Во все цвета

На этот раз выяснение отношений несколько затянулось даже по меркам Самойловых - вернее, основная проблема заключалась как раз в том, что ничего особенно и не выяснялось. Глеб, так и не выходящий из режима крайней самостоятельности ещё с выступления, существование брата в целом замечать не считал нужным, упрямо наводил порядок в маминой квартире в одиночку, когда там не было Вадима, да и вообще выходить на контакт особенно не спешил - старший Самойлов старательно глушил в себе ощущение некоего фиаско и закапывался в работу, высчитывая тактику примирения. Тактика не высчитывалась - в какой-то момент к стратегии подключился Саша, не выдержав чуть ли не недельного бойкотирования между братьями и опасной обстановки в форме почти что приостановления деятельности. -Глеб,- рискнул он в стандартном месте заседаний в виде "пижонского кафе" - младший Самойлов, рассеянный и всё ещё чуть отчуждённый, молча теребил салфетку. -Я понимаю, что обидно и так далее - но он всё-таки твой брат и ко всему прочему в некотором роде коллега. Нельзя же вечно делать вид, что его нет, нам ведь, по крайней мере, надо как-то выступать - это заметно, что вы сейчас в таких отношениях, и ничего путного с такой энергетикой не выйдет. -Да какая к чёрту энергетика,- раздражённо отозвался Глеб, бросая салфетку и переводя взгляд на собеседника - сейчас эти глаза казались почти что стеклянными. -Вечно вы только всё "понимаете" - мне обидно не то, что его не было. То есть это тоже, но опустим данный момент. Меня, Саша, просто до скрипа зубов раздражает то, что если я где-то косячу, то это только что не костры инквизиции - а если он, то мы все почему-то сразу вспоминаем, что "все мы люди", "всякое бывает" и "ну на нём держится столько работы". К слову о ней, это меня тоже раздражает. Когда он начинает своё ля-ля о том, как он чуть ли не жизнь свою положил на "Агату" и прям всё-всё в ней строил по кирпичикам - да, он многое для неё сделал и делает, но знаешь что? Саша вгляделся в его черты пристальнее - в голове невольно мелькнула мысль о том, что сейчас Глебовские претензии совсем не похожи на запоздалый подростковый максимализм, коим они все почему-то как-то негласно привыкли их считать. Они были логичными и обоснованными - это почти что пугало. Глеб продолжил, по-прежнему глядя в глаза, пока в голосе засквозил металл: -Я отдаю "Агате" всё своё творчество на протяжении всей жизни, при том, что вы ещё и бракуете от него процентов так шестьдесят, и у меня даже нет возможности полноценно самовыражаться - у меня только два сольных альбома, где я мог делать всё, что хочу, и то один из них просрали. Я люблю "Агату", ты это прекрасно знаешь - но, на минуточку, Вадим Рудольфович, героически отдавший ей свои лучшие годы, успел неплохо так нагуляться и в школе, и в институте, пока я даже толком не получил особого образования и болтаюсь в группе со школьной скамьи. У меня, в отличие от каждого из вас, никакой пресловутой юности не было - это, Саша, наше принципиальное отличие с тобой, с ним, с Андреем и вообще со всеми, кого я знаю. И после этого у него ещё поворачивается язык чего-то там мне предъявлять, пока он сам выкидывает вот такое и даже не всегда нормально выплачивает мне гонорар, уж будем честны - и да, может показаться удивительным, но вот это мне чисто по-человечески обидно. Как его брату - вдвойне. Саша молчал - на это было попросту нечего ответить, с правдой почему-то так всегда. В этом Глебе, выступившем без вечного тыла в виде Вадима, и разговаривающего с ним теперь, было что-то принципиально новое - или, быть может, оно было всегда, только они упорно закрывали на это глаза? Это новое было предельно простым - Глеб, который говорил с ним сейчас, был совершенно самостоятельной и предельно сформированной личностью, прекрасно способной настоять на своём, если это понадобится. -Ладно,- наконец всё-таки сказал Саша, на некоторое время даже забывая про яблочный пирог - взгляд Глеба заметно смягчился. -Я тебя услышал. Не скажу, что всё это очень хорошо как общая картина, но ты имеешь право так говорить по большому счёту. Только Глебушка, мне бы хотелось буквально одно - чтобы ты меня сейчас тоже услышал. -Да,- ровно ответил тот, возвращаясь к какому-то внезапному спокойствию так же неожиданно, как только что из него вышел. -И я услышал. Я с ним поговорю при случае. ...