Harmonia Nectere Passus

polnalyubvi — Девочка и море

      Море пахло вкусно.       С каждым глубоким вдохом его запах обволакивал лёгкие, наполняя их тяжёлой солёной печалью. Ветер с силой трепал кудри, ещё больше запутывая их. Он бил в лицо, моментально сдувая слёзы и оставляя лишь сухие дорожки на щеках. Тонкая ткань платья задралась уже выше колена, а кожа покрылась мурашками, но она и не думала шевельнуться.       Издалека она походила на изваяние древнегреческой богини, высеченное из камня талантливым скульптором. Даже цвет её кожи почти сливался с хмурым и серым пейзажем, напоминая мрамор или слоновую кость, и это могло бы поразить случайного зрителя этой печальной картины удивительным сходством девушки с Галатеей. Казалось, ещё мгновение, и на горизонте появится её Пигмалион, а всевластная богиня любви сжалится и оживит несчастную.       Но вокруг не было ни души, она не была каменной статуей, а её Пигмалиона никогда и не существовало вовсе. Она была живой, хотя давно умерла в собственных глазах. Стоя на том обрыве, в одном из самых красивых мест Британии, и наблюдая за тем, как каждая новая чёрная, как смола, волна поглощает предыдущую и ударяется о подножье утёса, будто в надежде разбить его вдребезги подобно её собственной душе, она невольно подумала, как она пришла к этому. Что она делает здесь? Почему в разгар войны она стоит одна и вглядывается в нависающие над беспокойным морем грозовые тучи? В тучи цвета его глаз. В его взгляде тоже всегда бушевала буря, но она искренне верила, что её не заденет.       Её ресницы затрепетали, смахивая слезинку, которую тут же подхватил новый порыв ветра. Она закрыла глаза и глубоко вздохнула.       Море пахло вкусно.

***

Max Richter — Path 5 (delta)

