why don't u love me, daddy?

С приближением выходных дней приближалась и тоска. В понедельник она была почти невесомой, эфемерной, и Леви показалось, что он просто устал на работе. В следующие два дня она стояла за углом, нашептывала что-то щемящее; она уже была здесь. Груз тоски лег на его плечи в четверг, когда Ханджи позвонила и проговорила это страшное: «Эрен тоже будет!» А потом: «Мы все его так давно не видели. Прилетит на пару дней, а потом опять на учебу». Леви сказал ей просто: «Неожиданно», но что-то внутри него заранее знало. Вот тогда же стало тяжело дышать. Не астма и не межреберная невралгия, только какой-то твердый несуществующий ком в дыхательных путях. И груз на плечах тоже несуществующий, но невыносимый. А вот Петра ждала этого дня: в понедельник после работы забежала в торговый центр, присмотрела платье, Леви потом ее увидел в нем, подумал: «как облако спустилось», и правда, бело-голубое такое, легкое. Потом она решила, что непременно должна помочь с готовкой, и составила меню. Подарки доставили курьером, и весь вечер пятницы она упаковывала их в крафтовую бумагу и писала открытки для каждого свертка. Леви несколько раз протирал глаза, умывался, но туман не исчезал. Он был везде, и Аккерман смотрел как бы сквозь, словно бы даже в магазинах и на работе стояла густая дымка после продолжительного дождя. Моргай, закапывай капли, которые доктор прописал, но все по-прежнему. В тот момент, когда он увидал Эрена спустя три года, тоска сковала сердце в тиски, и сделалось очень больно. Это была такая ноющая боль, как когда зуб болит всю ночь и не дает заснуть. Что-то такое было на сердце, Леви чувствовал это и раньше при виде Эрена, но в этот день боль стала невыносима. — Рад вас видеть, — сказал он; улыбнулся очень тепло, опустил взгляд. Леви поймал этот взгляд и в очередной раз убедился, что от проклятья ему никогда в жизни не избавиться. Праздник был масштабным, Ханджи любила, когда много людей и поощряла, когда просились позвать других друзей, потому что и знакомиться любила. Так их с Моблитом дом теперь наполнился живыми разговорами и смехом, все перебивали друг друга, а всех перебивала музыка. На заднем дворе готовили мясо, и с улицы в прохладное помещение тянуло запахом специй и дымом. На улице так же было шумно, но чуть менее, там компания собралась поспокойнее, и все обсуждали последние новости из их жизней. Солнце ярко светило, Эрен сильно загорел. Образ Эрена размылся в памяти, настолько давно они не виделись, и подкрепление фотографиями, в общем-то, никак не повлияло, Эрен стал щемящим болезненным воспоминанием. Он загорел неравномерно, плечи его и грудь ниже выреза казались ослепительно белыми, и хоть Эрен был обладателем смуглой кожи, этот контраст бросался в глаза. Леви это показалось безумно милым, и он задержал взгляд на округлых широких плечах. Эрен был в майке. — Я тоже рад, — это была неправда. Леви выдохнул; разговор, еще даже не начавшись, казался ему неловким. В воздухе сквозило недосказанностью, даже шумные разговоры и лязг бокалов друг об друга не могли его перебить. — Ты приехал спустя долгое время только ради помолвки этих двух… даже на Рождество не приезжал, — усмехнулся Леви. Это был не упрек вовсе, просто интересное замечание. — Такой случай я пропустить не могу! Когда я еще мелким был, знал уже тогда, что Моблит очень ее любит, а Ханджи до конца тупила. Даже я, ребенок, понимал. Они синхронно усмехнулись, Ханджи была очень умна, но совершенно не понимала, что ее могут любить, и что любить может она. Моблитом она восхищалась, прежде всего его спокойствием и флегматичностью, граничащей с невероятным энтузиазмом и желанием поддержать любую идею Ханджи. Она укладывала любовь к нему в более упрощенное понятие — уважение — и то ли бегала от его ухаживаний, то ли действительно не замечала. Они одновременно набрали в легкие воздуха, чтобы перекинуться парой фраз, но заметив, оба же сжали свои губы, и в конце концов никто не заговорил. Эрен хихикнул, сказал затем: — Так странно все это. — Что? — Ну, вспоминается, что я никак не мог с вами наговориться, а вот сейчас голова пустая. — Это от долгой разлуки, — проговорил Леви. Он заткнулся, приставив к губам бокал и выпив шампанское