Свои чужие люди

Сон. Больше всего на свете происходящее напоминало затянувшийся ночной кошмар. Ингрид тяжело вздохнула и на всякий случай ущипнула себя за локоть, надеясь, что это позволит проснуться… Но увы: щипок оказался болезненным. Она не спала. Словно в ответ на ее мысли, Волков неловко похлопал ее по локтю и поднялся на ноги. Ингрид решила, что он собирается вернуться в палату, но ошиблась — наемник отошел к окну и начал кому-то звонить. Впрочем, уже через полминуты, после тихого, но все-таки различимого «товарищ полковник», стало ясно — с этого момента начальство в курсе произошедшего. Оно и к лучшему. Можно использовать осведомленность как аргумент, чтобы взять себя в руки и… Дверь палаты наконец открылась и в коридор вышла Августа. Прямая, как натянутая струна, бледная и молчаливая, с сухими глазами. Она подошла к скамейке и замерла, переводя взгляд с одного коллеги на другого. Ингрид поспешно отвела глаза, уткнувшись в пол. Она не могла смотреть на эту женщину. Не имела права смотреть. Она ожидала фраз в духе «если бы не ты, моя семья была бы жива» или «это ты во всем виновата» или «они ведь погибли из-за тебя», а еще «отправляйся в ад» и «хоть бы ты уже сдохла наконец»; но просчиталась. Единственным, что сказала Лето было: — Давайте хотя бы посмотрим камеры. — Она дождалась, пока Волков закончит разговор и уточнила. — Здесь ведь есть камеры? Волков посмотрел на нее с затаенным сочувствием, но кивнул — он успел выяснить местоположение камер у главврача перед тем, как тот воспользовался ситуацией и сбежал. Ингрид тоже кивнула — машинально. В отличие от коллеги она не знала, где находятся камеры. Она даже не подумала о том, чтобы выяснить, хотя раньше всегда въедалась в такие вещи невероятно дотошно. Раньше ей бы и в голову не пришло, что она может не спросить… …Камеры наблюдения располагаются только в области сестринской стойки — в самом начале этажа. На языке оперативников это называется «невезение» и «разъебайство». На языке же сотрудников медцентра — «забота о частной жизни пациентов» и «сохранение приватности», хотя какая частная жизнь или приватность может быть у тяжело больных людей? Но как бы там ни было, факт оставался фактом: те записи, которые удалось получить, оказались бесполезны, потому что запечатлили лишь высокого лысого мужчину во врачебном халате. Со спины. Ингрид попробовала выспросить больше у дежурной сестры, но именно в интересующий их промежуток времени та отошла к пациенту, оставив коридорное пространство без присмотра. — Значит, — голос Лето звучал спокойно, но устрашающе, — от вас никакого толку. — Я… — если медсестра и хотела что-то возразить, то передумала. И, стоило признать, правильно сделала. — Лучше бы убили вас. — Августа произнесла это невероятно спокойно, но Ингрид почувствовала, как у нее мороз прошел по коже. Надо же, оказывается, у нее еще получалось хоть что-то чувствовать. Удивительно. — Августа, — Волков положил ладонь между женскими лопатками. Ингрид почему-то подумала о том, что Сережа никогда так не делал. Он бы начал гладить по голове. Или просто обнял. — Не надо. Лето вздохнула и прикрыла глаза, словно соглашаясь с его доводом. — И что теперь? — её голос звучал непривычно тихо и, как будто, слегка надтреснуто. — Я сообщил Яшиной, она выслала опергруппу на замену. Дождёмся их и я вас развезу… Дальше Ингрид не слушала. Она прислонилась к ближайшей стене и, тихо вздохнув, прикрыла глаза. Она очень устала. А еще — безумно хотела оказаться рядом с Серёжей. Прижаться к нему, спрятаться от всего мира в его объятиях, закрыть глаза. Ощутить поцелуй в макушку, запах апельсина и парфюма, и ласковые пальцы в волосах. И теплоту. Чтобы согреться. Ощутить хоть какое-то подобие жизни. Услышать, что она не виновата, хотя это, конечно же, будет ложью. Если бы не она, ничего этого бы не случилось. Если бы не она, близкие Августы были бы живы. Если бы не… — Мы изъяли записи с камер? — собственный голос доносился как будто издалека. — Там же ничего важного, — небрежно возразил Волков. — Надо изъять, — согласилась с ней Августа. — Мало ли мы что-нибудь упустили. Я схожу. Оставайтесь тут, ладно? Я скоро вернусь. И прежде, чем кто-нибудь успел ответить, развернулась и стремительно исчезла за дверью, ведущей на лестницу. Медсестра пробормотала что-то про необходимость дать лекарство и скользнула в ближайшую палату. Ингрид дернула уголком губ и стянула с головы отцовскую кепку. — Ладно, — сказала она, с огромным усилием оторвавшись от ставшей почти родной стены. — Пойдем, осмотрим палату. Вдруг найдем что-то полезное? — Уверена? — Более чем. Это ведь… Ну, мы должны поймать его как можно скорее. Особенно сейчас. Понимаешь? — Ты не выглядишь как человек, способный на полноценный осмотр. Не говоря о ней, — Волков мотнул башкой в сторону лестницы, по которой спустилась Лето. — Яшина уже выслала нам замену. Пусть смотрят они. — А нам что, предлагаешь до их приезда сидеть