Во все цвета

Рассматривая ковёр под ногами в старой асбестовской хрущёвке, Глеб безрезультатно пытался осознать, что стоит на нём последний день - по крайней мере, в ближайшие годы точно последний. Дома пахло детством, спокойствием души и ещё чем-то маминым - забирать отсюда слишком многое не хотелось. Кроме одежды с предметами первой необходимости - только гитара, бесконечные тетради, три музыкальных шкатулки, магнитофон и ещё... Взгляд светлых до полупрозрачности глаз задержался на старой-старой пепельнице в виде туфли - из того немногого, что осталось после папы, когда его дорога перестала совпадать с их. Пальцы сами собой огладили носок туфли - самыми кончиками подушечек. -Можно мне... забрать? Ирина Владимировна осторожно обвила его плечи, ненароком касаясь пушистых каштановых кудрей - отпускать из дома его, "домашнего мальчика", так и оставшегося нежным, печальным путешественником по собственному миру, как маленький принц, было страшно. Удерживать здесь, с нелюбимым делом, его, непреклонного романтика, ищущего всё новое и новое - тоже страшно. Меньше всего ей хотелось видеть, как он разбивается изнутри - но что если разобьёт кто-то другой? -Забирай, Глебушка... Ты уж всё-таки побереги там себя, сына,- не удержалась она, когда к ней устремились грустные-грустные глаза. -И с Вадиком сильно не ссорьтесь... Что б там ни случилось, главное, что вы братья - и вы друг у друга одни. Хорошо? Он позволил себе улыбнуться - тихо и чуть заметно. Хотя бы ради неё. -Хорошо. Я очень тебя люблю. Она хотела бы, чтобы время шло хоть немного медленнее, и чтобы она увидела ещё хоть раз, как сосредоточенный младшеклассник Вадик тащит по заснеженным улицам санки с младшим братом, забирая того из садика - но время шло только так, как захочется ему самому. -С Богом,- прошептала мать, глядя в окно старенькой хрущёвки, как маленькая фигурка шагает в огромный мир. ...Дело должно было близиться к весне и близилось, но Свердловск становился только холоднее даже с проблесками солнца - грели лишь концерты. Всё так же со стула, направляющего энергию в пол. Между концертами Глеб время от времени отправлялся на выгул и - неизменно - курил как паровоз, обгоняя в этом даже живущего с сигаретой Вадима: именно в одном из рейсов по своему любимому парку имени Маяковского, по иронии бывшего единственным поэтом, которого воспринимал Самойлов-младший, в безоблачную на личном фронте жизнь и вторглась Катя. Катя была одной из многочисленных девушек в коротеньких юбках, приносящих тепло в жертву красоте, с одной большой разницей - она знала группу "Агата Кристи", только-только берущую старт, пусть пока ещё не особенно вникала в её разношёрстный состав. Тем не менее, "акробата со стула" не узнать было бы проблематично. -Ты же из "Агаты"? Играешь на гитаре? -На бас-гитаре,- для чего-то поправил Глеб, поворачиваясь к ней и мысленно давая себе подзатыльник за занудство. По произношению она определённо была из Москвы - пусть это она сюда приехала, а не он, Глебу вдруг резко стало стыдно. За уральский говор, за низкий рост, за круглые щёки и за заикание, а главное - за то, что говоря честно и откровенно, с девушками его за все двадцать лет жизнь не особенно-то сталкивала. Ровные, подкрашенные брови чуть насмешливо приподнялись над такими же смеющимися глазами. -Вот как? А разница настолько существенная? -Довольно-таки,- сказал Глеб, давая себе второй мысленный подзатыльник за то же самое. Девушка ответила запредельной серьёзности звонким, заливистым смешком. -Значит, ты младший, Глеб? Я Катя. Ему вдруг показалось, что простые люди так не смеются - так звенят чистые хрустальные колокольчики. А ещё почему-то показалось, что в душе возится что-то, о существовании которого он раньше не знал - сидело себе спокойно, будто его и нет вовсе. Но сдвинулось. А вдруг на место уже не вернётся? Весна идёт, весне дорогу - так уж и быть. Может не возвращаться совсем.