Свои чужие люди

— …Если нас вдруг увидят вместе, у тебя будут неприятности. Новый мальчик смотрит на него хмурым взглядом и Сережа со вздохом сосредотачивается на соборе. Ему хочется успеть достроить, пока не сломали. Его постройки всегда ломали, когда находили, потому что он не был таким, как остальные. Сереже было плевать, потому что последнее, что ему хотелось — находиться здесь. Ему хотелось домой. К маме и папе. — Пусть попробуют, — собеседник вытирает нос рукавом кофты и протягивает ему руку. — Олег. Сережа косится на него с опаской, ища подвох — мало ли, что там крутится в этой вихрастой темной голове на самом деле. Но не находит, а потому нерешительно протягивает руку в ответ. — Сергей, — папа всегда рекомендовал представляться именно так — для солидности. — Серый короче, — отмахнулся Олег и уселся на корточки рядом с собором святого Петра. — Серый это цвет. — И одновременно бесцветье. Сережа ненавидел серый. В этом ужасном месте с обманчиво разноцветным названием, серым и бесцветным было абсолютно всё. — Серый это ты, — Олег хмыкнул и погладил пальцем стену собора. — Что мы будем с ним делать? — Достраивать. А потом… — Сережа мечтал об этом очень давно, с самого первого недостроенного собора. Кажется, тогда это был Храм Христа Спасителя. — А потом сломаем. К чертям собачьим. В тот день они разрушили самый большой христианский храм в мире. Они прыгали на него, пинали, яростно били найденными неподалеку палками. Сережа не знал, за что мстил в тот момент Олег, но он сам мстил целому миру. За маму. За папу. За чудовищную несправедливость. За свою растоптанную жизнь… …Позже, когда он спросил Олега о мотивах, тот ответил, что верующие и религия это зло, а значит их нужно уничтожать. Сережа не сразу понял, что новый друг действительно так считает. Это казалось ему очень глупым: да, они уничтожили песчаный собор как символ, но это не значит, что нужно уничтожить оригинал. Мама пришла бы в ужас от этой мысли. Она всегда говорила, что историческое наследие не надо трогать, его нужно сохранять, ведь тот, кто не помнит прошлого, теряет будущее. Не говоря уже о людях, которые просто принимают за правду сборник исторически нелепых сказок… … Сейчас, в двадцать девять лет, сидя в кабинете собственной башни, Сережа не сомневается, что Олег лгал. Не ему, нет, хотя и ему тоже. Себе. Он не знал, почему был так уверен в этом. Не знал, почему вообще пришел к этой мысли. Может быть потому, что если обвинить Олега во всех грехах, оно будет не так больно? Алая кровь стекает в щербатую миску — не ритуальная чаша, но все равно — символ. Глупо, конечно. Нерационально. Как в дурацких сказках. Но сейчас, здесь, на чердаке, освещенном светом спизженных из магазина свечей — тонких, белых, безумно ломких, Разумовскому было плевать на это. Слишком важный момент. Все должно быть по-особенному. Он облизывает пересохшие от волнения губы и хватает Олега за руку, мысленно отмечая, что у того кровотечение не настолько сильное — алая жидкость не заливает ладонь, а стекает густыми темными дорожками. Неважно. Как неважно и то, что порез уже начинает противно ныть. Все неважно. Еще немного, совсем чуть-чуть, и его друг станет братом. У него появится семья. Семья, которую он никогда больше не потеряет. Даже если для этого потребуется вырезать весь детдом, взорвать Петербург или сесть в тюрьму. — Этим вином, и этой водой, а также порезом… — вообще-то, у него был заранее написанный и зазубренный текст, но от избытка волнения слова совершенно вылетели из головы. Пришлось срочно импровизировать. — Клянемся мы двое, отныне и вовек, до скончания эпохи и до конца дней наших… — Блять, Серый, — Олег закатил глаза и поморщился. — Еще длиннее никак? — Тихо ты, — Сережа недовольно шикнул и надулся. — Не порть момент. Но по сути своей замечание было справедливым. Даже помогло немного взять себя в руки, чтобы вспомнить: спина к спине, плечом к плечу, в горе и радости, в здравии и болезни, хранить, заботиться, защищать… Всегда друг за друга. Всегда на одной стороне. Всегда братья. Не смотри ни на что. Всегда рядом. Вместе. Спина к спине. Всегда. …Олег неизменно закатывал глаза, давая понять, что все слишком пафосно, но молчал и кровь, перемешанную с водой и дешманским вином выпил не сморщившись. И троекратное «клянусь» произнес не дрогнув… А потом, также легко, нарушил клятву. Просто вычеркнул его из своей жизни, когда перевез вещи на государственную квартиру и ничего не сказал. Да и потом — тоже. И даже не попытался воспротивиться, узнав, что их дружбе пришел конец. Словно уже решил это. Давным-давно. Наверное и правда решил. Отмахнулся от всего, что у них было. От дружбы. Клятвы. Братства… А он сам? Разве он сам не лучше? Не сумел удержать друга. Лучшего друга. Нареченного брата. Сам его послал. Сам оттолкнул. Не дал оправдаться. Сережа ненавидел себя за это. И за то, что ощущал это правильным, даже сейчас. — Маленький глупый ребенок… — Заткнись. Собственный голос звучит непривычно хлестко, но выслушивать обманчиво-елейные речи Птицы — невыносимо. Да, Олег его предал. А может быть никогда на самом деле не признавал. Ведь если бы признавал, он не стал бы так уничижительно отзываться о том, что для него важно. И о тех, кто важен. Ведь не стал бы? Но ведь тогда он и клясться тоже — не стал бы. Это просто не укладывалось в его голове. Отказывалось укладываться. Словно в этом мире был не один, а два, совершенно разных Олега Волкова. Один — его лучший друг, нареченный брат, который всегда был рядом, заботился и защищал. Второй — тупорылое быдло, постоянно пытающееся переломать его через колено и подчинить. Это было абсурдом. В одном человеке просто не способны уживаться настолько разные паттерны. Или способны? — Сергей Викторович, — их встречи с психотерапевткой (феминитивы до сих пор звучали странно и непривычно, но Ингрид нравилось их слышать, поэтому Сережа продолжал употреблять