Свои чужие люди

Квартира встретила ее тишиной и пустотой. Ну, почти. Пиздец, выбежавший в прихожую с тонким околомявом, оказался единственным исключением. Ингрид закинула кепку и куртку в угол (носить подаренный Серёжей плащ после встречи с Весельчаком она больше не могла), подхватила любимца на руки и, почесывая его за ушами, прошлась по комнатам. Даже на второй этаж на всякий случай поднялась, отгоняя поступающую к горлу тревожность, но и там было темно и пусто. Видимо, Сережа ещё не вернулся с работы. Это не было неожиданностью, но настроение, и без того не самое радужное, слегка подпортилось: теперь, когда маньяк знал оба ее адреса, эта квартира отталкивала ещё сильнее. И после вчерашней встречи майор не была уверена, что сможет хоть когда-нибудь здесь расслабиться. Пиздец завозился и вытек у нее из рук как заправский шерстяной пидрила, коим он, в принципе, и являлся. Ингрид сделала вдох и включила весь свет, который только у них был. Так ей было спокойнее. Она надеялась только, что Сережа не станет задерживаться слишком сильно. Она ведь специально вернулась раньше, чтобы побыть с ним. Правда не предупредила его об этом, но… Он ведь беспокоится за неё. Да? Следующие несколько часов кажутся вечностью. Она пытается отвлечься на кота: вычесывает ему шерсть, играет, насыпает корм, меняет лоток и воду. Но тревога не отступает. Только растет. Не помогает и налет на сережину алкозаначку. И сережино короткое сообщение о том, что он останется ночевать в башне, так как в самый последний момент свалилось много очень важной и очень срочной работы — тоже. Потому что это не похоже на него. Обычно, в таких ситуациях, он всегда ей звонил. Рассыпался в извинениях и признаниях, жаловался на тупорылых сотрудников и партнеров… Не то чтобы ее обидел отход от такой тактики. Вовсе нет. Просто это было… Странно. В этом было что-то неправильное. Что-то жуткое. Но, по крайней мере у нее отпали причины оставаться на ночь в этом пространстве. Ингрид облизала пересохшие губы, натянула куртку, кепку и обувь, поцеловала кота в наглый лоб и выскочила в парадную. Торопливо закрыла дверь на ключ и вызвала себе такси — ходить по улице, где в любой момент мог явить себя человек с собакой было выше ее сил. Конечно, это было недостойно ее звания и выслуги лет. Прошлая Ингрид Гром никогда так не поступила бы. Но нынешняя Ингрид Гром никак не могла воскресить прошлую, не смотря на все свои старания. А ещё — очень боялась. До усрачки. Нужно было послушаться интуиции и остаться на работе. В офисе спецслужбы до нее не доберётся никто. Папа, конечно, был бы в ужасе. Тридцать три года, майор, десять лет выслуги, черт знает сколько раз переживала покушения, кучу раз была на волосок от смерти, и вот вам пожалуйста, поведение маленькой, слабой, ни на что не способной девочки. Хотя нет, не девочки. Размазни. Потому что девочкам слабость простительна, а майору спецслужбы — нет. …Тишина ночного офиса действует умиротворяюще, но не слишком. Ингрид планирует было спуститься в изолятор, но вспоминает что там проблемы со связью и в итоге укладывается на диван. Натягивает до подбородка взятый в подсобке плед и со вздохом прикрывает глаза. Уснуть у нее так и не получается, потому что с Сережиным сообщением что-то не так. Она пытается дозвониться ему, но три звонка остаются без ответа, а четвертый — скидывается на десятом гудке. Ингрид мысленно посылает его нахуй и снова пытается задремать. Безуспешно. И это так омерзительно, безумно тупо, потому что они оба — взрослые люди, потому что он и раньше ночевал на работе. Много раз. И она тоже. От того, что он сменил способ оповещения, ничего не изменилось. Разве что… Воображение привычно подсовывает образ лощеной длинноногой красотки. Она может сидеть на Сережином столе прямо сейчас, обвивая ногами его бедра. Или опираться об стол ладонями. Или об стену. Старательно оттопыривать пятую точку, пока он грубо вколачивается в нее сзади… Хотя подобное было совсем не в его стиле, потому что Сережа не признавал других поверхностей, кроме кровати (матрас в ее квартире был единственным исключением за неимением альтернативы), обязательно с чистым, в идеале — только что застеленным после стирки постельным бельем, потому что боялся, что ей будет небезопасно и дискомфортно. И никогда не позволял себе грубостей — наоборот, постоянно переспрашивал, не больно ли ей. Особенно поначалу. Не говоря уже о том, что ему гораздо больше нравилось смотреть в глаза. Он обосновывал это тем, что она безумно красивая. С другими девушками он наверняка будет вести себя точно так же. Но представить подобное с кем-то другим у Ингрид почему-то не получалось. Только так — почти по порнушному. А после особняка перестало полноценно получаться даже так — сегодня был первый раз с момента поездки, когда она об этом вспомнила. Потому что Сережа говорил, что любит, а когда любят не заводят связи на стороне. Конечно, он мог наврать, но он не стал бы ей врать. Он был единственным человеком, который никогда ей не врал. Или врал, потому что после прошлого лета ему выгодно расположить ее к себе ещё сильнее. Но это было абсурдом. Она бы учуяла. Она конечно пребывала не в лучшей форме, но не настолько же… Или… Глупости. У человека просто много работы. Он глава чертовой бизнес-империи. Это нормально. Он не обязан все время возиться с ней. Она большая девочка. Взрослая. Она обязана справиться со своими проблемами самостоятельно. Постепенно ей становится поспокойнее, но тревога так и не унимается. И когда, почти на рассвете, у Ингрид получается задремать, сон выходит некрепким и беспокойным. В конце концов, ее окончательно будят первопроходцы утренней смены. Майор посылает им мысленные лучи говна, потому что совсем не чувствует себя отдохнувшей. Она планирует сорвать раздражение на Волкове, но Волков так и не появляется. Его просто нет и это кажется странным. Ингрид пытается выяснить у Лето хоть что-нибудь, но Лето лишь язвительно интересуется — как давно на ней висит клеймо всезнайки. Ингрид вздыхает и, не желая усугублять конфликт, зачем-то набирает Олегу Волкову. Его телефон не отвечает. Ингрид звонит три раза, а потом машет рукой. Не хочет выходить на контакт — как хочет. Его проблемы. Сережа тоже молчит. Ну то есть, он может быть и взял бы трубку, если бы она ему позвонила, но после вчерашнего сброшенного звонка майор не видела в этом смысла, предпочтя ограничиться коротенькой эсэмэской из картинки черного котика в веночке. И он не ответил. Даже не прочитал. …Оперативка в этот раз начинается с опозданием. Впервые за все то время, что она