Свои чужие люди

Один из наемников когда-то озвучил мысль, что вся Россия, кроме Москвы, Питера и, может быть, Ебурга, прочно завязла в девяностых. Тогда Олег сообщил, что не существует такого города — Питер. Петербург, Санкт-Петербург, Ленинград, если брать советский вариант названия. А Питера никакого нет. Понапридумывают тут всякого, никакого уважения к истории города. Парень обозвал его питерским снобом. Олег послал собеседника в его родную «Москву поганую» и благополучно выкинул из головы, тем более что тот очень скоро уехал с концами на гражданку, не выдержав происходящего. Однако после сегодняшнего визита в полицейский участок по следам заявления о пропаже одной из девушек, поисками которых им поручила заняться Яшина, непроизвольно вспомнил о разговоре. Потому что пошарпаное внутри и снаружи здание, говеная мебель и пышный, лоснящийся ментяра в кресле начальника упорно воскрешали воспоминания из детства, точнее отрочества, когда Серый был одержим идеями анархизма и желанием свергнуть систему к хуям собачьим. Олег ощущал себя так, будто вернулся назад на машине времени. Попал во временную петлю. Потому что ничего не изменилось. Ничего. Такая же нищета. Такая же грязь. Такой же всеобъемлющий похуизм, тесно спаянный с наплевательством. Только не «Мы не можем ничего обещать, сами понимаете» а «Ну а чего ее искать, ясно же, что в бордель загремела. Мне что, делать нечего, кроме как тратить на нее ресурсы? Работы по горло». Ему казалось, что по нему физически стекает всё это говно. Его буквально тошнило от омерзения. Ему хотелось заорать, встряхнуть этого урода так, чтобы шея свернулась нахуй, макать его лицом в грязный толчок до тех пор, пока не утопнет; и он именно так бы и поступил, будь он кем угодно кроме сотрудника ебучей специальной службы, потому что Яшина за подобное не похвалит… А потом, неожиданно, Ингрид Гром, слушавшая все эти разглагольствования с каменным лицом, с одного удара отправила подполковника Шишкина А. Е. в нокаут. И в этот момент Олег наконец-то понял, что именно отыскал в ней его нареченный братец. Кажется, он и сам имел все шансы на то, чтобы глубоко и прочно увлечься ею. Да, у нее напрочь слетела психика, но… Беспорядочные кудри. Поджатые, недовольно искривленные губы. Невидимый, пробирающий до костей холод, окутывающий пространство вокруг нее подобно ядовитому газу. Угрожающе прищуренные глаза… Сердце дрогнуло, замерло и пустилось в бешеный пляс. Но сказал он только: — Яшина не одобрит. — Яшина поймет. — Августа одобрительно хмыкнула и сделала то, что взорвало его мир тысячью разноцветных радуг и едва не заставило с ходу предложить ей руку и сердце. Плюнула нокаутированному на голову. — Думаешь в первый раз такое? Отмажет. Олег машинально облизал пересохшие губы и перевел взгляд на валяющегося перед ним мусора. Представил, как со всей силы пинает его. И снова. И снова. Тот падает на пол, не приходя в сознание, и тяжелые армейские ботинки проходятся по его лицу, ломая нос, заливая кровью… — Олег, — женская рука легла ему на плечо. В воздухе повеяло миндалем, и это в последний момент отвлекло бывшего контрактника от осуществления своего плана. — Что? — Не надо, — Августа легонько сжала пальцы. Как будто точно знала, что именно он собирался сделать. — Пожалуйста. Он того не стоит. Олег сделал глубокий вдох, успокаивая разыгравшуюся агрессию. Красная пелена перед глазами начала таять, заменяясь осознанием: Августа права. Яшина может и отмажет их от одного единственного удара, но не сможет замять серьезное избиение или убийство. — Сам же небось и посещает все эти… — Ингрид презрительно скривилась и изобразила пальцами кавычки. — Спа-салоны. Мудак. — Или крышует, — вздохнула Августа и демонстративно открыла дверь кабинета. — Или крышует, — согласилась Ингрид и выскользнула в коридор. Ее волосы змеились по спине и плечам подобно стружке горького шоколада, удивительно гармонируя с осенней рыжестью волос Августы. Они притягивали внимание. До них отчаянно хотелось дотронуться… Словно в издевку мозг вытащил из глубины образ Юли. Алое зарево волос. Деловитое цоканье каблуками. Чертов жасмин… — Волков, прием! Земля вызывает! Ингрид Гром щелкнула пальцами перед его лицом. Образ Юли пропал, но фантомный запах жасмина так и остался висеть в воздухе, смешиваясь с миндалем, чем-то сладким и пряным одновременно, и еще, почему-то, вербеновыми духами Яшиной и дешевой туалетной водой с запахом яблока, которой последние два года жизни неизменно душилась Оля… Олег тряхнул головой и залез в машину, прислушиваясь к, ставшему почти повседневным элементом, спору напарниц. Ингрид Гром планировала сесть за руль. Августа Июнь возражала, что хочет жить, а для этого машина должна ехать нормально. Не в стиле погони из каких-нибудь американских фильмов. Странная штука жизнь: ещё буквально вчера ему казалось, что это всё — скучнейшая херота, которую нужно попросту пережить перед тем, как вернуться в родную стихию. Но сейчас, здесь, в этот самый момент, начало казаться, что это — самый правильный и логичный поворот по его жизни. Глупости, разумеется. Олег передёрнул плечами и все также привычно выдвинул свою кандидатуру в качестве водителя. Получил традиционно-синхронное «не лезь» и в очередной раз махнул рукой на происходящее. Он и без того знал, чем все кончится: в прошлый раз верх одержала Августа, значит в этот раз победа будет за Ингрид. А потом снова за Августой, потому что эти двое всегда рулили по очереди. И