Во все цвета

Для Вадима, крутящегося волчком в бесконечных подготовках к концерту (первому концерту группы "Агата Кристи", а не какого-то безродного сборища студентов), внезапное "Я не знаю, что мне делать" от младшего брата вышло совсем не в тему. -Чё делать - играешь и играй,- коротко и полураздражённо кинул он Глебу, больше занятый вопросом, что ему делать со строптивой аппаратурой. -Чего тут ещё. Глеб испустил нервный вздох, сжимая бас-гитару и переступая с ноги на ногу. -Да нет, просто... Ну ты сам вон крутишь всякие кренделя на сцене - а я понятия не имею. Ну вот я встану, и дальше что - я ж даже танцевать не умею. И там столько проводов, я об какой-нибудь обязательно убьюсь. Вадим оторвался от динамиков и повернулся к брату, готовя речь о том, что непосредственно сейчас сам готов скрутиться в тот ещё крендель, чтобы всё нормально заработало, и что ему вообще не до всякой ерунды, но стоило столкнуться со взглядом туманно-голубых глаз, как почему-то стало стыдно до кончиков ушей. Это ты вытащил его из Асбеста на сцену - значит, тебе ему и помогать. Доля истины в его паранойе, к тому же, была - зрение младшего Самойлова медленно, но верно приближалось к -4, так что с обилием проводов в полутьме подпускать его к ним было рискованно как для Глеба, так и для самих проводов. -Ладно, Глебсон,- наконец ответил Вадим, призывая всю свою уравновешенность, чтобы звучало убедительно, и пытаясь не подбавлять ещё и своих нервов. -Не знаешь, чего делать - сиди и не вылезай. Мне главное, чтобы ты свою партию сыграл, а стоя или сидя - уже всё равно. Хоть лёжа. Глебка!- окликнул он ещё раз брата, пробубнившего в ответ смутное подобие благодарности и решившего, что аудиенция окончена. -Отлично всё будет, не дёргайся. Играешь хорошо, а это всё ерунда уже - ферштейн? Я на той же сцене буду, в конце концов, рядом если что. Отожжём как следует перед этими занудами. И Глеб "отжёг". Умел он танцевать или нет, но простым сидением его расположение на стуле назвать было никак нельзя, а размах колебаний время от времени даже вызывал некоторые опасения касательно того, не кувыркнётся ли он оттуда вместе с гитарой - глядя, как "мелкий" то размашисто отбивает себе такт, то колышется из стороны в сторону, как кораблик в шторм, Саша Козлов, в отличие от Вадика лишённый возможности не смотреть в ту сторону, закусывал губу, пытаясь оставаться серьёзным. После концерта Глеб, впервые прыгнувший с головой в лучи славы, осмелевше, но с прежней скромностью беседовал с репортёрами, отводя глаза и тихо улыбаясь, пока Вадим топорщил перья. На вопрос о том, почему сидя, отвечал - через стул энергия в пол уходит. ...К 20 годам в жизни Глеба произошли некоторые знаменательные трансформации. На двадцатом году "бас-гитарист Глебушка" обзавёлся романтическими кудрями до плеч, закончил школу, не поступил в институт, избавился от половины давления с уходом Мая, приобрёл три музыкальные шкатулки, от безысходности устроился лаборантом химии в своей же школе, но главное - музыка, музыка и ещё раз музыка, снова и снова. Выходившие с его лёгкой руки стихи постепенно лишались подростковой угловатости, а мелодии обрастали всё более сложными, тонкими гармониями - рейды из Асбеста в Свердловск только набирали героизм. Сидение на стуле по-прежнему развивало акробатические способности. Когда позвонила мама, Глеб, по-домашнему тёплый и уютный даже жестокой зимой, был занят привычным делом - музицировал себе под нос, запершись в единственной комнате с дверью. Вадим подошёл к телефону, по дороге для чего-то потушив сигарету, будто всевидящее материнское око заметило бы её даже из Асбеста, и даже когда ему уже почти двадцать шесть. -Вадя, как там оно всё у вас? -Потихоньку,- уклончиво ответил Вадим, покрутив серёжку в ухе и предпочитая не распространяться обо всех своих делах студенческих, амурных и музыкальных. -Сессию закрыл. Даже в паузе чувствовалось, что порадовал хоть этим - увлечение обоих сыновей музыкой волновало Ирину Владимировну всё сильнее с каждым годом, но Вадим усердно компенсировал его высшим образованием. Правда, в