Свои чужие люди

После того, как Разумовский положил трубку, урегулировав условия больничного содержания, квартира погрузилась в тишину, нарушаемую лишь мрмяканьем проспавшегося Пиздеца, слоняющегося по комнатам с любимой мышью из кроличьего меха в пасти. Обычно кто-то из них подзывал кота к себе и тот радостно бежал хвастаться «добычей», задрав хвост. Но сейчас у Серёжи не было на это никаких сил. Потому что своими стараниями отгородиться от причинённой Олегом боли, он едва не убил самого близкого и любимого человека. Идиот. Серёжа тяжело вздохнул и сполз по стене на пол. Уткнулся в колени лбом и крепко зажмурился, мечтая умереть прямо здесь и сейчас… — Мау. Пиздец наконец-то отыскал его. — Мрмау. Серёжа поморщился и попытался отмахнуться от питомца, потому что был совершенно не в настроении для игры. Но Пиздец был категорически не согласен. — Мяу. — Требовательный кошачий голос раздался совсем рядом. — Мрмя. Серёжа тяжело вздохнул и улёгся на пол, подтянув колени к груди. — Мяу! Кошачья лапа подтолкнула обслюнявленную мышь прямо к его лицу. Серёжа отвернулся к стене, но в следующее мгновение ощутил, как на него взгромоздилась кошачья тушка. — Мяу! — возмутился кот, наклонившись как можно ближе к его лицу, а потом, словно желая подтвердить степень своего возмущения, куснул за ухо. — Пиздец! Кот спрыгнул на пол и с крайне невинным видом наблюдал, как хозяин принял сидячее положение. — Мрмя, — он деловито боднул хозяйскую ногу и шевельнул лапой игрушку, искренне не понимая, почему его кошачье величество игнорируют. Серёжа тяжело вздохнул и заставил себя поднять мышь. — Ты такой охотник, — уделить коту внимание явно было проще, чем пытаться отделаться. — Такой добытчик. Самый ловкий, самый грозный, самый… Он швырнул мышь куда-то в темноту комнаты и кот, горделиво мявкнув, рванул следом. Серёжа проводил питомца взглядом и почесал бровь. Теперь, когда он сделал первые несколько движений, шевелиться стало немного легче. Стоило воспользоваться этим, чтобы дойти до кухни, достать снотворное, которым он едва не убил Ингрид, и… Нет. Картины спокойной смерти были невероятно притягательны, но Серёжа заставил себя отказаться от них. Ингрид только что словила очередные проблемы с сердцем. По его вине. Самоубийство станет для неё только дополнительным источником стресса, а ему совсем этого не хотелось. Лучше прийти к ней завтра. Честно всё рассказать. Попросить прощения. На коленях попросить, если понадобится, потому что он совсем не хотел, не планировал, чтобы всё получилось так… Если она, конечно, выживет. А ведь если бы не Олег… При мысли о бывшем брате (бывший брат это даже звучало неправильно. Неправильно, неестественно, нечестно) захотелось выть. В голос, подобно подзаборной собаке. Поэтому он закусил до боли костяшки пальцев на правой руке, одновременно щипнув себя как можно сильнее — чтобы вернуть контроль. Не помогло. Пришлось дойти до кухни и сунуть руку под горячую воду, потому что врядли Ингрид обрадуется, если заметит новые порезы. А она обязательно заметит. — Ты не сможешь помочь своей красотке, если будешь использовать такие методы. Серёжа дёрнулся от неожиданности, но заставил себя обернуться. Ровно для того, чтобы обнаружить сидящего на столе Птицу. — Пошёл вон. До этого самого момента Серёжа не сомневался, что уроет эту мразь как только увидит. Но в реальности сил хватило на одну-единственную фразу. Слабак. — Я вообще-то хотел как лучше, — Птица сидел на кухонном столе, нахохлившийся и хорохорящийся. — Мы налаживали контакт. — Заткнись! — Резко поднявшаяся злость придала сил и Серёжа рванулся вперёд, целя в челюсть своего пернатого близнеца, но кулак пронзил собой пустоту. Птица исчез, рассыпавшись черным дымом, и от этого неожиданно стало горько, а еще — мерзко, потому что на самом деле здесь никогда не было никого кроме него. Не было у него никакого пернатого близнеца. Это он убивал людей. Это он едва не убил Ингрид. Он едва не убил ее трижды. В прошлом году, в башне. В этом году, напоив снотворным. Сейчас… — Я не понимаю, — Птица появился снова, у него за спиной, — Почему это не сработало, хотя безоговорочно работает у тебя. Сережа открыл было рот, чтобы ответить, но ничего не сказал, только махнул рукой. Ему было тошно. Хотелось залезть под душ и оттереть кожу от незримо впитавшейся в нее крови, но он знал, что это не сработает. Не поможет. Даже если он сотрет ее до костей… — Нам же было весело, — продолжал ныть Птица, напоминающий ребёнка, узнавшего, что деда Мороза не существует. — Мы играли. В прятки. Прямо как тогда, в детдоме, помнишь? Да, когда-то они действительно играли в прятки. Ещё до Олега. Птица считал, а Сережа забивался в какой-нибудь тесный, темный угол или за одно из деревьев во дворе и тихо хихикал, думая о том, как же сложно будет его найти. Иногда Птица так и не находил его. Сережу это приводило в восторг, даже не смотря на необходимость весь день торчать в укромном месте. Он и Олега попробовал втянуть в игру, но тот сначала просто крутил пальцем у виска, отказываясь признавать реальность третьего участника пряток, а потом потребовал выбирать. — Либо я, либо галюны, — так он, кажется, тогда сказал. И не только это. Кажется, там было ещё что-то, только вот у Сережи не получалось вспомнить. Да и стоило ли оно того — вспоминать? — Я правда не понимаю, почему всё так закончилось. Она сама предложила. Нам было весело. Это