В зелени Корнуолла

Путь вдоль ребристых подводных гребней скал был тих и угрюм: в рифах не резвились пёстрые любимицы морских дам — канареечные рыбки; над водой не было заметно весёлого плеска чаек, и мрачная тьма окутывала каменистое дно. Обратившись, драконы двигались стремительней молний, режущих небо по штормам. Вода… Удивительно, как может радовать то, что было дано тебе с самого таинства рождения, и было так естественно, что думать не случалось о будущих лишениях. Прохлада нежно ласкала гибкое тело Сциллы; просачивалась меж стреловидных малахитовых чешуек, вилась вокруг распахнутых перепончатых крылий, рывками коих драконша отталкивалась от незримых течений; и снимала из уголков разноцветных глаз ненароком просочившиеся слёзы. Нет, она должна быть сильнее и достойно принять роль истой наперстницы Океанов, со всеми последствиями — будь что будет. Но как же горько саднило сознание, что предатели крылись в стане мнимых друзей, среди восхищённых драконш, нырявших касатками в уважительный поклон, среди пышнотелых придворных, с трясущимися, как у неживых болванчиков, головами, среди лживых слов, приторных улыбок, ширм дурмана, гниющих а пряном мареве душ, среди утробного воя, плотских наслаждений и всей той дряни, что обнажилась после войны. Великий народ, потомки мудрейших созданий — право, как смешно зачитываться древними догматами, когда каждый из них трещит в своём пафосе по швам, и его страницы обращаются в изъеденную мокрицами труху. Мерзкие отродья морей осквернили и добрые традиции, и память, и даже своё кровное родство с миром, если только давно Почившие в иле не были так пронырливы и продажны. Тогда достойные дети Ехидны и Ламии превзошли учителей во сто крат! — Умоляю тебя, прекрати, — велел хрипловатый голос, слышимый лишь в голове Сциллы, и она, едва оторвавшись от почерневшей дороги, встретилась с очень усталым, но неизменно нежным взглядом генерала Моорана. — Игра ещё не окончена, сестра. — О чём ты? И куда мы столь настойчиво направляемся, Моор? — тем же самым способом спросила наследница Минатри. — Это не путь ко дворцу, и на главную дорогу пейзажи не похожи. Для той немногочисленной горстки слуг, сохранивших верность в своих сердцах вопреки козням двора, господа хранили скорбное молчание. Сей бесценный дар — выражать мысль без слов — они с Моораном, предаваясь безыскусным забавам в нарядных залах старого поместья на Рейне, открыли совершенно случайно. Как чудно — иметь с братом, заменившим отца и мать, одно-единственное уменье в целом свете на двоих. Даже земные во главе с Гесфордом, оказалось, не могли проникнуть в тайну изгнанников морей. Что ж, случай давал фору, и не воспользоваться этим в обозримом безрадостном будущем было бы глупо. — Мы не станем искать Джаникора, как я сказал тебе при всех. — Тогда что это значит? — Значит? Это значит ответ на подлость, сестрёнка. Мы не будем тратить время на других — знаю, жестоко, но Кор как-нибудь сам разберётся. Его должны пропустить живым и невредимым; у королевской четы не хватит сил нарушить договор с Коммодом. Правда, навредить могут, но это скорее будут парфянские стрелы — слабые и неметкие. Я уже и не знаю, где спокойнее — под водой ли, или и впрямь при дворе Коммода, — невесело усмехнулся дженерале, скрипнув яркими зубами. — Моор! Что ты говоришь?! Ни за что я не променяла бы полей саргассума и бордовой порфиры на варварскую землю. Тон дракона тут же лишился яда, но не горечи. Обида Сциллы была ему понятна, и, как истый кавалер вод, он обязан был принести извинения своей спутнице, но горячая привязанность к сестре и столь исключительное положение дел давали Моорану право высказать правду, пусть и весьма неприятную. — И тем не менее Сцилла, прошу, не злись! Ты не можешь не признать, что тебя и меня попросту подставили под удар. О твоём родстве вспомнили лишь когда надо было отдать кого-то на растерзание. А происшествие с нашими вещами и свитой? Если и припоминать, то всё: за что ты попала в немилость? За работу, кропотливую и тяжкую, на благо драконьего рода? За то, что дерзнула открыть завесу невежества? О, Сцилла, этот мир прогнил до костей. Не будь наивна, сестра, ты любишь тинистое дно, кипящее к тебе лютой ненавистью. Я же понял сиё гораздо раньше, потому и смог удержаться на месте дженерале. До первого поражения. Тебе угодно знать: куда мы направляемся? Я отвечу только в том случае, если ты пообещаешь не проклинать меня до десятого колена Домбаллы. Не задавай вопросов, на которые боишься услышать ответ. Разительная перемена в обращении удивила, нежели испугала драконшу. За долгие годы, что она безропотно переносила насмешки графинь и маркиз, что жила на окраинах моря в особняках, заботливо