      Когда это началось? Во время её первой поездки в школу чародейства и волшебства Хогвартс?       На церемонии распределения?       На первом уроке зельеварения?       Когда он впервые оседлал метлу и с лёгкостью взмыл в воздух?       Или когда он впервые назвал её тем гнусным словом?       Грязнокровка. Он упивался болью в её глазах, которая появлялась там подобно осколкам битого стекла, как бы она ни пыталась её скрыть за напускным безразличием. К счастью, рядом всегда были верные друзья, которые никогда не дали бы её в обиду.       Гарри. Для неё он стал братом, которого у неё никогда не было. Он был прекрасным другом и товарищем, никогда не просил их лезть вместе с ним на рожон, пытаясь отгородить от новых неприятностей, и был готов пожертвовать собственной жизнью ради каждого из них. И, несмотря на все испытания, так жестоко подбрасываемые ему судьбой, он всегда оставался тем же скромным лохматым мальчишкой одиннадцати лет, которого она встретила в поезде.       Рон. Его веснушчатое вечно весёлое лицо не могло не вызвать улыбку. Он был преданным другом, всегда шёл за Гарри, не требуя никаких объяснений, и, конечно, всегда был готов защищать её. Он без раздумий вставал между ней и угрожающей опасностью, даже когда понимал, что силы не равны. Да, он бывал резок, вспыльчив и крайне неосторожен в своих словах, но для него это было нормально, и она это принимала.       Друзья были её отдушиной. Как бы она ни делала вид, что злится или обижается на них, в глубине души она всегда их искренне и безвозвратно любила и, вновь и вновь заставая парочку в общей гостиной за игрой в волшебные шахматы или разглядыванием карты Мародёров, она невольно улыбалась. Гарри и Рон были её второй семьёй, а после потери родителей — единственной.       Так когда же в её размеренной жизни с неизменными приключениями под конец года помимо учёбы и горячо любимых друзей появилась третья неизвестная? Появился он. В какой момент она стала уделять внимание его напыщенной персоне? Когда она перестала видеть в Драко Малфое глупого белобрысого индюка и папенькиного сынка? Когда впервые заметила боль, плескавшуюся в его глазах цвета пасмурного английского неба? Когда она впервые осекла Рона, чтобы тот не называл его хорьком? Когда решила перевернуть весь свой мир с ног на голову ради него?       Когда на него напал Клювокрыл?       Когда в время матча по Квиддичу он упал с метлы?       Когда она дала ему пощёчину?       Она никогда не испытывала ничего подобного. Драться? В Хогвартсе? Со слизеринцем? Это было похоже на первобытный животный инстинкт. Она признавала, что это было глупым проявлением слабости, и ей не следовало бить Малфоя. Она старалась об этом не думать, потому что, каждый раз погружаясь в мысли, она осознавала, что жалела о своём поступке. Нет, не из-за нарушенных школьных правил или потенциальной мести, а потому что ей была неприятна сама мысль, что она причинила Драко боль.       Но когда это странное чувство беспокойства — беспокойства за него — усилилось?       Когда «профессор Грюм» превратил его на глазах всей школы в хорька?       Когда он так нагло снял с них с Роном баллы?       Когда она увидела его в начале шестого курса?       Да. Это больше всего походило на правду. Именно тогда она заметила, как сильно он изменился. Сердце в груди сжималось от, казалось, беспричинного беспокойства и непонимания, с каких пор её вообще волнует Драко Малфой, но не заметить этих пугающих изменений было просто невозможно. Вездесущая мерзкая ухмылка была навеки стёрта с его лица. Он выглядел дёрганным и больным. Под глазами пролегли почти чёрные синяки, а сами они на фоне вечно бледного и ещё более осунувшегося и вытянутого лица выделялись своей нездоровой краснотой. Но, несмотря на неопровержимые признаки того, что Малфою было явно плохо, казалось, что никто кроме неё этого не замечал.       Конечно, она поделилась наблюдениями с Гарри, но тот был слишком увлечён мнимым, как тогда она считала, вступлением Драко в ряды Пожирателей Смерти и его тайными замыслами против Ордена. Её друг мог часами сидеть в гостиной над картой и следить за каждым шагом «врага». Он ломал голову над загадками, которые она находила лишь домыслами, и выбивался из сил в попытках выполнить задание директора. Она разрывалась между переживаниями за лучшего друга, которому ничем не могла помочь, и за вчерашнего обидчика, который так отчаянно нуждался в помощи, предложить которую было абсолютно некому.       Вечная гриффиндорская жажда всех спасти и отстранённость друзей подтолкнули её ко всему этому. Ей нравилось верить, что это было не её решение, не её выбор, не её желание. Нравилось прикрываться тем, что все заслуживают поддержки, когда вызывалась работать с Малфоем в паре на зельеварении. Нравилось не замечать косых взглядов. Нравилось раз за разом оправдывать себя тем, что ей просто не хватило пары, а Малфой был безупречен в зельях.       Ей нравилось…       Эта мысль так и осталась на задворках сознания, пока она наблюдала за его довольно вялыми хоть и профессиональными действиями. Вблизи он выглядел ещё хуже, чем ей казалось, когда она украдкой наблюдала за ним с противоположного конца Большого зала: руки била мелкая дрожь, всегда идеально зачёсанные назад платиновые волосы рассыпались по лбу сухой ломкой соломой. Он сильно похудел и, казалось, вообще не спал. Он походил на мертвеца. Нет, он определённо не был похож на живого человека. Чувствовалось, что каждое движение давалось ему с большим усилием и, возможно, отдавалось болью. По крайней мере, она посчитала, что это — одна из вероятных причин, почему он едва заметно морщился, а его губы слегка подрагивали, пока он нарезал ингредиенты.       Драко не касался её. Один раз она нечаянно дотронулась до его руки, вытянутой над котлом, чтобы добавить щупальца растопырника. Но Малфой отдёрнул ладонь так резко, будто бы он, можно было подумать, коснулся открытого огня. Однако того короткого мгновения ей хватило, чтобы убедиться, что он был холодным как гриндилоу. Она видела, что очередные мерзкие слова уже были готовы сорваться с его губ, но он подавил этот порыв, прикрыл воспалённые глаза и просто сделал шаг в сторону, чтобы, как она рассудила, избежать дальнейших непредвиденных прикосновений. Она бы хмыкнула, но зрелище, представшее её взору в виде такого несчастного Драко Малфоя, лишило её способности воспроизводить любые звуки. Поэтому она стояла и глупо смотрела на измученного парня, сверяющегося с рецептом, написанным на доске.       Собирался он медленно. Это было абсолютно не свойственно тому Драко Малфою, которого она знала все предыдущие пять лет. Этот Драко не пытался как можно скорее покинуть стол, который последние полтора часа делил с грязнокровкой. Не пытался огрызнуться или указать ей на её место, не пытался вообще ничего сделать. Он был похож на пустую человеческую оболочку.       Если бы у неё когда-нибудь спросили, как, по её мнению, выглядит человек после поцелуя дементора, она бы с уверенностью сказала, что так, каким стоял перед ней Драко, чтоб его, Малфой: абсолютно безжизненным и опустошённым, с потухшим взглядом и дрожащими отнюдь не от холода руками.       В нем не осталось ничего от прежнего лоска и величия благородной и так им некогда восхваляемой семьи Малфой. Его сгорбленная спина с проступающим даже через рубашку и школьный джемпер позвоночником говорила о том, что он на грани. Но на грани чего, она не имела ни малейшего понятия.