После стольких дней своего рода холодной войны появление Глеба на пороге оказалось для Вадима некоторой неожиданностью - почему-то у обоих невольно возникло ощущение, будто они за это время успели забыть, как вообще взаимодействовать, и теперь могут только стоять и не очень осмысленно друг на друга смотреть. Очень разные и очень похожие. Сейчас ужасно далёкие, но накрепко связанные чем-то невидимым, зато прекрасно ощущаемым. -Заходи, что ли, чего ты там,- наконец подал голос Вадим - и немного неожиданно для себя самого добавил, когда брат уже разулся и провёл привычный ритуал приветствия "котяток", на которых, само собой, праведный гнев не распространялся: -Хочешь чаю? Глеб повернулся к нему и чуть улыбнулся - устало, но без недавнего отторжения. -Ты же прекрасно понимаешь, что я не чаи гонять пришёл. -Понимаю,- эхом отозвался Вадим, подходя к окну - садиться на диван рядом с Глебом всё ещё казалось немного рискованным предприятием. -Только не совсем понимаю, чего ты хочешь. Что мне нужно признать или сказать, или сделать, или я не знаю что, чтобы ты унялся? Глеб помолчал - в самом деле, что именно он хотел бы услышать? Что Вадим больше не будет так делать? Они оба знают, что будет. Чтобы он пообещал давать больше творческой свободы и умерить свои укоризненные нравоучения? Так тоже всё равно будет, обещать что-либо смысла нет. Глеб рассеянно потёр лоб - очередной волной накатывала усталость. От бесконечного выяснения отношений, от неизбежности этого, от фатализма течения жизни как такового - почему-то от этой усталости вдруг резко пропала вся обида и злость, словно все эти дни их и не было. Он поднялся и подошёл к Вадиму. -Ничего не надо, знаешь. Мне всё это страшно надоело. Вадим посмотрел на него так, будто до этого перед ним был не Глеб, а сейчас вдруг откуда-то ни с того, ни с сего появился. -Что тебе надоело? -Ссориться. -Тогда давай хотя бы сейчас наконец перестанем. -Мы всё равно потом опять будем,- тускло заметил Глеб - снова засквозило что-то детское и очень глебовское. -Как будто ты не знаешь. Найдём ещё какой-нибудь повод и будем. -Плевать,- упрямо ответил Вадим, кладя руку ему на плечо - Глеб снова посмотрел в глаза, словно искал там подтверждение того, что действительно плевать. -Будем - значит, будем. Как поссоримся, так и помиримся. Оба только сейчас окончательно осознали, что на удивление давно не разговаривали о чём-то отстранённом и бытовом как все нормальные люди, как братья, а не бесконечно делящие одно многострадальное одеяло "коллеги" - захотелось хоть сейчас вспомнить о том, что кроме музыки, её делёжки и выяснений, кто прав, а кто виноват, у них есть ещё какие-то темы. Вспомнив об одной из них, о которой в пылу скандалов оба успели несколько забыть, Вадим вдруг чуть усмехнулся. -Рассказывай давай что-нибудь - как там твой ухажёр? Конфетки носит? -Ухажёр перешёл в наступление и оказался не только геем, но и пидором,- неожиданно серьёзно отозвался Глеб, доставая сигареты - перед глазами Вадима уже постепенно начала вырисовываться зловещая картина того, как вражеский гейский элемент грабастает его брата своими лапищами и волочит куда-то, аки дракон принцессу, дабы любить и лелеять, и он даже слегка помотал головой, чтобы её развеять, но Глеб сделал это первым: -Он начал звонить не только мне, ещё и Тане - и говорит скажем так не лучшие вещи, так что хочу его как-нибудь вычислить и... побеседовать. С моей семьёй так разговаривать не будет никто и никогда. Несмотря на достаточно безоблачный внешний вид, даже Вадиму на секундочку стало слегка не по себе от промелькнувших в последней фразе металлических ноток - закуривая следом, он осторожно уточнил: -Ты бы как-нибудь всё-таки поаккуратнее. Гей или пидор, но он при этом всё-таки остаётся мужиком, который на твои "беседы" ещё неизвестно как отреагирует при всей так сказать горячей любви. Глеб только неоднозначно хмыкнул, крайне многозначительно щурясь - за своих он всегда был готов (и, более того, мог) стереть в порошок кого угодно. -Оставаться мужиком он остаётся, хотя я бы по его поведению так не сказал. Только я тоже, не стоит это упускать.