Плохой наследник

Глэм четко помнил ту роковую ночь, когда он оборвал все связи со своей семьёй. Помнил как орал отец, выкрикивая ему вслед оскорбления, вопя о том, что он выбрал хлам; помнил как виновато, с сожалением, и немым укором на него смотрела Лидия, плотно сжав губы, и стараясь не тереть саднящую от пощечины скулу; помнил грохочущий гром, сильный дождь и ледянящий душу и сердце ужас, когда он понял, что отец нашел абсолютно все. Помнил вспышку злости и уверенность. Помнил апатию и смирение. Помнил обиду, и страх из-за будущего... Он помнил все. Не помнил только, как дошел до старенького фургона. И не помнил, как прошли первые дни кромешной темноты и ада в его душе. Тогда же, он многое понял и переосмыслил. Понял, что его ждёт много трудностей и неприятностей. Понял, что все сделал правильно, и это был единственный шанс вырваться из под опеки отца, и стать свободным в своих решениях человеком. Он понял, что хочет создать свою правильную семью, где он никогда не поднимет руку на свою жену и детей. Семью, где он сделает все возможное, чтобы они были счастливы. А ещё он понял то, что в какой-то степени, все таки ненавидит своего отца, не только за оставшиеся навсегда шрамы на его руках, но и за то, что он так неожиданно умеет врываться в жизнь, хотя казалось бы, о существовании Себастьяна Шваген-Вагенса все забыли, так как сейчас, существовал только Глэм. Просто Глэм. Это было обычное летнее утро. Все было как обычно, обыденно, повседневно, так привычно и правильно, называйте как угодно, и ничего не предвещало бури. А та наступила, именно из-за затишья. Пришедшее письмо, не вызвало особенных чувств кроме удивления, и пока Глэм не увидел отправителя, напряжения в нем было ни на йоту. Однако когда он узнал, кто именно отправил ему письмо, руки предательски задрожали. Задрожала вместе с ними и душа, ведь Глэм искренне верил, что этот кошмар из его прошлого, больше никогда не вернётся в его жизнь. Только не после того, как этот самый кошмар сам кричал, что Глэм больше не его сын. Письмо было от Густава. Только так, теперь его может называть Глэм. Он искренне не понимал, да и вообще, отказывался верить в то, что тот ему написал вообще. Какова причина? Зачем? Почему? Письмо открывать не хотелось. Хотелось разорвать его и сжечь, а от пепла избавиться любым возможным способом, лишь бы не видеть эту мозолющую глаза бумагу. Не видеть и этих аккуратных букв, где черным по белому были написаны такие раздражающие строки. Глэм уже было взял в руки зажигалку, которая лежала на столе рядом со старой пачкой сигарет Вики, что лежат тут неиспользованные уже какой месяц, как неожиданно, на кухню зашла сама Виктория. — Сейчас такое ранее утро, а ты уже не спишь, — сонно хмыкнула девушка, поглаживая руками уже заметно округлившийся животик, и явно выискивая глазами то, чем можно было бы перекусить с утра пораньше. — А тебя, судя по всему, снова мучает голод? — с нежной улыбкой спросил Глэм, убирая письмо за спину, и крепко сжимая хрустящую в руке бумагу. — Тц, да этот мелкий меня так дёргает, я то тут причем? А так, я бы пивка хлебнула, эх, — расстроенно вздохнула рыжая, запуская пятерню в распущенные волосы, взлохмачивая их ещё больше. — Слушай, а у нас огурчики солененькие, есть а? От ее усталого, но такого голодного голоса Глэм только тихо рассмеялся, и под недовольные ворчания жены, поспешил ей дать упомянутые огурчики, заведомо зная, что в данный момент, она за них убить готова. Про письмо он так и не вспомнил. *** Его чтение он откладывал вплоть до прихода Чеса, что вновь решил навестить семейку будущих родителей. Вики отсыпалась в спальне, после особо бурного шевеления в животе их будущего сына, а сам Глэм, после генеральной уборки во всем доме, тихо напевая себе под нос, готовил обед, периодически поглядывая на часы, считывая буквально секунды, вплоть до прихода лучшего друга. Тот, как обычно, завалился к ним через окно, попутно рассказывая что-то про