без дела? — Ингрид непроизвольно приняла боевую стойку и зашипела как рассерженная кошка. Она обязана была сделать хотя бы что-то, а этот самодовольный кретин хотел помешать ей. — Я справлюсь, ясно? Тебе участвовать не обязательно. Ты не профи. Волков тяжело вздохнул. — А ты, значит, сейчас демонстрируешь максимально профессиональное поведение? — Заткнись. — Самая верная тактика отделаться от кого-то — ударить в больное место. Проверенная и отточенная годами. Тем более, что у Волкова на поверхности всё лежало. — То, что Сережа поспособствовал твоему трудоустройству… — Да делай ты что хочешь! — по ощущениям, внутри него как будто взорвалась дотикавшая до нуля бомба. Интересно, это из-за ссоры с лучшим другом, или ущемленное мужское эго? Это было неважно. А ещё приятно. Это возвращало контроль… — Вот и буду делать. — Ингрид демонстративно наставила на него палец, чувствуя как возвращаются, подобно блуждающей волне, усталость и безразличие. — Я не ты. Не за красивые глаза сюда попала. И вполне оправдываю доверие. Зная Серёжу, корень ссоры наверняка лежит в ночь её встречи с Весельчаком, когда Волков в очередной раз забил на их с Серёжей договорённость про должность телохранителя. — Да пошла ты. В яблочко. — Ну и пойду, — буркнула в ответ Гром, но ее слова потонули в грохоте лестничной двери. — Неженка. *** Время до приезда замены Ингрид проводит за осмотром места убийства. В компании мертвой. Не одна, но все-таки в одиночестве. Это было невыносимо, до желания заорать в голос и выцарапать себе глаза. Но правильно. Она заслужила. — Тупая дура! — ненависть к себе накатила новой волной и Ингрид с силой саданула кулаком по стене. И еще раз. И еще. До тех пор, пока не сбила себе костяшки. А когда это произошло и она слизнула с них кровь, облегченно отдавшись накатившей следом за ударами болью, дверь палаты распахнулась, запуская внутрь «Цветник» — единственное трио спецслужбы, состоящее исключительно из женщин. — Привет, Гром, — поздоровалась за всех светловолосая Алена Донникова. — Мы к тебе. Сразу после задержания. — Этот лопух пытался сбежать через окно по канату из простыней, а эта красотка бам, и крепление отстрелила. — широко развела руки в стороны Оксана Шушкевич, уже натянувшая латексные перчатки. — Мы ее внизу оставили, чтобы перекрыть обходные пути, а она — стрелять! — Ой, да ладно, всего четвертый этаж, — отмахнулась Донникова. — Он даже не пострадал. — Яшиной сама объяснять будешь. Ладно, проехали. Гром, ты как? — Татьяна Тонева почесала нос и улыбнулась. — Нормально, — Ингрид пожала плечами, подумав о том, что раньше непременно возмутилась бы подобным отношением к человеческой жизни. Но сейчас ей было плевать. — Я еще не закончила, но… — она зачем-то обвела палату руками и усмехнулась. — Волков сказал, ты решила освободить нас от работ, — Шушкевич прошла на середину палаты и с профессиональным интересом огляделась по сторонам. — Ну и зачем? Мы шо, зря неслись сюда шо ли? Ну зачем тебе все одной-то тащить, ну? А эти двое на шо? Ладно Густя, у нее мамку убили, но этот то. Мужчины! — Молись, чтобы Июнь не услышала как ты коверкаешь ее имя, — хмыкнула Донникова, проходя к телу и сделав вид, что не слышит «ой, а шо такова?» от притворно-возмущенной напарницы. — Гром, вы местных вызывали? А понятые? СПР персонала? Показания? Труповозка? — Мы… — Только теперь Ингрид осознала, что их трио допустило грубейшее нарушение протокола. В основном она, так как именно она занималась осмотром. Ладно, стоило признать: Волков был прав. — Нет. Я об этом не подумала. — Нет ну вы посмотрите, она снова валит все на себя! Ты не Гром, ты Атлант, вот шо я тебе скажу, моя дорогая. — Оксана, — Тонева закатила глаза, но не сдержала улыбки. Как и Алена. Ингрид бы тоже улыбнулась, если бы у нее остались силы, потому что это была отличительная черта Шушкевич — заставлять других улыбаться даже в самых тяжелых ситуациях. — Ну шо Оксана? Шо Оксана? Я шо, неправа шо ли? Дело то одно делаем, ну. Шо за самодеятельность я не пойму никак. Почему ты всегда стремишься к какой-нибудь самоубийственной самодеятельности. — Оксана. — Ой да пожалуйста! — Оксана закатила глаза и демонстративно сосредоточилась на взятии образцов с поверхности капельницы. Ингрид тяжело вздохнула. Она должна была первым делом снять образцы именно с капельницы, но даже не вспомнила об этом. Раньше она никогда не позволяла себе такой халатности. Вот вам и десять лет выслуги. Позорище. — Так, ладно, я вызову участкового и найду понятых, — взяла руководство в свои руки Донникова. — Танюш, на тебе труповозка. Оксан, придержи свое рвение. Гром, записка и статуэтка были у Волкова, мы их забрали, как и записи с камер. Ты свободна. Мы здесь сами все сделаем. Тебе нужно отдохнуть. — Но я… — Давай-давай, — Татьяна развернула ее за плечи и вытолкала за дверь. — Ты принесешь куда больше пользы, если будешь рядом с Июнь. Ну да, конечно. Именно этого сейчас Августе и не хватало — лишний раз видеть убийцу своей семьи. Но делать было нечего, ибо вернуться к осмотру ей, очевидно, не позволят. А даже если и позволили бы, все равно бы не было толку. Она уже напортачила дальше некуда. Единственное, что радовало — полная безлюдность на этаже, вопреки обычному скоплению зевак. Впрочем, неудивительно. Наверняка весь персонал в курсе, кто именно положил в их центр погибшую; и очень не рады грядущим разборкам с тем самым Разумовским. Поэтому вызывать на себя еще и недовольство спецслужбы им совсем не с руки. Особенно теперь, когда они знают, что там работает дочь пациентки… Ингрид устало прикрыла глаза на пару секунд и побрела к лифту — как раз вовремя, чтобы отправившаяся за понятыми Донникова не наткнулась на нее под дверью палаты. Настроения слушать очередной выговор не было, как и желания вникать в причины подобного поведения — словно этим трём действительно есть дело до ее состояния. — Держи, — словно в ответ на ее мысли, Алена поравнялась с ней и протянула мятную карамельку. — Зачем? — Ингрид протянула руку, но слишком слабо сжала пальцы и карамелька радостно грохнулась на покрытый белой плиткой больничный пол. Белая плитка. Совсем как в судебно-медицинском морге. Хотя нет, не совсем. Там она типовая, мелкая и дешевая, вся в сколах — от времени. А тут дорогущая. Наверняка мраморная. И так блестит… — Для души. — коллега подняла карамельку и сунула ей в карман джинс. — Я с тобой спущусь, за понятыми. Никогда не видела, чтобы место преступления было таким пустынным. С руками что? — Это раковое отделение, — Ингрид сделала вид, что не услышала вопроса. — Для особо тяжелых случаев. — И для особо богатых, — Алена окинула помещение оценивающим взором, в свою очередь сделав вид, что не заметила игнорирования. — Зуб даю, этот ремонт стоит вдвое дороже моей квартиры. Кстати, как думаешь, убийца проник сюда путем взятки? — Тут сегодня была медицинская конференция, — лифт, наконец-то, прибыл. Ингрид нажала на кнопку первого этажа и, зачем-то, внимательно посмотрела на себя в зеркало. Зрелище было удурчающим. Особенно рядом с лощеной и ухоженной коллегой. — Думаю он воспользовался этим, учитывая, что первый раз его видели именно там. Главврача потом спросите, он расскажет. — Значит, убийца — врач? — Возможно. Но если это так, то он работает в частной клинике. Та лебедка в третьем убийстве. Она была дорогая. — Ну, возможно он взял кредит, — улыбнулась Алена. — Представь, приходит он такой в банк, и говорит: мне пожалуйста кредит в пару-тройку миллионов, на убийство. С особой жестокостью. — А менеджер ему: в таком случае, вот вам еще парочка миллионов сверху? — Именно. — Версия с врачом мне нравится больше. — Это все потому, что ты — зануда. Лифт остановился и открыл двери, а вместе с этим теплая, шутливая улыбка Донниковой исчезла, сменившись холодным равнодушием профи. Она мимолетно задержала руку на плече собеседницы и решительным шагом направилась к посту охраны, возле которого маячил бледный и растерянный сотрудник ЧОП. Ингрид хотела направиться за нею следом, но заметила Июнь и Волкова на скамейке возле входной двери и передумала. Точнее, не смогла. Ее как будто парализовало. Мир схлопнулся до единственной точки, в которой Августа Июнь прижалась щекой к плечу сидящего рядом Олега Волкова, который, в свою очередь что-то ей говорил. У него шевелились губы. Ингрид сделала было шаг вперед, но сразу попятилась обратно. Она будет лишней в этом тандеме. Она вообще не имеет права к ним подходить. Не после того, как мать Августы погибла из-за нее. Совсем как Рылеев. Как Юлий. Ты теперь не лучше меня, майор. Словно почувствовав ее взгляд, Волков повернулся и приглашающе мотнул головой. Пришлось подчиниться, хотя она не понимала, нахрена он это сделал. Они ведь поссорились. Она наговорила ему так много обидного. И это она виновата, что Майя Валентиновна… — Поехали. — При ее приближении Волков поднялся на ноги. Он вел себя так, словно не было никакой ссоры и, наверное, это была самая правильная стратегия. Августе и без того слишком тяжело, чтобы грузить ее еще и этим… — Я вас развезу. — Нет. — Это было бы слишком. К тому же… — Я не поеду. — Гром, — Волков смотрел на нее как на идиотку. Августа смотрела куда-то в стену. Ее глаза по прежнему были сухими. — Хватит. Сейчас не время… — Нет, — Ингрид помотала головой. — Я Сереже позвонила. Это было ложью, но только пока что, потому что она и в самом деле собиралась это сделать. Он был ей нужен. Очень. Его тепло. Его руки. Голос. Запах… — Попросила забрать меня. Извини, но между вами двумя ты и рядом не стоял. На секунду ей показалось, что Волков ее ударит, но наверняка показалось, потому что когда он давал понять, что услышал ее, его голос звучал ровно. Словно ему было плевать. А может быть действительно было. Она не хотела копаться в этом. Только кивнула на прощание, когда коллеги развернулись и вышли на улицу. На долю секунды возникло желание