их. Даже когда её не было рядом — на всякий случай) проходили в ее домашнем кабинете на Василеостровском. Высокие потолки, светлые стены, светлая, лаконичная мебель, книги по психологии и никаких личных вещей. И обращение — тоже такое, официальное. Ему это нравилось. То, что она не пыталась набиваться в друзья и не лезла туда, куда не следует. — Насколько то, что делает ваш альтер, беря контроль, отличается от того, что обычно делаете вы? — Сильно. — Птица убивал людей и ни во что не ставил человеческую жизнь, но разумеется, Сережа не мог рассказать об этом. — Слишком. Как будто это другой человек. Наталья Викторовна поправила сползшие на орлиный нос очки и внимательно посмотрела на него. — Например? — Грубость, — это было первое, что пришло в голову и Сережа ненавидел себя за это. За то, что в последнее время думал об этом все чаще, потому что чем дальше, тем чаще Ингрид приходила к нему во сны и творила такие вещи… — Ну… На самом деле там не было ничего, что они не делали бы в реальности. Просто во сне всё ощущалось острее. А может быть не острее. Может быть просто успел подзабыть о том, как оно, пока пытался оградить её от Птицы… — У вас было много женщин? Это было даже смешно, потому что он всегда считал себя выше всякого низменного и животного, к которому так тяготел Олег. Та история со студенческой пьянкой не в счёт. Это было единственное исключение, подтвердившее правило. Но с Ингрид всё было не так. С ней оно совсем не ощущалось низменным и животным, хотя ему все ещё было сложно признать, что это нормально, и что воздержание даётся чем дальше, тем сложнее. Настолько сложнее, что он сделал непоправимое и выдвинул на терапию одно из своих табу, хотя последнее что ему хотелось бы обсуждать с чужим человеком — свою личную жизнь. — До Ингрид? Наталья Викторовна кивнула. Она напоминала ему гончую, наконец-то взявшую след. — Одна. — Сереже понадобился весь опыт публичных выступлений, чтобы не залиться краской. — Еще в-в… — пришлось ненадолго замолчать, чтобы справиться с заиканием. Блядской привычкой, вылезшей в старших классах незадолго до выпускных экзаменов. — Еще в студенчестве. По пьяни. И под экстази, после чего Сережа перешёл в стан непримиримых противников наркоты. Это был первый курс. Он пришел на вечеринку только потому, что на этом настоял Олег, которому хотелось драйва и вытащить нелюдимого друга из скорлупы. Алкоголь был единственным, что помогало не умереть от скуки, а потом кто-то предложил таблетку и Сережа не смог сдержать любопытства. А дальше… Дальше он почти ничего не помнил. Вот ему улыбается какая-то девушка. Вот они вваливаются в туалет, не слишком заботясь о том, чтобы как следует закрыть за собой дверь и она опускается на колени. Вот они целуются спустя некоторое время, и она вталкивает ему в рот языком его собственную сперму, а у него перед глазами кислотные вспышки и мир кувырком. Кажется, что стоит только пошевелиться — и упадешь в бездну. А потом был какой-то матрас, и это было последнее, что он помнил. А наутро обнаружил себя в узкой, грязной комнате, на несвежем постельном белье. Во рту царила помойка. Башка раскалывалась. Его вчерашняя партнерша лежала рядом. Она что-то что-то пробормотала во сне и перевернулась на бок, явив миру несколько синяков и стекающую по внутренней стороне бедер струйку крови. Сережа моргнул и перевёл взгляд на свои руки. На его пальцах тоже была кровь. Её кровь. Она ведь наверняка просила его остановиться. Кричала от боли. Возможно даже плакала. А он… — И как долго продолжались ваши отношения? — голос психотерапевтки выдернул его из воспоминаний. — Вы любили ее? — Просто секс на одну ночь. — Один из самых ужасных опытов в его жизни. Вся эта грязь. Изменённое сознание. Собственная жестокость… — Давайте сменим тему. — Как по вашему, с этой девушкой были вы, или альтер? Вопрос, который он задавал сам себе с того самого момента, когда Ингрид впервые заявила о том, что хочет его. Это было на какой, второй день отношений? Нет, третий. Ей тогда приснился кошмар, так что пришлось ее разбудить, а когда она проснулась, то посмотрела на него совершенно безумными глазами и попросила… Сережа, разумеется, отказал ей. Но вопросом, а не затаившийся ли Птица искалечил ту девушку тогда, в студенчестве, почему-то задался. И вроде бы даже ответил сразу: Птица. Разумеется это был Птица с его тягой к уничтожению и деструктиву, а значит нужно приложить максимум усилий, чтобы он не вышел из-под контроля и не натворил с Ингрид такого же кошмара. Но сейчас… — Я попросил переменить тему. — Вы никогда не задумывались о том, что альтер состоит из ваших подавленных желаний? Желаний, страхов, чувств. Мы когда-то уже говорили о том, что приняв его как часть себя, вы совершите большой прогресс. Подумайте на досуге: что вам мешает? Разве вам никогда не хотелось позволить себе такую же степень внутренней свободы? И если альтер — ваша внутренняя свобода, то почему вы столь яростно ее отвергаете? — ее светло-карие глаза как будто видели его насквозь. Почти что гипнотизировали. — Что будет, если вы посмотрите в лицо тому, от чего бежите? Если примете… — Хватит! — Сережа поднялся на ноги так резко, что едва не свалил кресло. Наталья Викторовна приподняла бровь в немом удивлении. Сердце колотилось как бешеное. Пришлось приложить титаническое усилие, чтобы взять себя в руки. — На сегодня. Я вам позвоню. Разумеется, Сережа до сих пор не перезвонил. И, если честно, не собирался. Хватит с него терапии. Он и так прекрасно понял, что именно Наталья Викторовна пыталась до него донести, но категорически отказывался признавать это, хотя и знал в глубине души, что она права. И если подумать, у Олега наверняка было также, разве что его альтером получался первый Олег. Тот, который заботливый. И если Олег на самом деле был хорошим, то он сам… Просто богатый алкаш. Больной на голову псих. Убийца. Он убил трех человек. Искалечил