Во все цвета

Репетиции "Агаты Кристи" узнавались с ходу ещё по недовольному самойловскому бубнежу за дверью, а потому, ещё только подходя к Стенам, За Которыми Рождаются Альбомы, куда простым смертным вход всегда был категорически запрещён, Гафаров уже мог иметь примерное представление о происходящих там процессах - однако, весь квартет неожиданно оказался в достаточно добром расположении духа (включая, к окончательному удивлению директора, даже братьев), так что переступая порог и оказываясь в атмосфере парадоксального спокойствия вопреки предыдущим "Да убери ты это нахер отсюда", Спартаку оставалось только лишний раз себе напомнить: это агатовцы, это Самойловы. Это норма и единственное стабильное, что здесь вообще есть. Впрочем, едва лишь успев подумать о стабильности, Гафаров совершенно непредсказуемо и настолько же случайно заметил в облике главного автора нечто, напрочь из этого выбивающееся - настолько, что даже посмотрел ещё раз. Зрение не подводило - на одном из бесшумно перебирающих струны во время перерыва пальцев красовалось кольцо. -Ого,- наконец оформил некую мысль Спартак, по-прежнему не отрывая от необъяснимого явления гипнотического взгляда. -Это что же - это ты, значит... -Что,- резковато отозвался голодный и уставший Глеб, более занятый мыслями о том, как не придушить Вадима в следующий раз, когда тот перепутает слова и придётся ехать заново по кругу - однако, проследив за взглядом директора и заметно смягчившись, пояснил уже спокойнее: -А, да я женился. Спартак совершил усилие воли и перевёл взгляд, в котором появилось потрясение в шаге от ужаса, на безмятежную физиономию собеседника - звучало так, будто тот сходил за хлебом или что-нибудь ещё более бытовое и обыденное. -Женился? Как это... -Молча,- съехидничал Глеб, всё так же беззвучно повторяя проигрыш - и добавил, скользнув скучающим взглядом куда-то по сашиному синтезатору: -Ну то есть не совсем, конечно, молча, но в целом почти. Давайте ещё раз,- вдруг сказал он, не давая Гафарову времени ни на поздравления, ни на душевные потрясения, ни на проявления каких бы то ни было эмоций - тот только молча сел на ближайший стул, переваривая информацию и даже не слушая очередные аккорды, созвучия и мудрёные тексты: впрочем, очевидно что-то из нового. -"На облаке живём",- вырвал его из раздумий шипящий на Вадима Глеб, глядящий на брата такими глазами, словно тот, не ровен час, именно туда с его подачи и отправится - невыспавшийся Вадим послушно сверился с бумажкой, вызывая этим жестом новый всплеск возмущения. -"Живём", ёпт, я же сказал "живём",- прогневался праведным гневом автор, прожигая взглядом то бумажку, то старшего Самойлова. -Проверяет он ещё... Я это написал, чего там проверять. -Может, ещё раз - это из нового всё-таки,- примирительно зашуршал из-за синтезатора Козлов, пока короткие перебранки не успели перерасти в очередные ссоры - Глеб ответил выразительным взглядом. -А то он из старого никогда не путал... Давайте, давайте. Куда мы денемся. ...Впрочем, занятием куда более страдальческим являлось хаотично-круговое брожение между сомнительного вида торговыми рядами в поисках очередного примирительного подарка для Насти - с учётом по-прежнему не внушающей радостных перспектив финансовой ситуации, страдальческим вдвойне. В какой-то момент Вадиму и вовсе показалось, что он скорее просто-напросто бесцельно тут шляется, а не в самом деле что-то выбирает, и только тешит себя какими-то там планами и идеями - маяча возле очередной палатки унылым тёмным столбиком, Самойлов в десятый раз рассматривал какую-то бирюльку, одну из многочисленных щедро разложенных перед ним прочих бирюлек, когда его внимание приковало кое-что куда более интересное. Сказать точнее - кое-кто. В потасканного вида, ободранной грязной коробке у палатки сидели два котёнка - один, почти чёрный, в некоторой задумчивости щурился на солнце. Второй, рыжий, неуёмно лез куда-то за бортик, то и дело шлёпался обратно, недовольно дёргал ухом и лез снова - с трудом оторвавшись от данного захватывающего зрелища, Вадим снова перевёл взгляд на продавщицу. -А, это вы всё на этих смотрите... Они братья,- небрежно разъяснила та с плохо скрываемым раздражением - очевидно, эти двое особенно тёплых чувств у неё не вызывали. -Тут больше было, остальных разобрали... Этих бы тоже забрал уже кто-нибудь, вот я бы спасибо сказала - самые бойкие. И прожорливые, негодяи... Вадим снова посмотрел на котят - таких разных, и всё ж таки братьев. Вот рыжий снова курочит когтями край коробки, а сам всё равно держится поближе к чёрному - ловя себя на безнадёжной сентиментальности, Самойлов так и не смог избавиться от параллели с ними самими. Чем больше он смотрел на этих двоих, потасканных, каких-то ужасно маленьких и совсем одних в этой обшарпанной коробке, тем сильнее лезли воспоминания о том, как они - не вся "Агата Кристи", только они двое - оказались в Москве. Такие же потасканные и совсем никому здесь не нужные. Руки сами собой потянулись к чёрному, поднимая его и аккуратно почёсывая за ухом - тот лениво зевнул, в остальном предпочтя проигнорировать данное действие. -Я его заберу, облегчу вам жизнь,- рассеянно обронил Вадим, пока другой внутренний Вадим, всегда вдумчивый и рациональный, отчаянно бил тревогу - какой котёнок? На что его кормить? Что скажет Настя, пламенной любви к животным в целом не питающая? Однако, ещё больше он думал совсем не о том - он думал о рыжем котёнке, сразу оставившем в покое коробку и как-то неловко озирающемся по сторонам. На этот раз Вадиму вспомнилось другое - в голове, вопреки всё тем же мысленным упрёкам в сентиментальности, проплыли воспоминания о разводе родителей. О том, как он, весь из себя взрослый и ну очень, очень самостоятельный, к тому моменту уже уехал учиться в Свердловск - и как Глеб, маленький и сонный, упрямо ждал допоздна, пока тот освободится, чтобы поговорить с ним по телефону, подозрительно шмыгая носом под конец и привирая что-то про насморк. Как он резко замолчал на добрые недели полторы, стоило папе уйти, напугав этим прекращением любого общения с кем бы то ни было до полусмерти маму, и как из него приходилось вытягивать каждое слово - только рисовал, запирался в комнате и смиренно приносил домой тройки. И что самое главное - что сам Вадим почему-то осознал не так уж и давно - как этот тогда ещё настолько маленький человечек проживал свой так неожиданно треснувший первоначальный детский мир совсем, совсем один, уже тогда понимая, что "маме сейчас тяжело", хотя никто ему об этом не говорил, и уже тогда имея в себе необъяснимую силу её не тревожить. Возвращаясь в мир "здесь и сейчас", Вадим вдруг без лишних пояснений взял и рыжего, успевшего цапнуть его за кончик пальца. -Знаете, я обоих заберу. Тем более если уж братья. На этот раз здравый смысл, кажется, окончательно сдался и уже даже не пытался доказывать, что продавать гитару, но при этом брать ни много ни мало двух кошек - поступок, мягко говоря, не самый продуманный. Плевать - даже организатор всего и вся Вадим Рудольфович не продумывает всю жизнь по минутам и время от времени выкидывает что-нибудь... что греха таить - что-нибудь истинно самойловское.