зачем тогда все эти фиктивные споры? Женщины… …Остаток дня проходит в повседневной рутине, но, если верить Августе, вполне удачно, так как не пришлось шариться по помойкам. — Ты вообще смотрю везунчик на этот счёт, — хмыкнула она и задрала голову, выдыхая сигаретный дым. — Но ничего, однажды это закончится. Олег не очень понял, при чем тут помойки и в чем именно он везунчик, но, воспользовавшись тем, что Ингрид отошла в сторону, пригласил Августу Июнь гулять, чувствуя себя при этом шальным мальчишкой, особенно когда она ответила ему согласием. Сердце заколотилось как сумасшедшее. Тело бросило сначала в жар, а потом в холод — от волнения. Последний раз с ним было что-то похожее в средней школе, когда Оля передала ему вызов к заведующей детдома после очередной драки с уебками, домотавшимся до Разумовского. — Я считаю, что ты молодец, — белое платье в синий цветочек, доставшееся ей от кого-то из домашних деток, чьи предки горели желанием почесать эго, красиво колыхалось при каждом шаге, то и дело оголяя худые, острые коленки. — Разумовскому очень повезло, что у него есть такой защитник. Оля плыла по коридору чуть впереди него и солнце, проникающее через окна, заливало ее фигуру, и больше всего на свете Олегу хотелось развернуть ее к себе и… — А что, хочешь такого же? — он не мог ответить иначе. Мутить с ней было бы зашкваром. Потому что странная, не такая как остальные. Пацаны бы не поняли. Даже Серый. Особенно Серый, потому что она была его соперницей. Его бесило, что девчонка ни в чем не уступает ему. Он постоянно старался перегнать ее. Он вынес бы ему весь мозг, если бы узнал. Да и вообще, два странных человека это слишком, ему и Разумовского по жизни вполне хватает. — Одна ночь на чердаке, и я к вашим услугам. Хотя тебе наверное и пары часов хватит. Зубрила. Оля посмотрела на него как на идиота и пошла в обратную сторону, не сказав ни слова. Ее коса колыхалась на белой в синий цветочек ткани. Солнце, проникающее в окна, заливало ее фигуру золотым светом. Глупая, наивная, странная девочка. Чего она вообще от него ждала? Нахера навязалась сопровождать? Олег провожал ее глазами до тех пор, пока она не скрылась за поворотом, а потом, в бессильной злости ударил кулаком по стене. Через три дня после этого Олю обнаружили в петле. С тех пор она временами приходила к нему во снах. Снова и снова уходила по коридору, а он пытался и никак не мог ее догнать. Олег ненавидел эти сны. Ненавидел проклюнувшееся изнутри ощущение, что все было бы хорошо, поведи он себя иначе в их последнюю беседу. Может быть, она просила о помощи подобным образом. А он не понял. Не отследил. А всё из-за этой рыжей гниды с его амбициями… Наверное если бы Серый не предложил ему искать справедливости самостоятельно, Олег бы его прикончил. Он даже придумал как: размозжить голову камнем. Даже припрятал подходящий булыжник в укромном месте. При таком способе убийства его бы точно не заподозрили. Свалили бы всё на Каменщика с его враждой и привычкой таскать в карманах камни. Но Серый предложил, а Каменщик согласился. И хотя их усилия не принесли никаких плодов, это позволило снизить градус ненависти и понять, что со смертью рыжего придурка не станет легче. Только тяжелее, потому что… Ну… Брат же. Пусть и названный. Он не виноват в том, что произошло. У него просто не хватило бы денег нанять кого-то для исполнения. А, учитывая, что девчонки не интересовали его вообще, маловероятно, что он выбрал бы изнасилование как способ утверждения превосходства. И, к тому же, предпочитал честно бороться, хоть и бывал временами тем ещё интриганом. Иногда Олег вообще не понимал, почему они держатся друг за друга. Серый катастрофически отказывался потакать инстинктам самосохранения ради выебонов. И черт бы с ним, со становлением мужиком. Если бы не эти его выебоны им обоим жилось бы гораздо проще. Спокойнее. И ладно бы выебоны. Он закатывал истерики на ровном месте, из-за хуйни, совершенно не отслеживал свои слова и действия и вообще вел себя временами так, словно их дружба ничего для него не значила. В такие моменты Олег был готов послать его куда подальше и пусть бы Каменщик со своими псами уже прибил бы эту рыжую бестию к чертям собачьим… А потом названный брат приносил ему еду или угонял велосипед в качестве подарка на день рождения. И читал вслух, совсем как мама когда-то, потому что решил, что эта традиция слишком хороша, чтобы кануть в Лету. Или делал какую угодно другую хрень, от которой внутри разливалась дурацкая теплота. А ещё они как-то нашли коробку с шахматами в учительской. И как любые уважающие себя сироты честно украли в личное пользование. А потом сидели вечерами в своем убежище на чердаке и пытались понять, как в это играют. Серый даже самоучитель где-то раздобыл. Старый, потрёпанный. И уже на следующий вечер уверенно выигрывал партию за партией, пока Олегу не надоело. А когда надоело, брат только пожал плечами и углубился в самостоятельное решение шахматных задач. И было в этом что-то невероятно уютное — сидеть прислонившись к стене, лабать на гитаре и искоса наблюдать за нахмуренным, сосредоточенным лицом рыжего недоразумения. А ещё Олег учил его драться и владеть ножом, а Серый упрямо пытался обработать ему мелкие, полученные в драках травмы. Олег разумеется сопротивлялся — он ведь не маленький и не девчонка чтобы так с ним возиться. И волосы эти дурацкие, рыжие, ему нравилось лохматить. И то как братец периодически тыкался головой ему в плечо — с какой-то особо трепетной доверчивостью, которую даже к его ориентации привязать не выходило. Правда потом перестал. Олег даже не заметил, как это произошло. Он был рад — значит, всё-таки Разумовский становился сильнее, хоть и оставался ебнутым. Но в глубине души признавал, что ему не хватает таких моментов. И вообще — теплых моментов, которых становилось чем дальше, тем меньше. Постепенно их общение все отчётливее стало напоминать общение капризного, неврастеничного нанимателя с телохранителем. В студенческие годы они и вовсе превратились в какое-то подобие соседей. До той истории с армией, разумеется, когда Серый выкатил предъяву, что ему на него плевать, что ему всегда было плевать на всё, кроме своих быдлозагонов, что если он уйдет сейчас, то пускай и не возвращается… Олег тогда был уверен, что не вернётся. Он был по горло сыт этой рыжей истеричкой. Всю жизнь пытался сделать для него как лучше. А что в итоге? А в итоге вот вам, пожалуйста. Примчался по первому зову, как собачонка. Завис на гражданке. И ради чего? Чтобы выяснить, что Разумовскому наплевать? Что у него своя, идеально выстроенная жизнь? Что… Обида на лучшего друга обжигающим комком подкатила к горлу. Олег решительно тряхнул головой, отгоняя лишние мысли и заставил себя сосредоточиться на расследовании. С Разумовским они всё равно помирятся. Всегда мирились. А сейчас у него куда более важные заботы, потому что несколько молодых девушек пропало, потому что какой-то псих режет женщин в их собственных квартирах и пьет их кровь. С молоком. Гурман ебучий. Не говоря уже о четырех трупах и зацикленном на Гром маньяке. И Августа… …День почему-то пролетает безумно быстро. Раньше такого не было, но что-то поменялось сегодня, в полицейском участке. То есть, всё вроде осталось как обычно, но тем не менее… — Ладно, давайте закругляться. Мне надо по делам. Слышать от Ингрид подобное — непривычно. К тому же, интуиция почему-то шептала, что отпускать ее одну — плохая идея, но Волков только рукой махнул. Ингрид Гром — майор и одна из лучших в спецслужбе. Она насмотрелась кучу жести за свою жизнь и пересажала кучу ублюдков голыми руками. Ну психика съехала, ну бывает. Это явно не повлияло на ее физические способности и боевые умения. Что с ней вообще может случиться? К тому же, теперь они с Августой остались вдвоём. После стольких дней маскировки, пренебрежения и психологических игр, Августа Июнь наконец-то была рядом. Была с ним. Это стоило всех молчаливых провожаний после работы и ожиданий на служебной автостоянке, куда она каждое утро ставила свой личный автомобиль — чтобы урвать хоть самую малость времени наедине. Олег планирует сразу же утянуть ее на прогулку, но обстоятельства оказываются сильнее: сначала они возвращают служебную машину на место, а потом Августа говорит, что ей нужно заехать домой и привести себя в порядок, и что ему было бы совсем не лишним поступить также. Приходится подчиниться, тем более, что душ действительно ощущается необходимым: очень не хочется тащить на свидание странное чувство, что он сейчас привыкает к новой войне. Потому что всё это — все эти зверства, вся человеческая грязь — слишком походило на замаскированные военные действия. От этого было… некомфортно. И мерзко. Он бы предпочел нормальную, человеческую войну, где сразу известно кто друг, кто враг. Оно конечно тоже бесчеловечно и совсем не похоже на то, что показывают обывателям, но зато честнее и проще по своей сути. И конечно. Здесь же, на типа оплоте мира и процветания, конца не предвидилось. Это хорошо показывал архив Гром, который они успели буквально по косточкам перебрать. На место одного засаженного урода приходил следующий. И ещё. И ещё. И снова… …у каждого моего сотрудника архив личных дел состоит из такого же, как вы изволили выразиться, кринжа… От навалившихся масштабов бесчеловечности пережимало дыхание. Олег поспешно выкрутил холодную воду и сполз на корточки, сжимая руками голову. Перед внутренним взором упорно стояли фотографии из дела Вампира, разделанная старушка, тело Оли, болтающееся в петле… — Олеженька! Он не помнил точно, как именно звучал мамин голос. Он не помнил даже ее лица — равнодушное время безжалостно стёрло из памяти родные черты. Но то, как она его звала… Эти мягкие переливы, чуть растянутое «О» в самом начале и упор на финальное «а», и манера произношения самую малость московская, потому что мама родилась в Москве. Поэтому ее «О» тоже походило на «а». Папа, коренной петербуржец, часто подтрунивал над этой ее манерой речи и над тем, что сын пытается копировать привычки матери… Когда маму убили понадобилось всего два или три воспитательных сеанса, чтобы убрать это подражание. Наверное к лучшему. Мама всегда говорила, что всё случается только к лучшему. Хотя если бы Олег мог бы сейчас ответить ей, то сказал бы, что она не права. Её смерть была не к лучшему. Бабушкина смерть была не к лучшему. Блядский детдом, трагедия Оли, смерть родителей его лучшего друга, каждое блядское дело в архиве Ингрид и в архивах других коллег, пропажа девушек, выпотрошенные в собственных квартирах женщины, гибель его предшественника — это все нихуя не было к лучшему, если только это «лучшее» существовало. Нихуя оно не существовало на самом деле. Все мироздание, все человечество было одним большим беспросветным, истекающим гнилью мраком. Жаль, что тогда, в двадцатом веке, не рванули водородную или какая там у них была, бомбу. Этой планете сразу стало бы