ни в чем неповинную девушку. Только чудом не убил Ингрид. И Олега… Черные незримые когти ласково скользят по волосам. Сережа вздрагивает, отстраняется, решительно протягивает руку за телефоном. Нужно предупредить Ингрид, что он не сможет прийти домой. Он пришел бы, он с удовольствием бы пришел, но вряд ли она захочет его видеть теперь. Он бы не захотел на ее месте. Но даже если она захочет, он просто не имеет права. Не теперь. Не после случайного покушения. Сережа находит ее номер в крошечном справочнике симки для нерабочих созвонов, молча смотрит на фотографию контакта — на ней Ингрид закутана в плед словно в кокон и улыбается — устало, но с какой-то щемящей душу теплотой (вообще-то она не давала добра на снимок, она вообще тогда думала, что он отвечает на какое-то рабочее сообщение, в то время как он отключил на камере звук и сфотографировал. Просто не удержался.), — а потом вздыхает и отбивает ей сообщение вместо того, чтобы позвонить. — Трус. — Знаю, — у Сережи нет сил, чтобы спорить. Тем более, что Птица прав. Он действительно трус. Всегда им был. Прятался от проблем — сначала в безлюдных местах, потом за Олега, потом в сети, за Птицей, а теперь… — Убийца. В воздухе разливается запах тлена. Мажор, банкирша и владелец свалки (после его смерти жена, унаследовавшая бизнес, наконец-то ликвидировала этот кошмар, но радость была недолгой. Залежи мусора просто перевезли под Гатчину, где и без того царила настоящая борьба за жизнь — город насквозь пропитали ядовитые газы с ближайших военных полигонов, а власти категорически отказывались видеть проблему и уж тем более — решать её.) появляются в кабинете из ниоткуда. Обгоревшая плоть обнажила кости, в пустых глазницах полыхал потусторонний огонь. Они неспешно бредут по кабинету, тянут руки, зовут к себе. Сережа поспешно забивается в самый дальний угол и зажимает руками голову. Зажмуривается, не желая видеть этот кошмар. Да, они были херовыми людьми, но они были людьми. А он убил их. И даже не помнил, как именно это произошло. Так и не смог вспомнить. Помнил только крошечный проблеск сознания во время визита к Зильченко, да и то словно со стороны — еще секунду назад он был в своей башне, как вдруг… А потом снова башня. И Олег. То есть не настоящий Олег, но тогда… — А ведь наша первая встреча была раньше. Технически. Ингрид улыбается и протягивает руку, скользнув кончиками пальцев ему по скуле. — Ты о чем? — Сережа поворачивается набок, давая понять что слушает, хотя на самом деле старался справиться с ощущением, что все это — просто чудесный сон, потому что… Она же не могла на полном серьёзе ответить ему согласием на то, чтобы начать что-то большее, чем дружба. Этого просто не может быть. Они не могут лежать на полу их собственной квартиры, в ворохе пледов и россыпи мелких золотых блесток, рассыпавшихся несколько часов назад из случайно уроненной им картонной коробки. — Я ведь была неподалеку, когда ты… когда Чумной убивал Гречкина. — Что? — сердце екает, обдавая тело волной стылого, мертвецкого холода. — Я этого не помню. — Разумеется. Чумным ведь был Птица, — Ингрид придвигается ближе, смотрит на него со всей возможной серьезностью, прижимает ладонь к его щеке. В любое другое время Сережа обязательно перехватил бы ее, чтобы поцеловать кончики пальцев, даже рискуя получить за вторжение в личное пространство. Но сейчас он не мог. Слишком холодно. Слишком страшно. Слишком… — Почему ты не сказала мне раньше? — Забыла, — она пожала плечами и приняла сидячее положение, обхватив себя руками. — Правда забыла. Столько всего навалилось. Я только сейчас вспомнила. Я тогда швырнула в него камень, а он поймал. Налету. Совсем как ты, тогда, в башне. Ту салфетку. Помнишь, когда я пошутила, что ты — пророк? Наверное, в свое время это могло бы стать зацепкой. — Ты могла умереть, — по его вине. Да, Чумным Доктором был Птица, но это все еще была его вина. И его тело. И, наверное, теперь, когда она вспомнила об этом, она уйдет. Это будет правильно, потому что она достойна гораздо большего. Лучшего. — Почему ты вообще говоришь об этом сейчас? — Просто вспомнилось. Показалось важным сказать. И… — она прикрыла глаза. Сережа непроизвольно сглотнул, покорившись логическому исходу. — Не знаю. — Ингрид, я… — Я, наверное, просто чокнутая. — Она внимательно посмотрела ему в глаза и улыбнулась. — Но я рада. И еще… — Что «еще»? — Сереже очень хотелось верить, что это прозвучало неагрессивно. Что он не испортил все еще сильнее, если только это вообще возможно. — Чувствую себя дурой, но, — Ингрид залилась краской, вздохнула и преувеличенно внимательно уставилась на свои собственные руки. — Поцелуй меня, пожалуйста. Воспоминание о начале отношений помогает взять себя в руки. Настолько, что Сережа решается открыть глаза… И сталкивается взглядом с подошедшим почти вплотную Гречкиным. — Ну же, милый, — смеётся Птица, нарочито придирчиво осматривая оперение. — Что ты будешь делать теперь? — Тебя нет, — судорожно шепчет Сережа, вжимаясь в стену. Он бы и рад сбежать, но его жертвы полностью перегородили проход. — Никого из вас. Это галлюцинации. — А знаешь, где место тем, кто страдает галлюцинациями? — Знаю, — это знание приходило к нему, а потом уходило обратно на протяжении всего последнего года. Это он — Чумной Доктор. Он убийца. Отвратительный друг, плохой партнёр, и… — Ты убил нас, — Гречкин делает ещё один шаг. — Я знаю, — собственный голос отказывается подчиняться, но, по крайней мере, заикание пока не давало о себе знать. — Знаю. Пожалуйста, простите меня. — Тебе нет прощения, — покачала головой банкирша. — Есть только один способ искупить вину, — добавляет владелец свалки. — Но у тебя кишка тонка, — хмыкает Птица. — Ты всегда был жалок. Тряпка. — Замолчи! — Сережа поднимается на ноги, краем сознания уловив телефонную вибрацию. Птица облизывает верхнюю губу, закидывает ногу на ногу, улыбается. — А тех мальчишек