догнать, встать перед Августой на колени и попросить прощения, за все, но вместо этого Ингрид достала телефон и набрала Разумовскому. К черту всех. К черту даже то, что после этого их наверняка спалят и после этого — прощай спокойная жизнь. Он был нужен ей. Она не могла без него. Она так чертовски сильно нуждалась в нем… Сережа берет трубку после первого же гудка. Ингрид хочет сказать «беги от меня» и «это я во всем виновата» и еще «зачем убивать всех этих людей, если можно убить меня» или «я не знаю, как дальше жить»; но вместо этого говорит: — Майю Валентиновну убили. Весельчак. Он пробрался в лечебный центр, — «и это только моя вина». — Ввел препарат для эвтаназии в ее капельницу… Оперативную группу уже сменили. Олег увез Лето. Забери меня пожалуйста. Я очень тебя прошу. — Конечно, — он отвечает не сразу, но когда отвечает, на глаза наворачиваются слезы — от облегчения. Она боялась, что он скажет «я не общаюсь с убийцами» или «между нами все кончено» или «это не мои проблемы», а еще «у меня работа» и «ты мне больше не нужна». Она не знала, что сделала бы, скажи он хоть что-то из этих фраз. Наверное умерла бы. — Я приеду как можно скорее, обещаю. В трубке раздались короткие гудки. Ингрид закрыла глаза и запрокинула голову, но слезы это не остановило. Она только сейчас поняла, что почти не дышала, пока ожидала его ответа. Боялась, что он действительно ее бросит, потому что она, кажется, проклята. А она не смогла бы без него, и это было так абсурдно, потому что именно этого она всегда избегала. Еще никогда ее привязанность к другому человеку не была настолько острой и сильной. Это было ненормально, неправильно, нездорово, но Ингрид ничего не могла с собой поделать: чем дольше они жили вместе, тем сильнее это становилось, особенно после того, как постоянные скандалы кончились. Могут ли вообще чувства к близкому человеку, и вообще — чувства, быть настолько острыми? Настолько острыми, что она сидит в коридоре лечебного центра, ставшего местом преступления и не может перестать реветь. Сначала от облегчения, потом от боли за Лето, собственной непригодности, усталости, бессилия, вины… Это было отвратительно. Омерзительно. Гадко. Прежняя Ингрид Гром никогда бы себе этого не позволила. Она бы сжала кулаки, стиснула зубы и бросилась в гущу боя. Не нарушила бы протокол, выдворила бы Цветник из палаты, избила бы парочку человек, чтобы отвести душу и повысить продуктивность допросов… — У вас что-то случилось? — молоденькая девушка во врачебном халате оказалась единственной, кто обратил на нее внимание из всех сновавших мимо людей: санитаров, сотрудников полиции, резко ожившего персонала, охранников… Случилось. Из-за неё погиб ещё один человек, а она топчется на месте по прежнему, словно слепой котёнок, хотя (теперь это было вне всяких сомнений) прекрасно знает врага в лицо. Врага, мотивов которого абсолютно не понимает. У него ведь фиксация на ней, так почему бы не прийти сразу за ней? Ради чего понадобилось убивать всех остальных? Но она не могла рассказать об этом, а потому — помотала головой. — Пойдемте, — на нее пахнуло какими-то цветочными духами. — Посидите в сестринской, я сделаю вам чай. Ингрид хотела отмахнуться, но в последний момент передумала и позволила проводить себя. Чай это прекрасная возможность начать диалог. Вдруг у нее все-таки получится выяснить что-то важное? Тем более, что нельзя было не признать: ей был приятен этот порыв заботы. …В сестринской оказывается несколько человек, но они быстро испаряются, стоило им понять, что она — полицейская. Оно и к лучшему. Только людей вокруг ей сейчас и не хватало. — Вам зеленый, черный? Еще есть жасминовый. — Зеленый, пожалуйста. Она бы предпочла ромашковый, но ромашковый мало кому нравился — из-за сладковатого привкуса. Приходилось довольствоваться тем, что есть. — Это вы от усталости, — девушка выудила из ящика заварку и белую керамическую кружку с золотым ободом. — У меня тоже такое было. Сдавала экзамен по анатомии и накрыло. Представляете, рассказываю им про строение черепа и плачу. А экзаменатор еще ругаться начал, чтобы нормально отвечала и меня от этого еще сильнее накрыло. Пришлось на пересдачу идти, — она вздохнула. — Меня потом отговаривали от хирургии. Сказали, что я слишком женщина для подобного. О да. Старая (не)добрая мизогиния. Уменьшившаяся в её жизни после зачисления в штат спецслужбы, но так и не исчезнувшая до конца. — И что вы ответили? — Ничего. На самом деле… — медсестра вытащила из небольшого холодильника кусок шарлотки и протянула ей. — Я ещё не решила окончательно. Но теперь, если я вдруг решу пойти на другую специализацию, меня будут мучить сомнения: это я решила, или просто поддалась на давление окружающих? А если останусь при прежнем мнении — это будет мой выбор, или желание доказать окружающим, что я могу? Ингрид отпила чай и ничего не ответила. Просто не знала, что ответить и нужно ли отвечать вообще. Она бы так и вовсе