— на январские приеду.

тут и там, я твоя половина. отражение в зеркале очень пугает. губы белые почти, глаза запали, в них только паника, усталость и боль. поспорить с кем-то о своём состояние звучит глупо. всем и так видно что происходит. кто-то спишет на наркотики, ведь все у кого жизнь чуть устроена нюхают и пускают по вене, верно? кто-то подумает про болезнь, кто-то про смерть близких. а у лёши просто горит где-то внутри, но горит не чистый огонь. горит и коптит, будто кто-то сжигает резиновые покрышки, копоть медленно обволакивает лёгкие и сердце внутри, царапает по лёгким острым краем. да кто вообще смог до такого его довести? рука с пальцами узловатыми о стену опирается, почти в самое зеркало втыкается, пальцы ковыряют облезающий лак на раме. синяки под глазами, вены на веках выделяются, лицо одутловатое и осанившееся. за окном шумит город, в нью-йорке даже в спальных так шумно... это не россия, где сталинки и хрущевки в паре кварталов от центра города хранят хмурую тишину. на границе ребер резко дёргает, колет, будто иглу резким движением воткнуло. лёша совсем плох, плечом опирается на стену и по ней же на пол съезжает, лбом в зеркальную гладь тычется и смотрит на себя же, себе в глаза. выглядит странно, но отражение будто осуждает его. а все ведь начиналось так красиво. это было похоже на что-то сладкое и липкое, как сахарная вата из лунопарка. вова обнимает покрепче, руки грубые скользят по жилистой шее, вдавливают кадык. хес хрипит тихо, на глазах маленькие бусинки слёз, подбородок податливо поднимается выше, чуть дёргается. а вова улыбается ласково, в волосы носом зарывается, руку все же сжимает, да покрепче. пальцы в кожу тёплую впиваются, та белеет, у лёши внутри все будто падает куда-то вниз, воздух в лёгких кончается почти моментально, тёплое тело за спиной вызывает мурашки, волна за волной. первый поцелуй. даже нет, прикосновение губ к телу, мимолетный и сухой, куда-то в район сонной артерии, где стучит тёплая кровь, вова будто проверял, а бьётся ли сердце быстрее от его рук? бьётся. ещё как, стучит о реберную клетку, просится наружу. в зеркале видно только глаза лукавые, только краешек улыбки, нос этот, который чуть дёргается на выдохах. тогда лак на раме ещё не облезал. взгляд становится яснее, снова свое же противное отражение в зеркале. все проебать, все испортить... молодец, хес, ты всегда это умел. на полу тянет сквозняк, холод цепляет тонкие плечи, но наплевать. на кровать не хочется, там холоднее. там хуже. там нет вовы и это будто ломка. он никогда не торчал, почему его сейчас ломает? у вовы спина голая, плечи чуть напряжённые, брови в привычной манере сведены в одну точку и губы поджаты. скандал, шантаж, на столе тлеет сигарета в пепельнице черной. хес в дверях торчит, не знает, что делать сейчас? подойти? не трогать? лёша делает пару шагов, кладёт руку на плечо. запястье хватают, дёргают с силой, вжимают в подоконник. щёку обжигает, пощёчину звонкую прописали. вова прожигает его взглядом презрительным, губы же накрывают губы хесуса. зубы прихватывают нижнюю, до крови, до болезненного вскрика в поцелуй, вкус крови пьянит похуже ярости и злости. язык пихается за ряд зубов, руки на бедра, сжать до болезненных выдохов, мышцы под пальцами перекатываются, поджимаются. у хеса глотка глубокая, слюнявая, сейчас податливая. глубже, больше, взаимный обмен микробами возбуждает и заставляет тепло по телу пройти. ногти оставляют борозды в виде полумесяца на коже бёдер, ниточка слюны между ними лопается. хес кровь слизывает, смотрит глазами со зрачками по цветной радужке расползающимися. вова на затылок давит, вжимается лбом в лоб, дышит загнанно, как кобель после вязки. хотя, это же просто поцелуй, что такого? не просто поцелуй, хес за шею обнимает. глаза закрывает, своей голой спиной с хребтом торчащим жмется к стеклопакету, который