в детдоме помнишь? Помнишь, как красиво мы решили твою проблему? Тупые мусора так и не поняли ничего, хотя ответ был у них перед самым носом. — Каких… — Понимание обрушивается на него подобно бетонной плите. — Нет! — О да, — жёлтые глаза Птицы полыхают радостным пламенем. — Да! Маленький Серёженька не смог дать отпор и раскис. Но что такое боль и унижение по сравнению со смертью? — Это неправда, — кажется, его начало трясти. — Я этого не хотел! — Лжец! — черные острые когти рассекают кожу на щеке. — Лжец, трус и предатель. Предал меня. Предал Олега. Предал собственные принципы. Даже свою любимую Гром — и то предал. — Это неправда! — Это правда, — снова вступил в разговор Гречкин. — Ты предал всех. Думал только о себе. Но даже себя ты и то — предал. Холод ножа соприкасается с шеей. Сережа не помнил, как и когда взял его, но это было неважно. Всего одно движение. Всего одно… Говорят, что в последние минуты перед глазами проносится вся жизнь, но он может думать только про Ингрид. Про ее улыбки. Ее смех. То, как она хмурится, когда думает. Как темнеют ее глаза, когда она злится. Как закусывает губу. Как рвано вдыхает воздух, когда он прижимается губами к ее шее. Как наматывает на палец прядь волос… Телефон продолжает звонить. Это раздражает и в конце концов Сережа не выдерживает — наверное, если звонки не прекращаются, это что-то очень важное. Или Олег. Олег ведь может позвонить, чтобы поговорить о случившемся? Может быть даже извиниться, хотя Олег никогда не извинялся. Всегда вел себя так, словно он прав. Словно только он и прав. Словно его нареченный брат — идиот и ничего в этой жизни не понимает. Всегда ошибается, а он, гребанный Волков, все знает лучше всех — как правильно жить, как правильно выглядеть, и… Это всегда было так чертовски, просто пиздецки несправедливо! И обидно. Да, Сережа смирял свою гордость, потому что близкий человек важнее, но… Иногда ему хотелось, так безумно хотелось, чтобы Олег просто принял его таким, какой он есть. Не пытался опекать, переделывать, воспитывать. Чертова голубая мечта, хотя Олега наверняка бы взбесило упоминание голубого цвета в свой адрес. Чертово быдло. Если бы он сдох там, в своей Сирии, от лап ИГИЛ, было бы гораздо проще… Следом за мыслью о простоте приходит стыд. Прокатывается по телу обжигающей волной, прочищает голову. На экране светится фотография Ингрид. Сережа протягивает руку и сбрасывает звонок. Он просто не может ей ответить. Не имеет права ей отвечать. Он убийца. И хуже того — предатель. Он предал Олега. Он ее предал. Едва не убил. Зато себя убить оказался не в состоянии. Сдрейфил. Струсил. Все как всегда. — Тряпка. — Хватит, прошу, — сил стоять больше не оставалось, поэтому Сережа опустился перед альтером на колени. — Просто убей меня. Пожалуйста. — Убить? — Птица демонстративно вытянул руку, чтобы полюбоваться когтями, и ухмыльнулся. — Отдай мне контроль, и я это сделаю. Все просто. — Ты врешь. — Вру, — Птица расправил крылья. — Но замечаешь закономерность? Мы вернулись к тому, с чего начали, Се-ре-жень-ка. Ты снова хочешь, чтобы я решил твою проблему, причем решил жестко и радикально. — Ненавижу тебя. — Не меня. Себя. Не забывай, я это ты. И это правда. Страшная, неприглядная, отступающая в забвение, но всегда приходящая обратно. То, от чего он старательно убегал, потому что в лицо смотреть — слишком страшно. Неважно, Птица или не Птица — это он поломал жизнь той студентке, он убил тех мальчишек, он Чумной Доктор, и… Больше всего на свете ему сейчас хочется умереть, но перерезать себе горло или вскрыть вены Сережа не в состоянии. Он пытается снова, и снова, и снова, но никак не может решиться на то самое, единственное движение, а потому просто бьет себя ножом — по груди, рукам, плечам, потому что боль — то немногое, что он заслужил по праву. Боль, тюремная камера, психбольница. Смерть. Он должен был умереть много лет назад. Он должен был попасть с родителями в тот Москвич, ярко-красный как леденец-петушок на палочке. Пробраться в салон тайком, закатить истерику, напроситься… Наверняка же можно было что-то сделать. Может быть даже отговорить их. Но он ничего не сделал. Принял как должное. Отпустил… — Сергей, поступил звонок от Бутуханова. Мне соединить вас? Голос Марго звучит как будто издалека. Сережа закрывает глаза, роняет нож и прячет лицо в ладонях. Он устал. Он так чертовски устал от всего этого. Мало ему себя, так теперь и… — Что ему еще надо? — Он все еще надеется получить ключи. Соединить вас? — Марго как будто веселило происходящее, хотя Сережа не был уверен, что она способна на эмоции. Но с другой стороны, чем дальше, тем больше она походила на человека. А может быть ему просто так казалось после всех бессонных ночей и вложенных в неё усилий. — Нет, — как ни странно, фокусировка на звонке помогла вернуться к реальности. — Передай, что они получат контроль над Vmeste только через мой труп. *** Остаток ночи и весь следующий день Сережа проводит за работой. Потому что так проще. Легче. Легче искать оправдания тому, почему он не может выйти на связь с любимой женщиной или позвонить лучшему другу и извиниться. У него много работы. Реально много. Ему нужно разгрести дела… — Думаешь, у тебя получится спрятаться от меня? Птица возвращается вечером. Сережа пытается игнорировать его, но работа больше не помогает. Вдох. Выдох. Вдох. — Тебя не существует. Альтер улыбается, проводит когтистой рукой по его щеке. Их глаза встречаются и Сережа не может отделаться от ощущения, что блядское гремучее золото заполонило собой весь мир. — Доверься мне. Голос Птицы ядовитой иглой втыкается в мозг. Сереже кажется, что он наблюдает эту картину со стороны… — Уходи. Мир начинает плыть. — Глупый маленький мальчик. Ты так и не понял ничего… Разумовский заставляет себя встать и выйти из кабинета. Тело подчиняется с огромным трудом, сознание путается, но понимание того, что в его власти всё