здесь работала. И первое, с чего начинает мрачная, как грозовая туча Яшина — Волков. Он заболел и взял несколько дней больничного. Это было странно. Всё это. Волков совсем не выглядел больным, когда они прощалась вчера. Усталым — да. Но не больным. Тем более, что полковник, кажется, чем-то сильно обеспокоена. Это явно не просто так. С этим идиотом наверняка что-то случилось… Или с обоими идиотами. Они ведь были друзьями детства. Приносили друг другу братскую клятву на крови… Ингрид заставляет лаборантов пробить оба телефона, стерпев смешки, но аппарат Волкова — у него дома, а Серёжин — в башне Vmeste. Значит, ничего не случилось. Значит она просто накрутила себя. На пустом месте. Как идиотка… …День проходит в обычной рутине и это радует. Позволяет отвлечься. Успокоиться. Не думать ни о чем, кроме работы. А поводы для размышления есть: в одном из дворов-колодцев обнаруживается синяя «ауди», с чемоданом убитой девушки в багажнике. Оперативницы отправляют находку в лабораторию, а лаборатория находит в вещах погибшей контракт с модельным агентством мирового масштаба. И также быстро выясняет, что он поддельный. Агентство настоящее, а договор — нет. И снова — модельный бизнес, ведь одна из пропавших была состоявшейся манекенщицей… — И куда их по твоему, — спрашивает Августа, воспользовавшиеся заездом в офис для того, чтобы перекусить. — В бордель? Ингрид пожимает плечами. Она не знает. Не уверена, что хочет знать. Ей чудится бесконечная безнадега и полный мрак, но возможно это из-за Весельчака. Возможно на самом деле все не так уж и плохо, если к их работе вообще применимо подобное выражение. — Может оно и не связано. Может совпадение. — Может. Они обе прекрасно знали, что это ложь. Годы в полиции показали: совпадений не существует. — Кстати, — в болотных глазах Августы читаются затаенные огни тревоги. — Ты думаешь Олег действительно заболел? — Хер знает. Его мобильный у него дома. А что? — Нет, — Лето мотает головой и протягивает руку за очередным бутербродом. — Ничего. Просто… мало ли. Ладно, что там с девчонками? Все-таки бордель? — Наверное. Лето кивает, но явно не слушает, витая на какой-то своей волне. — Знаешь, — говорит она наконец, смачно облизывая перепачканные в соусе пальцы. — У меня идея. Если это все-таки модельный бизнес, то ловить надо на живца. — И что ты предлагаешь? — Ну… — улыбка напарницы становится немного хищной. Это значило, что у нее созрел план. — У нас ведь есть свидетельница. Так? … Юля, разумеется, соглашается. На самом деле ее даже не приходится уговаривать, хотя Ингрид чувствует себя не слишком уютно: между Лето и Юлей сквозит почти осязаемое напряжение, но она никак не может найти причину. Ей хочется рассказать об этом Сереже, но ее утреннее сообщение до сих пор не прочитано, а очередные звонки остаются без ответа. Она пытается убедить себя что все хорошо, ведь в прошлом году он не отвечал ей несколько дней… Но ситуация в прошлом году была другая. Нет, с ним что-то случилось. Что-то совершенно точно случилось. Что-то. Было. Не так. …В половину одиннадцатого телефон Сережи отключается. С концами. В ноль пятнадцать Ингрид, в очередной раз оставшаяся ночевать в офисе, не выдерживает и вызывает такси. По устоявшейся привычке — до соседней с башней улицы. …Телефон рыжего гения отыскивается в офисе. Разряженным. Здесь же и его потрепанные кеды, которые он никак не мог собраться сменить на что-то более подходящее его социальному статусу. Ингрид осмотрела кабинет беглым взглядом и обнаружила валяющийся на полу нож. Тот самый, который она подарила на Новый год. Окровавленный. Разумовский. Господи. Блять. — Марго! Виртуальная помощница моментально активируется, лукаво глядя на нее с огромного настенного экрана. Не такого огромного, как в его прежнем кабинете, но тем не менее… — На крыше, майор. Соскучилась по тебе. Ингрид молча показала ей средний палец и кинулась к лифтам. Выход на крышу находился прямо над прошлым кабинетом Разумовского — узкий лестничный пролет и небольшая полуоткрытая площадка, над которой возвышался острый, распарывающий небо шпиль. Ингрид никогда там не была, но Сережа однажды рассказал ей. Жалел, что так и не додумался сводить ее туда в тот период, когда мог там находиться. Подъем на лифте кажется бесконечным. Ингрид невольно улыбается, вспоминая, как ее сорвало при первом, точнее втором визите. И как они оба смущались, когда Марго запалила, что он скучает. И когда они возвращались после прогулки перед тем, как он сдал ей Чумного Доктора… И вот теперь она поднималась за ним. Одна. Это походило на мелодраму. Этого просто не могло происходить с ней… Но кажется происходило. В реальности. Прямо сейчас. …Лифт наконец-то оповещает о прибытии и останавливается. На двери бывшего кабинета теперь красуется табличка строительной компании, да и сама дверь — совсем другая. Ингрид останавливается на долю секунды, испытывая острое желание заглянуть внутрь, но сразу же отгоняет эту идею. Все равно внутри уже совсем по другому. Да и замок наверняка не вскроешь обычной шпилькой. А даже если и вскроешь, то у Сережи будут проблемы. Оно ей надо? …Дверь на крышу отыскивается в дальнем углу площадки. Она раздвижная, в цвет стены. Ингрид находит ее только благодаря торчащему в замке ключу. За дверью обнаруживается лестница. Узкая, обитая светлой плиткой, с тремя пролетами. На последнем, самом верхнем, — обычная стеклянная дверь, заклеенная непрозрачной матовой пленкой. Ингрид делает глубокий вдох, сглатывает подступившую к горлу желчь и поворачивает дверную ручку. Только теперь до нее дошло, что этот придурок просто не мог не загнаться из-за снотворного. Просто обязан был загнаться, судя по его внутренней нервозности вчера утром. Да, он пытался это скрыть, хорошо пытался. Но она буквально жила с ним. И еще работала в полиции десять лет. Черт, и как же она раньше не подумала… …Сережа обнаруживается на тоненьком парапете. Он раскинул руки в стороны, и пытался пройти от одного края к другому. Его глаза горели болезненным, темным огнем, а губы были растянуты в широкой, полубезумной улыбке. Ингрид почувствовала, как грудная клетка взорвалась болью. Серёжа сделал очередной шаг и его нога проскользила по плитке, сорвавшись вниз. Он зашатался над пылающей огнями городской бездной. Раздался крик. От неожиданности Сережа потерял равновесие, неловко взмахнул руками и упал. По счастливой случайности — в сторону башенной площадки. Именно в этот момент Ингрид осознала две вещи. Первая — кричала она. Вторая — его рубашка… Ей было бы плевать, будь это чужая кровь. Она уже укрыла его