Время грешить/ The season for sin

Люциус Малфой уютно устроился в тишине, по-хищнически наблюдая за своей женой, пока та просматривала книжные полки в доме его предков. Он размышлял о том, знает ли она, что подол ее шелковой сорочки цвета слоновой кости задирается каждый раз, когда она тянется за книгой на высокой полке, открывая ему захватывающий вид на ее обтянутую стрингами задницу. Мужчина ухмыльнулся про себя и сделал глоток огневиски из хрустального бокала, наслаждаясь тем, как напиток обжигал его горло при каждом глотке. Конечно, она знала. Она знала и дразнила его. Его идеальная, развратная, маленькая протеже. Гермиона Грейнджер Малфой. Для всего волшебного мира это стало потрясением: бывшая правая рука Темного Лорда женился на Золотой девочке Гриффиндора. Люциусу до сих пор нравилось вспоминать, как многие были в ужасе, как все были убеждены, что он наложил на нее проклятие Империуса или использовал другую темную магию, чтобы каким-то образом привлечь к себе. Даже его собственный сын расспрашивал его о связи с «Грейнджер», как он ее называл, и Люциус уловил в голосе Драко нечто большее, чем намек на зависть. Чего никто из них не знал и что, безусловно, повергло бы всех в шок, так это то, что под идеально отглаженными одеждами с высоким воротом, за тугим шиньоном и строгими взглядами, которые не допускали и слова поперек, скрывалась бесстыдная распутница, умирающая от желания проявить себя. Гермиона была буквально погребена под тяжестью общественных ожиданий после войны и карьеры, которая могла бы привести к креслу Министра магии, если бы она того пожелала. Люциус смог разглядеть, что скрывалось под внешней оболочкой, какие злые, греховные, развратные желания кипели в ней. Было что-то такое в том, как она двигалась, как она касалась шеи во время разговора, в том, как ее глаза горели страстью и огнем в споре, даже когда она внешне сохраняла изысканное спокойствие. Люциус должен был узнать больше, должен был увидеть больше. Он хотел поглотить ее изнутри и снаружи, пока не познает каждый уголок и все трещинки ее тела и души и не поймет, что заставляет ее трепетать. Он предложил ей тайное наставничество по чистокровной культуре, которую ей никогда раньше не объясняли. Политика, Министерство, чистокровное общество – все это было игрой, и не было ничего, что он бы любил сильнее: использовать лакомые кусочки информации и стратегии, чтобы убедить игроков самостоятельно передвигаться по доске. Гермиона впитывала все как губка, любой, даже самый маленький совет. Поначалу она отнеслась к его предложению абсолютно враждебно, затем враждебность сменилась глубоким подозрением, и в конце концов, когда девушка на деле убедилась, что его методы работают, она начала доверять ему. Это было все равно что укрощать дикую лошадь, хотя никакого желания ломать ее у него не было. Их такое маловероятное партнерство продолжалось в тайне, отношения между ними, к его большому разочарованию, были строго платоническими, пока в один из вторников, они не поругались. Если бы его спросили сегодня, он не смог бы вспомнить, о чем был спор, хотя, скорее всего, речь шла о разногласиях по поводу той или иной политики Министерства. В ее глазах горел огонь, грудь вздымалась с каждым сердитым вздохом, и магия искрилась вокруг нее, а она даже не осознавала этого. Гермиона была великолепна, и Люциус должен был обладать ею. Иначе и быть не могло. Малфой двинулся первым, прижал ее к стене своего кабинета. Обхватив тонкие запястья, он поднял ее руки над головой, и завладел ее ртом. Их поцелуй и эта поза смутили ее, и от шока она не могла вымолвить ни слова. Она оттолкнула его и влепила пощечину. Затем