бабушек, пока Глэм с улыбкой закатывая глаза, не расставил на столе приборы. — Вики беременная, а ты я смотрю, ещё лучшей хозяюшкой стал, — поддел хриплым голосом Глэма Чес, с удовольствием вдыхая запах сваренного супа. — Ух, но готовишь ты отменно, молодец. Глэм только удовлетворено хмыкнул, и предусмотрительно пододвинул к Чесу пепельницу, пусть он и не очень хорошо относился к курению. Тем более, что дома у них беременная женщина. — Ну-с, как тут наши будущие мамка и папка? Какие-то изменения есть? — благодарно кивнув на пепельницу, спросил Чес, доставая из кармана джинс помявшуюся пачку, и ловким движением выхватывая тонкую сигарету. — Пока только шестой месяц, ты знаешь, но в целом все в порядке. Правда, ее все ещё беспокоят резкие перепады настроения и приступы голода, но врачи сказали что это индивидуально, так что все хорошо, — спокойно вещал Глэм, наливая в тарелки суп, пока под его голос угукал Чес. — Хех, это хорошо, что все в порядке, — удовлетворено кивнул мужчина, задумчивым взглядом сверля Глэму спину. Тот старательно игнорировал это молчаливое ожидание, чувствуя этот самый взгляд, в надежде на то, что Чес отвлечется на что-то другое. Зря надеялся. — Ну и? Долго ещё молчать будешь? — насмешливо спросил шатен, затушив использованную сигару, не докурив ее даже до фильтра. Так, на всякий случай: давиться дымом, когда Глэм поражал его все больше и больше невероятными историями из своей недолгой жизни, не должно стать плохой привычкой. — О чем? — спокойно спросил Глэм, все также сохраняя улыбку на лице, наполняя тарелки ароматным супом. Чес прищурил глаза, и ехидно протянул: — А ты думаешь, я не заметил? Тарелка была поставлена с подозрительно громким стуком, но Чеснок даже не вздрогнул, продолжая изучать Глэма взглядом. Как он и думал. Что-то случилось. — Предупреждаю твой вопрос: ничего не случилось. Все в порядке. Монотонный голос и улыбка, что кажется, стала только шире, ни капли не убедила Чеса, но тот лишь пожал плечами, для убедительности кивнув головой. — Как скажешь. — Мне написал Густав. Улыбка разом как-то завяла, голубые глаза потемнели, а губы сжались в тонкую белую полосу. Только сейчас Чес заметил, как сильно Глэм побледнел, и будь он проклят, если он сейчас не был так похож на того самого Себастьяна, которого он встретил там, на помойке, много лет тому назад. Упоминание отца Глэма, наводило на не самые радостные мысли, и Чес с не охотой отметил, что Глэм опять будет переживать по этому поводу. Только бы снова не пришли кошмары. — Что он написал? — спокойно спросил Чес, не отрывая взгляда от друга, даже когда тот поставил перед ним тарелку. — Я... Я не знаю, — растерянно ответил мужчина, и кинул мимолётный взгляд на лежащий на подоконнике конверт. От белезны конверта, у него аж зарябило в глазах, и нервно посмотрев на Чеса, он наткнулся на все такой же изучающий взгляд. Да уж. К сожалению, Чес не Вики в положении, и знает его намного дольше. Видел последствия его прошлого. И потому, знал повадки и поведение Глэма, казалось бы, даже лучше него самого. И сам Глэм даже не знал, как к этому относится: с одной стороны, здорово конечно, что у него есть такой друг, что знает его очень-очень хорошо. Но с другой, сам Глэм, привыкший всю жизнь скрывать все свои мысли, чувства, и своих тараканов у себя в голове, всеми возможными способами, сейчас чувствовал явственный дискомфорт. Заметив растерянность Глэма, что от одних только воспоминаний об отце, резко терял все свои маски беззаботности, Чес ободряюще улыбнулся, словно говоря таким образом: «Я рядом». Слабо улыбнувшись на этот жест, Глэм медленно встал со стула, и протянул руку к конверту, дрогнув лишь тогда, когда он коснулся его. Взяв его в руки так, словно это был не кусок бумажки (хотя чего там, дорогостоящая бумага в таком же дорогостоящем конверте, исписанный дорогостоящими чернилами), а бомба замедленного действия, Глэм задумчиво уставился на подпись и инициалы его отца. Густав