ириски и риски

когда на пороге их жизни появляется хираи момо — дахён от тревоги готова залезть на самую высокую стену в два прыжка и в столько же раз полететь вниз. она не ревнивая. нет, нисколечко. по крайней мере, усиленно себя убеждает и вычитывает во всяких умных книжках, статьях, постах и даже в одновременно смешных, а одновременно нет тиктоковских штуках — ревность это нормально. убеждает себя, стоя в ванной около четырех минут, пять из которых посвящает самоненависти, что это естественно и просто её неконтролируемый эгоизм беснуется. внимание любят все. любит его и она. и сану тоже любит. когда на пороге в крепость разума и сердца жизни дахён появляется осознание — хочется уже в четыре прыжка повыше прыгнуть и вниз на счёт шесть. сану-то она любит. и внимание её любит, закормленная с первой встречи сладкими похвалами, ласковыми прозвищами, чутким вниманием и страхом, что израсходована великая удача и больше так не повезет. дахён горько всхлипывает — ей и не нужно, чтоб везло в другом, ведь ей хорошо тут, дома. себя-то она любит с переменным успехом и старается принять, что первое место и этот пьедестал только для неё одной и предназначен. занимает его, но устроиться сложно — угловатым локтем в непривычную обстановку; ногами не достать до привычной приземленности. привыкшая к чему-то своему, переломатая прошлым и собственными страхами, замкнутыми в кольцо черепной коробки, которую подальше убрать невозможно, дахён чутко ловит любую перемену и боится оттолкнуть этим сану сильнее. доверяет — старается. осознаёт — старается. принимает — старается. но при этом, однажды сана ей говорит то, что как-то неудачно добивает трещины красной сеточкой лопнувших капилляров. оказалось, стараться недостаточно. дахён видит в отражении запотевшего от горячего душа зеркале себя. повзрослевшую, казалось. более взвешенную и знающую какую-то часть своего представления о здоровых отношениях. за замыленной линией плеч — безграничное доверие к сане, открытость и уверенность. испаряется всё также быстро и дахён обнуляет таймер. потребуется ещё одна четырехминутная самоненависть, чтоб всё обдумать. ей так кажется, в зеркале всё так кажется — а выглядит иначе. — послушай себя и всё ты поймешь, — сана гладит её влажноватые волосы мягко-мягко, едва касаясь. и говорит так со смешком, будто ничуть её это не тревожит. а у дахён с каждым новым движением по голове стены трещат, хочется расплакаться, а к горлу подступает ком. сана ей так легко рассказывает, что друзей у неё нет, потому что на всех них дахён реагирует острее только что заточенных ножей. скрывает свою неприязнь плохо и кажется, даже не думает, что это может расстроить. мир у дахён разрушается, как растекается каплей по кафелю слеза, быстро и как-то болезненно. — ты так неуверенно говоришь об этом, что, знаешь, мне уже даже проще не делать ничего. не знакомиться ни с кем, не пытаться. чтобы тебя не расстраивать. сана вздыхает и в нотной тетради можно выцарапать там лёгким сопрано отнюдь не лёгкую грусть. дахён злится на саму себя, потому что от собственной слабости, неуверенности ранит не только себя. злится на эту момо, которую почему-то посчитала в приступе самобичевания более интересной для саны. одёргивает себя быстрее, потому что вина здесь только на ней. вздыхает и бессильно выдыхает. ничуть она не выросла; как была дурной, так и осталась. только раньше была чуть самодостаточней, чтоб не бросаться в необоснованную ревность. — ты что, всё хорошо. я не злюсь на тебя и мне нормально, — сана кольцом покрепче обнимает дахён под ребрами и продолжает держать уголки губ приподнятыми. дахён видит в них подвох от пелены слёз. дахён вообще не видит ничего, кроме собственного огромного асимметричного пятна вины и сдерживает слёзы, только чтоб сказать сане, что таится в её душе. потому что она устала бояться всё испортить, расстроить и оттолкнуть. бояться стать ненужной. когда на пороге их жизни появляется мимолётно момо — дахён старается звучать уверенно. ревность это нормально. и момо подруга. доверие — превыше. она старается.