несправедливо, и… Серёжа проигнорировал альтера и вернулся в коридор — за телефоном. Обречённо вздохнул и набрал своей психотерапевтке, чувствуя, что ещё немного и он не выдержит. Ему нужна была помощь, чтобы дожить до утра и не свихнуться. Хоть какая-то. Но надежда на помощь не оправдалась. Наталья Викторовна обрадовалась его звонку, но работать во внеурочное время, тем не менее, не захотела, пояснив, что отдохнувший психотерапевт способен помочь многим, а уставший — никому. Особенно в отпуске. Серёжа не стал настаивать, согласившись поставить сеанс на вторник через неделю. Он сам был виноват, что так долго не проявлялся, и как итог — выпал из фокуса её внимания (у него возникло странное ощущение, будто после последнего их сеанса она была уверена, что он никогда больше не позвонит) при оповещении клиентов. Но проблему в моменте это не решало. Он понятия не имел, как именно её решать, не имея возможности отвлечься на самоповреждение и алкоголь. Можно было бы сосредоточиться на работе, но работу запретил врач. И технологии. И книги тоже. — …между прочим, она очень за тебя беспокоилась. Это мешало… Птица тоже не помогал, совсем, ни капельки. И хотя отчасти, в глубине души, Серёжа самую малость и неожиданно для самого себя ему сочувствовал, нянчиться с пернатой проблемой желания не было. — Она даже подняла на меня нож! — Да замолчи ты уже. — На меня! На тебя! На нас! — альтер как будто пребывал на грани истерики. — А ведь я почти проникся к ней, между прочим! Она сама предложила прятки! Сама! Серёжа закатил глаза и демонстративно протянул руку за беспроводными наушниками, весьма удачно завалявшимися на столешнице возле плиты. Он в упор не помнил, как они там оказались, но в кои-то веки был благодарен себе за проявленную небрежность. — Ты не можешь проигнорировать меня сейчас! — взвился Птица. И это было смешно. Почти безумно, истерически смешно, словно все альтеровские монологи на тему произошедшего были искренними попытками уйти от чувства вины и попросить о сочувствии, а не очередными манипуляциями. На этот раз — новой тактикой, раз уж старые методы переставали работать. — Ты специально это сделал. — Мимолётное сочувствие исчезло, уступив место чему-то знакомому и незнакомому одновременно. Едкому. Жгучему. Похожему на ядовитый чёрный дым, застилающий сознание. Он как будто уже пытался это почувствовать, но до нынешнего момента так и не смог. Потому что это было неправильно, незаконно, и… — Я пытался с ней подружиться! — Ты едва не убил её. — Сказал, и сам поразился тому, как это прозвучало. Глухо, почти рычаще, с какой-то первобытно-животной… Злобой? Ненавистью? Где-то внутри поднялась было мысль о том, что это неправильно, но Серёжа отогнал её. Он не хотел думать. Он хотел убивать. — Я пытался решить твою проблему! Интересно, у альтера есть кровь? Наверное нет. Только дым, или какая-нибудь жижа, подобная грязи — чёрная и тягучая. Это неважно. Ему просто хотелось её увидеть. Выпустить наружу, совершая акт возмездия. Погрузить туда руки до локтя, а потом… Стоп. Сквозь чёрный огонь жажды кровопролития, растекающийся по венам с нежностью, подобной касаниям Ингрид, проступило ощущение дежавю. Это всё уже когда-то было. Всё это. Год назад, перед тем как Чумной Доктор ступил на улицы Питера, залив их пламенем. Перед тем, как в его жизни появилась Ингрид. И вообще — жизнь. — Жёстко и радикально? — пелена перед глазами чуть померкла, позволяя осознать себя на кухне в их с Ингрид квартире, напротив Птицы. Что же он творит? Что он скажет Ингрид, если вдруг… — Кто тебя вообще просил влезать? — жажда крови уступила место агрессии, за которой скрывался страх. Потому что если бы он поддался этому наваждению, то тогда… — Ты всегда все портишь! Всегда! В золотых глазах отразилось нечто, похожее на растерянность, но Серёже было плевать. Он не хотел думать. Не хотел анализировать. Ему было страшно до дрожи, до скребущей сухости в горле, потому что Ингрид чуть не умерла, возможно она до сих пор была на грани, а он сам… — Убирайся вон! — Самое главное — не показать страх. — От тебя никакого толка! Все мои проблемы всегда были из-за тебя! Да лучше бы тебя вообще не было, ты, бессердечная бесполезная мразь! Вообще-то Серёжа не очень понимал, кого имеет ввиду — альтера или себя. Возможно даже обоих. Он не знал. Не думал. Не хотел знать. А ещё надеялся, что грёбаный альтер не вернётся к старым штучкам, потому что ещё одного рассказа о своей никчемности он не выдержит… Но вместо лекции о никчемности и бесполезности Птица неожиданно дёрнулся, как от удара. У него как будто начали дрожать губы и, кажется, как-то странно заблестели глаза. Чушь полнейшая само собой. Сплошное вранье, вранье, вранье и манипуляции. Не было никакой вины, не было никаких попыток найти сочувствие. Только попытка подчинить, вернуть Чумного, отобрать Ингрид, и… — Предатель! — прошипел альтер и испарился. — Это ты предатель! Ты! — Сережа машинально схватил под руку первую попавшуюся посудину и со всей силы запустил куда-то в стену. Кружка разбилась фонтаном осколков, и это почему-то было неудержимо смешно, почти до истерики. Потому что не было никакого Птицы. Никогда. Только глюк его собственного искажённого сознания. Только он. От понимания этого хотелось отыскать табельное оружие, которое Ингрид во внерабочее время хранила в тумбочке со своей стороны кровати и вышибить себе мозги. Нельзя. Серёжа