предпочла бы посидеть в тишине, послав план по выяснению важных деталей куда подальше. Это было позорно, но она не могла. Может быть потом… Собеседница, к счастью, не стала продолжать диалог. Вместо этого она попрощалась, пожелала удачи и вышла из сестринской. Майор Гром облегченно вздохнула и прикрыла глаза, погружаясь в состояние на грани бодрствования и забытья. Она просто немного посидит так. Совсем немного. До тех пор, пока Сережа не позвонит… В реальность ее выдергивает сигнал сообщения — это сотрудник криминалистической лаборатории, чье имя и фамилию она никак не могла запомнить, прислал ей какое-то сообщение. Наверное даже что-то важное. Что-то, что нужно посмотреть срочно, прямо сейчас… Ингрид вздохнула и уже хотела было открыть его, но зацепилась взглядом за время. Часы на экране смартфона показывали, что она просидела в сестринской чуть больше часа. А Сережи до сих пор не было. Это было странно. А еще, почему-то, очень тревожно. Ингрид залпом выпила остывший чай и набрала Разумовскому — уточнить время ожидания. Равнодушный голос мобильного оператора сообщил, что абонент находится вне зоны действия сети. Ингрид нахмурилась и набрала ещё раз. Абонент оставался вне зоны доступа. Наверное Серёжа ехал по какому-нибудь тоннелю, или забыл подзарядить телефон. Он ведь мог забыть подзарядить телефон, правда? Чувство тревоги продолжало расти. Из маленькой, пульсирующей точки, она превратилась в огромную чёрную дыру, лишающую возможности дышать. Ингрид вздохнула, ополоснула за собой чашку и поставила тарелку с нетронутым куском шарлотки обратно в холодильник. Медленно выдохнула, беря себя в руки, а потом позвонила Разумовскому еще раз. Безрезультатно. Да, он наверняка забыл зарядить телефон, придурок рыжий. Пусть только попадется ей на глаза. И вообще, с того момента, как она попросила ее забрать, прошло уже достаточно времени. Какого черта? Словно в ответ на вопрос, дверь в сестринскую распахнулось, явив ее взору Татьяну Тоневу. — Мне сказали, что ты здесь, — она говорила как ни в чем не бывало, но Ингрид упорно чувствовала подвох. — Пошли. Ты нужна Яшиной в спецслужбе. — Я не могу, — Сережа оставался недоступен. — Я попросила Сережу меня забрать. — Ингрид, он… На долю секунды Ингрид забыла как дышать. Она почему-то не сомневалась: ей сейчас скажут что-то ужасное. Что-то, что раздавит её полностью и уничтожит, потому что с этим идиотом наверняка что-то случилось… — …ждет тебя там. — Тонева, казалось, не заметила её реакции. — Яшина попросила его об этом. Так нужно. Поехали, я тебя отвезу, пока девочки здесь закончат. Это очень срочно. Не знаю, что там такое, мне не доложили подробности. — Ладно, — волна облегчения накатила подобно цунами. — Поехали. Она убьет его за то, что не предупредил. Точно убьет. А заодно и Яшину с ее играми. Кто так поступает вообще? А самое главное — зачем? И почему Серёжа хотя бы не написал ей? Он ведь знал, что она будет волноваться… До спецслужбы доезжают за три часа, потеряв полтора из них в огромной пробище на Петроградке. Телефон Серёжи за это время так и не включился, и это было совсем не похоже на него. Он всегда держал телефон включённым — из-за работы. Он был без техники как без рук и предпочитал иметь возможность позвонить ей в любой момент. К тому же, её напрягала беззаботная, но непрекращающаяся болтовня, словно коллега пыталась отвлечь её. Но, возможно, она всегда себя так вела, когда была за рулём. Ингрид не знала. Ей было плевать. Как и на вызовы с совершенно незнакомого номера. Впрочем, нет. На звонки ей было не наплевать. Они бесили ее. Настолько бесили, что уже на третьем она сунула назойливого незнакомца в черный список. Он мешался. Потому что если вдруг у нее получится дозвониться… Аппарат абонента выключен, или находится вне зоны действия сети. Аппарат абонента выключен, или находится вне зоны действия сети. Аппарат абонента выключен, или находится вне зоны действия сети. Аппарат абонента… От машины спецслужбы до входа в здание — пятнадцать шагов. От входных дверей до лифта — восемнадцать. Ожидание лифта на первый этаж занимает ровно пять минут. Привычная тактика успокоения ни черта не работает. Что-то случилось. Что-то здесь совершенно точно не так. …И это только подтверждается, когда Яшина встречает их у лифта. Повелительным взмахом руки отсылает Тоневу обратно, поворачивается спиной и молча проходит в глубину этажа, к своему кабинету. Ингрид намёк понимает и также молча идёт за ней, прилагая титанические усилия, чтобы не начать оглядываться по сторонам, выискивая огненно-рыжую шевелюру. От лифта до кабинета — ровно двадцать четыре шага. От двери кабинета до стола — три. — Садись, — полковник нарочито спокойна. — Разговор будет сложным. — Серёжи здесь нет, — это скорее утверждение, чем вопрос. Ингрид еще в машине начала подозревать: никакого Разумовского в спецслужбе нет. Теперь же последние сомнения окончательно растворились, хотя она отчаянно хотела