предоставленных братом, он был учтив, деликатен, и оттого наследнице Минатри проще было смириться с царской опалой. Теперь же Мооран был совершенно другим — дикий отсвет в хищных зрачках манил безграничной тьмой, полуулыбка-полуоскал сиял на зверином челе и движенья стали резки, будто кто обрывал серебристые струны. В немоте драконы нырнули под дугообразный выступ скал, увенчанный острыми кораллами и мириадами полипов, тянувших друг к другу мягкие щупальца. Дорога шла через грот, тонувший в полумраке от струящихся изумрудных водорослей, и Сцилла слегка прикрыла глаза, отдаваясь во власть неспешного течения. Желает ли она знать? Знать что именно? Подноготную Моорана? Очередное смешение тонких интриг и чрево горькой яви во всех отвратительных подробностях? Едва ли. Но светом маяка в иниевой мгле оставалась одна непреложная истина: чтобы ни случилось на широкой спине океана, чтобы ни свершилось под покровом черногривых ночей, Сцилла всегда останется на стороне дженерале, впрочем, как и он на её. Мооран ждал, плывя рядом, готовый в любую минуту вернуться в прежнее, горделиво-дружелюбное расположение, и, наверняка, изредка поглядывал на сестру. Истина, чёрт, возьми, познание — это старейшее искушение и людей, и великих змей. Неужто Сцилла могла бы пройти мимо сочной, как мясо молодого кита, приманки? Отказаться от знаний по своей воле или трусости? Ни за что. — Моор? — Я во внимании, моя любезная, — лилейно протянул дракон, щелкнув рядом зубов. — Я жажду услышать из твоих уст… то, что тебе угодно произнести, — поколебавшись, молвила леди бурь и штормов и расправила узкие крылья, перевернувшись на руках волн. — Хорошо, миледи.

***

— Граф, кажется, к тебе гости, — шипение бывшего управляющего, за столько десятилетий виртуозно сменившего шкуру покорного слуги на сверкающую огнями чешую беззакония, разнеслось по омертвелой расщелине, усеянной мелкими гранями выступов-лезвий. Глубины… Когда-то давно, недоступные, они пугали множество любимцев тихой воды. Ложь, что жизнь родилась близ раздела ветра и моря — молчаливые боги много закатов назад вышли из левиафановых укрытий во чреве Вселенной. Глубина корёжила своих детей, метила неизгладимыми шрамами, но укрывала, что родная мать. Иные слепли, другие навеки оставались под грудой сорвавшихся в одночасье валунов и принимали в перекрытых пещерах гибель, достойную королей — они умирали свободными. Так, в тяжести мира, из грязи, пены и вулкановой копоти зарождалось новое племя, разномастное, жестокое, немое для торговцев и озлобленное на весь свет, особливо — на чужаков. Но платой за страх, внушаемый одним упоминанием того странного места, было уродство тел. Граф, один из старейших, смутно помнил, кому его братья и сестры обязаны красотой ила. Когда-то кто-то кого-то предал, отравив жемчуг и несмышлёных моллюсков в изумрудных степях взморника, росшего близ Тьмы, как уважительно её звали селившиеся рядом драконы. Вода, грузные течения, сопротивляться коим было нелёгкой работой, и летучий яд довершили гнусное дело: несчастные дети океана, корчившиеся в жутких судорогах, были свергнуты стражею в каменистый провал. Потомки Жемчужных драконов, которым напоследок улыбнулась лучезарноокая Удача, стали прятаться на дне, во мраке бессчётных пещер, под толщей неживого сизого песка. Они научились жить заново, прислушиваясь к приливам и дрожи раковин, чувствуя горячечное биение сгустков девственной, позабытой магии, обвивавшей, как Жена под голубым покровом, всякую душу от мала до велика. Постепенно злоба поставила на ноги жителей Тьмы, и в скалистые ходы стали стекаться беглые убийцы, подпольные мастера — весь сброд племён Великого Змея нашёл здесь свой приют. Отвержённые извека узнают друг друга по одним богам вéдомым знакам. Граф, так уж повелось, первым среди хаоса не был, но Жемчужные его уважали: он не слишком стеснял вороватых торговцев, бродяг, опальных врачевателей и мастеров незримого убийства, сочетая в себе, если так можно выразиться, лучшее от них. Ему было известно, каким чудом держались в вековой тени драконы и какие боги озаряли сенью тёмных крылий безотрадную долю: Граф зашёл в запретных таинствах весьма далеко за грань бытия, сумел узреть отголоски истины и вернуться живым, но, более того, он в отличие от многих имел недюжинный талант выжиги-продавца и осознавал, какие богатства сулит связь с королевством Минатри и её царственного супруга. И в один чудный день старания окупились с лихвой — Тьма обрела нового союзника в лице самого дженерале. Шутка ли? Но глубинные жители оставались по-прежнему недоверчивы: прислушивались, принюхивались жадно, стараясь разузнать всё о самозванце, осмелившемся забрести в головокружительную глубь. Это