— на январские приеду.

вову, конечно, новости о переезде не радовали от слова вообще. нет, даже не так. он был категорически против, приступы злости накрывали и с трудом получалось их сдержать. все же, лишние скандалы были бы отягощающим в их жизни. но вова не хотел терпеть. терпеть, ждать, улыбаться кривовато и кивать. да, лёшенька, вещи помочь собрать? такси до аэропорта заказать? а кто тебя вообще отпускает, а, лёшенька? отвратить события не вышло, хесус уехал. нью-йорк, прогулки по брайтон бич, истории, стримы из новой квартиры. от всего этого тяги в электронных быстро заканчивались и хотелось чего крепче. чтобы мозги выносило и короткая амнезия накрывала. чтобы не вспоминать руки аккуратные, смех больше на совиный похожий, эти глаза голубые и лицо спокойное. не вспоминать краткие поцелуи, объятия за плечо. плечи у лёши для его головы будто, всегда комфортно и удобно. всегда успокаивало. но теперь ни плеча, ни губ в меланхолии, как завещал фараон нет. и голуби на заледенелом подоконнике бесят. вы ещё пососитесь, ага. крысы пернатые. и в первую неделю не было легко. во вторую неделю не отпустило. и через месяц не стало лучше. вова ходил немного потерянный, справлялся он как мог. они ведь ещё вместе, да? просто разъехались. только вот звонков все меньше, только вот хес все меньше и меньше пишет. забывает его? обещал же, вроде как. у него не мог никто там появиться, лёха не такой человек. старый не мог, старый не такой. и вова хотел в это верить. бутылочка пива, свет гаснет, голос хеса на фоне, глаза сами собой смыкаются, давая голосу в самую подкорку проникнуть, голос обласкивает голос и все переносится туда, подальше, где они были вместе и все было хорошо. ночной подземный паркинг место жуткое и неуютно, но не для этих двоих. вова колено подхватывает, сжимает рукой, они такие острые и легко в руках помещаются, хесус на капоте сидит, руки заведены за спину и ладони опираются в еще тёплый металл, улыбка с губ не слезает, будто самое приятное в его жизни происходит. рука тем временем с колена скользит выше, по внутренней стороне бедра, цепляя ремень, поближе поддёргивая. честно, хочется сейчас стать животным, истечь слюной от влечения, подмять под себя это тонкое аккуратное тело. с лёшей только так и происходит. тусклого света ламп мало на что хватает, но выражение лица обоих особ видно. и видно, им двоим все нравится, ни слова, только выдохи и мычание, покряхтывание, сглатывание. у вовы кадык постоянно дёргается, адреналин по венам расходится, зрачки заполняют голубую радужку. его личный наркотик, его личная зависимость. лёша спокойно сидит, смотрит из-под наполовину прикрытых глаз, отрешенный, не интересно совершенно. это внешне, внутри все обрывается от горячих рук, от прикосновений, от взгляда пожирающего его с каждой торчащей косточкой. ремень ослабевает, семенюк сдергивает наполовину джинсы, языком по брендовому белью проходится, глаза поднимает выше и тут же опускает. как сильно он покраснел вообще? у губанова все такой же отрешенный вид, только волосы пальцами перебирает, да улыбается, чёрт ебаный. а вова задирает худи, вова в плоский живот губами прижимается, до ребер открытых поднимается, дышит сбито, слюна густая копится во рту, глотать тяжело и кадык снова дёргается. все в такой правильной, одобряющей тишине, ни света фар и шума чужого авто, ни лишних глаз. они остались одни и даже не в пределах стен их квартиры. из воспоминаний выводит смех этого идиота, тот над чем-то неприлично громко и истерично смеётся и вова хмурит брови густые. хороший был вечер, он и не думал, что такие стоны можно выбить из хеса. лицо на экране такое милое и родное, добрая улыбка