зажмурился, помотал головой, отгоняя соблазнительную идею, и со вздохом наклонился собрать осколки. Но уже после третьего понял, что кружка, попавшаяся под руку, была «королевской», их совместным с Ингрид приобретением на каком-то развале, с весёлой надписью «День-пиздень». Почти единственное совместно нажитое имущество не считая квартиры, хотя кого вообще волнует эта квартира, если Ингрид она всё равно никогда не нравилась. Тишина начинала становиться невыносимой. Серёжа сжал в кулаке осколок и, словно проснувшись от долгого сна, огляделся по сторонам. Если он сейчас сожжёт эту квартиру, Ингрид получит страховку. Хорошую. А он сам… Он сам может погибнуть в огне. Никто не узнает, что он сам всё это устроил. Нужно только достать бензин… — Мряу, — Пиздец, незаметно заявившийся на кухню, боднул головой хозяйскую ногу, требуя внимания. Разумовский вздохнул, откинул осколок в сторону и подхватил кота на руки, привычным жестом потеревшись щекой о кошачье ухо. Кот в ответ довольно сощурился и облизал ему нос, после чего задрал голову, подставляясь под ласку, и замурлыкал. — Что мне делать, котик? — вариант с бензином отпадал, как и вообще с поджогом, потому что Пиздец не заслужил пасть случайной жертвой. — Как мне быть? Пиздец обхватил его руку лапами, словно приобнимая, и, тарахтя аки трактор, уткнулся лбом ему в подбородок. Ингрид бы сейчас назвала кота пушистым пидором: да, Пиздец ластился к ней, и даже позволял брать себя на руки, но никогда не вёл себя так. И между ними двумя всегда выбирал его. — Мне страшно, котик, — ощущение мягкой шерсти под пальцами помогало прийти в себя. — Я боюсь навредить. Ей. Всем. Не знаю, как дальше быть. И я даже понятия не имею, с кем… Тишину нарушила трель телефонного звонка, заглушив почти озвученное «посоветоваться начистоту, без умалчивания, понимаешь?». Серёжа вздрогнул от неожиданности, поставил недовольного кота на пол, уселся на ближайший стул — на всякий пожарный, и потянулся за трубкой: он не хотел ни с кем разговаривать, но ведь это могли звонить из больницы… Это оказывается Степанов. Сердце от неожиданности замерло и тут же бешено заколотилось. Последний раз они общались ещё в палате и теперь Серёжа понятия не имел, как характеризовать их подобие отношений. Они друг другу в итоге кто? Абсолютно чужие? Просто знакомые? Приятели? — Да? Пиздец запрыгнул к нему на колени, с хозяйским видом принявшись за «молочный шаг». — У меня завтра вроде как отгул, — если бы не Ингрид, знакомство с которой приоткрыло завесу работы в органах, то Сережа непременно подумал бы, что бывший вражина в стельку пьян. Но сейчас спросил только: — Тяжёлый день? — А три не хочешь? — огрызнулся собеседник, но тяжело вздохнул и продолжил уже нормально: — Извини. Просто работа. Ничего нового. — Если хочешь, можешь приехать заночевать. — Серёжа не был уверен в том, что предлагает. Просто оставаться в квартире одному было невыносимо. — Место есть. И еда тоже. Степанов какое-то время молчал. Разумовский не был уверен: он обдумывает предложение, или просто собирается с силами чтобы заговорить — не нужно было быть экспертом по психологии, чтобы слышать: выговаривание слов даётся работнику спецслужбы с большим трудом. — Не. До дома бли… Черт! В трубке послышался глухой удар и громкие автомобильные гудки, а в следующее мгновение звонок прервался. Сережа вскочил на ноги (Пиздец, уроненный на пол, недовольно вякнул и шмыгнул под стол), пытаясь сообразить что делать и куда бежать дальше. Но прежде, чем он успел сделать хотя бы что-то, телефон зазвонил снова. — Ты в порядке? Задавать такой вопрос этому человеку все еще ощущалось странным, но… Они же больше не враги. Да? — Жить буду, — если бы у мрачности голоса была шкала, Степанов выбил бы 200/10. — Вроде. — Вроде?! — Нормально. Я наберу позже, лады? Не могу говорить. — Подож… Но Степанов уже положил трубку. Сережа сглотнул, ощущая, как по телу проскакал табун ледяных мурашек. Пальцы судорожно сжали край стола — всего за секунду до того, как на сознание обрушился дезориентирующий, склизкий ужас. Степанов сейчас умрет. Этот чертов несносный человек сейчас умрет. Наверняка. А Сережа не хотел, чтобы он умирал, то есть хотел, давно, в детдоме, но… Не сейчас. Не так. Не после того… А ведь этого бы не случилось, если бы не телефонный разговор. И неважно, кто кому позвонил первым, потому что… Птица бы сказал, что это только его вина и был бы прав. Это только его вина. Он едва не убил, а может быть даже убил Степанова. Он едва не убил Ингрид. Он… Он чувствовал, как в голове бились стёкла, взрывались электростанции, провода нервной системы рвались и распадались на мириады молекул. Счет времени потерялся, кровь застывала, сердце стучало медленнее положенного… Птица молчал. А может быть его никогда не было. Нет, был, просто ушел. Раньше Сережа был бы рад, что он ушел, но теперь чувствовал только безграничное одиночество и пустоту. Птица ушел. Олег ушел. Он сам, сам прогнал их из своей жизни. Ингрид была в больнице. Возможно она уже умерла. А если не умерла, то наверняка не захочет его знать, и… И Степанов. Он тоже умер. Ударился головой о руль или что-нибудь такое и теперь лежит на одной из городских трасс в луже собственной крови. Слишком много крови в его жизни. Снова. Только его вина. Он убийца. Он… — Сережа? Собственное имя врезалось в плотную невидимую стену, словно раскалывая сознание надвое. Мир