залпом. Этот ответ был хоть и упрекающим, но честным. Эрена он не видел слишком долго. Так долго, что в какой-то момент подумал о расставании навсегда. Видеть, как он рос, бегал среди больших длинных взрослых в белых халатах, оставался на ночное дежурство с отцом. Готовить ему наскоро кашу, потому что отец занят на работе, а у Леви хоть и столько же работы, но ребенок бегает голодный. С самого детства он был здесь, в госпитале, и вырос как будто именно в нем, не дома и не на улице. Знакомый со всем многочисленным врачебным коллективом, он прицепился к Леви, а Леви пришлось принять новую ответственность. Возить его в секцию рукопашного боя, когда Гриша не успевает, делать с мелким уроки, но нечасто, Эрен обращался только когда совсем трудно и обычно допоздна сидел, пытаясь самостоятельно понять математику. Влюбиться, когда он становится выше и сильнее и совсем уже не выглядит как ребенок и смотрит таким пытливым, колким взглядом. Нет, «влюбиться» было неожиданностью, было как обухом по голове; это было… обескураживающе и страшно, страшно от того, что невозможно услышать его ответ, потому что не смеешь задавать вопросы. Потому что они не в романе, где все заканчивается хорошо, а проблема за триста страниц становится незначительной. Леви знает, что — оно — не пропало. Это нерастраченное чувство любви, поразительно стойкое, не стертое временем в порошок. — Кажется, нам стоило хотя бы больше переписываться и созваниваться, — он грустно улыбнулся. Вечер был шумным, он всегда особенно шумный, когда в нем присутствует Ханджи. Сумерки накрывают задний двор, и включаются фонарики, вбитые в землю, из дверей и окон дома проскальзывает желтый свет. Мотыльки бьются о лампочки, разговоры становятся все откровенней, а смех — все более громким. Эрен приковывает взгляд постоянно, Леви одергивает себя раз за разом, но возвращается вновь, только заслышав его смех и голос, только завидев тень плечистой фигуры. Не только в этом вечере все не так. Петра заливисто смеется, ее лицо румяно и весело, она делится сплетнями и бегает от одной беседы к другой, как бы все успеть рассказать. Ее очарование в легкости, и это «облачное» платье так ей идет, что щемит сердце. Леви уже давно уложил в себе, что с Эреном не получится никогда, потому что слишком много связывало, и были б они просто случайными знакомыми, прохожими, волею судьбы столкнувшись плечами, может быть, все бы было по-другому. Но Эрен рос у Леви на глазах, а у Леви жена, и Йегер уже давно сделался воспоминанием, далеким, искаженным. Гости просят молодоженов поцеловаться, и все в восторге, когда наблюдают, что Ханджи целует первая. Шутят, что Моблит — парень, который смог. И в действительности этот вечер веселый, но где-то внутри очень болит, и тяжко дышать, когда Эрен задерживает взгляд на Леви. И все-таки по-другому быть не могло и не может — у Леви жена, а Эрен младше на десяток, и такая огромная пропасть теперь, когда он уехал учиться. Попытки Леви бы себе не позволил. Прикоснуться к Эрену равносильно потерять голову, затем мучиться от невозможности сделать это хоть еще раз. В траве стрекочут кузнечики, музыка чуть затихает — кто-то из гостей пошел спать. — Почти с вами не поговорили за вечер. — Видел, что тебя прямо на куски разрывали, — усмехается Леви, он чувствует себя очень жадным ребенком. На кухне пусто и темно, только свет от фонарей сада проникает в окошко. Там шумно, здесь же — оглушительно тихо, только у Эрена заходится сердце, у Леви, может быть, тоже. — А вы чего меня не выкрали? Леви все же говорит: — Боюсь, утащил бы и убежал. И из вредности не пустил бы тебя на учебу и вообще никуда не пустил бы. Эрена почему-то это не забавляет, он затыкается и только наклоняется. Стук собственного сердца оглушает, Леви хотел бы, хотел бы оказаться вдвоем и сделать его своим: уложить на кровать, заткнуть рот, ощущать тепло тела. Темнота кухни располагает к греху: Эрен неизбежно приближается, а Леви совсем не хочется отстраняться. Он дотрагивается, сжимает кожу, а кончик носа касается скулы, но ничего не происходит. Леви резко откидывает назад что-то сильнее, чем это необузданное желание. У Эрена грустные глаза и тяжелое дыхание. — Не надо, — говорит Леви. — Потом будет еще труднее.