корыстных целях - с ним открывались перспективы звукорежиссёра. -Ну вот и умница, говорил всё "не сдам, не сдам"... А Глебушка там как? Вадим покосился в сторону наглухо закрытой двери, на пару секунд прислушавшись к приглушённым звукам гитары и пению-мурчанию. -Да... Не знаю, он молчит в основном как обычно. Но вроде как всегда, пишет чего-то, мне не показывает - как обычно, ничего нового. Порядок. В следующей паузе, напротив - отчётливая тревога. И Вадим знал, почему именно - у Глеба, кроме окончания школы, "корочек" на руках не имелось. -Вадя... Забрал бы ты его к себе туда, правда. Для привычных разговоров о "ну надо же ему хоть где-нибудь выучиться" - поворот довольно неожиданный. Будущее группы заиграло красками, яркими как никогда - пальцы даже невольно сжали трубку. -В Свердловск? Насовсем в смысле? Тихий вздох - он знал, каково ей отрывать от себя обоих, но и причины знал не хуже. -Да уж насовсем... Тяжело ему тут, сына. Как ты говоришь, он же молчит всё время, но я-то вижу, что тяжело - не хочет он ни лаборантом никаким быть, ни работать тут нигде не хочет. Оно его давит - а мне что ж на это смотреть, хорошо что ли... Я боюсь, что зачахнет совсем, Вадь. Забери лучше - глядишь, оживёт как-нибудь. Он же это всё любит, и тебя любит, и музыку вашу - я её у него не отберу. Как золотая клетка получается, да, сына? -Да, мам. Можно переубеждать для заведомо ложного успокоения, что это у него "период такой", но они оба знали Глеба от и до наизусть - если период продолжается двадцать лет, значит, он по крайней мере немного затянулся. Бренчание за дверью окрасилось лёгким минором. -Хорошо. Я его заберу. С каждым шагом по коридору музыка узнавалась всё больше - это был "Дворник", первый серьёзный опус Глеба, сочинённый им в четырнадцать. Вадим замер у двери - меланхоличный налёт минора подкрасил глубокий, теплящийся мягким бархатом где-то в груди баритон. -О Боже, я и ты Тени у воды Шли дорогою мечты И вот мы сохнем, как цветы Одуванчики Девочки и мальчики... Глаза блестят, ла-ла-лайла Но это яд, ла-ла-лайла... Внутри даже сейчас, в сотый раз, когда он слышал эту незамысловатую, но в чём-то такую "такую" песню, всё равно что-то поджалось - что должно быть в голове человека в четырнадцать лет, чтобы там родились такие строки? Вадим нажал на ручку - гитара выдала диссонанс и смолкла. С кровати в брата вперились два голубых из-другого-мира глаза. -Можно стучать. Не то просьба, не то укор, не то констатация факта - скользнув взглядом по Глебу, то ли простому в своей растянутой футболке, то ли, наоборот, откуда-то совсем не отсюда, прагматичный Вадим перешёл к делу, садясь рядом. -Глебсон, как у тебя с твоим лаборантством? Ты чего-то совсем ничего не рассказываешь - я ж не чужой, мне важно, что там у тебя творится. В голубых глазах как всегда подпрыгивает что-то немного насмешливое - отложив гитару, Глеб только пожал плечами. -Да никак. Мою колбочки. Скука смертная. -Тогда, может, Бог с ними, с колбочками? И без того изогнутая бровь выгибается ещё выразительнее - недоверие давно перекрыло в нём слепую веру в чудеса, так что теперь он, очевидно, анализирует фразу на предмет подвоха. Не давая додумывать, Вадим продолжил: -Перебирайся к нам сюда и всё. Мы как группа уже набираем обороты, сейчас ещё альбом заделаем и вообще всех порвём - ты же музыкант, а не химик, это всем давно понятно. Ты сам, кстати, петь не думал? Хороший же голос. Задумчивые глаза снова подёрнулись дымкой - Глеб таких радужных надежд на свой голос не возлагал, зная, что на первом же концерте он, придавленный нервами, будет дрожать, как овечий хвост. Оставить Асбест раз и навсегда, шагнув в холодный Свердловск и пропав в нём с концами? Ты с детства хотел стать настоящей рок-звездой - кому, как не им, свойственны самые безумные поступки. Глеб поднялся, убирая гитару. -Нет, Вадь, ты уж извини, но петь я не буду. Я для такого дела слишком косноязычный. Незабудковые глаза устремились к окну - там, за ним, всё было совсем холодно и по-чужому. Но очень свободно. -А приехать я приеду. Обязательно приеду.