раскололся и осыпался на пол подобно зеркальным осколкам; ударил в лицо жасмином и алой вспышкой. Просто очередной мираж. Искажение. Игры сознания. — Смотри на меня, — мягкий, но твердый голос проникал в голову, теплые ладони сжимали щеки. — Посмотри на меня. Сережа заставил себя поднять голову. Он не слишком различал, где заканчивается и начинается реальность, но зацепился за голос, за ярко-зеленые огоньки, за алость. За жасмин. — Дыши. Один. Два. Три. Четыре. Один… Он заставил себя подстроиться под этот ритм. Вписаться в него. Это как будто бы уже было, и одновременно — никогда не было. Голос продолжал считать, и постепенно окружающее пространство начало становиться все более четким. Ноги предательски подкосились и Сережа осел (скорее рухнул) на пол, обхватывая себя руками — его колотило от внезапно нахлынувшего холода. А еще… — Юля?.. — Нет блять, Собчак, — огрызнулась Пчелкина, опускаясь на пол подле него и разворачивая к себе. — Ты в своем уме — так меня пугать? Сережа хотел огрызнуться, что ее вообще тут быть не должно, а заодно — уточнить, как она сюда попала, но вспомнил, что сам же отдал ей комплект ключей. Поэтому ничего не сказал. Просто пожал плечами, прикрывая глаза. Может быть, если он немного посидит так… — Так, слышь, — голос журналистки приобрел командные интонации. — Давай поднимайся. Чай надо? Что произошло? Ты похож на труп. Что я скажу Гром, когда она припрется с работы? — Она… — Сережа послушно пересел с пола на стул, с силой сжав пальцами подол собственной футболки. Голос отказывался подчиняться. — Она не… Он никогда не думал, что это так сложно — говорить о трагедии близкого человека. А ведь Ингрид регулярно сталкивалась с этим по долгу службы. Как она справлялась с этим? Как с этим вообще можно справиться? А еще он не рассказал Юле всего. Не рассказал, что это его вина. Что вполне возможно это он — причина, по которой Ингрид умрет. Она ведь наверняка умрет. Инфаркт это серьезно, особенно если второй, а скорая слишком долго ехала, и… — Все будет хорошо, — теплые руки накрыли его собственные, ледяные. У Пчелкиной в глазах — тщательно подавленное беспокойство и от этого становится ещё паршивее, ведь ей приходится возиться с ним, а не обдумывать и проживать новость об инфаркте лучшей подруги. — Она уже выкарабкивалась. И в этот раз справится. Она же живучая. — Но я… — Все. Будет. Хорошо. Юля не терпит возражений, а Сережа не может не думать: стала ли бы она так его успокаивать, расскажи он ей всю картину целиком? Про Птицу, про Чумного Доктора, про… — Ты уже был у нее? — тон подруги сменяется на деловитый. Приходится помотать головой. — Меня не пустили. Мы ведь… — Не женаты, — договаривает Пчелкина и ему не остается ничего другого кроме как пожать плечами с горькой усмешкой. Да. Они не женаты и никогда не будут, хотя Ингрид и предложила пожениться после истории со взрывом. Разумеется, он предложил ей не торопиться, поговорить об этом потом, но твердо знал: они никогда не вернутся к этой теме. Он слишком хорошо помнил ее реакцию, когда поддался искушению и сделал предложение тогда, на набережной. Как она сказала? Об этом не может быть и речи. Это было… больно. Но справедливо, потому что кто вообще выйдет за психически нездорового? Да еще и серийного убийцу? Точно не Ингрид, потому что она нормальная. То, что она до сих пор рядом — само по себе настоящее чудо, и он не собирался в очередной раз подрывать ее доверие. В конце концов, у них и так все неплохо. Когда-то он о подобном даже мечтать не смел. А теперь что? Олег бы сказал, что-то из серии «да ты зажрался». И был бы прав. Они ведь в отношениях. Они живут вместе. Разве этого недостаточно? В конце концов, это просто штамп в паспорте, не более, а все другие проблемы типа реанимации всегда можно решить деньгами… — Да ладно тебе, — теплая женская ладонь прошлась по его щеке, вытирая слезы. Он и не заметил, как глаза оказались на мокром месте. Ничтожество. — Вот увидишь, все будет хорошо. Это же Ингрид. У нее как у кошки — девять жизней. Сережа закрыл глаза и покачал головой, не будучи в силах объяснить, что дело не в Ингрид. Дело в нем. Он всегда все портит. Это он во всем виноват. Он… — Так, знаешь что? — Юля убрала руку от его лица и поднялась на ноги. — Я сегодня заночую здесь, и это не обсуждается. А теперь иди сюда. — Куда? — Сережа недоуменно поднял голову, глядя на то, как она сосредоточенно копается в телефоне. Новость о ночевке он не прокомментировал. Он и сам хотел ей предложить. — Пошли, — видимо, найдя искомое, она цапнула его за руку и потянула в гостиную. Нажала куда-то на дисплее смартфона и небрежно кинула аппарат на диван. — Юль? Из динамиков смартфона зазвучала музыка. — Дама желает танцевать. — Что?.. Это было… слишком. По всем фронтам. — Танцевать, — Пчелкина перехватила его руки, не оставляя шанса сбежать, и начала раскачиваться туда-сюда в такт мелодии. — Давай. Просто двигайся как умеешь. У нас тут не чемпионат. — Ладно, — поняв, что ускользнуть не получится, Разумовский закатил глаза, и перехватил ее по нормальному. Не то чтобы он любил танцевать, но Марго в свое время настоятельно рекомендовала научиться — для пользы имиджу. Серёжа прислушался к совету, но звездой великосветских вечеринок так и не стал. Не смог себя пересилить. Мешал стыд. Страх оплошать. И еще — отвращение ко всей этой великосветской публике. Ингрид была единственной, с кем ему