обжигает холодом. за окном уже фонари жгут, темнеет, снег начинает падать. снежные ночи в городе красивые, это да. хес любил просто у окна стоять, смотреть на людей, юркие машины, снежинки в свете ярких уличных ламп. но сейчас он не хочет видеть ничего за пределами своей комнатки. скоро новый год, рождество, люди счастливые, бегают туда-сюда, подарки, продукты, украшения к праздникам. хес шторы закрывает, руки почему-то дрожат, он лицо трет лихорадочно, воздух тянет шумно. из света подсветка для стримов и небольшой ночник. в свете подсветки вова на кровати лежит. лениво листает телефон, зелёный красиво ложится на голую кожу, в воздухе летает запах дыма и духов. лёша медленно к кровати подходит, улыбается, ставит одно колено. матрац продавливается под его весом, вова будто и не реагирует, а хес наклоняется к нему. аккуратно вытащить телефон из рук, отложить на тумбу, сесть на бедра парня, упереться ладонями в ребра и поцеловать. без крови, зато со слюнями и страстью. вова сжимает ягодицы пальцами, хес снова шумно охает, гнется в спине рефлекторно, замечает в зеркале себя. в зелёном свете диодов он, снизу лёша, его ягодицы под пальцами и рука сама телефон достаёт, фиксирует камеру. вова ничего не говорит, только осторожно целует в плечо, резко бёдрами толкается и улыбается подло, стоит хесу застыть от ощущения члена сквозь бельё. подсветка гаснет и никто даже не пытается снова зажечь. хес в темноте посреди комнаты стоит и смотрит куда-то в угол. тильтует, накрывает, он до кровати на ногах одубевших доходит, опускается на самый край и локтями в колени опирается, тяжесть давит на плечи. вова входит медленно, плавными движениями. хес упирается ладонями в стол, тяжко, переходит на локти и ниже склоняется, голову пониже обнимает. хребет в районе шеи видно ещё лучше. вова ягодицы жмёт, разводит в стороны, на себя медленно насаживает. хесус скулит, головой трясет, пальцами царапает скатерть и воет. боли не так много, не впервые, но вова слишком резко это делает. каждый раз. и сегодня, вместо кофе и булочек из доставки, он получил член в задницу. мышцы сфинктера раскатываются, глухой шлепок слышен, толчок резкий. господи, хесус с ума сейчас сойдёт, он в голос вскрикивает, а вова поудобнее бедро поднимает, тело лёшино закидывает на стол, прижимается только сильнее. на глазах слезы, слюна капает как-то неосознанно, вова его заставляет терять весь контроль и самообладание, грудь быстро-быстро поднимается, ноздри раздуваются. толчок, ещё один, головка в какой раз проезжает по простате, вдавливает этот комок мышц, хесус давится воздухом и по столу грудью елозит. скатерть смята, в голове бардак и только вова сзади, который смеётся тихо, шлепает по ягодицам, бедро царапает. на спине липкая сперма, которая стягивает кожу, ноги дрожат, пальцы все так же сжимают скатерть белую. трясет, стыдно, хорошо, а вова рукой накрывает его член, в глаза смотрит и садит на столешницу. утро началось просто чудесно. на электронных часах квадратные цифры выдают почти три часа ночи. сколько сейчас у вовы? как тяжело считать... телефон слепит, слишком ярко освещает его, комнату, диалог пустует. не читал, списывались три дня назад. обиделся? до сих пор обижается, наверное. он тяжело и долго отходит. пальцы медленно набирают текст, будто буквы забыл, слишком долго смотрит на "к тебе приеду". будто что-то не так, будто тут ошибок много. а ошибка всего одна, лёша зовут. звонок раздаётся в пустой квартире звоном, хесус хватает трубку. уснул у кровати на полу, холодно так. не смотрит на номер, зевает в кулак. — да? — старый, ты спал? этот голос... хесус улыбается, волосы ерошит, потирает шею затекшую, вытягивает ноги и хрустит плечом. вова на том конце провода стучит, гремит посудой, хмыкает. — нет, твоего звонка ждал. — дождался, получается. ты приедешь? — на январские праздники.