Шваген-Вагенс. Бумага была до такой степени прочная и аккуратно сложенная, что даже на ней, не было ни одной... «Это что за складка?» Рука, словно в напоминание, вспыхнула мимолётной фантомной болью, и вздрогнув, Глэм недоуменно уставился на собственную руку. Так. Никаких страхов о прошлом. Отца, официально и по обоюдному согласию, у него больше нет, несмотря на всевозможные документы и биологические факторы. Нет ни отца, ни матери, ни сестры. Никого из них, так как он сам отрекся от них. Так что, страхов быть не должно. Но они были. — Глэм. Тихий, но твёрдый голос вторгся в сознание, вырывая Себастьяна из своих мыслей. Хотя нет... Не так. Он Глэм. Чес так сказал. Он Глэм. Он просто Глэм. Сжав в руках письмо так, что теперь то, вмятины точно останутся, Глэм решительно вскрыл конверт, ни на секунды больше ни о чем не задумываясь, мельком заметив одобрение в глазах лучшего друга, и достав из конверта причину всех своих волнений и беспокойств, он медленно, словно в предвкушении, а на самом деле, в болезненной решительности и ожидании, раскрыл письмо. Чтобы в следующий момент, не сдержав эмоций, отчаянно простонать, и со всей силы влепить себе ладонью по лбу, крепко сжимая зубы, и начав теребить переносицу. — В чем дело? — недоуменно моргнул Чес, невольно вновь откладывая ложку с супом. — Он написал время и адрес... Время и адрес, Чес! Как будто я не знаю, где раньше жил! — Думаю, он таким образом хотел тебе это припомнить. — И то верно... Черным по белому, на бумаге изящным почерком были написаны время и адрес дома, где когда-то жил и сам Глэм. Хотя, тут уже было бы правильнее сказать, Себастьян. Ничего больше, кроме как этих треклятых цифр и знакомого адреса не было, однако даже так посыл был понятен. Он был обязан прийти. Но тут была одна загвоздка, о которой были осведомлены все члены бывшей семьи Глэма. Глэм, НЕ обязан был приходить по первому же зову отца. Глэм не Лидия, не сказать что по мнению отца он ещё в детстве был примерным сыном. Добивало и то, что Глэм ещё и отрекся от семьи. Он просто, не, обязан. И Густав об этом знал. Поэтому, кроме адреса и места, указано больше ничего не было. Природное любопытство, которое Глэм попытался агрессивно затушить ещё в очаге, не даст покоя, это Глэм знал, а также он знал, что если откажется от встречи... Потом обязательно пожалеет. Но идти в дом, где он уверен, будет полит грязью, не очень то и хотелось. И из-за этого Глэм и застыл каменным изваянием посреди кухни, находясь в состоянии, граничащим с отчаянием. Все его «гениальные» идеи и задумки словно канули в небытие, как будто их никогда и не было, и сейчас, когда хотя бы одна достойная мысль, была для Глэма так необходима, в голове образовалась блаженная пустота. А письмо продолжало мозолить Глэму глаза, как будто эта несчастная бумажка насмехалась над ним. — Мда, чувак. Твое состояние снова не ахти. Вздрогнув от хлопка по спине, и резко подняв голову, Глэм столкнулся с стоящим к нему вплотную Чесом, что смотрел на него с нескрываемым беспокойством. — Чел, с тобой все в порядке? — тихий голос, прозвучал для Глэма оглушающе громко, но он лишь отмахнулся, и выдавил из себя бледную улыбку. — Все в порядке. Я что-нибудь придумаю. Чес лишь скептически приподнял бровь, всем видом показывая, что он разочарован в актерском мастерстве лучшего друга, в данный момент, и он уже было попытался открыть рот, как Глэм тут же взял себя в руки, и привычно растянув губы в широкой улыбке, развернул друга обратно к столу. — Чес, если дальше будем страдать бессмысленной болтавней, суп остынет, — нараспев протянул мужчина, толкая опешевшего шатена в сторону стола, параллельно складывая бумагу в маленький квадрат, лёгким движением руки засунув ее в карман джинс. — Погоди, но... — Суп, Чес! Сначала суп! На счастье Глэма, чуть позже к ним присоединилась помятая Вики, что постоянно зевала, и недовольно ворчала по поводу того, что спать теперь адски не удобно, а в