действительно хотелось бы станцевать, но… — А ты неплох, — хмыкнула журналистка, когда они сделали несколько кругов по комнате. Сережа вздрогнул, залился краской и машинально разжал руки. Ровно в тот момент, когда осмелел настолько, что решился слегка наклонить ее. Юля ругнулась от неожиданности и полетела на пол. Серёжа оцепенел, подумав о сломанном по его вине позвоночнике, очередной загубленной жизни, курсе лечения… Но тут она поднялась обратно на ноги и засмеялась. Так заразительно и громко, что Разумовский не выдержал и улыбнулся. — Оп-ля! — Юля наставила на него палец. — Вот так и ходи. А то взял манеру строить кислые мины. И вообще, — она сделала шаг вперед и решительно водрузила руку обратно — ему на плечо. — Мы еще не закончили. — Но… — Дама. Желает. Танцевать, — она скорчила забавную рожицу, провоцируя на улыбку. Весьма успешно. Хитрая красная бестия. — Не отлынивай. Сережа нарочито громко вздохнул, но подчинился. Стоило признать: ее странная тактика работала. Мир конечно не начал видеться в радужной гамме, но и прежнего ощущения безысходности больше не было. …Голос певицы из телефона сообщал, что нет ничего кроме любви. И от этих слов, почему-то, стало легче. *** — Значит, ты научился танцевать для поддержания имиджа в элите общества? — поинтересовалась Юля полчаса спустя. Теперь они сидели на кухне. Ну как сидели — Юля расположилась в одном из кресел, Сережа суетился возле плиты с чаем и бутербродами, наотрез отказавшись от предложения помощи. Он больше не собирался подпускать к своим владениям других, даже если они хорошие друзья. — Но все равно не танцую. Не нравится. Разговаривать с Пчелкиной вот так было странно. Да, она конечно забегала к ним время от времени, но все их разговоры обычно не затрагивали чего-то реально важного, кроме того, в башне, после ссоры. Сережа никогда не задумывался, почему, но подозревал, что ее профессия сильно затрудняла процесс сближения даже при ее безупречной репутации. — А мне всегда нравилось. То, как ощущается тело во время танца. И еще вот это чувство… — она благодарно кивнула, принимая у него из рук чашку. — Свободы. Нет ничего, только ты и музыка. Ну и разумеется, это очень помогает, если нужно работать под прикрытием. Как тогда, в «Золотом драконе». Сережа ощутил, как его губы растягиваются в непроизвольной улыбке. Снова. — Что? — разумеется, Юля тоже это заметила. — Вспомнил, как не мог от тебя отделаться. Тогда это казалось катастрофой — Ингрид в очередной раз ускользнула; и он точно знал, что успеет ее догнать если выбежит из казино вот прямо щас, но… В тот момент он ненавидел Юлю больше всего на свете и не поддался искушению распустить руки только из-за обилия вокруг стражей правопорядка и блядских камер. — Ингрид очень попросила меня, чтобы я тебя расспросила, — хмыкнула Юля. Сейчас, в синих потертых джинсах, футболке «Редакция требует крови» и желтых носках с надписью «Шальная императрица», она ничем не напоминала ту роскошно выглядящую даму в черном платье и с блестящими нитями в волосах. — А ты и рада была. — Прежде всего я была у нее в долгу. Экран ее телефона замигал, оповещая о сообщении. Сережа с любопытством наблюдал за тем, как подруга открывает его и, неожиданно, расплывается в смущенной, но невероятно счастливой улыбке. Это было… непривычно. Он еще никогда не видел ее такой, но ему нравилось увиденное. В конце концов, она тоже никогда не заставала его за приступами, и он был благодарен за помощь — неожиданную, но эффективную. — Тебе выдали Гильермо Кано? — Это Олег, — Юля напечатала ответ и с неожиданным вызовом посмотрела ему в глаза. — Спрашивает, приеду ли я сегодня, и если да, то что приготовить. Сережа нахмурился, пытаясь разложить услышанное по полочкам, но пока не слишком преуспевал. У него никак не получалось соотнести услышанное между собой. — Мы вместе. — Что? — Я и Олег, — Юля была определенно довольна произведенным эффектом. — Мы вместе. С недавних пор. Сережа тяжело вздохнул и положил нож. Он не очень понимал, как реагировать. Не знал, что сказать. Еще совсем недавно он бы первый налетел на них с поздравлениями, но сейчас… — Ты… — нашлось наконец хоть что-то. — Уверена? — В чем? — Ну… — Сережа не знал, как ей объяснить. Это всё, — то, что происходило между ним и бывшим братом было… сложно. И еще больно. Слишком. Он не чувствовал в себе готовности обсуждать это. Только не с ней. — Он же опер. Он, конечно, позвонил Яшиной после ссоры, но не сомневался, что Волков останется работать. Он и не хотел его увольнения. Он хотел… Сделать хоть что-нибудь. Наверное. В тот момент он об этом не думал. Не хотел думать. Он вообще не имел понятия, чего он тогда хотел. — Да, — Юля приняла у него из рук тарелку с бутербродами и сразу же цапнула один — с плавленым сыром. — И это к лучшему. Лишние связи в спецслужбе совсем не лишние. Тем более, что раз он сам постоянно на работе, то не будет попрекать этим меня. Знаешь, как это утомляет? Хотя, — женские губы тронула какая-то горьковатая усмешка, — откуда? Ты же мужчина. — При чем тут… — Нормальная женщина не должна интересоваться карьерой, — писклявым голосом передразнила кого-то Юля, — Это только для мужчины нормально задерживаться на работе, для женщины главное — очаг и дом. Ну и что, что я пришел раньше, я что, должен заниматься бабской работой? Все бабы как бабы, а ты — ненормальная. — Она закатила глаза и вернулась к своим