Во все цвета

Подготовки к шагу в новый московский мир всё больше отягощались завершением записи альбома, если этот процесс, конечно, можно было так назвать - относительно мирные Самойловы являли свой темперамент лишь в выступлениях и разборках. В последнее время от второго в студии стоял дым коромыслом - Вадим предпринимал последние попытки отбить у брата правки в песне, которую тот под коррекцию категорически не отдавал. -Я сказал не надо там трогать ни фига,- гулко протестовал Глеб, чей голос в минуты возмущений отдавал от стен, как в бочке. -Не нравится - сам напиши, как нравится, а моё не трогай. -Ты вот не выделывайся,- ущемился Вадим, пока Саша молча настраивал что-то на синтезаторе, поглядывая то на одного, то на другого в минуты особенно выдающихся всплесков. -Так говоришь, будто я уже и ноты не написал - "Viva Kalman" вообще моя песня, если уж на то пошло! И не только! -А я, если уж на то пошло, в твою виву и не лез, ещё и проигрыш отдал!- едко парировал Глеб, только набирая обороты, пока голубые глаза снова расцветали синевой. -Вот и ты ко мне не лезь! -А ты не командуй! -А ты иди нафиг и сам пиши, как тебе хочется! -Ну давай, давай,- язвительно подлил масла в огонь Вадим, окончательно теряя привычную душевную стабильность при виде того, как Глеб направляется к выходу. -Устроим ещё детский сад и покидаемся обидами! -Даю!- напоследок колко бросил Глеб, ощутимо хлопая дверью. Лавина в который раз трогалась. Конечно, он злился - на Вадика, на Сашу, почему-то ни за что, ни про что на Андрея, на себя, на весь мир... на "пухленький, как ангелочки" - почему он раньше вообще об этом не думал? Почему теперь собственные трансформации, наоборот, не идут из головы и кажется, что только за ними все и следят? Незаметно для себя он стал брать рубашки и футболки на несколько размеров больше нужного - хотелось и вовсе раствориться где-то в слоях ткани, не чувствуя себя неумолимо отклонившимся от привычной худобы. Когда воевать было не с кем, мысли воевали в голове друг с другом - большие футболки, Вадик со своими ценными правками, Саша, опасливо не лезущий под их перекрёстный огонь... Всё не просто раздражало - всё злило. Чувствуя, что готов перегрызть глотку первому встречному, Глеб плюнул на всех ангелочков и отправился в кофейню - может, когда-нибудь разнесёт до ангелочищи, жизнь покажет, но сейчас хоть немного расслабиться жизненно необходимо. И снова весь день - курил, курил, курил... Сигареты - из лучших вариантов антистресса. Когда он вернулся, Вадим был ещё серьёзнее обычного - лоб впервые пересекли настоящие морщинки. -Глеб,- сказал он странным голосом, едва младший разулся - тот бросил в его сторону рассеянный взгляд. -Отвали, пожалста. -Глеб,- как-то слишком настойчиво повторил Вадим - голубые глаза прояснились и посмотрели внимательнее. -Папа умер. ...Ирина Владимировна на похоронах не присутствовала - в Асбесте по-прежнему было только два врача-анестезиолога, включая её саму, и операции с пациентами об обстоятельствах не спрашивали. Глеб стоял где-то с краю, глядя сквозь мир и сжимая маленькими пальцами белые гвоздики - глядя на него, сплошь в чёрном вопреки обычным цветастым прикидам, Вадим наконец подошёл и взял его за руку, пусть с тех пор они так и не разговаривали. Плевать. Мама когда-то сказала правду - они друг у друга одни, и сейчас, под совершенно неуместным и почти издевательским солнышком, это чувствовалось как никогда остро. Эти строки облекутся в словесную форму рукой Самойлова-старшего лишь через много-много лет, но он уже понимает, что... Да будет день, Да будет свет Я проживу Эоны лет Пока пойму, Что у меня Есть только ты И только я Что мир лишь сон, Где мы не спим Познаем страх И вместе с ним Шагнём в огонь, Напьёмся слёз И повернём Земную ось... Плакать почему-то не хотелось - никому из них. Фактически Рудольфа Петровича в их жизни не было ещё с тех пор, как Глебу исполнилось двенадцать - больше, чем потеря, ощущались безвозвратность прошлого, хрупкость бытия и окончательная невозможность воссоединения, даже если её давно все осознавали. В голове мелькнула недавняя ссора (по крайней мере, одна из) - есть ли в этом смысл, если каждого может просто взять и не стать? Реальность вдруг показалась Глебу ужасно глупой, на грани фарса - он повернулся к Вадиму, собираясь сказать и об этом, и о том, что они оба те ещё дураки, и о том, что может он и несколько погорячился, и ещё много чего, но почему-то вышло только набрать для этого немного воздуха и открыть для начала рот. Остальное застряло где-то по пути. Нужды и не было - это остальное Вадим услышал и без слов. -Не надо ничего говорить,- негромко произнёс он, обнимая брата и прижимая к себе вместе с гвоздиками - если им и суждено то сбегаться, то разбегаться, но всё равно каким-то образом оставаться частью чего-то противоположно-целого, значит, так тому и быть. -Не надо.