закончить, придаёт сил. Нужно только продержаться ещё немного. Самую малость. — Ты что, спятил?! Сережа вспоминает Ингрид на полу башни, бездыханную и потрепанную. Вспоминает новостные сюжеты о Чумном Докторе. Троих детдомовцев, напавших на собаку и сгоревших в старом сарае. Олега. Ингрид, доверчиво выпившую снотворное из его рук… — Я вполне способен решить свои проблемы самостоятельно. Потому что именно Птица — его главная проблема. Если бы только тогда, в детстве, он отверг его с самого начала, всё было бы по другому. … Но теперь уже поздно думать о том, как могло бы случиться. Поздно что-то менять. Он должен исправить то, что натворил. Искупить всё причинённое зло. Остановить Птицу. Нужен всего лишь шаг. Один шаг… …Воздух взорвался криком. *** Разумовский всегда был атеистом. Жизнь довольно рано пояснила ему, что нельзя полагаться на кого-то, кроме себя. Ну, разве что ещё Олега, но Олег был материален и тоже — максимально далек от всего религиозного. Но чем дольше в его жизни пребывала Ингрид Гром, тем сильнее становились его сомнения в собственном материализме, потому что то, что она выбрала его, оставалась с ним вопреки здравому смыслу, было настоящим чудом, не меньше. Совсем как сегодня, когда она неожиданно материализовалась прямо на крыше, хотя Сережа упорно не понимал, почему она ведёт себя так, словно ее совсем не волнует тот факт, что он едва ее не убил. Словно она не знает, сколько зла он сделал. Словно не понимает… Это нихрена не здорово. Нелогично. Ей следует отправить его за решётку, а не тянуться за поцелуями и утешать, пока он оплакивает разрушенное собственными руками кровное братство. Он не заслужил такой доброты. И её. На самом деле он никогда её не заслуживал… …Душ немного помогает прийти в себя. Тело сковала чудовищная усталость, но в голове царила поразительная ясность, хотя никаких умных мыслей не приходило. Да и вообще — мыслей. Только голос Ингрид, произносящий одну и ту же фразу. Я не все. И в этом «не все» ему снова и снова слышится «ты мне нужен» и, кажется (скорее всего приглючилось), «я тебя люблю». Хотя, конечно, ему даже в этот момент нужно было всё испортить, потому что он не сказал ей в ответ о том, что любит, что готов бросить весь мир к ее ногам, что всегда будет рядом, что обязательно все исправит… О нет, вместо этого он не нашел ничего лучше кроме как разреветься от обилия чувств и отвернуться. Идиот. Сережа выключает воду, чувствуя, как от тепла, перемешанного с запахом абрикоса на него наваливается сонливость. Но эта сонливость слетает сразу по возвращению в кабинет, потому что Ингрид выглядит так… Совсем как тогда, в её первый гостевой визит в прошлом году. Или тогда, когда он забрал её после побега из казино. Или в самом начале совместного проживания, после больницы… С этого момента всё остальное резко перестало иметь значение, хотя он оказался не в силах противостоять её стремлению обработать его порезы, потому что ради этих прикосновений можно было вытерпеть что угодно, даже зеленку, потому что кого волнует зеленка, если она дотрагивается до него своими пальцами, накладывает повязку, прикусывает губу от чрезмерной сосредоточенности, и даже не высказывает ни единого признака отвращения, хотя по его собственному мнению именно так он и должен выглядеть в её глазах. Отвратительно. Отталкивающе. Жалко. Но спросить её об этом Серёжа не успевает — из-за курьера, а когда возвращается в кабинет с едой, то момент уже упущен, хотя не то чтобы он сильно горел желанием узнать ответ. Да и зачем продолжать выяснение отношений, когда можно дать ей передохнуть перед очередным (наверняка безумным) рабочим днём? Не говоря уже о внезапной, но такой необходимой возможности побыть вместе, и о том, что от неё пахнет его шампунем и гелем для душа, что эти запахи перемешиваются с кленовым цветом, вызывая горячую дрожь по телу (когда некоторое время назад он шутил, что его рубашка на ней будет тем ещё испытанием, то не ожидал, что шутка выйдет из-под контроля) и острое, почти болезненное желание поцеловать её. Но он не решается. Никак не может ощутить, что имеет право это сделать, даже после того, как она предлагает поехать в Диснейленд. Вместе. Раньше она никогда не предлагала ему чего-то подобного, хотя он был бы рад организовать поездку в любую точку земного шара. Например в Венецию. Он мог бы арендовать дворец. И гондолу. Ведь там, в городе каналов и карнавала, никто не знает кто такой Сергей Разумовский, а значит, они смогут не бояться разоблачения и просто наслаждаться моментом… А ещё есть Флоренция с её величайшим культурным наследием, есть залитая солнцем Мексика, есть Лондон, где оставил свои следы великий Шекспир… И Испания с её затаенной борьбой и болью. И Нотр-Дам де Пари… Идея о кругосветном путешествии не отпускает его всю ночь и всё последующее утро. Серёжа даже пробует составить примерный маршрут на будущее, но никак не может сосредоточиться, а потому залезает в ящик стола — за ежедневником для рисунков, чтобы отвлечься. Но натыкается взглядом на принесённый таинственным курьером конверт, и, поддавшись мимолётному приступу любопытства, вытряхивает содержимое себе на колени. Это оказываются старые фотографии. На одной из них, единственной чёрно-белой, — счастливые молодожёны. Кудрявый высокий мужчина в костюме и тоненькая девушка в свадебном платье с косой до пояса. Надпись на обороте гласила «От Сережи и Анечки, дорогой подруге Лидочке на память». На остальных двух снимках, уже цветных, были одни и те же люди. Высокий мужчина с рыжими волосами и голубоглазая женщина с россыпью крупных тёмных кудрей, неуловимо похожая на свадебную чету. Серёжа сглотнул и пересмотрел фотографии ещё раз. У него было смутное ощущение понимания, но одновременно с этим царило полное непонимание, потому что… При четвёртом просмотре (руки начали подрагивать, но эмоций никаких не было. Он словно видел сон и не мог