снова сорвать свой гнев на ком-то, после такого необходимого опьянения. И главный объект всех его плохих эмоций за всю жизнь, сидел напротив него. Догадаться, кто бы стал жертвой его неконтролируемого гнева, было не так сложно. Закусив губу, и резко закачав головой из стороны в сторону, Глэм запустил руки в некогда уложенные волосы, растрепав их ещё больше, сильно сжимая у корней. Где-то в уголках глаз предательски защипало, и сипло вдохнув побольше воздуха, Глэм выдавил тихое: — Понятно. Бросив мимолётный взгляд на сына, Густав тяжело вздохнул, и наполнив второй бокал своей долей вина, поставил его прямо напротив мрачного Глэма. — Я не пью алкоголь, — устало вымолвил Глэм, даже не поднимая глаз. — Глупо отказываться от коллекционного вина, — флегматично отозвался Шваген-Вагенс, поставив свой собственный бокал на стол, и неожиданно, распахнул шторы. От ударившего в глаза света заболели глаза, но Глэм даже не поморщился, мимолётно заметив, что и отец тоже. — Даже стой это вино целое состояние, я бы все равно не стал, — спокойно уточнил Глэм, откинувшись на спинку кресла. Все приличия и этикет он просто послал к чертям. — Стоит оно явно побольше тебя, — скрипнул зубами Густав, вновь взяв в руки бокал. — Но вино вином, а разговор мы как-то должны начать. — Чем быстрее начнем, тем быстрее закончим, и я покину вас. — Согласен. Но насчёт последнего, попрошу не торопиться с выводами. Напряжённо уставившись на отца, Глэм вопросительно изогнул бровь, складывая руки на груди. — К чему ты клонишь? — К тому, с чего изначально собирался начать диалог, — деловым голосом оповестил Глэма Густав, присев напротив сына. — Документы о бесплодии, ты и сам понимаешь, я дал не просто так. Стиснув зубы, и на мгновение прикрыв глаза, Глэм размерено выдохнул, и ровным голосом уточнил: — Это касается... Наследника? — Именно, — не стал тянуть с ответом отец, сцепив руки, и уложив на них подбородок. — После твоего ухода из дома, единственным ребенком стала Лидия, и та должна была продолжить наш род. А соответственно, родить наследника, которому в будущем перешло бы состояние нашего семейства. От меня к Лидии, от Лидии к ее потомству, — размеренно начал Густав, с садистским удовольствием растягивая слова, видя, как мучается его сын. Он уже все понял. Но молчит. — Мне нужен наследник. И я предлагаю тебе сделку. — А не слишком ли ты спешишь с выводами? — передразнил отца Глэм, прищурив глаза. Густав только усмехнулся. — Поверь мне, Себастьян. Я подумал ещё тридцать раз, прежде чем решил написать тебе. И ещё тридцать раз одумался, прежде чем послал тебе письмо, — тогда Глэм понял, что в тот вечер прошептала Лидия... «Он все таки решился...». — Нет ли вероятности, что Лидия решила тебя обмануть, просто не желая продолжать род? — наивно спросил Глэм, надеясь на глупость и старость отца, и на коварность Лидии. Вряд-ли та спешила замуж. — После одного раза лжи, она больше никогда не пыталась, — прошипел Густав в ответ, отчего Глэм еле сдержал себя, чтобы не вздрогнуть. — У нее должна была состояться свадьба, с достаточно выгодным обеим сторонам партнёром. И нам, и им был необходим наследник, а из-за того что те очень волновались за вероятность бесплодия, решили заранее все проверить, — прорычал в конце Густав, прошипев тихое «чертовы параноики». — И что же, я так понимаю, после такой грандиозной новости, они расторгли помолвку? — с лёгкой долей иронии спросил Глэм, дав волю слабой улыбке. — Именно! Им было плевать на выгоду от брака с Лидией, им было плевать на ее хорошие данные, им просто было плевать, так как они были одержимы идеей наследника! — выдал свою гневную тираду Густав, не сумев усидеть на месте, и поднявшись с кресла, начал ходить по кабинету. — «Без наследника брак невозможен!», говорили они! Ничтожества! Глэму захотелось истерически рассмеяться. Вся эта ситуация казалась ему крайне забавной. — Как я вижу, идеей о наследнике были одержимы не только они, — ехидно заметил Глэм, на мгновение забыв, с кем разговоривает. И когда на него холодно посмотрели столь знакомые глаза, которые всегда с презрением смотрели на него в тех редких кошмарах, что снились ему по сей день, Глэм почувствовал, как в душном кабинете, на несколько градусов понизилась температура. Точно. Это же его отец. С ним так нельзя.