оказаться неправой. Чтобы он оказался в офисе. Чтобы обнял ее и сказал, что всё хорошо, что она просто перетрудилась, что сейчас они поедут домой и потом разберутся со всем, вместе, как взрослые люди… — С ним что-то случилось, верно? — Ингрид, пожалуйста. Послушай меня. — Яшина тяжело вздохнула и опустилась на корточки. Взяла ее руки в свои, заглянула в глаза. Она выглядела постаревшей на пару лет, а еще — очень растерянной, хоть и старалась это скрыть. — С ним все хорошо. Он в больнице. Наши уже вовсю работают. На него было покушение. Кто-то заложил взрывчатку под днище автомобиля, но Сережа не успел закрыть дверь. Думаю, именно это его и спасло… Дальнейшие слова Ингрид уже не слышала, словно кто-то резко выкрутил звук на минимум. Яшина открывала рот и что-то говорила ей, но слов не было. Только тишина, оглушающая и звенящая. Покушение. Рано или поздно этого следовало ожидать. Даже удивительно, почему это случилось только сейчас. Но кто? Конкуренты? Завистники? Кто-то вроде Чумного Доктора? И, самое главное, — как… На этом моменте нить шоковых размышлений обрывалась, приведя на смену мысли совершенно другого рода. В прошлом году она хотела, чтобы он умер. Не по настоящему хотела, разумеется, просто искала способы сбежать от чертовой неизвестности. После этого ей казалось, что если с ним что-то случится, то умрёт она. Сразу же. Потому что сердце не выдержит… … В итоге она не чувствовала ничего. Только пустоту, в которой крутилось осознание того, что всё висело на волоске, ведь если бы Серёжа закрыл дверь… Ему нельзя было умирать. Они ведь столько всего ещё не успели. Она ещё столько не успела. Не успела обнять его лишний раз. Расцеловать. Ощутить его на себе и в себе. Сказать… Столько всего, что ещё не сказано, не проговорено. Столько всего, что ещё не сделано, потому что они, как идиоты, потеряли столько времени на ссоры. Потому что ей казалось, что времени более чем достаточно, но это оказалось иллюзией, потому что время — конечно. Смерти ведь не объяснишь, что ты ещё вот это не успела, и вот это, а вот это хотела сделать, но не успела, потому что всё откладывала на потом, которого не существует… — Куда его? — говорить давалось с огромным трудом. — Ну, отвезли. Про себя она уже решила, что в случае чего будет пробиваться с боем. Она откроет стрельбу если понадобится. Захватит заложников. Грохнет кого-нибудь, и плевать на то, что потом придётся за это ответить. Ей нужно было к Серёже, сейчас, срочно. Никто не смел запретить ей встретиться с ним. Кроме него самого разумеется, но ведь он говорил, что любит… — Я поручу кому-нибудь тебя подкинуть. Наши тебя на месте встретят, и проводят, чтобы ты дров не наломала. А то знаю я тебя. Ингрид только плечами пожала. Ей было плевать. Хотят посодействовать ей? Пожалуйста. Главное чтобы не мешали. Яшина тяжело вздохнула и поднялась на ноги. Ингрид молча наблюдала как она звонит кому-то из сотрудников и просит зайти. Также молча ждет, пока какой-то блондин из оперативников получит инструкции. Кажется его звали Сергеем, но она не считала это имя его именем. Оно не подходило ему. Оно вообще никому не подходило кроме одного единственного человека. Она не говорит ни слова, когда он машет рукой, приглашая следовать за ним. Только в машине огрызается привычным за многие годы «да пошёл ты», когда слышит: — А я думал, что у тебя не сердце, а протокол. …Коллега в ответ на посыл только ухмыляется мимолетно. Ингрид отвечает тем, что достаёт из кобуры пистолет и приставляет к светло-солнечной шевелюре. — Ещё одно слово и я стреляю. — Это было почти как тогда, с Юлием. — Поэтому заткнись и гони. Живо. — Я спишу это на волнение, хорошо? — оперативник старался сохранять спокойствие, но она всё равно слышала страх в его голосе. Почти такой же страх, что затаился в светлых глазах Лидии Валентиновны. Они боялись её. Боялись, что она выйдет из-под контроля. Приятное чувство. — Опусти, пожалуйста, пистолет. Мы прекрасно поладим и без него. — Я сказала: заткнись и гони, — прорычала Гром. Но пистолет, все-таки, опустила. — Сделаю вид, что ты не говорила этого в моей машине, на переполненном шоссе, по пути в больницу, и что я не могу в любой момент отказаться тебя везти. Поэтому, всегда пожалуйста. Мне очень приятна твоя благодарность и задушевная беседа. Замечание было справедливым, но Ингрид плевать на него хотела. В конце концов, он сам её спровоцировал. Но в этот раз она была готова наступить себе на горло и замолчать. Пусть только довезет… …До больницы доезжают за сорок минут, в полной тишине. Возле больницы коллега фактически сдаёт её «из рук в руки» как бы невзначай толкущемуся у входа Андрею Шубину и сразу же уезжает, даже не попрощавшись. Впрочем, Ингрид и не стремилась прощаться. Она забыла о нём как только вылезла из салона. — С ним всё хорошо, — Шубин выглядит невероятно уставшим. Кажется, это были его третьи рабочие сутки без заезда домой. Неудивительно, ведь после