гораздо, гораздо легче. Но тогда не было бы Августы с ее миндальными духами и густыми, по-осеннему рыжими прядями волос. Не было бы благоухающей вербеной Яшиной с ее локонами цвета холодного золота. Не было бы кудряшек Ингрид, похожих на шоколадную стружку. Юли… Ей наверное не понравилась бы его квартира, хотя с чего бы ей тут вообще появляться? Они слишком разные, они вообще бы никогда не пересеклись, если бы не Разумовский. Разумовскому тут тоже не понравится. Он и раньше только и делал, что ворчал на тему наплевательства государства и нищеты, а уж теперь то, при столь огромных деньжищах… Впрочем, братец все равно так и не выходил на контакт с момента последнего разговора. Да и черт бы с ним. Особенно сейчас, когда Августа согласилась встретиться… …Августа опаздывает на положенные пять минут и выглядит смущенно-сосредоточенной. Но цветы, бордово-черные розы принимает, правда, без особого удовольствия, потому что: — Красивые. Но я хризантемы люблю. Белые и жёлтые. Или астры. Это неприятно царапнуло изнутри, но Олег не желал заморачиваться на таких мелочах. Ну не знал. Ну ошибся. Исправится. Разве это имеет хоть какое-то значение сейчас, когда она была здесь, рядом с ним? От нее пахло миндальными духами. Ее рыжеватые волосы рассыпались по плечам пышными прядями, навевая ассоциации с львиной гривой. Сквозь легкую ткань сливочно-белого платья в пол, странным образом сочетающегося с мужской косухой, виднелись очертания тела — пышные бедра, стройные, мускулистые ноги. Это выбивало из равновесия. Не давало дышать. Какое-то время они шли молча. Августа держала его под локоть, погрузившись в размышления. Небо над городом начинало темнеть и фонари разрезали сумерки холодными желтыми лучами. — Есть хочешь? — она наверное с самого утра ничего не ела, потому что совершенно точно ничего не ела днем. Вообще-то он мог и сам приготовить, он бы с удовольствием приготовил что-нибудь для нее, но звать даму к себе домой на первом свидании… — Нет, спасибо. Я дома поела. Переулок повернул к набережной. Августа закурила сигарету и, облокотившись о чугунную решетку ограды, уставилась на темно-синюю полоску воды. Ее красная помада оставила на фильтре яркий, четкий след. — Послушай, Волков, — она щелчком отправила окурок в реку и повернулась к нему. Олег почувствовал, как у него начинают дрожать колени. Сейчас она скажет ему, что скучала всё это время. Он поцелует ее, а потом они будут смотреть на воду обняв друг друга. А потом пойдут гулять дальше. И будут молчать. Или разговаривать. Может быть даже до утра, и к черту, что обоим завтра на службу. К черту службу. Вообще всё к черту, потому что сейчас ничего не важно кроме нее… — Ты мне нравишься. — Поднявшийся ветер растрепал ее волосы и Олег только сейчас заметил, что на сливочной белизне платья синеет пластмассовое ожерелье в виде мелких цветов. Таких же, как были на платье Оли. — Именно поэтому нам лучше остаться друзьями. На проплывающем мимо суденышке гремела Алена Апина. — У нас ничего не выйдет. Мы с тобой, — мир, казалось, остановился. Сжался до одних единственных женских губ. — Очень разные. Совершенно неподходящие типажи. — Мы… — слова выталкивались из глотки с огромным трудом. — Даже не начинали… — Мы общаемся каждый день и я не хочу портить хорошие взаимоотношения никому не нужными ссорами и скандалами. — Она положила руку ему на грудь. — Я не ожидала, что для тебя всё так серьезно. — Ее ладонь обжигала кожу даже через ткань джинсовки. — Мне не стоило подавать тебе надежду. Я думала… — Что? — Олег не знал, для чего ему хочется это знать. И хочется ли вообще. Но ведь она ждёт от него какой-то реакции. Да? — Что мы просто потрахаемся пару раз, — Августа убрала руку и залилась краской, — Я бы не отказалась. Секс хорошо прочищает голову, а мне бы сейчас это не помешало, если честно. — И какой же… — Он ощущал себя ебучим актером из какой-нибудь мылодрамы серий на десять, где в каждой серии обязательно есть ограбления, похищения и убийства. Ну а что, Россия же, мать вашу за ногу. — Тебе нужен типаж? — Как Разумовский. — Августе надоело стоять и они медленным шагом двинулись вдоль набережной. А может быть ему это показалось. Может быть они до сих пор стояли. — Умный, надёжный, красивый. Богатый, — она усмехнулась, словно сказала какую-то очень веселую шутку. — Принимающий. Знаешь, я даже немного завидую Ингрид. Понимаю, что там есть свои подводные камни, но… Это очень важно — иметь рядом с собой человека, который не будет пытаться тебя прогнуть. Ну и ещё он выглядит как парень, который знает, где находится клитор и что с ним делать. Хотя могу ошибаться конечно. Не держала свечей. Это пахло абсурдом. Это был блядский, невидимый, но дохуя ощутимый удар под дых. От него было больно дышать. — Иногда мне до сих пор сложно поверить, — ее губы тронула теплая, полная щемящей нежности улыбка. — Я была уверена что он — затворник, как пишут в прессе, холодный и высокомерный как тварь. Ну, знаешь, как на всех этих фотках в общем доступе. А он… Такой теплый. Заботливый. Всегда пытается накормить, когда к ним приходишь. Вникает в дела, всегда готов оказать помощь. Он устроил мою маму в медцентр, который я не потянула бы. И это было его решение. Я думала отдать деньги, а он сказал, что ничего не желает об этом слышать. Он даже в спецслужбу заезжал, чтобы посмотреть на выбитое Яшиной оборудование — сначала лабораторное, потом компьютерное. Не знаю насколько дело было именно в этом, но коллеги говорили, что