Во все цвета

Ответственность с каждым днём всё заметнее наступала на пятки, затягивала и сдавливала своими лапами - осознание грядущего статуса отца, уже состоявшегося статуса непутёвого сына, брата, мужа, басиста и автора "провальных" песен всё чаще повергали Глеба в тихий молчаливый ужас. Озвучивать этот ужас он не спешил, предпочитая время от времени попадать в провалы безысходности, нежели в них признаваться - осторожные разговоры с Вадимом без конкретизации проблемы уже не помогали. Будучи, как ни странно, вопреки своему характеру заядлым посетителем ночных клубов, Глеб не бывал в них уже не один год, сочтя, что "нагулялся" - Таня первой, сама того не зная, допустила существенную ошибку, обратив внимание на его бледный вид и заметив, что ему было бы неплохо развеяться. Там, в клубной пестроте, Глеб так и не понял, в какой именно момент "развеивания" в руках оказалась доза, и от кого именно тоже - и так и не заметил, когда человеческое море вокруг сменилось обшарпанным, замызганным туалетом. Он не знал и не думал, потому что в этом и была вся суть - не знать и не думать. Пустить в кровь кайф, парадоксально не имеющий ничего общего с удовольствием, отдаться ему и обменять мучительный мыслительный процесс на грязно-серое ничто. ...Когда он в следующий раз осознал себя, по обострившемуся слуху неприятно бил стук колёс, а в глаза - мерзковато-жёлтый свет. С трудом разлепив ресницы, Глеб огляделся - взгляд плыл, как под водой, но кое-как сфокусировался на часах: четыре часа. Бог его знает, утра или вечера, в подземном царстве метро так запросто не определить - Глеб потёр пульсирующий головной болью лоб. Весь череп вдруг стал свинцовым, а тело, наоборот - ватным: и всё чертовски непослушное, будто кто-то отделил личность от физической оболочки и вернул назад как-то небрежно и не особенно удачно. С тупой тоской осознавая, что он совершенно без понятия, где он едет, куда, и что было до того, Глеб оглядел полупустой вагон - заметив, что какая-то старушка покосилась на него с выражением в шаге от суеверного страха перед нечистой силой, где-то в самом дальнем углу сознания он понял, что, наверное, сейчас он и вправду страшный: бледный, растрёпанный, отсоединённый от реальности и слегка дикий. В и без того тяжёлой голове медленно и больно ворочалось что-то ещё тяжелее, давя на веки; это что-то обязательно надо было побороть, иначе оно утянет куда-то, откуда дороги назад уже нет. Заметив, что это каким-то чудом его же станция, Глеб кое-как выбрался из вагона, сразу же цепляясь за ближайшую колонну и почти что на ней повисая - попытки притормозить крутящийся тусклым водоворотом перед глазами мир и преодолеть отвратительную слабость оказались настолько увлекательными, что он даже не сразу заметил двух смотрящих на него в упор милиционеров. Обнаружив, что почти упирается в грудь одного из них носом, Глеб всё-таки рискнул выпустить колонну и поднял голову. -Имя? Фамилия? -Глеб Самойлов. Язык ворочался с таким же трудом, как и всё остальное, а голос звучал будто со стороны. Чужой голос, чужой язык, и он сам - где-то в неведомом пространстве, и всё ещё пытается что-то оттуда донести: а от него снова что-то хотят, от него всем постоянно что-то надо. И не совсем понятно, зачем. -Я из группы... "Агата Кристи",- немного неожиданно даже для себя самого, по-прежнему находящегося где-то между мирами, поделился Глеб - милиционеры, до того уверенные, что имеют дело с обычным алкашом или торчком, заметно поднапряглись: лишних проблем не хотелось. -Разузнать надо бы,- наконец сказал один страж порядка другому - тот незамедлительно набрал, очевидно, разрешающий любые проблемы номерок. По окончанию лаконичного, но, вне всякого сомнения, решающего разговора, лёгкая растерянность на лице Милиционера Номер Два заметно возросла. -Так ведь действительно есть такой,- немного туманно резюмировал он, обращаясь не то к напарнику, не то к Глебу, неожиданно оказавшемуся Глебом, не то просто к какому-то невидимому судии. Начинавший терять терпение Самойлов опасно накренился немножко вбок - Милиционер Номер Один услужливо подхватил обнаружившуюся звезду за локоток. В глазах обоих напористость, свойственная представителям закона, всё явственнее сменялась выражением куда более знакомым. -Тогда можно автограф?- наконец елейно осведомился Милиционер Номер Два - на душе стало пусто и гадко ещё больше, чем было. Как быстро у людей меняются приоритеты - не они ли ещё пять минут назад были готовы сдать его ближайшему наркологу? Резко замутило даже физически - он улыбнулся, едко и без тени тепла в голубых льдинках. -Нет. Нельзя. Милиционеры, противно-жёлтые вагоны, туалеты-порталы в бездну и омут проблем перемешивались в голове в бессвязную серую массу - на улице по глазам резал даже тусклый рассвет. Сквозь эту тягучую субстанцию упорно пробивалась главная мысль: домой сейчас точно нельзя - Таня заслуживает его в лучшем виде, а Лена попросту прибьёт и будет права. К Вадику нельзя по схожим причинам - при всём своём терпении и принципах тоже прибьёт и тоже будет прав. Оставался почти единственный вариант. ...