пошевелиться, завороженно пересматривая снимки снова и снова) он обратил внимание, что на одной из них, где неподалёку от ног мужчины валяется лиловый детский совок в окружении неуклюжих песчаных башен, на заднем плане притулился автомобиль. Москвич. Такой блестящий и красный, что напоминал леденцового петушка. — Мы вернёмся так быстро, что ты даже соскучиться не успеешь. Фотографии выпали из резко ослабевших пальцев. Горло сдавило. Серёжа попытался вскочить на ноги, но упал — тело не слушалось, мышцы отказывались держать, окружающий мир наматывал перед глазами круги, словно от алкоголя. — Марго, — собственный голос подчинялся с огромным трудом. — Марго! — Сергей, мне позвонить в скорую? — Нет… — на долю секунды эта идея кажется здравой, ведь если сейчас окажется, что фотографии ему почудилось, что это просто какие-то документы или что угодно ещё… Ему не почудилось. Счастливая свадебная чета, сияющая улыбками. Рыжий парень и кудрявая девушка на фоне дворцовой площади. Совсем молодые. У него — белая рубашка и такой ошарашенный взгляд, словно он не верит своему счастью. У неё — буйные тёмные кудри, голубое платье, букет ромашек в руках и очень смущённый вид. Те же самые парень и девушка, но уже старше. Фигуры стали более плотными — лица — более взрослыми и уставшими. Не изменились, пожалуй, только глаза. И ещё улыбки… — Нет, не надо скорой. — теперь, когда первая волна мандража прошла, внутри снова воцарилось своего рода спокойствие. — Выведи мне видео с камер. Марго подчиняется. Даже если и захотела бы взбунтоваться, у нее просто нет такой возможности, пусть он и сделал ее максимально похожей на человека. Может быть у нее даже завелась душа… Глупости, разумеется. Вся ее душа — строчки кода в недрах компьютера и подведенные к телефону — для удобства, хотя там он уже давно ее не использовал. С прошлого лета. В телефоне был только голос и это навевало нехорошие ассоциации, усиливая приступы паники. А ведь папа когда-то мечтал создать что-то подобное: Сережа не был уверен, но кажется они когда-то говорили об этом, незадолго до того, как… — …только представь, сынок — технология, которая подобна настоящему человеку, но находится внутри компьютера… — они играли в «Морской бой», поэтому папа попробовал атаковать по клетке Д10, но промазал. Самую малость промазал. Нужно было только сместиться на одну клеточку вверх. — Как железная служанка Больштедта, только лучше. И если суметь сделать так, чтобы… — Сережа нахмурился и атаковал на А4. — Мимо. Д9. Это было чертовски несправедливо, потому что у него больше не осталось ничего, кроме этого несчастного линкора против трех противных подводных лодок. И если папа сейчас узнает, что попал, то не успокоится, пока не потопит его полностью. А это будет несправедливо. — Мимо, — Сережа с трудом подавил ухмылку и почесал нос. Вот пусть теперь думает, где искать это несчастное судно. Теперь главное попасть, чтобы создать себе преимущество. — А можно будет сделать так, чтобы она знала как можно больше? — лежащая на диване мама сдула волосы со лба и упала лицом в книгу, которую читала. — Я бы не отказалась упростить процесс поиска информации. Ну чтобы говоришь ей «Уважаемая Технология, мне очень-очень нужна одна конкретная цитата для диссертации, найдите пожалуйста, потому что мои глаза уже не выдерживают.» и она просто «слушаюсь, Анна Сергеевна, вот нужные вам слова». Гениально же. Принеси мне воды, а? — Так точно, гражданка доктор наук. — папа шутливо отдал ей честь и прошел в кухню. Сережа не удержался от торжествующей улыбки и, воспользовавшись подвернувшимся шансом, подсмотрел расположение подводных лодок. Оно никогда не всплывало раньше — это воспоминание. Хотя не то, чтобы он вообще давал им волю. Слишком боялся встретиться лицом к лицу. Слишком боялся боли, неизменно приходящей следом. А теперь… Отсмотр камер около башни не дал ровным счетом ничего. Пришлось просить Марго предоставить записи по всему району (и парочке соседних на всякий случай) — неважно, законно или не очень. Кто бы ни послал этого курьера, он явно не хотел чтобы его нашли. Но почему? Почему вообще нужно было посылать курьера? Почему нельзя было принести снимки самому? Ответ находится на пятой камере. Машина. Эту машину, въехавшую в кадр, темно-серую, с полосой #9400d3 по шестнадцатеричному цветовому коду и логотипом спецслужбы он узнал бы где угодно. Значит, Ингрид… Но это не Ингрид. Не Олег. И даже не Лето. За рулём оказывается последний человек, которого он вообще рассчитывал тут увидеть. *** После шести часов на лестнице, стало понятно, что если хозяин квартиры и вернется, то нескоро. Сережа вздохнул и поерзал, устраиваясь поудобнее. Вообще-то, это слишком напоминало ему прошлогодние дежурства возле квартиры Ингрид — кажется, ему повезло после второго. Нет, третьего. Было еще третье, хотя он его почти не помнил — только то, что пытался подарить ей пистолет… Из соседней слева квартиры повеяло запахом пирожков и желудок радостно откликнулся предательским громким урчанием — Сережа рванул на адрес так стремительно, что совершенно не подумал о том, что нужно перекусить. Кажется, единственное, на что хватило его мозг — позвонить Ингрид, хотя сам диалог он помнил смутно. Помнил только, что сначала заехал домой — переодеться в худи, в котором был на похоронах — даже в самом взбудораженном состоянии он понимал, что Колпинский — не тот район, где следует привлекать к себе хоть какое-то внимание. …С первого этажа долетел звук хлопанья дверью и громкие, пьяные голоса. Сережа вздохнул, подумав о том, что к нему сейчас стопудов прицепятся — уже цеплялись несколько раз, благо до драки так и не дошло — один раз его спасла спускавшаяся с верхнего этажа женщина, а в двух других он смог позорно капитулировать путём побега и выжидания благоприятного момента для возвращения. Ну и еще одна старушка обозвала наркоманом и велела убираться под угрозой вызова