трогает губы, глаза щипает, слезы в самых уголках. он скучает. ему тоскливо и душит без хеса находится в ебучей всегда холодной россии. на кухне кофейник пустой и чистый стоит, некому больше неприлично много выпивать, турку никто не доставал все это время и плита не была в кофейной горькой жиже столько же. вова кофе наливает из кофемашины, в любимую кружку лёши, он забыл. горько, горячо, все выводит на трезвые мысли. его не хватает. а за окном первый снег и, казалось бы, всего октябрь. ну и какого черта снежинки будто вата фонарную лампу залепляют. откуда же ты взялся, восхитительная мразь? откуда же все эти мысли о тебе в голове? жить становится сложнее, зато весело. зато есть смысл, и он не придуман просто чтобы не болтаться ёлочной игрушкой в петле. только вот этот смысл жизни уехал и не пишет уже пару дней. а вова сам напишет пальцами чуть дрожащими, назовёт пидором и расскажет как день прошёл. напишет, что скучает и тут же удалит. нет, нет, нет. нельзя. пройтись по квартире и залипнуть на красный шарф. так и не поднял, господи, забыл совсем. пальцы ткань плюшевую сжимают, все еще пахнет духами, все ещё приятная и мягкая. он и его забыл, господи, какой же придурок. лёша снова ловит вову перед самым выходом, за плечо держит. дверца шкафа скрипит и красный шарф шею затягивает, лёша правит и улыбается коротко, одними уголками губ, по плечу хлопает и перчатки достаёт. заботливый, он беспокоится и вова даже не возмущается сегодня, лишь в карманы пихает все, что ему тянут. и ведь спасибо скажет, пальцы быстро задубели на холоде, хес их целует под рассказ эмоциональный, к щекам жмёт и дёргает грудью, смешок тихий не сдерживает. вова от воспоминаний отходит, сам вяжет шарф красный. футболка, шорты и шарф, такой красный и тёплый, в него носом зарыться, поерзать, облизать губы и проскулить. так одиноко одному совершенно. и кровать пустая, холодная. и нет второй подушки рядом, и место рядом уже никто не согревает и не ждёт вообще никто. и даже спать не так хочется, стоит увидеть пустое второе место. где же ты, хес? когда же ты вернёшься домой? тебя ведь ждут, о тебя помнят, по тебе скучают. вова шарф снимает, падает на кровать спиной, жмёт к щеке и глаза закрывает. в груди камень тяжёлый, в груди ком и он не понимает ничего. электронные часы показывают уже двадцатые числа, но ведь... пару часов назад был октябрь? в голове тут же воспоминания о двух месяцах, он потерялся во флешбеках и воспоминаниях о лёхе. он вне времени, он слишком огромная часть его жизни. вова бы сказал раковая опухоль, но язык даже в мыслях не повернётся. на веки давит тяжесть, телефон звенит от уведомлений. но у него тут тёплый шарф, у него запах духов хеса и мягкий матрац. во сне снова лёха, лёха смеётся и говорит, что сам вова пидор. это что-то с совместных стримов? времена стримхаты? не понятно, он себя смутно видит, а лёха одинаковый всегда. всегда прекрасный, всегда немного "не с нами", всегда смотрит любовно. только сон нарушает сучий будильник. как же заебало это все, как же заебал этот шарф, этот хес, этот город. и сучья америка его заебала. пальцы знакомый номер вбивают, вова виснет с мыслью: надо ли? конечно, конечно надо. — старый, спишь? на том конце провода копошение, вздохи, кряхтение, тихий мат. спал что ли реально? хес произносит тихое "господи блять", шуршит чем-то. — нет, твоего звонка ждал. — дождался, получается. ты приедешь? — на январские праздники. а улыбка на губах пробивается. приедет. к нему приедет. лучший подарок и снова глаза щипает, снова улыбка. и в этот раз он позволяет слезам коснутся щёк. — я буду ждать. кстати, ты пидор, знал? — господи, как твой номер заблокировать?