Голос чарующего мая

      Комната наполнилась громким смехом, а Коля, схватившись за живот свалился с барного стула прямо на пол, создавая еще и грохот. Владимир удивленно приподнялся с дивана, осматривая скорчившегося пополам подчиненного, который все не успокаивался, буквально задыхаясь от собственного смеха.        — Ты жив?        Владимир поправил свои домашние узкие очки, не переставая завороженно смотреть на парня. А затем, к громкому и заразительному смеху добавился еще один, чуть тише, но не менее радостный.        — Ну вы даете! — пролепетал Коля сквозь слезы. — Флин, ха-ха-ха, Райдер…       И снова смех, новый приступ истеричного веселья. Владимир откинул плед и поспешил к Коле, склоняясь над  парнем и протягивая ему обе руки.       — Соколов, давай прекращай, поднимайся, — слова звучат абсолютно несерьезно, скорее играюче, отчего парнишка, кажется, заходится смехом еще сильнее. — Я не шучу, ну, давай руку!        Коля беспомощно протягивает одну руку начальнику, второй продолжая держаться за живот, который уже начал болеть из-за внезапной смеховой истерики. Только вот стоит Владимиру взяться за чужую руку и слегка потянуть парнишку на себя, как он повисает, продолжая смеяться уже через силу, стараясь успокоиться и выдохнуть.       — Ой все, бросьте меня!        А Безрукову два раза повторять не надо. Он отпускает ладонь Коли и тяжело вздыхает, потирает лицо, стараясь скрыть туповатую улыбку, вызванную всем происходящим.        — Вот балбес…        Владимир под резвый смех проходит за кухонные тумбочки, нажимает на сенсорную кнопку «вкл» у чайника и скрещивает руки на груди, ожидая пока Коля либо умрет от смеха, либо наконец-то успокоится.        Чайник кипит, а Соколов старается отдышаться, аккуратно массируя горло, которое схватило болезненным спазмом. В квартире какая-то невероятная атмосфера, и Коля уверен, что не только он это чувствует. Как минимум по недавнему поведению его начальника и красивому, бархатстому смеху можно было понять, что не только Соколову нравится находиться в компании этого человека, похоже, данное чувство взаимно. Коля поежился на полу, ощущая, как бешено бьется сердце, слыша, как закипает чайник. Он закрывает глаза, а в кромешной темноте представляется только один единственный образ. Улыбающийся мужчина в узких, как у старика, очках.       Щелчок.        Коля искренне улыбается, тепло так. И тепло не только в улыбке, оно расходится по всему телу маленькими молниями, греет внутренности и затуманивает сознание. Что-то, что ранее юноша не ощущал, вдруг настигло его здесь. В квартире, в которой он оказался абсолютно случайно, буквально по воле случая.        — А у вас с женой плохие отношения, да? — внезапно спрашивает Коля, продолжая лежать на полу и улыбаясь.       Владимир не видит его из-за тумбочек, но все равно отворачивается спиной, начиная доставать кружки. Две штуки.        — Почему ты спрашиваешь? — стекло гремит. Два пакетика с чайными листьями оказываются разделены на две стеклянные кружки небольшого размера.       — Подумал, что близкие люди не называют друг друга полным именем, — парень наконец-то поднялся, вновь аккуратно залезая на барный стул. — Она назвала вас Владимиром.        — У меня нет сокращенной формы имени, — кипяток струей льется сначала в одну чашку, затем во вторую. — Чай с сахаром или без?        — Как это нет? — удивился младший. — Вот как вас мама называет?        Мужчина почесал висок и, так и не услышав ответ на свой вопрос, повернулся к молодому человеку с двумя чашками в руках. Одну он пододвинул парню, вторую оставил на тумбе возле себя.        — Владимир.       — Может быть, Вова? — не унимался Соколов.       — Владимир.       — Типо… Володя? Мир?        — Типо просто Владимир, — мужчина сделал глоток. — С детства Владимир. Никаких других вариантов.        А Коля в недоумении сжимает чашку ладонями. Ну как такое может быть? С детства у всех есть сокращенная форма имени, да как минимум уменьшительно-ласкательно родственники хоть раз, да звали! Только вот почему его начальник не хочет говорить все начистоту совершенно непонятно.        Хотя.       Они же не такие друзья, чтобы делиться сокровенным, а может быть, для Безрукова это именно та тема, которую он не будет обсуждать с абы кем.       «Ну конечно…По рангу я ему не подхожу»        Коля фыркнул, обиженно так, показательно отвернул голову и уставился в большое окно, какие он видел только в офисах компаний, куда ходил на прослушивание.        — Ну, зовите меня тогда Николай, — делает он вывод исключительно серьезным тоном и задирает нос.       — Хорошо, Николай, — хозяин квартиры тянет руку и берет в ладонь нетронутый фрукт, который ранее помыл для подчиненного. — Ты яблоко-то будешь, Николай?        Парень недовольно скривился, будто только что съел самый кислый лимон на свете, а затем отрицательно мотает головой.        — Как отвратительно звучит. Давайте лучше Колей звать меня будете?        — Слушай, — раздраженно процеживает сквозь зубы Владимир, сжимая яблоко сильнее в своей ладони. — Ты подросток в пубертате? Чего тебя из стороны в сторону мотает?        Юноша сконфуженно опустил голову и замолчал. Безруков сделал еще один глоток несладкого чая. Прошло меньше пяти минут с момента, когда Коля был счастлив, но походу он ошибся. Наверное, это не то. Наверное, мозг сыграл злую шутку, и он повел себя как глупец. Ну, конечно! Конечно же! Он – должник, Владимир Александрович – начальник, какое здесь может быть веселье? Дружба?        «Чушь какая…»       Какой-то шорох со стороны, и вот стул рядом с Колей аккуратно отодвигается, боковым зрением можно заметить чужое колено.  Владимир опустился на соседний стул, сжимая свою чашку в ладонях.       — Расскажешь, что вчера с тобой было?        И Коля рассказывает. Все, что помнит о том ужасном вечере, что не скрыла от него память. Потому что чувствует, что может доверять этому человеку, который со стороны кажется ужасной горой льда.