полиции. Это из ее квартиры сейчас несло ароматом выпечки. Голоса приближались. Сережа вздохнул и поднялся на ноги. Если он сейчас поднимется на верхние этажи, то не сможет спуститься, а спрятаться при отсутствии тамбура ему негде. Хуже всего если это окажутся подростки. Черт. Сережа вздрогнул и облизал губы, чувствуя, как откуда-то изнутри подступает паническая атака. — Эй, парни, давайте преподадим этому павлину урок манер. Рот наполнился фантомным привкусом крови. Разумовский сглотнул, сунул руку в карман, чтобы хотя бы успеть сбросить телефонную систему до заводских настроек, и замер, нащупав рукоятку ножа — он положил его туда перед уходом из башни, на случай самозащиты. Сглотнул еще раз, повинуясь приступу отчаяния, осмотрел замок и вдруг ощутил, как у него подкосились ноги. Вытянутая замочная скважина. Вытянутая. И если ему сейчас повезет… …Ему повезло. Он скользнул в квартиру и захлопнул за собой дверь ровно в тот момент, когда пьяные голоса переместились на покинутую только что лестничную площадку. Сережа осторожно посмотрел в глазок и обнаружил, что это были не подростки, а несколько развесёлых азиатов в костюмах, явно возвращающихся с какого-то корпоратива. Хотя Ингрид, конечно, с ним поспорила бы. Разумовский облегченно выдохнул и медленно сполз по стенке на пол, прикрыв затрясшимися руками область сердца — чтобы заглушить стук. Нож уже давно выпал из ослабевших пальцев и теперь лежал рядом, на старом, самую малость вздувшемся линолиуме. Итак, он, миллиардер и предприниматель, только что взломал чужую, выданную государством квартиру, потому что испугался избиения пьяными подростками. Просто блеск. Особенный блеск состоял в том, что квартира принадлежала офицеру спецслужбы и одновременно — его главному врагу. Бывшему, ну, наверное. Но тем не менее… И что ему теперь с этим делать? Уйти? Но ведь Степанов мог вернуться в любую минуту, а Серёже кровь из носу нужно было поговорить с ним. Да и как уйти, оставив квартиру незапертой? Можно конечно вызвать мастера, но тогда придётся менять замок, а значит у хозяина квартиры не будет ключей… Проклятье. Серёжа тяжело вздохнул и поднялся с пола, решив использовать имеющееся время и осмотреться. Квартира оказалась предсказуемо крошечной, но чистой. На прибитой к стенке полке красовалась икона Божьей Матери. На низком комоде расположились несколько свечей, бутылки с цветами, распечатка скана старой газетной статьи про аварию по дороге на Шалово-Перечицкий карьер, два небольших сувенирных черепа с закосом под Мексику и коробка шоколадных конфет. Шторы — обычная старая тюль и тяжёлая тёмно-синяя ткань. На прикроватной тумбочке — книга с загнутым уголком. На задней сторонке солнечно-желтого полусупера красовалась небольшая фотография Сони и её же редакторский отзыв. Обои — белые, с засильем коричневых чашек кофе. На кровати — тёмно-зелёное покрывало с проблесками тонкой золотой нити. На рабочем столе — монитор компьютера, небольшая коллекция фильмов (сплошные французские комедии) и компьютерных игр (третьи Герои и несколько частей про какую-то рыбку Фредди). Коврик для мыши — с изображением кузнечика на ветке магнолии. За стеклом — кормушка для птиц. На кухне, еще более крошечной чем комната, обнаруживается покрытый дешевой, красно-белой клеенкой стол. Тарелки и ложки — исключительно одноразовые. В холодильнике отыскиваются подвядшие стрелки зелёного лука, чёрный хлеб и початая пачка сосисок с сыром. Видимо, плевать на своё питание было общей чертой полицейских работников, не являвшимися оборотнями в погонах. Серёжа тяжело вздохнул и достал сосиски и хлеб из холодильника: после стресса на лестничной клетке есть захотелось ещё сильнее, а от Степанова не убудет поделиться подножным кормом. Впрочем, всё оказалось не так уж плохо — в поисках поджига для газовой плиты Серёжа откопал в кухонном ящике пачку булгура, несколько пакетиков со специями, липовый чай из аптеки и шоколадку. С таким набором уже можно было работать, тем более ему всё равно придётся ждать… …Вот только к тому, что ожидание затянется на несколько дней Разумовский оказался не готов. Это совершенно не входило в его планы и вообще — крайне нервировало. Наверное, самым правильным было рассказать об этом Ингрид и придумать что-нибудь вместе, но Сережа так и не смог себя заставить, потому что ситуация была максимально идиотская. Ему было стыдно за то, что он так по глупому влип и не хотелось грузить ее дополнительными проблемами. Поэтому он просто писал ей как ни в чем не бывало, убивая время работой (пришлось позвонить Федору Ивановичу и попросить его привезти ноутбук и зарядку для телефона, пообещав обязательно-преобязательно рассказать все, как только появится возможность) и готовкой — чтобы отвлечься от рабочих моментов он сделал заказ на кучу разных продуктов и радостно грохнул половину дня на то, чтобы разложить все по холодильнику и морозильнику. И каждый день, при первой же возможности, перерабатывал эти залежи: когда он готовил, ему становилось спокойнее. Получалось не думать. Не вспоминать. Не бояться… Кажется, Олег когда-то говорил о чем-то подобном еще в студенчестве… От мыслей про Олега было больно, поэтому Сережа загонял их куда подальше. Получалось хреново: то и дело в памяти всплывали посиделки на чердаке, уроки самооброны, периодические подарки по мелочи — ворованные, конечно, откуда у детдомовцев деньги; валяние дурака, драки плечом к плечу… Но каждый раз, когда он уже готов был позвонить нареченному брату и извиниться, память зачем-то подкидывала разбитые розовые очки, втоптанные в грязь фенечки, уничижительные комментарии, насмешки… то, что Олег даже Ингрид и то — не принял. Да и Птица, если подумать, должен был брать что-то за основу, чтобы маскарад получился достовернее. Птица в ответ на такие мысли тихо посмеивался, пребывая в полном восторге, но не показывался. Сережа посылал его к черту и сосредотачивался