от правосудия, придумала бы что-нибудь и в этот раз. Но это была его кровь. Она точно знала. Видела по форме пятна. Кровь другого человека упала бы на одежду совсем иначе… — Ингрид п-послушай, — она никогда не понимала, как у него получается так быстро перемещаться и менять состояния. А может быть это ее восприятие времени замедлилось. Она не знала. Не могла ни на чем сосредоточиться. Ведь если бы этот придурок сейчас упал… И его рубашка… — Все хорошо, — его ладони обхватили ее лицо. Мозг машинально отметил отсутствие алкогольного запаха, а это значит, что он был трезв. Лучше бы он нажрался в хламину. Это было бы более логично. Не так страшно. — Я никого не убил. В-все хорошо. Это моя кровь. Ингрид помотала головой и судорожно сжала пальцами окровавленную ткань. Она не могла ничего сказать. Голос отказывался повиноваться и единственным, что получилось исторгнуть наружу, оказалась истерика. Потому что это было слишком — всё это. Потому что у нее больше не было никаких сил. Потому что её нервная система больше не могла это выдерживать. Потому что она безумно боялась его потерять. Потому что она его… Истерика постепенно теряла силу, сменяясь злостью. Ингрид всхлипнула последний раз, отстранилась и от всей души залепила ему пощёчину. И ещё одну. И ещё… Она ожидала что Сережа возмутится или будет сопротивляться, но он ничего не сделал, только прикрыл глаза, терпеливо снося удары. Его лицо выражало абсолютное смирение, перемешанное с какой-то тоскливой обреченностью и от этого злость остыла также быстро, как и вспыхнула. — Никогда больше так не делай. — раскрасневшаяся от ее же ударов кожа горела под пальцами, когда Ингрид привычно скользнула ими по острой мужской скуле перед тем, как подтянуться за поцелуем. — Придурок. А если бы ты… — Ты едва не погибла из-за меня. — Он не ответил на ее порыв, только повернул голову в сторону. — Я плохой партнёр. И друг из меня тоже — плохой. — Просто заткнись, — она развернула его обратно и впилась поцелуем в сухие, обкусанные губы. — Придурок, — он все ещё не отвечал, хотя голову больше не отворачивал. — Да что с тобой… — Я тебя очень люблю, — Сережа провел рукой по ее щеке, прижался лбом к ее лбу и прикрыл глаза. — Но ты едва не погибла из-за меня. Я должен был защищать тебя, а в итоге… — Он отстранился и сжал виски руками. — Я н-не знаю, как так вышло. Я этого не хотел! — Слушай сюда, гений. — Если ее что-то и достало, то это то, что и Сережа, и Яшина, и даже Волков, снимали ответственность с неё. А ведь это было ее решение — от начала и до конца, потому что никто не даёт обычную воду со словами «тебе надо отдохнуть». Ну да, переборщила немного. Да, Сережа тоже дал маху, растворив больше чем нужно и попытавшись выдать это за просто воду. Но она ведь все поняла, с самого начала. И могла отказаться. Но не отказалась, потому что хотела хотя бы чуточку спокойствия… — Хватит винить во всем себя. Это был мой выбор. Моя ответственность. И проеб не твой, а наш, общий. Просто не будем так больше делать. Ни ты, ни я. Это… Не стоило того. Что бы я делала, если бы ты упал? Ответ на этот вопрос простой: шагнула бы следом. Но Серёже об этом знать не стоило. — Дело не только в этом, — у него задрожали губы. — Я ходил к Олегу вчера вечером. Мы с ним больше не друзья. По моей инициативе. В тот момент это казалось мне самым правильным и логичным, а теперь из меня как будто вырвали часть меня. Ингрид не знала, что на это ответить. Ее гораздо больше волновала кровь на его рубашке, хотя тот факт, что пятно было сухим, неимоверно радовал. Значит, кровь успела остановиться. Такое себе утешение, но лучше уж так. — …самое страшное, что я действительно думаю, что поступил правильно. Олег предал меня. Нарушил слово. — У него задрожали губы. — Я бы убил его, если бы не забыл адрес. А потом ещё вспомнил… Всякого. А потом ударил его. И сказал… Это все слишком напоминало то, что происходило в прошлом году. Ингрид поежилась и осторожно погладила свое рыжее недоразумение по голове. Сережа всхлипнул и судорожно загреб ее в объятия. Ингрид тихо вздохнула и постаралась не думать о том, что он сейчас напоминает ей отца на маминых похоронах. Папа тогда тоже плакал вот так: глухо. Болезненно. Тоскливо. В отличие от нее. У нее так и не получилось заплакать. — Не вини себя, — ситуация требовала сказать хотя бы что-то. — У тебя были основания. Ты сам сказал… — Но ведь он мой друг, — Сережа судорожно вздохнул и затих. Его потряхивало мелкой дрожью, словно от холода. — Мой лучший друг. Он мне как брат. А я даже не дал ему оправдаться. Я был так зол… Поначалу я думал, что эта злость разорвет меня изнутри. А потом накал ушел и не осталось ничего, кроме обиды и пустоты, — он коснулся губами ее плеча и отстранился, судорожно вытирая глаза. — Но я не жалею. Просто… — Болит? — Еще и это снотворное… — он попытался пригладить спутавшиеся волосы. — Не знаю, чем думал. Не знаю, думал ли вообще. — Сережа… — Прости меня. Я п-просто… — Пойдем, — Ингрид поднялась на ноги и протянула ему руку. — Тебя нужно обработать. У тебя кровь. — Это моя кровь. Они наконец-то покинули проклятую ебучую крышу. Ингрид держала Серёжу за руку. А может быть это он держал ее. Она не знала. Ей было плевать. … Лифт ползет вниз бесконечно долго. Вполне достаточно для того, чтобы попросить Марго отключить камеры и решительно стянуть с партнера рубашку, игнорируя возражения. Да, она могла бы подождать пока они придут в кабинет, но не хотела тянуть. Рану лучше перевязать как можно быстрее. На всякий случай. А если с порезом все относительно хорошо, они могли бы… — Сережа. — От искромсанных плечей, рук и крестообразного шрама на груди ей становится плохо. Да, она тоже занималась самотравмированием, но… — Это что? — Это держит Птицу в узде, — Сережа залился краской и опустил голову. — Не даёт перехватить контроль. Можешь побить меня еще раз, если хочешь. Я заслуживаю гораздо худшего. — Дурак, — Ингрид протянула руку и провела по кресту на груди. Кровь уже успела запечься, а в голову пришла непрошеная мысль о том, что вообще-то Разумовский сейчас выглядит жутко сексуально. И что лифт, если верить всяким дурацким слащавым фильмам, которые они смотрели осенью, чтобы отвлечься, отличное место для непотребств. Для начала она могла бы поцеловать его в шею. Спуститься ниже. Покрыть поцелуями чёртовы шрамы, а потом скользнуть вниз, встать на колени, и… Пришлось потрясти головой, отгоняя неуместные образы. — Ты бы мог сказать мне. — Знаю. Просто… Ты невероятно сильная. Самый сильный человек из всех, кого я знаю. И мне так хочется… Соответствовать. Хотя