бросилась к нему, целуя его со всей страстью и яростью, которые, как он знал, кипели в ней. Когда Люциус думал о том дне, ему приходили на ум такие эпитеты, как «дикий» и «животный». Она запустила пальцы в его длинные волосы и потянула – сильно. Она укусила его за губу, а затем за плечо, оставляя следы на его бледной коже. Она разорвала на нем одежду, и он ответил тем же, разорвав пуговицы на ее блузке. В порыве страсти они опрокинули лампу и маленький приставной столик. Он трахнул ее на полу, оставив следы натертости от ковра на ее лопатках. Она порвала его брюки острым черным каблуком своих шпилек; он был рад, что она не сняла их, пока он трахал ее, а она разодрала ему спину в кровь. Он заставил ее кричать. Она кончила три раза. Это было грубо, сердито, дико и неконтролируемо. Это было разрушение и хаос, стирающий грехи прошлого и оставляющий после себя свет в конце тоннеля. Ему пришлось стереть память более чем дюжине людей, которые их слышали. После всего она сбежала – Люциус этого ожидал. Он дал ей время переосмыслить их действия и приспособиться к перемене, произошедшей между ними. Но недолго. Он не мог ждать вечно. Она была совершенством, и он должен был обладать ею. Он добивался ее, спорил с ней, соблазнил ее и женился на ней, и все это время разрушал ее рамки. Он был не раскаявшимся гедонистом, и ему нравилось раскрывать для нее плотские удовольствия, все грязные, непристойные, запретные вещи, о которых она втайне мечтала, но никогда ни с кем не делилась. Ему нравилось заставлять ее подчиняться, видеть, как она опускается перед ним на колени, как ее тело связано: веревками, кожей, цепями или даже шелковыми шарфами, и все это для его удовольствия. Ему нравилось отказывать ей в развязке, а затем связывать ее и вознаграждать повторяющимися оргазмами, пока она не начинала фонтанировать, плакать и молить о пощаде, пока ее тело сотрясалось, и она изо всех сил пыталась отдышаться. Ему нравился запах мягкой кожи и звук, издаваемый флоггером, когда он опускался на ее спину, задницу, бедра и даже на ее дерзкие маленькие груди. Ему нравилось, как ее кожа расцветала оттенками розового и красного от его манипуляций, и запах ее влагалища, когда оно истекало во время их порочных игр. Люциус не собирался снова жениться после развода с Нарциссой, но чем больше времени он проводил с Гермионой, тем больше становился одержим ею, пока мысль о том, чтобы отпустить ее, не стала непостижимой. Она была не просто дикой, сексуальной и привлекательной. Она была великолепной, хитрой и невероятно амбициозной. Она принадлежала ему, и вместе их было бы не остановить. Люциус наблюдал, как она достала книгу с верхней полки и пролистала ее. Это был трактат XIX века о сексуальной магии, который он хорошо знал. Он ухмыльнулся, когда она украдкой взглянула в его сторону, и его член дернулся в штанах от выражения ее лица. Они сегодня уже насладились ужином, успели потрахаться, принять душ и выпить, и у него было чувство, что женушка готова ко второму раунду. Последние полчаса он наблюдал за ее игрой в сексуальную библиотекаршу, потягивая свой напиток и думая о том, где именно в библиотеке он трахнет ее на этот раз. Он уже отымел ее у книжных полок и у стены, а также на большом столе красного дерева в центре библиотеки, и на одном из столов поменьше. Он трахал ее на мягких плюшевых коврах и на большинстве диванов и кресел с откидными спинками, разбросанных по всему пространству. Он соблазнял ее красивыми словами и древними фолиантами, и к этому моменту был абсолютно уверен, что если ему бы дали нюхнуть амортенции, она бы пахла кожей, пергаментом старых книг и духами Гермионы. – Какие