обычным интонациям. — Ты просто не представляешь, как это задолбало. Словно я не человек, а прислуга и потенциальный инкубатор. А был еще мудак один, он меня просто как-то запер дома, чтобы я не попала на важное мероприятие. Типа случайно. Я, разумеется, сбежала через окно. Повезло, что там были широкий парапет и соседний балкон. Хотя соседка, разумеется, была в ахуе. Представь себе: сидишь ты в гостиной, пьешь чай, а тут из спальни выбегает босая разодетая дама с каблуками в руках, извиняется на ходу и убегает, хлопнув дверью. А этаж то десятый. Возможно ее потом схватил инфаркт. Я не знаю. Я туда уже не вернулась. — Это… — подходящие слова не желали находиться. — Отвратительно. — Ты абсолютно прав, — Пчелкина пожала плечами и усмехнулась. — Женская реальность отвратительно отличается от мужской. Кстати говоря, — она щелкнула пальцами, как делала каждый раз, вспоминая что-то важное. — Ты бы поговорил с Олегом. Он волнуется. Хрупкое теплое единение, возникшее было внутри груди лопнуло, словно пронзенный иголкой шарик, уступив место раздражению. — Это он тебя подослал? — Только сейчас Сережа вспомнил, что она так и не озвучила цель визита. Значит ли это, что она не заехала бы, если бы не… — Боже, конечно нет. Я что, по-твоему, почтовый голубь? Юля выглядела оскорбленной, но она была журналисткой и часто работала под прикрытием. Где гарантия, что она говорит правду? — Блять, Сереж, — кажется, она считала все по его лицу и начала злиться. — Мы уже это проходили. Не начинай. — Не начинать что? — Разумовский не удержался от искушения и склонил голову на бок, с интересом глядя на нее. Это было чудовищно, абсолютно чудовищно, но его искренне забавляло то, как она сердится. Оставалось только понять: потому что корчит из себя невиновную, или потому, что невиновна на самом деле? — Если тебя что-то не устраивает, просто скажи мне это. Языком. У него ещё и такая функция есть, ты в курсе? Сережа открыл было рот, чтобы ответить, но почему-то вспомнил Ингрид. Ее язык на своем собственном языке. Ее ключицы. И… В кухне неожиданно стало жарко словно в пустыне. Он не хотел об этом думать. Он не собирался об этом думать. Но теперь не мог перестать, потому что только сейчас ему пришло в голову, что, возможно, кто-то мог их слышать, когда они… Нужно забирать ключи. Срочно. — Ты че… О боже. — Отлично, теперь она поняла. Просто блестяще. — Нет! Я совсем не это имела ввиду. Больше всего на свете он хотел приказать ей замолкнуть, но не получалось вымолвить ни слова из страха свалиться в слишком сильное заикание. Птица был прав. Он посмешище. — Я… — Юля залилась краской. — Короче. Никакой Олег меня не посылал. Но вы оба — близкие мне люди и мне хотелось бы уладить ваши… разногласия. По крайней мере попытаться. Поэтому я и решила, что стоит заехать и обговорить это с тобой. Просто, если вдруг ты хочешь с ним поговорить, но думаешь, что ему наплевать, потому что он не пришел… Это было правдой. Сережа действительно хотел поговорить с Олегом и действительно был уверен, что брату просто плевать. И если бы Юля сказала бы про его неравнодушие чуть раньше, кинулся бы искать его, чтобы извиниться, но… — Нет. — Будто что-то важное сломалось в сердце, после того, как выяснилось, что Олег пошутил над ним тогда. После того, как боль из-за старой шутки едва не убила его самого близкого и любимого человека. В голову неожиданно, и совершенно не к месту пришло, что Степанов слишком долго не перезванивает. Нужно будет позвонить самому — на всякий случай. А еще Степанов приходил к нему в больницу. И извинился за свои прошлые выходки и причиненную боль. А Олег — нет. Олег никогда не извинялся. И не пришел. Даже не спрашивал про него. — Если Олег хочет о чем-то поговорить со мной, пусть приходит сам. Юля явно собиралась что-то ответить. Возможно даже заспорить. Но в этот самый момент его телефон наконец-то подал признаки жизни и все остальное резко отошло на второй план. — Еще раз ты прервешь разговор на такой ноте и у тебя будут проблемы. Он не собирался угрожать. Просто как-то так получилось. — Да, ты прав.— Степанов, кажется, улыбнулся. — Прости. Так получилось. — И это всё? — Сережа отмахнулся от пылающей любопытством Юли и подошел к окну, за которым темнело чернильно-синее небо. — Я думал… — Просто небольшая авария. Машина всё, но со мной ничего страшного. — Степанов немного помолчал. — Спасибо. Собственно, я хотел предложить тебе сгонять в детдом завтра, но… — Я готов. — Да, он хотел поехать к Ингрид прямо с утра, но не мог позволить себе отмахнуться от вот этой давней истории. Не теперь, когда его собственное прошлое повернулось неожиданной, но по прежнему чудовищной стороной. А ведь Оля нравилась Олегу. Мог ли он… Да нет. Бред какой-то. Он бы не стал заниматься поисками её насильников, если бы это было его рук дело. Или стал бы? А может быть… — Моя машина не на ходу. — Моя на ходу. — План действий рождался сам собой. — Я за тобой заеду завтра утром. Сам знаешь, — у него непроизвольно вырвался смешок, — адрес у меня есть. — Такое забудешь, — собеседник вернул ему усмешку. — Открываю дверь ключом как ни в чем не бывало, а там… — Можно подумать, мне нравилось там торчать. — По крайней мере ты оставил арендную плату в виде еды. — И даже не добавил яд. — Ну спасибо, — Степанов развеселился окончательно. — Ладно, во сколько тебя ждать завтра? — К девяти? — Идёт. — Я позвоню как