бы капельку. А я и без этого только и делаю, что ною и усложняю тебе жизнь. Это не по-мужски. — Будь это так, меня бы тут не было. Понимаешь? — Но… — Нет никаких «но». — Ингрид наконец-то начала раздирать рубашку на лоскутки. — Чему ты собрался соответствовать? — Олег… — К черту Олега, — она перевела дыхание и положила руку на шрам, оставшийся у него после прошлогодней истории с Чумным Доктором. — Кто вообще выберет Олега? На самом деле, если бы Разумовского никогда не было в ее жизни, она бы выбрала. Волков был привлекателен и от него исходило странное, малообъяснимое ощущение надежности. Правда картину портила слишком сильная аура мудачества и, почему-то, фальши — главная причина по которой он до сих пор её бесил; так что, скорее всего, все обошлось бы потрахушками. Но регулярными. На месяц-другой, или дольше. Никаких отношений, кроме рабочих, никакой верности друг другу, ничего. Только секс, в котором Волков, скорее всего, был бы неплох. Но даже если и плох — ей не было бы никакой разницы. — Все? — улыбка Серёжи получилась очень грустной. — Я не все, — Ингрид нахмурилась и попыталась сотворить перевязку. Получилось не очень — не хватило длины. — Вернёмся в кабинет, выдашь аптечку. Нужно обработать… Ты чего? Сережа яростно замотал головой и отвернулся, сделав вид, что рассматривает подсвечивающиеся кнопки этажей на панели лифта, а не вытирает увлажнившиеся глаза. Ингрид улыбнулась и достала завибрировавший смартфон. Да, если бы Разумовского никогда не было в ее жизни… Она не хотела об этом думать. Он был ей нужен. Он был так сильно ей нужен, что это пугало. Могут ли вообще быть чувства к близкому человеку настолько острыми? Ингрид тряхнула головой и бегло просмотрела письмо из криминалистической лаборатории. Хотела уточнить пару подробностей, но в итоге стёрла сообщение, едва набрав несколько букв. К черту работу. Она вполне успеет подумать об этом завтра. *** Они решили заночевать в башне. В основном она, если точнее. Потому что другие варианты не привлекали. Можно было бы поехать домой, но возвращаться туда с Разумовским, только-только пришедшим в нормальное состояние после снотворного и ссоры с лучшим другом виделось ей плохой идеей. Не лучшим решением было бы и снять номер в отеле, за что, в основном, топил Сережа. Из-за риска быть узнанными. Просто удивительно, что про них не узнали до сих пор. Ещё была родительская квартира, но там не было мебели. Только матрас. Наверное это могло бы стать неплохим вариантом. Вот только забыть, что именно там она нашла первую записку Весельчака, не получалось. Ингрид тяжело вздохнула и кинула взгляд на полоску света из ванной: первое, что она сделала после того, как Сережа достал аптечку — отправила его в душ, чтобы смыть засохшую кровь и привести себя в порядок. Наверное не самое умное решение, ведь порезы могли открыться. Но было поздно. Ингрид вздохнула еще раз. Она чувствовала себя пустой. Эмоции, душившие ее на крыше и в лифте исчезли также резко как и возникли, оставив после себя ощущение мертвой земли. Возможно даже могильной. И в этой могильной земле, подобно червям, шевелилась необходимость затянуться табачным дымом. В конце концов она не выдержала и вышла из кабинета. Хотела было накинуть куртку, но в последний момент передумала. Удивительное дело, но за десять лет работы в полиции только благодаря Весельчаку присутствие смерти ощутилось в полной мере. То, что смерть постоянно была рядом. Была неизбежна. Могла настигнуть в любой момент. Как того спецназовца в отставке, который просто захотел справедливости. Или ту девушку. Даже Серёжу, потому что Сережа мог умереть. Тогда, прошлым летом. Или сейчас. Ему не хватило для этого совсем немного… Ингрид окинула взглядом площадку перед башней, чей периметр подсвечивали тусклые (Сережа специально установил именно такие, экологические) фонари и задрала голову. Луны не было, и небом властвовало блеклое сияние звёзд. Почему-то сегодня их было больше обычного. А может быть всегда так было. Может быть она просто не замечала… Ингрид докурила сигарету и прикрыла глаза. Подниматься на ноги и идти в помещение ощущается чем-то непосильным. Лучше уж всю ночь просидеть здесь, на крыльце корпорации, с небом и сигаретами. Да, замёрзнет, может быть даже простудится. Не страшно. Она устала. У нее больше не было никаких сил. Ей хотелось просто лечь и лежать, она больше так не могла… Могла, конечно. Потому что нужно ловить Весельчака. Ловить Вампира. Раскрывать тройное убийство и искать пропавших девушек… Если только они живы. Она не знала. Не была в этом уверена. Знала только, что обязана дойти до конца… Щеку обжигает что-то горячее. Ингрид недоуменно касается ее рукой, а потом усмехается и растирает пальцами прозрачную влагу. Хочет успокоиться, но не может: Серёжа был на волоске от смерти, она сделала ему больно своими поисками покоя, ему все это время было сложно и больно, а она этого не замечала, хотя обещала, что ему не придется проходить это в одиночку; уже четыре человека умерли из-за нее, она должна была вот-вот умереть, а ей не хотелось умирать. То есть, она хотела умереть, потому что с ее смертью прекратятся убийства. Но она не хотела. У них с Серёжей только-только всё наладилось. У них было так мало времени… А работа? Она и года ещё в спецслужбе не проработала. К тому же Сережа расстроится, если её не станет. Она совсем не хотела, чтобы он расстраивался… Ингрид сердито шмыгнула носом и вытерла глаза. Сережа может встревожиться, если не найдет ее в комнате, а ей совсем не хотелось, чтобы он видел её такую — разбитую и расклеившуюся. Ему и самому сейчас хреново. … Сережа выходит из ванной комнаты в тот же момент, когда она возвращается в кабинет. Ингрид ожидает вопросов, но он только молча вглядывается ей в лицо, а потом подходит и обнимает. Его мокрые волосы взъерошены, а от разогретого душем тела исходит ощутимое тепло, словно его собственного недостаточно. Ингрид хочет назвать его идиотом, потому что она же грязная, но вместо этого неожиданно понимает, что замерзла. А он такой теплый, такой живой. Она сама уже очень давно не чувствовала себя такой живой. Возможно даже никогда. И это очень обидно, до слёз. И то, что Разумовский начал гладить ее по волосам вместо того, чтобы отстраниться, ничерта не помогало взять себя в руки. Скорее наоборот. Совсем как тогда, в прошлом году. Чёртово де жа вю. — У тебя нет запасной пижамы? — спрашивает она минут десять спустя, когда очередная истерика наконец-то начинает сходить на нет. Вопрос, конечно, дурацкий. Этот кабинет рассчитан на одного. — Есть