наслаждения ты нашла, моя маленькая развратница? – он окликнул ее. Гермиона положила книгу по сексуальной магии на место. В руках у нее оставалась книга поменьше, когда она повернулась к нему с намеком на улыбку на лице. Его член одобрительно дернулся в штанах. За то время, что они были вместе, реагировать на нее, как собака Павлова на удовольствие, стало нормой. – Книгу стихов. – О-о-о? Что-нибудь интересное? – спросил он, прежде чем сделать еще один глоток виски. – Весьма. Хочешь, я тебе почитаю? Он похлопал по подушке рядом с собой на диване. – Иди сюда. Она открыла книгу, игнорируя его просьбу, и начала читать вслух. – Научи меня грешить запретными путями любви, ибо ты можешь очистить любую страсть. Когда Гермиона подняла глаза, закончив предложение, Люциус был очарован выражением ее лица. Она не была такой эффектной и статной, как его бывшая жена, но у нее была определенная je ne sais quoi, которая выходила далеко за рамки физической красоты. – Волшебная приманка твоих милых глаз, каждая форма греха заставляет восхвалять добродетель. Ее голос был низким и соблазнительным, когда она встретила его пристальный взгляд. О, как он любил огонь в ее темно-янтарных глазах! – Моя дорогая, я полагаю, что мы давно вышли за рамки того, чтобы я учил тебя грешить, – сказал он с ухмылкой, допивая свой напиток. Гермиона улыбнулась ему в ответ и медленно направилась к нему, бретелька ее сорочки соскользнула с одного плеча и обнажила мягкий изгиб груди. – Научи меня грешить – сделай рабой меня своим распутным чарам. – Ну, это я уже сделал, mon petit esclave, ma femme. – Люциус играл в беспечность, но на самом деле, слушая эротическую поэзию, льющуюся с ее сочных губ, член его затвердел. Гермиона подошла ближе, и Люциусу пришлось подвинуться, чтобы ослабить давление в штанах. Она заметила, – конечно, заметила – и ее ухмылка в ответ была чертовски сексуальной. – Сожми меня в своих бархатных объятиях и заставь меня, заставь меня любить тебя. Она остановилась перед ним, и он наклонился вперед, чтобы легонько провести кончиками пальцев по бокам ее голых ног, под шелковистой тканью, и вверх к ее бедрам, где он схватил края ее трусиков и потянул вниз. Он спустил кусочек кружева кремового цвета вниз по ее ногам, остановившись, чтобы позволить ей снять трусики. Гермиона посмотрела на него сверху вниз и улыбнулась, продолжая: – Заставь меня зажечь твою кровь новым желанием, и заставь меня поцеловать тебя – в губы и конечности. Держа ее за бедра, он рывком усадил ее к себе на колени, заставив ахнуть от резкого движения. Гермиона устроилась на нем верхом, оседлав его, и он почувствовал жар ее влагалища через брюки. Люциус потянул за край ее сорочки, полностью обнажая грудь, и поцеловал мягкий изгиб и сморщенную кожу ареолы, прежде чем подразнить твердый маленький сосок губами, зубами и языком. На мгновение Гермиона откинула голову назад, застонала, и он задался вопросом, хватит ли у нее сил закончить стихотворение. – Пока чувства не закружатся, а пульс не поплывет. – Теперь ее дыхание прерывалось, бедра инстинктивно двигались, а тело выгибалось навстречу ему. Ее пальцы запутались в его длинных светлых волосах, когда она прижала его голову к своей груди. – Да, даже если ты меня ненавидишь, – декламировала она, когда он с громким хлопком отпустил ее сосок, чтобы сосредоточиться на том, чтобы расстегнуть брюки и освободить член. Люциус расположил ее над собой как раз в тот момент, когда она произнесла последнюю строчку стихотворения: – Научи меня грешить. Он приподнял бедра и вогнал свой член внутрь, со стоном проскользнув в ее мокрую киску. – Ты уже научилась грешить, дорогая, – выдавил