ещё никогда не видели, чтобы технологии приводили кого-либо в такой восторг. Мне кажется, Яшина немного усыновила его после этого. Яшина просто не знала, что этот человек — Чумной доктор. Не знала, что у него с головой не всё в порядке. Хотя нет — в памяти любезно всплыл вечер, когда она проводила собеседование, — знала. Просто ей было наплевать. — Это не значит, что ты хуже него, — чертова бабская привычка к подслащению пилюли. «Дело не в тебе, дело во мне» — так, кажется, принято говорить? — Просто ты постоянно пытаешься подавить. Прогнуть под свою картину мира. — Я не… — это было необъективно и пиздец как несправедливо. —Я не закончила. Тебя привлекают сильные женщины, но по какой-то причине ты врёшь себе, трусишь и делаешь вид, что это не так. Ты даже ухаживать за мной начал после того, как увидел в уязвимом состоянии. Тебе нравится сила, но заводит беспомощность. И я не думаю, что во всем остальном как-то иначе, потому что из того, что я вижу — ты просто выбрал для себя единственный верный на твой взгляд вектор и тупо плывешь по течению, игнорируя или пытаясь сломать всё, что не попадает в его формат. И это стрёмно. Это не даёт безопасности. Но ты правда мне нравишься и я буду очень рада если мы сможем стать друзьями. Олег облизал пересохшие губы. Дёрнул головой. Закусил верхнюю губу и натянул на лицо как можно более похуистичное выражение. — Конечно, — по ощущениям в него только что прилетела боевая граната, но голос звучал ровно. — Мы друзья. — Продолжим прогулку? Или тебе нужно время, чтобы принять это? Он ненавидел это долбанное сочувствие в ее голосе. Он не нуждался в сочувствии. Он взрослый, нормальный мужик, он вполне способен пережить это. Подумаешь, отказала. Просто… — Не помешало бы. — Спасибо. — Августа неожиданно обняла его и Олег, не удержавшись, обнял ее в ответ. — Прости меня пожалуйста, — женские губы оставили помадный след на его щеке. — Увидимся завтра на службе, хорошо? — Разумеется. Августа Июнь улыбнулась, поцеловала его во вторую щеку и ушла, напевая что-то веселое себе под нос. Сливочно-белое платье колыхалось, обвиваясь вокруг изящных женских щиколоток. Рыжеватые волосы выделялись на черной коже косухи ярким осенним пятном. У нас ничего не выйдет. Олег саданул кулаком по первой попавшейся поверхности. Грязно-синее летнее небо вспарывала чертова игла блядской башни — символа эго одного конкретного человека. Человека, который, словно в издевку красовался на рекламном билборде неподалеку. Кажется, там было написано что-то про будущее за технологиями и ебучую социальную сеть. Олег не был уверен. Не мог это прочитать — в глаза как будто песка насыпало. Но зато отчетливо видел Разумовского. Его рыжие волосы. Прищуренные глаза. Сложенные в символе соцсети пальцы. Губы, растянутые в улыбке… Нет, в насмешке. Эта рыжая скотина насмехался над целым миром. И над ним. Никогда никого не любил кроме себя… Я была уверена что он — затворник, как пишут в прессе, холодный и высокомерный как тварь. Ну, знаешь, как на всех этих фотках в общем доступе. А он… Такой теплый. Заботливый. Фарс. Фарс. Фарс. Сплошная ложь, щедро приправленная манипуляциями. Сергей Разумовский продолжал пялиться с фотографии и его улыбка становилась все более высокомерной… Олег не выдержал, повернулся и побежал. Ему казалось, что мир погрузился в могильную тишину у которой не было конца и края. Резко превратился в одно большое скопление пустоты. Кажется, в него въехала машина. Кажется, ему кто-то свистел. Кажется, где-то поблизости визжал трамвай. Он не был в этом уверен. Не чувствовал, что происходит. Не видел, куда бежит. — Олеженька! …В себя он приходит в каком-то сквере на лавочке. Пьяная компания неподалеку терзала гитару, с остервенением извергая из глоток строчки «Агаты Кристи». — …но я устал, окончен бой, беру портвейн, иду домой… Выпить было хорошей идеей, даже очень. Олег заставил себя дойти до ближайшего магазина и оплатил первую попавшуюся под руку бутылку водки. Жирная продавщица недовольно чмокнула жвачкой и отложила газету со страницы которой на него смотрела фотография вездесущего Разумовского. — Что пишут? — собственный голос звучал как будто со стороны. — Об этом. Миллиардере. — Да какое-то пожертвование очередное. Святоша хренов, — невидимый яд вытекал из каждой клеточки ее тела. — Эх, мне бы его миллионы… Уж я бы точно знала, на что потратить. Олег кивнул, вышел на улицу и, отвинтив крышку, хорошенько приложился к бутылке. Рот обожгло спиртом, по организму заструилось тепло. Он приложился еще раз. И еще. И… Небо над городом озарилось холодной грозовой вспышкой. *** Утро начиналось для Олега с тяжести в голове, чувства разбитости и полной неспособности пошевелиться. Даже самое милипиздрическое движение потеряло всякий смысл и давалось с огромным трудом — словно он прорывался через вязкую, почти застывшую жижу. Словно был автомобилем, не пережившим столкновения со стенкой, сделанной из титана. У стенки даже имя было — Августа. А ведь он на полном серьезе думал о том, чтобы строить с нею дальнейшую жизнь. Хотел купить кукольный домик для ее дочек — он как раз видел недавно в витрине игрушечного магазина. Большой, красивый, в викторианском стиле. Девочки ведь любят куклы. А тут ещё и произведение искусства, как есть — вся эта мебель, крохотная и ажурная, куча мелких деталей на платьях «хозяек» всего этого великолепия. Даже он, взрослый мужик, не мог не восхититься уровнем мастерства… Теперь, конечно, в