того, как их трио сосредоточилось на Весельчаке, рабочий график остальных оперов изменился далеко не в лучшую сторону. — Пришёл в себя пару часов назад и даже заставил меня сгонять к себе в башню, за планшетом. Ингрид не сдержала улыбки. Агрессия, которую она планировала слить на коллегу при первом же удобном случае, помахала ручкой и отступила; ведь если Серёжа ухитрился развести бурную деятельность, то всё в порядке. — И чем он на тебя надавил? — Тем, что иметь в должниках самого Сергея Разумовского — очень выгодно. Особенно человеку в моей жизненной ситуации, хотя я понятия не имею, как он узнал. — Узнал о чем? — А вот это, — он открыл перед ней дверь одного из больничных коридоров, — уже не твоё дело. Любопытство, как известно, погубило кошку. — Позволив ей переродиться львицей. — Эту фразу произнёс Алексей Андреевич, вскоре после той истории с моргом и лечением зубов. Ингрид тогда выясняла мотивы подозреваемого, но в итоге загремела в больницу — с сотрясением головного мозга. Фёдор Иванович был недоволен. Это он напомнил ей известную поговорку. Но потом Алексей Андреевич сказал про львицу, и тем самым полностью перечеркнул все аргументы начальника. — Что? — Ничего. — Она не была настроена откровенничать. Она вообще предпочла бы, чтобы он слился куда подальше. Но приходилось терпеть. В больнице полно персонала и пациентов, пусть считают что её прислали в помощь коллегам. Глупо не воспользоваться внезапно предоставившейся возможностью сохранить сенсационный роман втайне как можно дольше. От входа в больницу до двери в персональную палату — сто шестнадцать шагов. К самой двери, с наигранно скучающим видом прислонился Дмитрий Серов. В двух шагах от него пытался справиться с группой вездесущих журналистов Василий Ветлин. Ингрид машинально поискала среди писак алые волосы Пчелкиной, но не нашла и облегченно выдохнула. Она не знала — Юли здесь не было из-за солидарности к пострадавшему или в целях перестраховки из-за работы под прикрытием? Не хотела знать. Единственное, чего ей хотелось — чтобы никаких репортёров не было. Особенно после того, как они увидели её. И, разумеется, узнали. Кто-то по интервью, а кто-то — по материалам прошлых лет, в том числе и по будь он неладен Чумному Доктору. — Вас привлекли из-за особого статуса пострадавшего? — У вас уже есть зацепки? — Вы знакомы с Разумовским ещё по делу Чумного Доктора, можно ли сказать, что это покушение имеет для вас особый статус? — Он вам симпатичен? — Его не смутит ваша репутация? — Вы поддерживали отношения? — Ваши отношения до сих пор исключительно деловые?.. Голоса сливались в один громкий, надоедливый гул, а потом, прямо ей в глаза, ударил свет. Вспышка. А следом за ней — выстрел, грохот и нецензурная брань. Ингрид моргнула, с удивлением обнаружив, что это она нажала на спусковой крючок, выпустив пулю прямо в объектив щелкнувшей у неё перед лицом камеры. Долговязый блондин в узких чёрных штанах, судя по всему, владелец, отчаянно матерился. Сама камера, лежала на полу — видимо он уронил её от неожиданности и испуга. — А теперь вон отсюда. — Ей было плевать на угрозы и возможную газетную травлю. Она устала. Она так чертовски устала от всего сегодняшнего дерьма. — Все. Живо. — Слышали, что вам сказали? — если бравые представители СМИ и планировали качать права, то передумали, увидев, что пистолет достал и Серов тоже. — Считаю до трёх. Один, два… Через пару мгновений в коридоре остались только оперативники, да прибежавшие на шум сотрудники больницы. Впрочем, последние быстро растворились обратно в своих владениях, убедившись в отсутствии проблем. — Выходи за меня замуж, Гром, — хмыкнул Ветлин. — Нахуй пошёл. — Ингрид направила пистолет уже на него. — И если я сейчас услышу ещё хоть слово… — Да ладно тебе, — коллега примиряюще поднял руки и улыбнулся. — Просто… Это было круто, правда. Я бы не решился, хотя эта мошкара у меня уже в печенках сидела. Такие наглые! Особенно после того, как мы впустили этого, как его… — Стекольникова, — подсказал Серов, и, отлепившись от двери, с облегченным вздохом уселся на ближайшую банкетку. — Кто такой Стекольников? — Юрий Владимирович Стекольников, работник Vmeste, — Шубин достал из кармана пачку кофейных зёрен в шоколадной глазури. — Всё вертелся неподалёку, спрашивал что и как, минут двадцать назад все-таки попросил его пустить. Сказал, что у него что-то очень важное, но обсуждать это он будет только с Сергеем Викторовичем. — И вы пустили? — Ну дык, — Ветлин взъерошил волосы и развёл руками. — По моему Разумовский ждал его. Не конкретно его конечно. Он сам нам сказал минут за сорок до этого — пустить только тебя, Волкова, ну или если с работы кто нагрянет. — Ясно. — Это было логично. Кто-то должен был прийти и уточнить у начальника план действий раз уж случился форс-мажор. Чем скорее, тем лучше. — Тебе не о чем волноваться, Гром, — Ветлин осторожно положил руку ей на плечо. — Врачи говорят, что он как в