запасные рубашки. Сережа улыбается, а Ингрид думает о том, что может быть в этом и причина. Остроты чувств. Именно из-за того, что он был теплым. Живым. И она сама, через тепло, через вот эту его заботливость, начинала чувствовать себя живой. И, кажется, согревалась где-то внутри. И вообще впервые думала о ком-то кроме себя и фигурантов расследований. — Должен признать, это будет то ещё испытание. — У Разумовского в глазах сверкают черти, словно это не он совсем недавно ходил по блядскому парапету и убивался по дружбе с Волковым. Удивительный человек. Недоразумение. Катастрофа. Ингрид закатила глаза и нарочито суровым тоном приказала ему сидеть и не рыпаться, пока она будет обрабатывать раны. Правда, в последний момент вспомнила, что не помыла руки. Приходится исправляться. Этого времени вполне хватает, чтобы Сережа плотно залипнул в телефоне. Но ненадолго — она едва успела вернуться, распаковать ватные диски и открыть перекись и зеленку, как он отложил гаджет в сторону и с довольным видом сообщил, что заказал доставку еды. Ингрид еще раз закатила глаза, но ничего не ответила. Просто начала осторожно наносить перекись, а затем и зеленку, на распаханные ножом и бог знает чем еще плечи и руки. Сережа закрыл глаза и запрокинул голову. Судя по тому, как он прикусил нижнюю губу, оно щипалось. Ингрид невольно улыбнулась. Разумовский был худощавым и жилистым, но из-за привычки следить за собой (иногда она поднималась на второй этаж, чтобы позалипать на его занятия с гантелями или на беговой дорожке. Ну ладно, в основном на задницу, красиво обтянутую короткими спортивными шортами красного цвета) его мышечный рельеф был в полном порядке, и ей безумно нравилось наблюдать, как красиво эти мышцы ходят под кожей, когда он двигается. Ингрид непроизвольно усмехнулась и опустила глаза на повязку, которую сама же и наложила. Сделала последний мазок по плечам и, не удержавшись, отвесила своему рыжему недоразумению щелчок по носу. Разумовский в ответ перехватил ее руку и прижался губами к кончикам пальцев. Ингрид подавилась воздухом и закашлялась, ощутив, как у нее загорелись щеки. — Спасибо, — ее рука все еще была у него в плену. Она чувствовала, как его пальцы поглаживают ее ладонь. — Если бы не ты… Сигнал о прибытии доставки разорвал щекотную, вязкую атмосферу. Сережа прервался на полуслове, вскочил на ноги, прижался на секунду своими губами к ее и, выхватив из шкафа футболку, выскочил в коридор, успев споткнуться о собственную штанину и едва не упасть. Ингрид улыбнулась и подошла к виднеющимся из-за приоткрытой дверцы вещам. Там было несколько черных штанов и ютящаяся сбоку стопка белых рубашек (после возвращения на работу Сережа появлялся в башне только в официальном виде, изредка допуская джинсы вместо брюк). Аромат свежевыстиранного белья заставил её поднести одну из них к лицу и вдохнуть поглубже. То, что нужно. Она довольно цокнула языком и нырнула в ванную. Если только можно было называть ванной комнату, где вместо ванной стояла душевая кабина. Впрочем, какая разница? Майор заставила себя выдать лишнее физическое усилие и наскоро застирала носки и белье, развесив их на металлического цвета трубе перед тем, как зайти в кабину и включить воду. Вспомнила почему-то свои прошлогодние ночевки и не удержалась от смеха, впервые задумавшись о том, каково Сереже было заходить после нее в ванную, где она развешивала сушиться свои вещи, в том числе труселя. Да и потом, когда они съехались, ей даже в голову не приходило вешать белье где-то в укромном месте. Тем более, что очень скоро силы на попытки в бытовуху закончились и она просто начала скидывать грязные вещи в бельевую корзину, не слишком задумываясь о том, как они попадают обратно в шкаф. То есть, у них конечно была стиральная машина, но ведь постиранное нужно развешивать, а потом убирать по полкам… Черт возьми. Вот же черт. Как неловко получилось. А с другой стороны, носи она привычные для женщин треугольники или веревочки, ему было бы гораздо хуже. А так — ну подумаешь, ну закинул в барабан спортивные лифаки и дополнительную партию семейников с боксерами. Стирает то все равно машина. Мысли о стирке ненавязчиво перетекали в воспоминание. Ей было лет одиннадцать. Она предложила родителям поехать в Диснейленд, но мама в ответ лишь хмыкнула, а папа пояснил, что они не могут туда поехать — они даже на стиралку, и то накопить не могут. Ингрид ждала, что ей предложат другой вариант — не обязательно парк с аттракционами, можно хоть по соседней улице погулять, ведь самое главное — сделать это вместе, побыть друг с другом… Но они не предложили. Мама продолжила проверять контрольные, а папа — готовить. Словно она стала невидимой — сначала коленки, потом ноги, руки, туловище, лицо… Последними наверняка исчезли волосы. Потому что лохматые. Но тут мама оторвалась от ученической писанины, посоветовав не стоять столбом, а пойти и заняться чем-нибудь полезным и пришло понимание — нет. Невидимой она не стала. И это было хорошо. Ну. Наверное. В тот момент Ингрид почему-то не была в этом уверена. Интересно, а если она задаст этот вопрос Серёже, он отреагирует похожим образом? Деньги ведь в его случае — не аргумент, хотя она, конечно же, никогда не позволила бы ему оплатить поездку полностью. Но ведь дело не в Диснейленде. И не в деньгах. Ей просто захотелось сравнить реакции. Глупость несусветная, разумеется. И тем не менее… Ингрид закончила смывать с волос ополаскиватель (его пришлось позаимствовать у Сережи вместе с гелем для душа и шампунем) и потянулась за полотенцем. Если бы не Птица, она бы так и вышла в одном полотенце. Но это потом. Если только это «потом» наступит. Сейчас она не хотела об этом думать. Она вообще ни о чем не хотела думать. …Безразмерная рубашка доставала ей до колен, превратившись в подобие ночнушки. Ингрид закатала рукава, невольно подумав, что Сережа, наверное, оценит вид ее фигуры под белой тканью. Ему ведь нравилось, когда она таскала его халаты на голое тело. Очень нравилось. Она улыбнулась, одернула край подола и выскользнула в кабинет. Сережа к этому времени уже успел забрать заказ и расстелил на полу плед. Выставил на него еду, явно пытаясь в подобие пикника и сейчас занимался тем, что с гордым видом извлекал из нижнего ящика пачку ромашкового чая и чашку на которой была нарисована очаровательная черная кошка, чей хвост, однако, был объемен и исполнял функцию ручки. — Если вдруг что, там еще есть кола в автомате, — он сунул заварку в чашку и торопливо подскочил к кулеру — за кипятком. — Я храню на тот случай, если вдруг ты решишь