покупке нет никакой нужды, потому что он с самого начала не был ей нужен кроме как для перепиха на пару раз. Это было унизительно. И стало еще более унизительно после того, как она сравнила его с Разумовским. Выбрала Разумовского. Кто вообще выберет Разумовского находясь в здравом уме? Он же… …Злость неожиданно придала сил. Стала топливом, на котором Олег заставил себя собраться и добраться до рабочего места. Вчерашняя водка давала знать о себе перегаром, сушняком и головной болью, но это было гребанной мелочевкой по сравнению с чувством расколотости и полностью выжженной земли внутри себя. Впрочем, демонстрировать окружающим он это не собирался. Их это не касалось. Да и ничего страшного, если подумать, не случилось. В его жизни бывали вещи и пострашнее… …Августа приветствует его поцелуем в щеку. У Олега внутри в очередной раз подрывается граната, а ей, кажется, наплевать. Как будто вчерашнего разговора не было. Хотя наверное именно так оно и правильно, ведь все, что произошло вчера уже стало прошлым. Да и что она могла сделать? Спросить как он? А нахуя? Он не Разумовский, который вечно ныл, чтобы его пожалели, особенно поначалу. Ему не нужна жалость. Они договорились остаться друзьями, а значит и смысла возвращаться к неслучившемуся просто нет. Поэтому он шутит какую-то дурацкую шутку чтобы оправдать перегар и кивает в сторону буфета, потому что кофе жизненно необходим. Августа кивает в ответ, замечая, что крепкий кофе как раз прекрасно убирает последствия пьянок и, кажется, смотрит с жалостью и от этой жалости становится тошно до безумия. Спасибо хоть что в остальном ведёт себя как обычно — ворчит на коллег, наперегонки с лаборантом занимает место в буфете, готовит кофе им обоим и даже отпивает из его чашки перед тем, как отдать. Ее помада оставляет красный след на черном ободе. Он напоминает открытую рваную рану и из-за этого напиток кажется излишне горячим и отвратительно горьким. Олегу кажется, что этот день просто не может стать ещё хуже, но оказывается, что может: Ингрид приезжает позже обычного и выглядит так, словно вкатила нехилую дозу наркоты. Она говорит, что слегка переборщила со снотворным, но патомы почти сразу нашептали в коридорах, что это дело рук ее сожителя, ибо слышали, как полковник ее расспрашивала. Ебаный Разумовский едва не прикончил её снотворным. Едва не убил. А Яшина, вместо того, чтобы арестовать его за покушение, или хотя бы наорать, всего лишь сделала мягкий, почти материнский выговор. Олег слышал это собственными ушами. Случайно получилось — пошел в туалет, а она разговаривала по телефону расхаживая по коридору туда-сюда. Ещё и успокоила в самом конце. Вместо того, чтобы изолировать Ингрид от него всеми возможными способами. И это было мерзко. Разумовский едва не убил человека и ему всё сошло с рук. Как вообще происходит так, что ему всё спускают с рук? Даже Ингрид, известная своими повышенной тягой к справедливости и неподкупностью переступила закон, скрыв больного на голову маньяка от правосудия. В голове, почему-то, всплывает Юля с ее журналистской дотошностью. Интересно, а она в курсе того, какие секреты скрываются за теплой, миловидной личиной? Хотя да, они же в ссоре. Интересно, как она там вообще? Наверняка всё так же скачет от расследования к расследованию и суёт везде свой длинный нос. Хотя вообще-то не такой уж он у нее и длинный. Очень аккуратный и симпатичный нос… Пинок по голени резко выдернул его обратно в реальный мир. Ах да, точно. Оперативка. Олег благодарно кивнул Августе и постарался сосредоточиться. — …у нашего Вампира фиксация на крови. После медицинских процедур Ингрид выглядит почти здоровой. Она все ещё самую малость заторможенна, но, по крайней мере, не похожа на зомбака. — Я полагаю, что это связано с его психическим состоянием. Ему абсолютно плевать на типаж жертв. Ему наплевать на осторожность, так как женщины могли быть не одни, либо их домашние могли вернуться в любой момент. Все, что его волнует — кровь. И поскольку таких убийств не было раньше, а их интенсивность достаточно велика, триггер, спровоцировавший его, случился совсем недавно и был связан с кровью. — Поясни, — Яшина подалась вперёд и чуть заметно сощурилась. Видимо отслеживала состояние своей сотрудницы. — Возможно кто-то из его близких умер от недостатка крови. И теперь он боится, что его постигнет такая же участь. Молоко — символ здоровья. Ну, знаете «пейте дети молоко…». Он пытается восстановить уровень крови и стать здоровее. Вот почему он пьет кровь с молоком и потрошит жертв. Ему нужно больше крови. — И как ты предлагаешь его искать? — Возможно стоит проверить всё, что связано с донорством. Он мог обратиться за кровью, либо чтобы стать донором. — Таких наверняка половина города, не меньше. — Вмешалась Августа. — Да. Но нам нужен мужчина. В достаточно крепкой форме. — Это так облегчает жизнь… — Лучше, чем ничего. Яшина кивнула и начала расспрашивать про пропавших девушек. Дело Весельчака она почему-то не упомянула, хотя возможно он просто прозевал этот момент, слишком залипнув в эмоциях и размышлениях. День проходит как будто бы в полусне. Очень быстро и невероятно долго. Не так уж плохо и откровенно дерьмово единовременно. Олега то ломает, то отпускает, то снова начинает ломать, но ближе к вечеру он наконец понимает логику Августы — перемены в их поведении наверняка сформируют у коллег вопросы и породят сплетни. Им и без того хватает сплетен — вся спецслужба сегодня шепчется об