на снимках, с которых ему улыбались его родители. И бабушка с дедушкой. Дедушка умер за два года до его рождения. Они с мамой ходили на могилу, когда ему было пять… …Степанов возвращается домой на четвертый день. Вечер, если точнее. Сережа этого не слышит, чрезмерно погрузившись в строчки кода. Просто чувствует прижатый к затылку пистолет и леденеет. — Эй, парни, давайте преподадим этому павлину урок манер. Сережа вздохнул, мысленно пожелал Олегу, чтобы его свидание на чердаке прошло как можно паршивее и встал в боевую стойку, собирая сопротивляться до последнего… А потом ему на спину со всей дури опустилась табуретная ножка, колени непроизвольно подкосились и мир взорвался тысячью болевых вспышек. — П-привет, — паника подступила к горлу, не давая дышать. — Что тебе тут нужно? — пистолет убрали от его головы, но легче не стало, даже после того как Серёжа нашёл в себе силы подняться на ноги и посмотреть врагу в лицо. — Сдохни, сдохни, сдохни! — Только после тебя, — хрипит Сережа, в отчаянной попытке самую малость сохранить лицо, раз уж сопротивление провалилось. По крайней мере он успел сгруппироваться, хотя пару ударов в живот всё равно схватил. Это неважно. Сейчас уже всё неважно. Нужно только перетерпеть. Хорошо, что Олег валяется с температурой и не видит этого позора. Нужно было лучше сопротивляться. Больше времени уделять тренировкам… Удары прекращаются. Сережа слышит тяжелое, хриплое дыхание врагов, а потом — удаляющиеся шаги и довольный смех. Позволяет себе закашляться от боли. Думает о том, что опасность, кажется, миновала и нужно привести себя в порядок, чтобы Олег не беспокоился…. Спустя пару минут он наконец-то рискует разжаться, игнорируя боль во всём теле. И тут же вскрикивает, когда тяжелый ботинок изо всех сил прилетает ему в лицо. — Я… — паника нарастала. Тело налилось свинцом и как будто оцепенело — как и каждый раз, когда он снова видел этого человека. — Я просто… — Ему двадцать девять, у него есть власть, у него есть нож, он вполне способен дать отпор… — П-п-просто п-п-поговорить. Я не хотел. Там б-была компания п-пьяных и я-я… — Его начало трясти. — Все хорошо? — кажется, на лице врага проступило нечто вроде беспокойства, быстро сменившееся на что-то, что никак не получалось определить. — Так. Спокойно. — Он протянул руку и Сережа непроизвольно шарахнулся, ощущая себя подростком. Это было выше него. Это не поддавалось контролю. — Слушай, я понимаю… — Заткнись. — Сережа яростно мотнул головой, ощущая, как страх уходит, сменяясь подкатывающей к глазам злостью. — Ничерта ты не понимаешь! Испортил мне половину жизни. Появился как ни в чем не бывало. Ведешь себя как нормальный человек. — Слезы оказались сильнее и Серёжа ненавидел себя за это. — И эти фото… Да на что ты вообще надеялся?! — Ни на что. Три коротких, холодных, равнодушно произнесённых слова подействовали подобно ведру ледяной воды. — Единственный раз, когда я искал встречи — тот, в больнице. Потому что я действительно раскаиваюсь в том, что делал и мне было важно попросить у тебя прощения. Второй раз я просто привёз Ингрид домой, и, к слову, ничего не сказал ей про то, что ты начал распускать руки. Если помнишь, в одностороннем порядке. Серёжа непроизвольно залился краской. Ну да, ну схватил за плечи, ну начал трясти. Это было от нервов. Он просто не смог это проконтролировать. — А теперь ты здесь. У меня в квартире. Хотя я сделал всё, чтобы ты не знал, кто именно направил к тебе курьера. Какого чёрта? — Это случайно вышло, — Серёжа шмыгнул носом и потупился, чувствуя себя так, словно его вызвали на ковёр к директору школы, хотя это было совсем не то, что он ожидал или хотел. Он хотел… Чтобы как с Олегом, наверное. Накричать, выпустить напряжение, хлопнуть дверью. — Как вообще можно случайно взломать квартиру? — Говорю же, там были пьяные. Я п-подумал, — Серёжа опустил голову. — Что это подростки. Я испугался. А потом просто не смог бросить квартиру открытой. Думаешь, мне самому хотелось застрять здесь на четыре дня? Каменщик тяжело вздохнул и приложил руку ко лбу. — Разумовский, ты не думал о том, что ты мог просто сменить замки, а ключи завезти в спецслужбу? — Блять. — Других слов у Серёжи просто не было. — Ясно. — Какое-то время они молчали. — Выпить хочешь? — То есть? — Серёжа прищурился, пытаясь найти подвох. — Выпить. Потому что не знаю, как ты, а я просто не выдержу всего этого без бутылки. — Чего «этого»? — Этого. — Но… — Сережа тяжело вздохнул и словно загипнотизированный проследовал на кухню, не очень понимая, почему все вообще повернулось вот так вот. Они же враги. Они же ненавидят друг друга… — Ты указал на меня. — Да. — Степанов сунул руку в проем между стеной и холодильником и вытащил наружу бутылку водки. — Ты всегда был невыносим. — Я… — только сейчас до Сережи дошло, что тот улыбается. — Ты смеешься надо мной?! — Извини, но плакать над тобой у меня настроения нет. — Степанов извлек из сушилки для посуды рюмки и раскрутил крышку. — Ну так что? Это было ненормально. Это было неправильно. Нелогично. Они ведь были врагами. Ненавидели друг друга. Так какого же хера этот придурок вел себя так, словно этого всего не существовало? — Он вырос. И он хороший. Ты правильно сделал, что принял рукопожатие. Я думаю, вам нужно будет обсудить это. Ещё раз. Втроём. Без свидетелей. — По-твоему, это хорошая идея? — Может и не очень. Но правильная. Решать тебе. Голос Ингрид прозвучал в голове так отчетливо, словно она сейчас стояла рядом. Сережа почти протянул руку, чтобы коснуться, но одернул себя. Ингрид была не здесь. Здесь были только он и его прошлое. — Ладно, — Сережа тряхнул головой и провел руками по лицу, сомневаясь в собственной адекватности. Ему бы свалить наконец отсюда, прямо сейчас, позабыв этого человека как страшный сон, но… Фотографии. Ему нужно было поговорить с ним о фотографиях. Почему? Для чего? Зачем? Как?.. — Д-давай напьемся.