подъеду, — безапелляционно сообщил Разумовский и отключился. — Кто это был? — Юля облизала палец от собранных с тарелки хлебных крошек и вопросительно приподняла бровь. Серёжа уже собирался ответить что-то расплывчатое, но в последний момент осадил себя и, усилием воли сохранив безмятежный вид, уселся напротив. — Лучший друг, — если Юля действительно мутит с Олегом, то наверняка донесёт ему. О таком — совершенно точно донесёт. — Мы когда-то росли в одном детдоме. У него была кликуха. Каменщик. Пусть Олегу тоже будет хоть самую малость больно. Пусть даже от уязвленной гордости. Это будет честно. Справедливо. — Но… — Пчелкина выглядела озадаченной. — Мы сначала не очень ладили. Поссорились из-за Олега, — это было правдой. Если бы не Волков, он бы принял то степановское рукопожатие. — Но потом у нас в детдоме изнасиловали девочку. Она повесилась почти сразу после этого. Олег любил её, — может быть Юля тоже заподозрит Олега в насилии? Это было бы неплохо — у неё талант ищейки, а чем больше ищеек пытаются найти следы сейчас, тем лучше. — Я даже подозревал его. И Каменщик предложил найти виновных, а Олег согласился. Мы тогда ничего не нашли, как и менты. Потом был выпуск, связь потерялась. А спустя какое-то время мы встретились. Обсудили всё. Он изменился. И извинился. И теперь он мой лучший друг уже… Некоторое время. Почти как брат, которого у меня никогда не было, хоть бери и проводи церемонию кровобратания. Кстати, хорошая идея. Ещё чаю? Юля кивнула, но как-то самую малость заторможенно, словно основные её мысли летали где-то не здесь. Видимо обдумывала услышанное, простраивая стратегию дальнейших действий. Замечательно. Серёжа вздохнул и подставил чайник под кран, чтобы иметь возможность не смотреть на неё без нарочитого избегания. Какой-то части него очень хотелось схватить её за руку, рассказать как всё было на самом деле, как Олег дорог и важен для него, что на самом деле они со Степановым только-только начали общаться и никакого братства, никакой дружбы между ними нет. Попросить, чтобы она уговорила Олега прийти. Попросить, чтобы она помогла им помириться. Умолять её об этом, если понадобится. Но… Эта часть как будто была за стеклом, уступив место другой, новой. Жаждущей ударить как можно больнее. Отыграться. Показать Олегу, как это больно, когда тебя предаёт тот, кому ты доверял как самому себе. Больше, чем себе. И к слову о доверии. Ему нужно было сделать ещё кое-что. Очень важное. Исправить собственную ошибку. Одну из многих. — Ты можешь вернуть ключи? — сказал, и сам удивился как легко это далось. — Соню я тоже попрошу, как подвернется случай. Это не потому, что мы больше не друзья. Мы всё ещё друзья. Просто Ингрид будет нужен покой, да и в целом, это было не совсем верно с моей стороны с самого начала, но я… Я хотел… Он боялся, что Юля обидится на него. Подумает, что он ей не доверяет. Он не хотел этого. Он хотел, чтобы все близкие люди были рядом. И она тоже. Именно поэтому он и выдал им с Соней по комплекту ключей — как самым близким. Просто… теперь все было иначе. Это с самого начала было неправильным — запускать дополнительных людей в гнездо, предназначенное на двоих. Ингрид была не в восторге от этой его идеи с самого начала, но не спорила. И вот теперь пришла пора исправлять собственные ошибки. Хотя бы в малом. — Конечно, — Юля улыбнулась, поднялась сместа и направилась в коридор. Серёжа направился следом — на всякий случай, и теперь, прислонившись к стене, с интересом наблюдал, как она перерывает карманы любимой кожанки, на которую (он заметил это случайно, но с тех пор не мог перестать думать) засматривалась Ингрид. — Слушай, а ты куртку где покупала? — вопрос вырвался сам собой, хотя он помнил, что Ингрид строго-настрого запретила дарить ей подарки. — В секонде. — Юля наконец-то нашла искомое, и, отцепив нужные ключи от внушительного размера связки, вложила ему в протянутую ладонь. — На Невском есть один. Винтажный. Очень крутой. Работает каждый день до девяти, так что если хочешь… — Нет, спасибо. — Если и нарушать табу с подарками, то только новым. Ещё не хватало, чтобы Ингрид донашивала чужие вещи. Тем более, что предыдущий владелец мог быть заразный и больной. — Это пока что так… — Ну, косуха тебе пойдёт. И да, учти, если ты доверишь свадебный репортаж кому угодно другому, — она сделала многозначительную паузу. — Я обижусь. — Никаких свадебных репортажей. И никакой свадьбы, потому что Ингрид никогда не ответит ему согласием. Журналистка рассмеялась и, шутливо отдав честь, вернулась на кухню, заявив, что не отказалась бы заточить чего-нибудь посолиднее бутеров. Серёжа кивнул и, воспользовавшись тем, что она не видит, включил фонарик на телефоне и внимательно осмотрел вернувшиеся ключи на предмет наличия остатков материала для снятия слепков. На всякий случай. *** Они приезжают в детдом к одиннадцати часам утра. Синхронно выходят из машины, не сговариваясь держатся рядом друг с другом — по крайней мере, именно так кажется Разумовскому. У него внутри — адская смесь из боли и ностальгии: в этих стенах у него появились незримый пернатый близнец и названный брат; здесь случались худшие моменты в его жизни (после смерти родителей, разумеется), здесь… Воспитанники приюта не обращают на них никакого внимания, или, по крайней мере, делают вид. Хотя на долю секунды Серёже кажется, что его спину прожигает чей-то полный ярости взгляд, но наверняка