зеркале она выглядит так, как не выглядела ни разу после грандиознейшего запоя. Глэм лишь ласково улыбался, стоя позади любимой, и быстро заплетая буйные волосы в небрежную косу, дабы те не мешали нормально есть. А Чес тем временем, совмещал в себе особые качества в совершении нескольких действий сразу: ел суп как миленький, потому что сидя у себя дома, он либо уснет голодным, либо отравится собственными кулинарными шедеврами; обсуждал с Вики все прелести беременности, сочувственно улыбаясь и обещая привезти ей что-нибудь интересное из нового ассортимента магазина; и параллельно со всем этим, незаметно сверлил Глэма взглядом полного немого укора, отчего последний, чувствовал себя крайне неловко, но упрямо не намеревался обсуждать эту тему дальше. Чес итак сделал для Глэма слишком много. Столько всего, чего Глэм ему не сможет отдать за всю свою жизнь, ведь сам Чес, ему эту самую жизнь подарил. Никакие вкусные супы не оплатят всего этого долга, и как бы Чес не отнекивался, Глэм все равно был ему благодарен и должен. И лишний раз нагружать его своими проблемами, тем более, спустя столько лет, он был не намерен. *** Ушел Чес лишь ближе к вечеру, после двух пропущенных звонков от поставщиков, которые привезли новый ассортимент товаров и атрибутики для магазина. Взгляд, которым он одарил Глэма, был полон обещания грандиозного допроса, но сам Глэм знал, что ничего из этого не будет. Если он даст Чесу чётко понять, что данную проблему он решит сам, и не важно как, то Чес его услышит, и не станет больше трогать. И именно это Глэм и ценил в своем лучшем друге. Вики же засела перед телевизором, так как живот не позволял ей делать многое, и поэтому, не в состоянии даже банально заниматься своими делами в гараже, она устроилась за просмотром очередной комедией для взрослых, с купленными, специально для Вики, вкусняшками (Глэм лично узнал, можно ли их беременным). И за какие-то жалкие двадцать минут, Вики уже во всю втянулась в мир пошлого и черного юмора, и оттого, на весь дом почти весь вечер раздавался ее громкий хохот. Работать Глэма она не пустила, поэтому весь вечер он просидел на диване вместе с ней, но вместо того чтобы смотреть фильм, он лишь задумчиво гладил ее волосы, уставившись пустым взглядом в одну точку. Он не хотел, чтобы его визит в отчий дом был абсолютно бессмыслен. Поэтому его голова была забита предположениями о том, что могло от него понадобиться Густаву. Фактически, у самого Глэма для Густава ничего не было. Он не оправдал ожиданий отца, сам Густав в восстановлении семьи вряд-ли был заинтересован (Глэм был готов ставить на свою любимую, недавно приобретенную Гибсон, что это именно так), а значит был повод. Причина, по которой Густав вспомнил своего сына. Который выбрал хлам. Что же тогда могло понадобится от него Густаву? А может это как-то связано с Лидией? Или с матерью? Это связано с наследством или финансами? Тот что-то хотел потребовать от Глэма? В чём же... — Да почему он, блять, такой тупой, а?! — недовольный возглас Вики выдернул его из раздумий. — К черту самокопания! Так трудно позвонить ей что-ли?! Сначала Глэм даже подумал, что это она к нему обращается, но потом подняв глаза на действия, разворачивающиеся на экране телевизора, понятливо хмыкнул. А в следующую секунду его осенило так, что захотелось снова дать себе по лбу. А он себя ещё умным считал... Опустив глаза на лежащую на его коленях голову Вики, он влюблено улыбнулся, и невесомо потеревшись носом о рыжие кудри девушки, поцеловал ту в скулу. Вики отвлеклась от фильма, и от теплого дыхания на шее, тихо хихикнула, зажмурившись, и слегка приподняв плечи от щекотки. — Хей, Глэми, на нежности потянуло что-ли? — весело спросила Вики, довольно прищурив ярко зелёные глаза, где уже во всю плясали черти. Глэм облегчённо рассмеялся, и вновь чмокнув любимую, но уже в вздёрнутый нос, молчаливо кивнул, слегка виновато поглядывая на нее исподлобья. Вики же лишь рассмеялась, явно