он, наблюдая, как книга выскользнула у нее из рук, голова откинулась назад, а веки затрепетали от удовольствия. Гермиона взяла инициативу в свои руки, приподнимаясь до тех пор, пока внутри не осталась всего лишь головка, а затем скользнула обратно вниз. – И ты была такой прилежной ученицей, не так ли, моя развратная, распутная маленькая женушка? – спросил он, освобождая ее от ночной рубашки. – И тебе это нравится. – Верно. Люциус откинулся на подушки дивана и наблюдал, как она скачет на его члене, пока он ласкает ее, зная, что прикосновения к ее соску и его палец, кружащий вокруг клитора с правильным нажимом, отправят ее через край в считанные секунды. Однако он не стал. Люциус пока не хотел, чтобы она кончала. – Мне нравится слышать, как эротическая поэзия капает с твоих губ, как мед, и мне нравится еще больше, когда ты теряешь способность говорить, когда едва можешь отдышаться, когда кончаешь снова и снова. – М-м-м-м... да, продолжай говорить, Люциус. Пожалуйста. – Ее руки обхватили груди, пальцы потирали соски. – Твоя маленькая тугая киска такая влажная. Чтение этих стихов так сильно возбудило тебя, или это был трактат о сексуальной магии? – И то, и другое. Ты же знаешь, я люблю эротическую литературу. Он бы рассмеялся, если бы не был по самые яйца в ее влагалище. Он познакомил ее со своей коллекцией эротической литературы и искусства, и она сразу же начала расширять их библиотеку. Слишком многие волшебники не понимали, что мозг – это самая сексуальная часть тела такой выдающейся ведьмы, как Гермиона Грейнджер (ныне Малфой), и ее, для начала, нужно было соблазнить знаниями и словами, прежде чем делать это своими губами, языком и членом. – Да, мой порочный книжный червь, я знаю. Тебе понравилось дразнить меня? Сверкать передо мной своей задницей, пока смотришь на свои непристойные книжки? – М-м-м... Да. Тебе понравилось наблюдать за мной? – Всегда. Мне нравится наблюдать за тобой. И мне нравится слушать твои сладкие мольбы об уроках греха. Ее декламация этого стихотворения разожгла его воображение. Научить ее грешить? Даже сейчас она просила большего? Даже после всего, что он сделал, после всех чудесных, восхитительных способов, которыми он развратил ее? Какими еще порочными эротическими навыками он мог бы поделиться со своей нетерпеливой ученицей? Люциус притянул ее к себе и наклонился к ее губам, чтобы агрессивно поцеловать. Ее дикие кудри падали, окружая его, как занавес, и ему нравилось быть полностью окутанным ею. После нескольких мгновений, пока Гермиона терлась об его член, Люциус отпустил ее губы и прикусил ее подбородок, продвигаясь к ее чувствительному уху и горлу. – О да… вот так... – пробормотала Гермиона, когда он резко дернул ее за волосы и уделил внимание ее шее. – Все, что я сделал с тобой, все, чему я тебя научил, и ты все еще хочешь большего? – прошептал он, подчеркивая свои слова укусом за мочку ее уха. Она вздрогнула у него на коленях и прижалась клитором к его тазу. Он мог сказать, что она была близко. Люциус изучил ее тело вдоль и поперек и мог видеть признаки подступающего оргазма. Он схватил ее за ягодицу, чтобы удерживать на месте, останавливая ее толчки в пользу того, чтобы задержаться глубоко в ее киске, пока она раскачивала бедрами взад и вперед, насаживаясь на него таким образом, что она неминуемо кончила бы. – О боже... не останавливайся, – выдохнула она. – Ответь мне, дорогая. Ты все еще хочешь большего? Гермиона обняла его, прижимая к себе и запуская пальцы в его длинные шелковистые волосы. – Собираюсь кончить... скоро. Так близко. – Ты все еще хочешь, чтобы я научил тебя большему? Я еще недостаточно научил тебя грешить? – выдавил