***

      Прошла неделя с дня рождения мальчика, который пошел во второй класс. Восемь лет – возраст серьезный, так мама говорит. Можно уже помогать по хозяйству, бегать в магазин, да и на улице люди, похоже, видят задатки сильного характера. Папа переехал от них в прошлом году, иногда приезжал и дарил Кольке то конфеты, то машинки. Мама долго плакала, по ночам можно было услышать тихие всхлипы из ее комнаты, но мальчику слезы она не показывала никогда.        — Ты у меня теперь один мужчина в семье.       Так говорила женщина и гладила сына по волосам, заботливо прижимая к своей груди. Если бы она могла, она бы уберегла его, но ох уж эта работа, чтобы хоть как-то сводить концы с концами… ох уж этот интерес ее маленького мальчика…       Коля однажды услышал разговор мамы и ее подружки. Они сидели на кухне, распивали какую-то разноцветную бутылочку, которую принесла подруга и содержимое которой нельзя было пробовать Коле, курили сигары.       — Больной он, Свет, больной!       Коля встал за угол у кухни и навострил ушки.        — Нормальный он у тебя был! С чего бы ему больным становиться?        — Ой, не знаю… — тишина и только звон бокалов разрезают воздух. — Все ему плохо, все он не может… А я могу, Свет?        Снова тишина, Коленька внимательно смотрит на свои красные носки. Какие они яркие и красивые. И теплые.       — Вот в клинику его положат, Свет. Настолько он больной!        — Диагноз-то есть?        — Да бог его знает! Напридумывали что-то, депрессии какие-то! — раз – и у зажигалки прокрутилось колесико. — Я ему говорю, мол, Вань, у тебя сын тут, какая клиника?       — А он?        — А он все одно и то же: плохо и плохо.        Коля точно знал, что Ваня – это его папа, любимый и самый лучший. Только вот этот самый лучший и любимый не пришел на его день рождения, но это ведь не главное? Если ему плохо, значит болеет, а раз болеет, то причина уважительная. Вот Коля и собрался однажды после музыкалки вечером сбегать до папиной новой квартиры. Он был там пару раз, недалеко большой магазин с игрушками, где они с папой купили большой вертолет.        С ранцем на плечах он сел сначала на маршрутку, потом пешком дошел до магазина с игрушками, а там уж вообще легко! Солнце начало садиться и Коля подумал, что вот дойдет до папы и они вместе позвонят на работу маме, чтобы она не волновалась, что ее ребенок по темноте шляется. А может быть, маму с папой получится помирить, и они снова будут жить вместе? Тогда мама плакать перестанет, и вдруг папе больше плохо не будет. Это же как здорово все складывается!        Коленька дошагал до нужного дома, открыл тяжелую деревянную дверь и начал подниматься по этажам, отсчитывая каждую ступеньку. Ему нужен пятый этаж. Двадцать пять ступенек. Коля видит нужную, папину дверь, стучится кулачком, а никто не открывает. Коля еще раз стучится.       — Папа! Это я!        Коля взялся за ручку и ка-а-к дернул, дверь медленно приоткрылась.       «Не заперто?»        Мальчик снял обувь в прихожей. Темно. Света мало, вот только тот, что просачивается с подъезда, а где выключатели он не помнит. И пахнет странно.       — Пап! Ты дома?        Коля опускает рюкзак у своих ботиночек, аккуратно шагая по темному коридору в комнату. Папа не отзывается, сколько бы его не звали, а глаза потихоньку начинают привыкать к темноте. Коля обходит всю большую комнату, где стоял маленький квадратный телевизор и диван, но там папы точно нет. Да чем же пахнет? Может быть, у папы что-то сгорело? А может, он уже уехал в больницу, потому что ему стало очень-очень плохо?  Медленно, Коля, придерживаясь рукой за стенку, продвигается к маленькой кухне и видит что-то, что раньше не видел.        — Папа?        Что-то лежит на полу, длинное. Лежит и не двигается. Коля нагинается и трогает начало чего-то, что торчит в дверях кухни. Это же ноги! Пальцы, вот, в носках!        — Пап, ты чего тут в темноте лежишь? — мальчик перешагивает через чужие ноги и аккуратно шоркает по полу, продвигаясь чуть вперед, к отцовской голове. — Мама говорила, что тебе плохо.       И тут Коля наступает на что-то липкое, но не мешкается и тихо цокает.       — Где же у тебя тут…       Точно, небольшой светильник же висит над столом! Коля, бормоча себе под нос ругательства, какие только знает восьмилетний мозг, добирается до стола, а затем, опираясь на табуретку, включает огонек. Счастливый, что наконец нашел источник света, Коля поворачивается обратно к отцу и тут же замирает. Его папа, любимый, тот самый, который самый лучший, лежит на полу в засохшей крови. Одна его рука изрезана от локтя до запястья, а вторая скрыта под рукавом рубашки, только кончик ножа виднеется. Одежда с одной стороны практически полностью в красных пятнах, с другой – безжизненная серость и тусклость.        Коля медленно опускает взгляд на свои красные теплые носки, а в районе пальцев ткань стала темно-красной.