зайти. Ну мало ли. Ингрид хотела напомнить, что в спецслужбе с техникой и мозговитыми людьми на порядок лучше, чем в главке, но промолчала. Потому что внезапно осознала себя здесь и сейчас. В пафосной башне, на мягкой ткани. В мужской, слишком большой рубашке. В компании самого близкого человека. Живого. От этого внутри загорелось тихое, очень осторожное чувство спокойствия. Серёжа поставил чашку чая рядом с ее коленкой и решительно придвинул к ней ведёрко с супом. Или не ведёрко. Ингрид понятия не имела как называется эта посудина для доставки. Какая разница, если продукт сохраняется горячим? — Я думала, что ты только по Азии, — суп был пюре, сливочным и грибным. Удивительно, но она почувствовала себя намного лучше после того, как проглотила несколько ложек. — Не только, — Сережа улыбнулся и отсалютовал ей своим ведерком. — Тебе не нравится? — Нравится, — Ингрид надоело хлебать ложкой и она отпила прямо из посудины. — Спасибо. Сережа улыбнулся ещё раз и подвинул к ней плошку с картофельным пюре и овощами. Ингрид допила суп и слизнула остатки с верхней губы. Заметила, что сам Разумовский ограничился только супом, но снова ничего не сказала. Потому что в очередной раз забыла про еду с того момента, как он запихнул в нее завтрак. И, кажется, совсем перестала чувствовать голод. Словно организм запустил программу самоуничтожения. По идее нужно бы к врачу с этим, но когда? Расследования никто не отменял, тем более, что их наконец-то начали возвращать к прежнему ритму загруженности… Пока она запихивала в себя второе (еда оказалась не такой уж и плохой, хотя Сережина стряпня была вкуснее), Разумовский разложил одинокое кабинетное кресло и занырнул в шкаф, вытащив откуда-то из недр простынь, огромную подушку и одеяло. Ингрид зевнула, залпом выпила чай и поднялась на ноги. Она не очень понимала, как он планировал уместиться на одноместном ложе вдвоем, но ее это не заботило. Как-нибудь да улягутся. В тесноте да не в обиде и все такое. Сережа улёгся вполоборота и раскинул руки, приглашая ее в свои объятия. Его ступни не свешиваются с края кресла. Да и места оставалось больше, чем она ожидала. Делал под заказ? Какая разница. Она скользнула к нему под бок и он тут же обвил её руками, приказав Марго выключить свет. Ингрид хмыкнула и потянула на себя уютную тяжесть одеяла. Конечно, это не диван в его прежнем кабинете, но жаловаться было не на что. Сережа прижимался к ней, лишая возможности пошевелиться, но она и не собиралась. От него пахло апельсином и абрикосовым гелем для душа. От нее, наверное, тоже. Ингрид улыбнулась и переплела его пальцы со своими. Почувствовала как ее поцеловали в висок и прижалась еще теснее, вслушиваясь в равномерное мужское дыхание. — Сереж… — она чувствовала, как тяжелеют веки, но не могла не спросить. Это почему-то начало казаться безумно важным. — Поехали в Диснейленд? Ответом ей было оглушительное молчание. Кажется, у него даже дыхание сбилось. — Когда? — Не знаю, — Ингрид приоткрыла глаза. Она почувствовала себя глупо. Не понимала, нахрена завела этот разговор. Почему вообще примерила тот старый разговор с родителями на него. — Когда-нибудь. Может быть, когда все это закончится. Ей конечно ещё копить и копить до его уровня… — Мы с тобой, — мужские пальцы скользнули по ее щеке. — Поедем куда захочешь. Хоть в кругосветку. Ингрид дернула уголком губ и попыталась представить такую поездку, но вместо этого вспоминались только картинки из подаренной Федором Ивановичем детской энциклопедии. Пирамиды Египта. Кактусы. Киты… Помнится, ее тогда так впечатлили киты, что она сочинила очередную историю: Грид попала в подводное царство, потому что летучая рыба рассказала ей, что власть в столице захватила злая колдунья и они не справятся без ее помощи. Грид была доброй девочкой, и, разумеется, откликнулась. А в ходе поднятия восстания подружилась с китом по имени Мамай и везде ездила только на нем… Ей тогда было сколько? Лет восемь? — Работы много, — от поднявшихся воспоминаний почему-то противно сдавило горло. — Не выйдет. — Ты чего? — он прижался губами к ее виску. К сдавленному горлу добавилось не менее противное щипание в глазах. — Ничего. — Оно ведь и в самом деле — ничего. Просто сказывается усталость, ведь что день, что вечер получились весьма тяжелыми. Спасибо по крайней мере, что без смертей. — Устала. Спокойной ночи. *** Волков появляется в спецслужбе через четыре дня. Бледный, осунувшийся, с лихорадочно горящими глазами. Он долго разговаривает с Яшиной в ее кабинете, из-за чего оперативка начинается с опозданием уже второй раз, а потом делает вид, что ничего не произошло, только молчит еще угрюмее чем раньше. Не то чтобы Ингрид это волновало, но она не могла не признать: когда работаешь с другими людьми в одной команде, напряженная атмосфера нихреново давит на психику. А так как Лето снова начала огрызаться на всех по поводу и без повода, майор Гром ощущала это двухстороннее давление почти физически, словно мало ей было Весельчака и прочего негатива. Один только Сережа с очередным фортелем чего стоил: на следующий же день после блядской истории с крышей он позвонил ей в невменяемом состоянии и сообщил, что ему нужно отъехать на какое-то время, хотя он не знает точно, на какое. — …Это ничего страшного, правда, я просто должен… М-мне нужно, понимаешь? — Нет, — это было правдой. Она нихрена ничего не понимала. Только чувствовала, как тревожность вспыхнула с новой силой. — Я никого не убью. М-мне просто нужно… Это очень важно. Пожалуйста, поверь мне. — Я верю, но… Ты ничего не сказал. Что случилось? — Я тебя люблю. — Кажется, он решил пропустить ее вопрос мимо ушей. — Очень. Просто… Поверь мне, ладно? И кинул трубку. Его не было четыре дня. Точнее, был. Виртуально. Присылал ей котиков в веночках и без веночков, шутил свои дурацкие шутки «за 300», присылал любимые отрывки из Шекспира и стихи (Ингрид почему-то решила, что это Пушкин, но это оказался Петрарка). Это немного сглаживало волнение, но не сильно, потому что в голову приходило… всякое. А на рассвете пятого дня он позвонил — впервые за все это время, — чтобы сообщить не самым трезвым голосом, что он на крыше и не один, а потому… Что именно должно было последовать за этим «а потому» она так и не узнала — в трубке послышались звуки возни и недовольное восклицание, а потом, неожиданно, раздался такой же нетрезвый, но достаточно твердый голос Степанова, который сообщил, что «Он пытается сказать, что все хорошо и ты можешь не беспокоиться». Где-то на заднем плане послышалось ворчание, что он забыл сказать о любви и Ингрид не