он. – Да, да, всегда больше, Люциус, – торопливо выдавила она. Дрожь пробежала по его телу от ее слов. О, она была такой идеальной, такой идеальной для него. – Ты была такой прилежной ученицей, такой хорошей девочкой для меня. А ты бы хотела научиться организации грехопадения, любовь моя? На короткое мгновение ее движение остановилось, и она отстранилась, чтобы посмотреть на него своими прекрасными янтарно-карими глазами с вопросительным выражением на лице. Люциус знал, что ей интересно, что он имеет в виду, но вместо того, чтобы позволить ей задавать вопросы, которые, как он знал, последуют, он воспользовался изменением их положения, чтобы наклониться и вывести маленькие круги прямо на ее клиторе. Гермиона дернулась в ответ и закричала: – Да, о боже, о, черт, да, – слова, задыхаясь, слетали с ее губ, а ее бедра автоматически ускорились в ответ, преследуя едва не упущенный оргазм. – Будешь ли ты моим послушным учеником по организации грехопадения? – продолжил он. – Да, да, да, Люциус! Его имя сорвалось с ее губ в литании похвалы и подтверждения, когда она кончила, ее влагалище трепетало и увлажняло его член, затем она рухнула на него сверху, ее повторное «да» все еще звучало шепотом на ее губах. После этого он сдался, крепко сжимая ее и входя в нее снизу: три, четыре раза, и он кончил, его член излился, заполняя ее до отказа. ~ оОо~ Какое-то время они еще задержались в библиотеке, дыша в унисон. Гермиона уткнулась ему головой в плечо, ее дыхание согревало его шею, когда он гладил ее волосы и спину. – Было так хорошо, – тихо произнесла она. – М-м-м. Я постараюсь найти для тебя новые книги стихов, любовь моя, если ты так на них реагируешь. Он услышал слабое хихиканье у себя под ухом. – Это великолепное стихотворение. – Когда ты его читаешь, это становится еще более очевидным. Гермиона подняла голову, застенчиво улыбнулась ему и поцеловала в щеку. – Ты говоришь мне самые прекрасные вещи. Я люблю тебя, Люциус. Он поцеловал ее в лоб – такой милый жест. Люциус знал, что ей это нравится, он приберегал его для их времени наедине, потому что на публике это наверняка разрушило бы его репутацию холодного, сурового и темного волшебника. – И я тебя, моя дорогая. Гермиона зевнула и снова уткнулась головой в изгиб его шеи. – Что ты имел в виду, говоря об организации грехопадения? Люциус слегка рассмеялся. – Уже поздно. Мы можем поговорить об этом в другой раз. Он потянулся за своей палочкой и аппарировал в их спальню, прежде чем она смогла ответить. Гермиона раздраженно хлопнула его по плечу. – Ненавижу, когда ты аппарируешь без предупреждения! Он снова рассмеялся, укладывая ее обнаженное тело на кровать. – Все в порядке. Я просто слишком устал, чтобы подниматься по лестнице. Я старый человек, и ты меня измотала… Гермиона откинулась на груду подушек в изголовье кровати, пока он заправлял свой член обратно в штаны. Взмахнув палочкой, Люциус наложил на них обоих невербальное очищающее заклинание. Она усмехнулась. – Тебя? Измотала? Только не моего тщеславного мужа-павлина. Не пытайся отвлечь меня комментариями о своем возрасте. Что ты имел в виду под организацией грехопадения? Люциус проигнорировал ее, избавился от одежды и скользнул в кровать рядом с ней, заключая ее в объятия. – Ты сказала, что рано встала, а наша вылазка в библиотеку и так задержала нас допоздна. Давай обсудим это позже, любовь моя. Она надулась, но устроилась поудобнее рядом с ним, поцеловав его в ключицу, а затем в шею. – Хорошо. Но я не забуду об этом. – Не сомневаюсь ни на минуту, – сказал он со смешком. Взмахом руки он волшебным образом накрыл их одеялами и погасил свет. – Спокойной ночи, Гермиона.