находящаяся в хорошем расположении духа, скорее всего из-за фильма и иллюзии романтики (хотя, наверное в этом домашнем уюте и была вся их романтика), и прижала лицо Глэма к груди, растрепав идеально уложенные волосы, уже самостоятельно целуя того в макушку. — Чертовец, обожаю тебя, — хмуро, но без злости, хмыкнула девушка, буквально чувствуя как широко улыбнулся Глэм, чуть ли не засветившись от счастья. — Я тебя тоже Вики. Я тебя тоже. *** Чтобы найти номер телефона Лидии в базе данных, у Глэма ушло около часа. Не сказать, что он особо старался, так как он упрямо хотел оттянуть этот миг, когда ему придется все же позвонить старшей сестре, поэтому, если бы он приложил больше усилий, на поиск номера ушло бы меньше пятнадцати минут. Сейчас, заветный номер Лидии, которую он хотел забыть также усердно, как и отца (пусть он и понимал, что это жестоко по отношению к сестре, перед которой он чувствовал лёгкую вину), был аккуратно написал на клочке бумаги, который Глэм нашел у себя на столе. Вики уже легла спать, перед этим зацеловав счастливого, до звёзд перед глазами, Глэма, и поэтому, беспокоится о том, что она может вмешаться или что-то услышать, не стоило. Глэм не хотел что-либо скрывать от Вики, но он решил не раскрывать все раньше времени, для начала решив точно узнать, зачем он понадобился отцу, и только в том случае, если причина нанести визит будет веская, Вики он скажет. Обязательно. Но не сейчас. Не тогда, когда сам Глэм ещё в растерянности и без понятия, что его ждёт дальше. Данных для анализа было слишком мало, поэтому делать выводы раньше времени, Глэм был не намерен. Вновь перечитав номер Лидии, и вбив его в телефон, Глэм судорожно вздохнул, и нажал на кнопку вызова, снова чувствуя себя тем неуверенным в себе подростком, что решил обратиться за советом к сестре, с которой никогда не был близок. Кроме тех лёгких минут детства, когда он ещё ни разу не держал в руках скрипку, мама ходила в белом, а у Густава ещё не было усов. Был достаточно поздний вечер, что давало надежду на то, что Лидия, все ещё придерживающаяся строгого режима распорядка дня, уже крепко спала, не намеренная просыпаться из-за звонков незнакомцев. После пятого гудка, Глэм уже был готов облегчено выдохнуть и отключиться, как с громким пиком, на его звонок все же ответили. — Кто Вы такой, и откуда у Вас мой номер? Все такой же высокомерно противный голос. Ну, хоть что-то не меняется. — Здравствуй Лидия, — спокойно поприветствовал сестру Глэм, нервно дрогнув уголками губ. — Себастьян? Та явно была удивлена. Ее голос в самом начале дрогнул, но это было почти незаметно, так как она сразу взяла себя в руки. — Зачем ты мне звонишь, и повторяюсь, откуда у тебя мой номер? — Кто ищет, тот всегда найдет, — туманно протянул Глэм, постепенно успокаиваясь, — А причина для звонка у меня есть. Какое-то время в трубке была тишина, а после нее послышался раздраженный вздох, и недовольное шипение сестры: — Ты бы мне ещё в два часа ночи позвонил. Видимо, именно так твое нищее общество повлияло на тебя Себастьян. Никаких приличий! — А ты я смотрю, все также зависима от воспитания нашего дорогого отца, — вздохнул Глэм, на что в ответ он услышал лишь презрительный фырк. — Скорее уж, моего отца. И это называется, хорошее воспитание, которое по какой-то причине обошло тебя мимо. — Может по той простой причине, что твое воспитание сильно отличается от моего? — начал закипать Глэм, сжав в руках телефон. В трубке послышался вздох. — Себастьян, — манерно протянула Лидия, намеренно выделив его имя. — Я думала, у тебя была причина мне позвонить. Но ты видимо, решил обсудить только наше воспитание. Если это все, то я... — Почему Густав написал мне? В трубке повисло молчание, и последующий тихий выдох. Лидия что-то непонятно прошептала, но даже так, Глэм уловил пару слов. — Он решил что? Та вновь недовольно выдохнула, и прочистив горло, лениво ответила: — Решил, что стоит написать тебе, — она однозначно