рубашке родился. Отделался лёгким сотрясением и парочкой сильных ушибов. Видишь, даже бурную деятельность — и то развёл. Если честно, — его щеки неожиданно залились лёгким румянцем, — я ему немного завидую. Просто… Ну… Ты такая… Шубин и Серов поспешно отвернулись в разные стороны, синхронно хрюкнув. Ингрид неожиданно осознала, что его рука до сих пор на её плече и поспешно отодвинулась в сторону. Ровно в тот момент, когда дверь в палату открылась, выпуская наружу сотрудника социальной сети. Сотрудника социальной сети, лицо которого казалось подозрительно знакомым… Впрочем, об этом вполне можно было подумать и после. Ингрид торопливо скользнула в палату, не дожидаясь приглашения и с облегчением прикрыла входную дверь. *** Когда они только ехали в больницу, Ингрид не сомневалась, что начнёт своё посещение со скандала — чтобы выплеснуть, наконец, тревожность, и дать понять, что она волновалась за него. Но всё, на что её хватило в реальности — смотреть. Молча стоять и смотреть. На то, как он лежит на больничной койке. На усталую, но искреннюю улыбку. На ссадины, щедро смазанные какой-то мазью. На то, как он смотрит на неё. С маскируемым но все-таки заметным усилием принимает полусидячее положение. Протягивает руку, призывая её подойти… Такой тёплый. Такой неуместный здесь. Такой живой… Она не помнила, как оказалась подле него. Не хотела помнить, словно расстояние до койки было равно расстоянию от Питера до Москвы. Всё, что её волновало — возможность наконец-то обнять его. Касаться. Чувствовать. Вдыхать запах апельсинов, перемешанный с запахом больницы. Ощущать, как её обнимают в ответ. Слышать неразборчивый, сбивчивый шёпот. Ощущать поцелуй в макушку. Ощущать острое желание расцеловать его полностью, но не иметь сил разорвать объятия. Словно они не виделись целую вечность. В каком-то смысле они действительно не виделись целую вечность. И теперь, когда эта (хотя бы эта) часть дерьма ненадолго осталась позади, чувствовать его присутствие, его касания было так хорошо, так опьяняюще, болезненно хорошо… — Я так волновалась… — Прости. — Ингрид непроизвольно отмечает, что говорить ему дается с трудом. — Надо было написать тебе, но я подумал, что звонок будет эффективнее… — Какой звонок? — вообще-то она собиралась сказать, чтобы он замолчал, но не смогла. Не смогла противиться соблазну подтвердить возникшее подозрение. — У меня в планшете есть функция телефона. — Сережа залился краской. — Я п-поэтому твоего коллегу и попросил… Только не говори врачам, ладно? Мне временно нельзя. Ну, техника, работа, вот это всё. — Ты просто невыносим. — И неисправим. За это она его и… — Что еще они сказали? — Поваляюсь тут пару недель, потом отпустят домой. Если динамика останется положительной. Поскорее бы, — он тяжело вздохнул. — Мне давно стоило уйти в отпуск. — Значит, — она не знала, зачем констатирует очевидное, — это ты мне звонил, пока я не сунула тебя в игнор? — Да. Я беспокоился… У т-тебя весь этот кошмар, а тут… — Я найду их. Тех, кто на тебя покушался. — И убьет. Достанет у Бустера левый ствол и убьет. Папа был бы в ужасе. Прежняя майор Гром — тоже. Но это было неважно. Они оба были мертвы. — Нет. — Сережа отстраняется от нее, берет лицо в ладони и заглядывает ей в глаза. Ингрид непонимающе хмурится, потому что он серьезен как никогда. — Ты не должна в это лезть. Слишком опасно. — Ты что-то знаешь? — Не понимаю о чем ты. — Разумовский протягивает руку за планшетом и словно одержимый стучит пальцами по экрану. — Лучше смотри, какую картинку я недавно скачал. Ингрид хмурится еще сильнее, но протянутый ей планшет берет. На экране открыта какая-то текстовая программа, а на электронном листе бумаги красуется всего одна фраза: Не здесь. Это было справедливо. И максимально логично. Поэтому она стерла написанное и сунула технику под одеяло — для конспирации, на случай, если сюда заглянут врачи. — Сереж, — теперь, когда они оба замолчали, у нее возникло чувство неловкости. Оно всегда возникало в его присутствии, и это было… странно. Она так и не смогла к этому привыкнуть. — Я… Она подается вперед и, наконец-то, накрывает его губы своими. Последний раз она целовала его вот так… Когда? Кажется тогда, после ссоры с Волковым, когда он ей не ответил. Но зато он отвечает ей сейчас. Отвечает с каким-то яростным, почти отчаянным пылом, хотя она сама, наверное, ничуть не лучше. У неё внутри — сплошной оголённый нерв. Настоящий, будь он неладен, эмоциональный взрыв. Ей кажется, что ещё немного, и обострившиеся до предела чувства просто разорвут её изнутри. Это ненормально. Это нездорово. Это то, чего она боялась, от чего старательно и успешно бегала все эти годы, потому что слишком больно, слишком опасно, слишком несвоевременно, глупо, безответственно, безрассудно. Слишком сильно. Слишком ярко. Слишком… Слишком. Это одержимость. Зависимость. Катастрофа. Могут ли чувства к близкому человеку быть такими пиздецки острыми? … А к любимому?