удержалась от улыбки. Но сразу же посуровела. — Хоть ты можешь мне пояснить, какого хера? — Я… — голос коллеги стал слишком серьезным. — Спроси у него, ладно? Или приезжай. — Нет, — Ингрид заставила себя выдохнуть и уселась обратно на офисный диван. — Идите вы к черту, оба. И кинула трубку, пока не наговорила такого, о чем потом пожалела бы. В целом, картина в ее голове начинала складываться — тройка Степанова только вчера вернулась из командировки в Бокситогорск, а значит Сережа все это время искал его. Но зачем? Резко воспылал желанием обсудить прошлое, раз дорожки с Волковым разошлись? Да нет. Нелогично. Тут наверняка что-то еще… Но что именно «что-то еще» она так и не узнала — Сережа терпеливо снес всю вылившуюся на него злость, но рассказать о причинах произошедшего не захотел, попросив немного времени «на осмыслить». И майор не видела смысла продолжать ругань. — Ладно, — она сделала шаг вперед и обняла его. — Расскажешь, когда будешь готов. …Следующие три дня они продолжили ночевать в башне. Сережа предлагал вернуться домой, но она пока не могла. Просто не могла. Ее нервы не выдерживали. Тем более, что все было не так уж плохо: Сережа дожидался ее, заказывал еду, заваривал чай и заранее стелил кресло. Пока она запихивала в себя ужин, он доделывал всякое рабочее. А потом утягивал ее в кровать, целовал в висок и, помня, что у нее проблемы со сном, начинал болтать на первую пришедшую в голову тему (после вопроса про Диснейленд ему в голову шли исключительно разные страны, достопримечательности и города). Он не задавал ей вопросов про работу и она была благодарна. И тоже не спрашивала ни о чем — ни про Степанова (после того разговора на рассвете он держался как обычно, словно никакого разговора на рассвете вообще не было), ни про Волкова. Просто не знала как. Не знала, стоит ли поднимать эти темы снова. Не хотела нарушать атмосферу спокойствия и теплоты. Тонула в интимности момента. Пусть лучше вдохновленно рассказывает про галерею Уффици, венецианские каналы, театр «Глобус» в Лондоне, Альгамбру… Она сама не замечала, как засыпала, а когда просыпалась, то ее никуда не выпускали до тех пор, пока она не закинет в себя завтрак. Хотя Ингрид особо и не спорила. Ей надоело спорить. Ей просто хотелось, чтобы все было хорошо, и за эти дни она, кажется, даже позволила себе поверить… А потом их вызывают на труп. Снова Вампир, только не так, как раньше: кровь женщины, молодой матери-одиночки, не была выпита, а вот ее дочь — семилетняя Вера, пропала. Осталась только плюшевая обезьянка, валяющаяся возле входной двери. Соседи рассказали, что девочка звала ее Анфисой — чтоб как из книжки. Пока Лето и Волков проводят осмотр и разговаривают со свидетелями, Ингрид в срочном порядке рассылает полицейских по всему району — из квартиры, помимо девочки, пропали стакан и огромная клетчатая сумка. Вампир наверняка утащил девочку в ней. Это тянет на примету. И искать следует не очень далеко, уйти далеко ему не дадут страх не успеть и жажда крови. Значит, он либо местный, и хорошо знает район, либо окончательно потерявший тормоза безумец. Она не была уверена, какой из вариантов лучше. …Девочку находят совсем рядом, в здании, предназначенном под снос. Она еще теплая. Они не успели самую малость. Совсем чуть-чуть. — Это… — у Августы хриплый голос. Ее подташнивает. — Ящик Пандоры. — Почему? — а вот Волкова все-таки стошнило, но Ингрид не могла его осуждать. Ее и саму мутило при взгляде на истерзанное тело. Да, за десять лет она видела всякое, в том числе по отношению к детям, но… — Теперь он переключится на детей, — Лето закрыла лицо ладонями. — Господи… Ингрид зачем-то посмотрела на Волкова, но тот никак не отреагировал. Не мог отвести взгляда от Веры. Потом присел на корточки и осторожно закрыл широко распахнутые голубые глаза. Теперь казалось, что девочка просто спит. Если смотреть только на лицо, конечно же. — Я убью его, когда мы его возьмем, — его голос звучал слишком спокойно. — Тюрьма это не правосудие. Такие мрази не должны жить. Кажется, его начало подтрясывать. Ингрид собирается возразить, что в таком случае он будет ничем не лучше, потому что нельзя уподобляться таким ублюдкам. Что людей убивать нельзя, даже если они по настоящему этого заслуживают. Что приговоры преступникам должно вершить правосудие. По закону. Но вместо этого произносит: — Под несчастный случай замаскируй. Я помогу. Потому что не ей, спрятавшей от правосудия Чумного Доктора, произносить такие речи. Потому что ей надоело. Надоело наблюдать за тем, как законченные подонки отделываются минимальным наказанием. Как у них появляются последователи. Как их оправдывают и чуть ли не превозносят. К черту всё. Человеческая жизнь ценна, да. До тех пор, пока ей придают цену. Отныне она отказывалась признавать ценность жизни подобных кадров. Почти физически чувствовала, как что-то хрупкое умерло внутри нее. — Вы ебу дали? — голос Лето прозвучал так неожиданно, что Ингрид вздрогнула. — На всех несчастных случаев не напасешься. Как и сопротивления при задержании. Вы забыли, где мы работаем? А ты, — она повернулась к все так же сидящему около тела Волкову. — У тебя уже был эпизод с незаконным оружием. Угомонись. Оба угомонитесь. Наше дело — арестовать, собрать доказательную базу и передать в суд. — Но… — У меня двое детей, — вот теперь трясти начало и Лето тоже. — Как думаете, мне нормально сейчас? Я могу смотреть на Веру и не представлять на ее месте своих девочек? Об этом Ингрид не подумала. Волков, судя по всему, тоже. — Если хочешь… — он протянул было руку, чтобы коснуться ее плеча, но Августа отмахнулась. — Я хочу, чтобы вы оба перестали играть в мстителей и начали работать. Мы обязаны взять этого ублюдка быстро. Ясно? На такие аргументы было нечего возразить, поэтому они прочесывают каждый миллиметр блядского здания, опрашивают всех, кто попадается по пути, заглядывают во все помойки — на всякий случай; возвращаются в дом убитой, чтобы сделать поквартирный обход, и (это самое тяжелое) звонят родителям погибшей женщины. Звонить никому не хочется, поэтому тянут жребий. Жребий выпадает Лето и Ингрид облегченно выдыхает — она не была уверена, что справится сейчас с такой задачей. …После того, как все необходимое переделано, Лето направляет машину в сторону офиса. Снова предлагает им нажраться после смены (и получает согласие), но планы нарушает звонок от Яшиной: в элитном врачебном центре произошло ЧП, с которым С. О. Н. попросили разобраться. Какое именно ЧП ей толком не рассказали, но так как они сейчас ближе всех к пункту назначения, то