прошептала не это, — Как никак, столько лет прошло. Да и причина у него есть. — Поэтому я тебе и позвонил. — Решил выведать у меня, зачем он решил пригласить тебя к нам домой? — Глэму даже не нужно было видеть, чтобы знать, как та изогнула свою, непременно, идеальную бровь. — Как по-моему, ты должен быть благодарен хотя бы за это! За то, что он вообще написал тебе! — А с какой стати я должен быть благодарен человеку, который не давал мне свободной жизни?! — Он делал это для твоего же блага, неблагодарный! — Лидия, — напряжённо выдохнул Глэм, потирая переносицу. Что-то они с каждым словом, все больше и больше распаляются. — Я просто хотел узнать, зачем, я понадобился отцу. Уверен, он был рад избавиться от такого «неблагодарного», сына. И я был бы рад, игнорируй мы существование друг друга и дальше. Лидия напряжённо молчала, ожидая продолжения. И тут Глэм с горечью понял, что они впервые говорят так долго. И дело даже не в тех годах, что он провел вне дома после своего ухода. Даже живя с ней в одном доме, будучи разделенным с ней одной стеной, они никогда не говорили так долго. Но что не меняется точно, так это их колкие пререкания. — Я бы и дальше жил своей жизнью, а вы — своей, но вот проблема: отец решил вспомнить обо мне, и написать очень содержательное письмо! — эмоции кипели в Глэме также, как кипел адский котел. Злость и обида на отца распаляли все больше и больше, а сестра, что всегда для него была потенциальной соперницей в доме родителей, только больше подливала масла в огонь. За всю жизнь, она помогла ему лишь единожды. Тогда, за сто долларов. А отец все равно узнал. — Я весь день в растерянности, что мне вообще не свойственно! И даже сейчас я кричу, хотя не помню, когда в последний раз был так зол! — голос уже откровенно срывался. Зря он позвонил... — Лидия, я... — Я поняла, Себастьян. Все эмоции словно разом покинули его тело и разум. Сам он расслабился, устало откинув голову на спинку стула, и прекратил слишком сильно сжимать телефон в руках. Складка на лбу разгладилась, и несмотря на спокойствие, он знал: сейчас он выглядит не на тридцать лет, а на все пятьдесят. Словно уже многое повидал в своей жизни. А может, не словно? — Тебе... — Лидия запнулась, что тоже было очень на нее не похоже, и рвано выдохнув, успокоившись, медленно продолжила, — Тебе правда стоит пойти. Отец, очень долго решался написать тебе. Глэм недоуменно моргнул. Что? — Ты не ослышался, сразу скажу. Он... Насколько я поняла, очень долго не знал, что написать тебе. Тридцать семь выкинутых листовок... Но он писал по делу. Тридцать семь? Неужели это число, всю жизнь будет его преследовать? — Просто приходи. Потом ты уже сам решишь, уйти тебе, или послушать что скажет отец. — Ты ведь знаешь, зачем я ему, — не вопрос, а утверждение, и на него Лидия лишь усмехнулась. — Знаю. Но говорить не стану. Ты должен сам... — Я никому ничего не должен, — припечатал Глэм нахмурившись. — Верно, — легко согласилась Лидия, и продолжила, — Но думаю, ты можешь и пожалеть об своем отказе. Какое-то время они снова молчали, каждый обдумывая что-то своё. Глэм теребил в руках колпачок от ручки, пустым взглядом сверля лежащие перед ним бумаги, а после тяжело выдохнув, поднял голову. Его кабинет. Его собственный кабинет, который он был рад обустроить так, как того хотела его душа. Его сердце. Красиво звучит... Так хотело его сердце... Гитары, повешанные на стенах, как прямое напоминание о том, на что он променял стоящую рядом, за стеклом, скрипку. Он уже и не помнил, когда в последний раз брал ее в руки. И вряд-ли, когда нибудь он вновь возьмёт ее. — Себастьян. Глэм мельком взглянул на скрипку, и вслушался в голос сестры. — Что? — Я не хочу этого говорить, но... Просто приходи. Отцу трудно далось это решение. Не усугуби все. И отключилась. А Глэм продолжил молча теребить колпачок, заторможено опуская телефон на стол. Тридцать семь попыток написать. Это, явно какое-то проклятое число. Однозначно.