только кажется. Он конечно не любимец этих детей, но и ненавидеть его им вроде не за что… Так или иначе, это было неважно. Ему было почти физически неприятно находиться в этом пространстве. Воспоминания лезли подобно пене из бокала шампанского и Серёжа очень надеялся, что его не снесёт в очередную паническую атаку. Он не мог допустить этого. Не сейчас. Больше всего на свете ему сейчас хочется оказаться рядом с Ингрид. Он уже справлялся о её самочувствии несколько часов назад и даже выбил себе право посещения на день раньше, наплевав на то, что это может поставить их отношения под угрозу раскрытия. Он не мог ждать. Не хотел ждать. Хотел своими глазами убедиться, что всё в порядке. Хотел обнять её. Дотронуться до неё. Извиниться перед ней за то, что произошло. Объяснить, что он не хотел. Поцеловать, если только она конечно не будет возражать. Обычно она не возражала, но она и в больницу по его вине не попадала ни разу. До вчерашнего вечера. Приходится тряхнуть головой, чтобы собраться с мыслями. Он обязательно приедет к ней сегодня. Обязательно. Они со Степановым уже условились, что поедут в больницу сразу после того, как закончат здесь. А прямо сейчас нужно сосредоточиться на другом. Отдать старые долги. Ему давно следовало это сделать. Хотя бы попытаться… … Среди персонала, оставшегося с тех лет, их совместное появление производит фурор. Жаль только, что в расследовании это никак не помогло: поняв, что простые разговоры и взывания к закону и справедливости не работают, Серёжа в пух и прах разлаялся с администрацией, дойдя до вполне себе шантажа размерами и наличием финансирования, да и вообще — проблемами. Но так ничего и не добился — допрашиваемые продолжали упирать на давность, делающую раскрытие нереальным, а улики — потерянными, а ещё на репутацию детдома и (когда директриса заикнулась об этом, Серёжа позволил себе издевательски приподнять бровь) вероятные проблемы с его собственной репутацией, ведь «патрон детского дома устроил скандал, угрожая отнять деньги у детей» является очень лакомым кусочком для журналистов, не избалованных подробностями его жизни. И хотя аргументы про время и улики, в целом, имели место быть, и даже более того — являлись их основной проблемой, поведение этих людей его взбесило. Потому что годы назад было также: всё то же равнодушие, всё то же нежелание прилагать усилия. Подумаешь, минус одна человеческая жизнь. Люди смертны. А то, что над ней надругались — так было ли оно вообще? А может быть она вообще сама этого хотела, девочки они ведь такие, одинаковые во все времена. Сучка не захочет — кобель не вскочит. Да и что теперь, ломать людям жизни, если сейчас получится отыскать? А если они нормальными выросли? Если у них сейчас жены, дети? Оставлять детей без отца? А если матери нет, то куда их, в детдом? Может быть сразу сюда? И смысл разрушать семью, плодя беспризорников? Этих-то оглоедов девать некуда. Серёжа чувствует на своём плече тёплую твёрдую руку и неожиданно обнаруживает себя на ногах, хотя он точно помнил, что сидел. — Пошли, — Степанов незаметно сжимает его плечо и Разумовский благодарен за это: ему хочется вцепиться в женщину напротив себя, хочется хорошенько встряхнуть её, может быть даже впечатать лицом в стол — что угодно, лишь бы выбить это чертово бездушие, отыскать в мясном футляре хоть какое-то подобие человека. — До свидания, Таисия Павловна. Директриса молча проводила их взглядом и уткнулась обратно в бумаги. Серёже хотелось запихать их ей во все имеющиеся отверстия, но вместо этого он выдохнул и аккуратно прикрыл дверь. Его колотило. Нет, он знал, что на обитателей Радуги всем плевать, но никогда не представлял масштабов… А ведь Ингрид наверняка сталкивается с подобными чуть ли не каждый день. А может быть даже каждый. — Как вы справляетесь с этим? Степанов повернул голову и вопросительно посмотрел на него. — С этим. Это бесчеловечно! — Бывает и хуже. Со временем просто учишься абстрагироваться от всего, чтобы крыша не подтекала. У меня правда не получается. Не всегда. Иногда это… — Мальчики! Мальчики, подождите! Буренка, единственная, кто отреагировала на их расспросы адекватно, попыталась было догнать их, но у Разумовского не было настроения её выслушивать. Где она раньше была со своими успокоениями, когда они действительно в них нуждались? Почему не защищала, когда это было необходимо? Да и где гарантия, что она говорит искренне, а не пытается удержать мощный поток бабла, потому что ни о каком финансировании после сегодняшнего разговора и речи быть не могло. Вот проверок напустить всяких — это пожалуйста. И пускай сливают в прессу что хотят. Плевать. …Единственное место возле которого он притормаживает — витрина с тетрадями. Символ гордости, символ причастности к его успехам… И толку то? Можно подумать, что детям от этого стало легче. Что детям это хоть как-нибудь помогло. Всего лишь очередная иллюзия. Лицемерие. Серёжа хмыкнул и, воспользовавшись тем, что Буренка продолжала семенить следом, приказал ей открыть витрину. Протянул руку и достал одну из тетрадок, с безразличием скользнув взглядом по своим собственным каракулям. Передал ее ахуевшему от такого поворота Степанову, и достал ещё одну. И ещё. До тех пор, пока витрина не опустела. Пусть лучше заполнят это пространство успехами нынешних обитателей. А прошлое… Он отобрал у напарника стопку тетрадок и улыбнулся. Прошлое пусть сгорит.