древнее чувство, заплетённое в пляску общинных кровей, было сродни страху, но кто же решится признать порочащее? А ведь эти сделки с господином Моораном, пожалуй, можно было признать величайшим прорывом. Тем более, что подарки, присланные дженерале, чтобы «задобрить богов», были более чем щедрые, а договоры сулили обоюдную выгоду. Граф не слишком сильно удивился, когда, выждав подходящий момент, дженерале лилейными речами поведал о своих намереньях — занять трон. Учитывая то, что Мооран состоял в родстве с королевским родом, что в подчинении у него находилась армия и что дракон в побуждениях своих был разумен и привержен скорее не бесшабашности, а рассудку, брат Тьмы не имел ничего против новой, блистательной авантюры. Вот только суша вмешалась совсем не вовремя… Конечно, генерала океанов и его спутницу тут же приняли с подобающим почтением, и даже на суровой морде Графа, состоящей из странных костяных пластин известкового цвета, появилось нечто вроде радости. Весть о том, что Коммод требовал к двору самого Моорана (неслыханная, и всё же гениальная уловка, как не признать?), дошла и до мягкого дна. — Друзья, несите лучший жемчуг! — торжественно воскликнул дракон, ударив длинной перепончатой лапой по камням, и многозначительно воззрился на Сциллу, обозначив своё любопытство жёлтым блеском глаз. — А для дамы — сок из лилий. Так-так, Мооран, сталось, ты отверг долг перед начальством? Давно пора — тянешь на плечах честь и совесть, как непосильные ноши. — Боюсь, друг, ты ошибаешься, — мягко возразил дракон, слеповато пытаясь свыкнуться с мраком. Ради старого знакомца Граф поднялся чуть выше общих тёмных нор и лабиринтов: беседующих окружала ширящаяся воронка с отполированными гигантскими краями, уходящими в нутро морей, и сами змеи казались крохотным песчинками на фоне той необъятной расщелины, по штормам разражавшейся адскими водоворотами. Испещренные раковинами моллюсков, увитые стеблями цветных водорослей, врата Тьмы отчего-то нагоняли на костяного потомка Жемчужных, застывшего внутри второго скелета, тягостные раздумья. «Друг»… Забавно и глупо, ибо укрывать беглецов Граф не собирался, сумрачно представляя мощь армий Гесфорда, Коммода, Сезара и неповторимого Шакти, слава которого звенела гремучей пряностью взорвавшегося шара магмы. Уступки и сделки хороши до тех пор, пока они несут выгоду обоим участникам. — Тогда в чём же дело? Ты решил играть отступление? — осторожно кружась около дженерале, выспрашивал обитатель глубин. — Не то и не другое, — туманно молвил Мооран, схлопнув пасть на поднесённых жемчужинах. — Я пришёл просить тебя об услуге. — Услуга услуге рознь, Мооран. Кому, как не тебе, знать это? Я, во имя нашей дружбы, предупреждаю загодя: все планы, увы, идут крахом. То, что было осуществимо при победе, нынче невозможно. Мы не всесильны даже под покровительством богов и при всём желании не сможем сравняться с земными. — Я и не прошу тебя об этом, — хладнокровно возразил гость, покачивая хвостом. — Но сперва, позволь, побеседуем о жизни, не о делах. — Как хочешь, — споро согласился Жемчужный, располагаясь на полиповом ложе и не сводя хищного взора со спутницы дженерале. — Каким чудом душный воздух не прибрал тебя в свои когти? Мооран вкратце изложил события дня, чем удовлетворил алчущее любопытство Графа. Затем уж, после возможно искренних сочувствий уродливого бандита со странной душой, оба дракона приступили к сути визита. И в сей раз Графа сумели удивить. — Я догадываюсь, что ты сразу же отозвал своих братьев, не рискуя их жизнью. Сразу, как мы проиграли бой у Фирры. Знаешь, я одобряю. Но, Граф, часто ли мне приходится напрашиваться к тебе в гости и просить помощи? Едино лишь не возвращай покой в Океан. Пускай всё будет как бы мертво на грани решительного шага, пускай всё замрёт в ожидании мятежа. — Ты смешишь меня, Мооран! Сколько же ждать, когда ты воскреснешь? — А я и не собираюсь прощаться со страстью и грешным мирком ни на миг. У меня свои приятели и там, близ гор и ветров. Уверяю тебя, в скором времени, эдак месяца через два, я дам весть о себе, и на изломе будущего года к нашим рухнет изумрудный город. Самоуверенность, сквозившая в речах дженерале, поразила бывалого авантюриста, как яд рыбы фугу. Безумец, воистину безумец, Мооран… А Сцилла, до того молча пригубившая терпкую влагу, истёкшую из сжатых бутонов и оливковых стеблей, напрасно прятала взор от брата. Бандиты, Тьма, знакомцы с суши и пряные травы, разведенные в точных пропорциях под умелыми когтями, мешались воедино в пьянящий дурман. Горячие слёзы отдались на волю течений, и в висках пульсировала единственная мысль, отражённая словами искусного варвара: «Не слишком ли много предательств за сегодня?»