***

      Гарри все чаще и чаще уходил в себя. Из-за того, что он ещё не до конца оправился от смерти Сириуса, их некогда живые и веселые разговоры превратились в одностороннюю болтовню Рона о Лаванде Браун. В то время как его друг, замкнувшись, мог часами сидеть над картой Мародёров, одержимый идеей уличить Малфоя в чем-либо хотя бы немного связанным с Темными Искусствами, Рональд предпочитал посвящать всего себя их с Браун отношениям.       Задевало ли её это? Она бы соврала, сказав, что нет. Но это противное, скребущееся внутри чувство точно не было ревностью. Её беспокоило состояние Гарри и полнейшее безразличие к этому Рона. Последний никогда не был особенно эмпатичен, однако учитывая настойчивое проявление любви от его нынешней пассии, ему можно было бы простить и это. Все её попытки достучаться до Рона списывались на девичью впечатлительность. Удивительно, что за столько лет дружбы ни один из парней не соизволил увидеть в ней девушку, но они с радостью вспоминали данный факт, когда это было удобно.       В частности, именно так случилось, когда она вновь решила высказать свои переживания относительно состояния Драко. Рон презрительно поджал губы и сказал, что этот хорёк никогда не отличался крепким здоровьем и просто привлекает к себе внимание всеми возможными способами теперь, когда его папаша под подозрением. Гарри лишь снова уткнулся в карту Хогвартса, чтобы найти там маленькую табличку с надписью «Драко Малфой» и убедиться, что тот ничего не замышляет.       — Брось. На мой взгляд, разница едва заметна, — безапелляционным тоном сказал тогда Гарри. — А если с ним что-то происходит, то это точно как-то связано с его отцом и Волдемортом, — Рона привычно передёрнуло, — поэтому мы и должны выяснить, куда он постоянно пропадает с карты.       Она не понимала такой одержимости своих друзей Драко Малфоем. Она считала, что они выдают желаемое за действительное, находя вселенского врага в без пяти минут мёртвом подростке. Её сердце разрывалось от противоречивых чувств. Она понимала, что любые попытки как-либо помочь Драко приведут к конфликту с друзьями. И, конечно же, она осознавала, что Малфой не даст ей приблизиться к нему и на пушечный выстрел.       Но на шее Рона теперь вечно, подобно Дьявольским Силкам, висела Браун, а Гарри оставалось постоянно метаться между двумя лучшими друзьями, бессознательно всё больше отстраняясь. Поэтому частенько свои вечера она стала проводить в библиотеке — в гостиной было невыносимо шумно, и Лаванда со своим вечным сюсюканьем только мешала сконцентрироваться.