истории со снотворным. Им известно немного, самые крохи, но и этого вполне достаточно для надумывания. Потому что правда известна только Ингрид и, возможно, Яшиной, как начальнице. Но они хранят это строго между собой и это правильно. Хотя вообще-то Олег хотел знать подробности. Хотел понять, почему Разумовский едва не прикончил свою любимую женщину. Она больше не нужна ему? Надоела? Может быть следует обеспечить ей защиту? Чего ещё ожидать от этого человека? …В этот раз они заканчивают позже, чем вчера — на одной из вечерних улиц произошло двойное убийство. Молодая девушка и офицер спецназа в отставке. И, словно в насмешку от судьбы, Юлия Пчелкина как свидетельница. Хорошая свидетельница, не поспоришь — благодаря ей у них появляется видеозапись произошедшего: машину спецназовца подрезали, водитель подрезавшего его синего «ауди» попытался дать взятку (безуспешно), после чего эти двое начали пререкаться; из машины выскочила девушка, спецназовец загородил ее собой, водитель «ауди» выстрелил… — Ты могла бы вызвать полицию. — собственный голос кажется Олегу чужим. — Они все равно приехали бы поздно, а так у вас есть видеозапись. Это лучше, чем показания, — Юля обхватывает себя руками. Она выглядит испуганной. Удивительно. Ему казалось, что эта женщина не умеет бояться. — Вы молодец, — Августа подаётся вперёд и сжимает ее плечо, словно не она некоторое время назад ворчала, что спецслужба не занимается рядовыми убийствами. — Спасибо. Вы всё правильно сделали. — Вы дадите мне интервью, когда раскроете дело? Олег открывает рот, чтобы пояснить, какие последствия были у ее прошлого интервью с майором Гром, но последняя замечает это и как бы ненароком наступает ему на ногу. — Нет, не дадим, — говорит она, прикрыв на пару секунд глаза. — Это рядовое расследование. — Ну и пожалуйста, — бурчит Юля, внимательно рассматривая свой маникюр. — Не больно то и хотелось. Храбрится конечно же. Невооружённым глазом было видно, что шоковая реакция не прошла полностью. Олегу хочется спросить, как она. Но он молчит. Они всё равно друг другу никто, да и последняя встреча окончилась более чем херово. Он не был готов к очередному выяснению отношений. Им даже выяснять то толком нечего… — Я рада за вас, — женские пальцы касаются его руки. Олег моргает недоуменно и обнаруживает, что они сидят в служебной машине вдвоем, так как Ингрид и Августа вернулись на место происшествия — проводить осмотр. — Мы теперь снова на «вы»? Глупый вопрос. Ты, вы, — какая разница? Они друг другу никто. — За вас с Августой. — Юля залилась краской. — Я видела вас вчера. Я не шпионила. Так получилось. — Мы просто друзья, — горло предательски сжалось. — Ничего более. — О, — а вот она, кажется, воспряла духом. — Знаешь, я все хотела сказать, что ты был прав. Олег заставил себя повернуть голову и посмотреть на неё. — Я действительно завидую Ингрид. Так, слегка конечно, но все же. Просто Сережа он… — Пожалуйста, пожалуйста, нет. — Он такой принимающий. И теплый. Щедрый. Очень заботливый. И так любит её. Ещё одно слово о достоинствах Разумовского и его просто стошнит. — Хотела бы я, чтобы меня тоже так любили. Я знаю что везде есть свои подводные камни, но мне очень хотелось бы иметь такой же надёжный тыл. Но у меня никого нет, — она дернула уголком губ и развела руками. — Я действительно никому не нужна, как ты и говорил. Олег понятия не имел, что именно ей ответить. Он почему-то совсем не чувствовал радости от того, что попал в точку. — Я кстати видела его сегодня. Мы помирились наконец-то. Я очень рада, что так получилось. А он кажется не очень. Правда у него было много работы, так что может быть… — Вызвать тебе такси? Мне надо работать. Это было правдой. Нужно было осмотреть место происшествия, собрать улики, отправить их и тела в С. О. Н. … — Хочешь встретиться в ближайшее время? — Юля выскользнула из машины (каблуки ее красных туфель задорно цокнули об асфальт) и сделала вид, что копается в телефоне. А может быть и правда копалась. — Ничего такого, обещаю. Просто посидим где-нибудь. Выпьем. — Там видно будет. — Ему не хотелось слушать ее трещание о Разумовском. Да и график работы… Юля достала из потайного кармана платья тонкий блокнот, записала что-то прикрепленной к нему ручкой, а потом вырвала листок и протянула ему. — Это мой телефон. Позвони мне как решишь, ладно? — Хорошо. Он не видел никакого смысла звонить. Его мир все ещё был разрушен. Ему хотелось лежать на кровати и ничего не делать. Чтобы мир оставил его в покое. Единственное, на что он был согласен отвлекаться — работа… Но и сказать Юле как есть почему-то не мог. Может быть потом… Юля подалась к нему, поцеловала в щеку и, самую малость пошатываясь, двинулась вверх по улице. Олег тяжело вздохнул и потёр место поцелуя. В воздухе пахло жасмином, но он слишком устал, чтобы что-то чувствовать по этому поводу. Поэтому он выползает из машины, включается в почти законченный рабочий процесс… А через некоторое время, по наводке компьютерщиков, они выезжают на новый адрес — того водителя из машины (видео Юли помогло максимально быстро установить личность). Ровно для того, чтобы обнаружить во входной арке его труп. Огнестрел. Один единственный выстрел прямо в лоб. Четкая работа. Кто бы не стоял за его смертью, он явно заметает следы. Но для чего? Это ведь не может быть связано с двойным убийством на дороге. Или же… — Давайте может выпьем когда закончим? — Нет, — Ингрид откладывает в сторону бумажный пакет (после осмотра