разбираться придется им. Августа забивает в навигатор новый адрес и разворачивается, бурча себе под нос о том, что это подлость — вот так вот нагло лишать ее коктейля с водкой. Ингрид тяжело вздыхает и закрывает глаза, подумав о том, что если она не нажрется с коллегами, то нажрется с Сережей. Может быть даже все-таки соблазнит его под пьяное дело, чтобы хоть ненадолго отогнать стоящий перед внутренним взором образ девочки — грудь и живот вскрыты, вытекающая из тела кровь перемешана с бетонной пылью. Рядом с телом — пустой стакан со следами густой, липкой, красной жидкости. Чуть в стороне — та самая клетчатая сумка. Из окна выбранной квартиры виден дом, где жили обе погибшие. Вскрытие проведено неумело и торопливо. Жадно. Яростно. Так что к черту Птицу. Пусть только появится. В конце концов, пока они пляшут под его дудку, побеждает именно он… — Почему мы приехали сюда? — Что? — Ингрид выныривает из подобия полудремы и смотрит на Лето, которая выглядит невероятно удивленной. — Сюда, — она машет рукой в сторону окна, за которым виднеется парковка при врачебном центре и сам центр — красивое здание из кирпича и стекла. — Работать? — ехидничает Волков и распахивает дверь салона, впуская в машину летний вечерний воздух. Лето не отвечает и выбирается на улицу. К ним уже спешит главврач — дородный высокий мужчина в дорогом костюме и белом халате. С его лоснящегося лица капает пот, но, увидев их, он как будто притормаживает на секунду. Ингрид кажется, что он выглядит пораженным и как будто просчитывает ходы, но это ощущение пропадает также быстро, как возникло. Скорее всего ей померещилось. Она не в лучшей форме после случившегося. — Ну наконец-то вы приехали! Это полное безобразие! Кощунство! — мужчина наконец-то подбежал к ним. — Я главный врач. Меня зовут Игорь Викторович. Неронов Игорь Викторович. — Что за кощунство? — поинтересовалась Ингрид, изо всех сил постаравшись не сморщиться — у нее разболелась голова и высокий голос главврача ничерта не облегчал ситуацию. — Безобразие! Такой удар по репутации! А ведь мы — солидная организация, и… — Вас не затруднит доложить ситуацию по существу? — она еще никогда не чувствовала такой благодарности в адрес Олега Волкова. Главврач подавился воздухом, но спорить не решился и, пока они преодолевали метры до входного крыльца, наконец-то поведал, что случилось. Все случилось на семинаре, который центр время от времени устраивал у себя в стенах, будучи заведением не только врачебным, но и исследовательским. Речь шла об эвтаназии. Главврач пояснял тезисы о том, что данное явление есть ни что иное, как убийство одного человека другим, как вдруг его перебили, заявив, что в Голландии эвтаназия вполне законна. Какой-то мужчина. Игорь Викторович не запомнил его лица — сначала не придал значения, а потом, когда оппонент поднялся со своего места, не торопясь подошел к кафедре и взошел на нее, слишком оторопел. — …он, знаете ли, поднялся с места с вопросом «а разве люди не убивают людей», — слова текли из главврача нескончаемым потоком. — Сказал, что врачи — те же люди. Я возразил, что врачу, наделенному правом убивать, перестанут доверять свою жизнь. А он, вообразите наглость, поднялся на кафедру, посмотрел на меня и спросил, ценю ли я свою жизнь! И еще «позвольте узнать, что же в ней такого ценного»! Ну каково, а?! А когда я спросил, кто он собственно такой, молча улыбнулся, сошел с кафедры и вышел! — Действительно, какое ЧП, — съязвила Августа. Создавалось ощущение, что у нее камень с души свалился. А вот Ингрид наоборот — не могла подавить тревогу. Она чувствовала его. Была уверена, что чувствует. Это был он. Точно он. Больше некому. — Вы позвали нас только за этим? — собственный голос с трудом подчинялся ей. Пусть скажет, что да. Пожалуйста. Пожалуйста. Еще одного убийства она не выдержит. Игорь Викторович, неожиданно, потупился. — Если честно нет. Через пару часов после семинара я пошел делать обход пациентов. Это моя обычная практика. А там… — бравада пропала настолько резко, что стало ясно: все это время он просто храбрился и пытался потянуть время. — Я покажу… И в этот момент до Гром наконец дошло. Как будто сложился паззл. Его замешательство при виде их тройки. Попытки потянуть время. Это был тот самый центр, в который Сережа устроил больную раком Майю Валентиновну Июнь. Нет. Нет. Пожалуйста. Только не это. Игорь Викторович провел их по широкому холлу, до серебрящегося сталью лифта. Когда кабина приехала, зашел внутрь последним и нажал кнопку третьего этажа. Теперь он не выглядел ни лоснящимся, ни дородным. Только несчастным. — Почему мы идем сюда? — голос Лето сочился недоумением. — Здесь ведь… Они проходили палату за палатой. — Видите ли, Августа Вадимовна, я не знал… Такая роскошная женщина. Не думал что вы… ну… такая. Из полиции. Спецслужбы. Если бы я знал… Августа резко остановилась. Ингрид вздрогнула как от удара и непроизвольно схватила Волкова за руку, но сразу же опомнилась и разжала хватку, сделав вид, что ничего не было. Или не сделав. Она не знала. У нее кружилась голова. Ей было сложно дышать… — Понимаете ли, дело в том… Августа его не слушала. Она сорвалась с места еще резче, чем тормознула. Ингрид с Волковым синхронно переглянулись и кинулись следом, хотя Ингрид слабо представляла, что они будут делать в том случае, если он… Августа ворвалась в палату под номером «101» и подскочила к стоящей у окна кровати. — Мама? Мам, ты… Мам, — она перевела взгляд на них, стоящих в дверях, и Ингрид невольно подумала о том, что никогда не видела бронебойную Лето такой потерянной. Даже когда им доложили про смерть Погодина. — Мамуль? Волков молча прошел вперед, натянул перчатки, забрал стоящую на прикроватной тумбочке статуэтку орла и поднял бумажку, которую эта статуэтка придавливала. Просмотрел ее содержимое, помрачнел и вернулся к двери, явно чувствуя себя не в своей тарелке. — На, — он кивком предложил ей выйти за дверь и сам поступил также. Лето ничего не заметила. Она все еще пыталась растормошить мать, все сильнее напоминая львенка из диснеевского мультфильма. — Лучше здесь. Ингрид кивнула и сжала бумагу пальцами, но почти ничего не почувствовала. Она как будто оказалась в вязкой, оглушающей пустоте. Настасья Дмитриевна оказалась права. Грехи ни при чем, потому что рак это не грех. В убийствах Весельчака не было никакой логики. Только рандом. А ведь Сережа говорил ей. Еще давно. После Сорокина… Ингрид медленно опустилась на ближайший к палате стул и, наконец, перевела взгляд на записку. Кто знает, быть может жить это значит умереть, а умереть — жить?