***

      Она старалась возвращаться намного позже отбоя — благо, статус старосты ей это позволял — наслаждаясь тишиной и прохладой школьных коридоров, пропитанных древностью и магией. Гуляющий по ним ветерок приятно перебирал волосы и очищал разум после долгого учебного дня. Едва слышные шорохи то тут, то там ласкали слух, даря такое желанное спокойствие. Единственным, кого она могла встретить по возвращении, был пристально изучающий карту Гарри, который никогда не задавал вопросов. Они ему и не требовались — он прекрасно знал, где и с кем она была. Точнее с кем не была.       В тот вечер она действительно засиделась. Часовая стрелка наручных часов указывала на цифру один. Раньше она никогда не позволяла себе находиться за пределами спален так поздно ночью. Несмотря на почётный статус старосты школы, она старалась им не злоупотреблять. Объясняться с Филчем или профессором Макгонагалл отнюдь не входило в её планы на вечер, а столь поздние прогулки по ночной школе могли этому только поспособствовать.       Она не смогла сдержать удовлетворённого вздоха, выйдя в коридор, наполненный свежим воздухом. Казалось, мир резко стал больше, а с груди сняли ужасно давящий металлический обруч, давая, наконец, такую долгожданную возможность набрать полные лёгкие аромата холодного ночного Хогвартса. После нескольких часов в душной библиотеке с присущими ей затхлыми запахами такая смена обстановки придавала сил.       Продолжать жить.       Продолжать бороться.       Продолжать любить.       Она не хотела снова окунаться в повседневные проблемы. По сравнению с громадным замком, служившим школой волшебников, она была такой крошечной, а её переживания и трудности казались мирскими и абсолютно неважными.       А снаружи ждал ещё целый мир. И это «снаружи» было опасным, готовым в любой момент больно укусить, стоит только повернуться к нему спиной. Волдеморт и его последователи. Пожиратели Смерти. Ярые блюстители чистоты волшебной крови. Подобные Драко Малфою. Те, кто готов плюнуть тебе в лицо, потому что ты не заслужила. Потому что ты недостойна магии. Недостойна стоять рядом сними. Недостойна дышать с ними одним воздухом.       Недостойна жить.       Всё же она гнала от себя эти мысли. Они никак не помогут, да и Драко не мог быть Пожирателем. Она была уверена, что всё его поведение продиктовано строгим воспитанием чистокровной семьи. Не нужно владеть навыками прорицания, чтобы догадаться, чему его учили и что говорили о магглорождённых. Она не винила его за грубость в её сторону. Он искал одобрения Люциуса, как только мог, выбивался из сил, падал, но продолжал. Ползком, на четвереньках, но продолжал добиваться отцовской похвалы.       И вот опять. Малфой.       Что в нём такого, из-за чего его имя раз за разом вертелось на языке. Его вкус был терпким, но невероятно приятным. Его хотелось произносить как можно чаще. Но даже с друзьями называть Драко по имени было некомфортно. С первого курса Гарри и Рон выстроили между ними и Малфоем глухую стену без единой щели. Обоюдный отказ называть друг друга по имени лишь подчёркивал их эмоциональную дистанцию и напоминал, что они никогда не станут товарищами.       Звук её шагов глухо отражался от стен. Он успокаивал. Не давал совсем оторваться от реальности. Этот слабый едва уловимый шум был её якорем, который не позволял окончательно раствориться в своих бесконечных раздумьях и сойти с ума.       Она слегка отодвинула гобелен, выглянула и, убедившись, что на лестницах её не поджидает Пивз или Миссис Норрис, продолжила путь. Она ненамеренно выбрала самый длинный путь к спальням. Возможно, это внезапно навалившаяся усталость от постоянных размышлений повела её этой дорогой мимо туалета для девочек на третьем этаже. Возможно, она подсознательно хотела размять ноги после долгого сидения на одном месте. Но это не имело никакого значения. Несмотря на поздний час, она наслаждалась этой полночной прогулкой по замку.       Из-за двери туалета было слышно, как капли из плохо закрытого крана звонко ударялись о раковину. Это было действительно умиротворяюще. Она вспомнила, как много времени она, Гарри и Рон провели здесь на втором курсе, в очередной раз спасая школу. И пусть опыт с оборотным зельем не был для неё приятным, она не смогла сдержать улыбку от этих воспоминаний. Друзья неизменно поднимали ей настроение. Даже сейчас, когда их здесь не было. Они всегда…       Внезапно в размеренные шумы залитого лунным светом замка вторглось что-то совсем ему не свойственное. Она застыла на месте, но рука всё же метнулась к волшебной палочке в кармане. Казалось, кто-то запустил в неё Петрификус Тоталус, отчего её порализовало, и она не могла пошевелиться. Она тряхнула головой, сбрасывая наваждение.       Звук повторился — приглушённый, но всё такой же душераздирающий. По коже пробежали мурашки.       Это было похоже на вой раненого зверя, захлёбывающегося собственной кровью. От таких звуков по венам расстекается густой липкий страх. Кажется, ещё немного и несчастный испустит свой последний вздох. В голове моментально образовалась чернеющая пустота, сердце забилось быстрее, гулко ударяясь о рёбра, дыхание ускорилось, а ноги сами понесли её к приоткрытой двери того самого туалета Плаксы Миртл. Никакие возможные опасности не волновали её в этот момент.       Она распахнула дверь с такой силой, что та чудом осталась на своём прежнем месте и не слетела с петель. В дальнем углу туалетной комнаты, согнувшись на умывальниками, стояла фигура. В слабом свете Люмоса не было видно, кто это, но его тело сотрясалось в рыданиях. Что произошло? Она осторожно приблизилась. В такое уже весьма холодное время года на нём была только сильно измятая школьная рубашка, насквозь пропитавшаяся потом.       Он всё ещё всхлипывал. Она подняла палочку, её свет заиграл бликами на пепельно-белых волосах. Фигура резко развернулась. Перед ней, тяжело дыша, с воспалёнными от слёз глазами, в полном отчаянии стоял Драко Малфой.