При виде Глеба на пороге, бледного, косматого и отсутствующего, Саша окончательно проснулся с удивительной для пяти утра скоростью. -Извини, что так рано,- неровным и дрожащим голосом пробормотал Глеб, бледнея ещё больше и, видимо, для сохранения баланса начиная потихоньку покачиваться из стороны в сторону - Козлов молча смотрел на него круглыми как две пуговицы глазами. -Я правда не хотел будить. -Ты заходи, чего ты,- спохватился Саша, всё ещё соображая, это часть затянувшегося сна или всё-таки не совсем. Глядя на бредущего по стеночке на кухню Глеба, он не удержался и серьёзно добавил: -Ты нездоров? Глеб скользнул по нему и следом куда-то по обоям расфокусированным взглядом. -Почему оно всё... почему зелёное,- вдруг пробормотал он - Саша беспокойно огляделся. Ничего зелёного поблизости не наблюдалось. -Глеб, ты плохо себя чувствуешь? Ты пил? Откуда ты - из дома? Тот покачал головой и устало прислонился спиной к стене, прикрывая глаза и потирая переносицу - однако, Александр Константинович, начинающий ощущать уже, можно сказать, профессиональное беспокойство, легонько встряхнул друга за плечи, вынуждая смотреть себе в глаза. -Где ты был? Ты что-то выпил, может, таблетки какие? Глеб снова покачал головой, чувствуя нарастающую беспомощность и ощущение собственного убожества - наконец он слабо отозвался: -Я расскажу, что я помню - только пожалуйста, пообещай мне не пилить после этого мозги. Ладно? Честно, я не могу. Если ты начнёшь меня пилить, я уйду куда-нибудь, серьёзно. Саша снова посмотрел на него, пытаясь не выражать совсем уж явную жалость - исходящая от младшего Самойлова усталость от неизменных попыток вправления мозгов сейчас чувствовалась почти на физическом уровне, и почему-то от идеи читать ему, потерянному и где-то внутри явно чем-то напуганному, очередные морали, стало стыдно. -Я не буду, обещаю. Я просто хочу понять, что с тобой происходит - пойдём. ...С учётом того, что в памяти оставалось, мягко говоря, не так многое, рассказ вышел не самым длинным - сидя напротив на кухне под лёгкое тиканье часов и глядя на кудрявую голову, опущенную на похудевшие ладони, Саша усердно соображал, что здесь делать дальше. -То есть ты вообще не помнишь, где ты был после?- всё же решил он с чего-нибудь начать - Глеб в который раз покачал головой, не поднимая её. Затем всё-таки снова открыл лицо, уставшее и почти болезненное. Посмотрел в потолок. Кажется, всё это уже было - тиканье часов, понимающий Саша, безумные мысли, провалы: тогда (кажется, настолько давно) это закончилось клиникой. Неужели он просто катается по этому бесконечному кругу, так и не в силах вырваться за его пределы? -Саша, не говори Вадику, пожалуйста,- внезапно глухо проговорил Глеб - Козлов помолчал. -Он меня убьёт,- ещё неожиданнее добавил тот - Саша даже чуть шевельнулся. При восстающей против главенства брата натуре, Глеб как правило избегал стандартных "младших" фраз - в этой же больше напоминал школьника, прогулявшего урок. -И Лена тоже. -Я не скажу,- мягко ответил Саша - и Глеб знал, что не скажет. -Только ты... -Я знаю,- нервно перебил Глеб - странно и почти нереалистично, но на этом столе тоже была царапина. Совсем как т̠о̠г̠д̠а̠ и на т̠о̠м̠. -Я не хочу обратно в это. Я уже завязал, и я... Это полный тупик, понимаешь? Я сейчас не могу позволить себе оказаться в тупике. -Ты слишком многого боишься, в этом и дело,- умиротворяюще заметил Саша - Глеб ничего не сказал. Что можно сказать на правду? Да, боится - не состояться в одном, в другом, в третьем, в десятом: а разве нет оснований? -Это, можно сказать, в паранойю перерастает,- продолжал консультацию Александр Константинович. -Ты себя сам загоняешь - а зачем? Ребёнок это ответственность, дело ясное - но вот, скажи на милость, с чего тебе вдруг оказаться каким-то там не таким папой? Ты человек заботливый на самом деле, доброй души, даже если сам это не признаёшь - и с малышами ладишь, я не видел никогда, что ли... и они тебя любят. А детям кроме любви уже не так многое нужно, это нам одно подавай, другое, да всё потом ещё и не так и не эдак - они-то куда больше умеют ценить то, что нужно. Вот и всё тут. Тебе просто стоит панику немного умерить, а остальное уже образуется. Глебу хотелось сказать, что "пойти не так" может очень даже много чего, куда больше, чем перечисленное, и что он до смерти боится не почувствовать родства с этим маленьким, новым человечком, когда тот окончательно придёт в мир - но вместе с тем совсем не хотелось. Потому что он знал, что Саша как и в общем-то практически всегда прав - иногда это восхищало, иногда раздражало, но практически неизменно оставалось фактом. И почему-то сразу начинало казаться, что это вязкое и серое в голове - оно сейчас выветрится, отступит и даст силы сделать ещё вдох: и оставит в душе место для её личной весны даже осенью.