тела пришлось подниматься и осматривать квартиру) и откидывает волосы со лба. Она выглядит осунувшейся и усталой. — Я домой. Сережа наверняка уже весь извелся. — А ты не боишься? — вопрос вырывается у него против воли. — В следующий раз он вполне может тебя прикончить. — Да не, — она помотала головой и потерла глаза. — Я сама ебу дала. И прежде, чем Олег успел хоть что-то ответить, добавила: — А ты чего такой тихий последнее время? Я даже не слышу когда ты дома. — Поясни. — Ну, раньше ты всегда сидел на кухне, готовил что-то. А сейчас… Не то чтобы мне хотелось видеть твою рожу… — У меня есть квартира от государства, — последнее, чего он ждал — что его переезд останется незамеченным. Ну то есть, это вообще такая вещь, которую сложно не заметить. — Я живу там. — А… Августа тихонько хрюкнула и поспешно выдвинула следующий ящик прикроватной тумбочки, пока участковый и понятые старательно прикидывались ветошью. Олег тяжело вздохнул и махнул рукой. — Давайте уже заканчивать и валить. — У него больше не было моральных сил находиться в их компании. И вообще — видеть. Ни одну, ни вторую. — Время… Напарницы согласно кивают, но даже общими усилиями полный осмотр трехкомнатной квартиры занимает у них еще полтора часа. Но без особого толка. Погибший явно сбегал, а в квартире кто-то побывал до них, тщательно протерев поверхности и собрав всевозможные документы и фотографии. И даже копание в мусорном баке (теперь было понятно, о каком везении говорила Августа) не принесло результатов — кто бы не побывал в квартире, дураком он не был и унес ценные улики с собой. — Как хорошо, что в кои то веки вонять будет не от меня, — хмыкнула Ингрид и любезно протянула напарнице зажигалку. — И не говори, — Августа прикурила сигарету и затянулась. — Ну что, закончил? А может еще посмотришь? Вдруг пропустил? Олег смерил женщин убийственным взглядом, показал фак и выбрался из мусорки на асфальт под ехидно-синхронное: — С почином. … Еще через час добираются до офиса. Августа и Ингрид сразу сваливают — они еще в машине договорились, что Олег доложится Яшиной в одиночку; а Волков поднимается в офис, первым делом посещая оборудованную для сотрудников душевую, мысленно благословив начальство и за нее, и за запасные комплекты формы на стеллаже возле входной двери. От ощущения горячей воды на коже становится легче. Настолько, что игнорируемое весь день желание сесть на пол и тупо смотреть в одну точку, поднимает голову. Приходится снова его обуздывать, напоминая себе — первый день всегда самый тяжелый. Дальше будет легче. Нужно взять себя в руки, отчитаться о проведенной работе, и… …— Волков, — Яшина прерывает его повествование на полуслове. Смотрит мягким, нечитаемым взглядом. От нее пахнет вербеной, а холодное золото волос чуть заметно мерцает в искусственном свете ламп. Это расслабляет. Погружает в уют. — Ты как? Очарование момента рассеивается словно по щелчку пальцев. Олегу хочется закричать, что она может засунуть свое сочувствие себе в задницу, но говорит он только: — Нормально. А что? Яшина пожимает плечами. — Хотела сказать, что ты молодец. Делаешь успехи. — Она поднялась на ноги и подошла к кофемашине. — И гораздо быстрее, чем я ожидала изначально. Нужно будет сказать Серёже спасибо за то, что случайно подогнал мне отличный кадр. Серёже. Олег с трудом удержался от того, чтобы закатить глаза. Опять Серёжа. Снова Серёжа. Как будто с момента разговора с Августой окружающий мир буквально помешался на Разумовском. — Говорят, что он едва не убил Гром. — Упоминать о том, что он лично слышал фразу про непреднамеренное убийство, которое не случилось по счастливому стечению обстоятельств Олег не стал. — Говорят, в Москве кур доят, — теплота мгновенно уступила место айсбергу. — Всё, иди отсюда. Серёже привет. Олег кивнул и вышел из кабинета. Подумал было о том, чтобы заночевать на рабочем месте, но в последний момент передумал. Хотелось домой. Чтобы никого не было. Чтобы никто не трогал… … Входная дверь оказывается взломанной. Олег выхватывает пистолет на автомате, приводит его в боевую готовность и как можно неслышнее проскальзывает в тьму квартиры, старательно прижимаясь спиною к стенке. Щелкает выключателем, зажигая свет сразу на кухне, в уборной и коридоре. И непроизвольно вздрагивает, увидев Разумовского. Он сидел за столом и с демонстративно-невозмутимым видом пялился в телефон. — Привет. — Этот вечер просто не мог закончится ещё паршивее. Интуиция шептала, что ничего хорошего от подобного визита ждать не стоит. — Привет, — Разумовский небрежно-лениво сунул телефон в карман и поднялся. — Как твои дела? *** Больше всего на свете Олег мечтал упасть на диван и пялиться в потолок. Но кто он такой, чтобы его мечты сбывались, верно? — Нормально. — Честным ответом было бы «пиздец паршиво», но Разумовского не касались его проблемы. — Чай будешь? — Чай? — рыжий цокнул языком и отсалютовал кружкой, которая до этого стояла на столе рядом с ним. Как это типично для него — просто взять и начать хозяйничать в чужих вещах. — Да, чай это хорошая идея. Что-то в его улыбке, в его поведении говорило: это подвох. Но прежде, чем Олег попытался этот подвох найти, содержимое кружки (к счастью, почти остывшее) прилетело ему в лицо. А в следующий момент Разумовский уже впечатал его в дверной косяк. — Нормально? Нормально, да, Олег? А не должно быть нормально. Слышишь? Не должно! — Ебу дал? — Олег оттолкнул рыжего идиота от себя, мысленно послав лучи ненависти всему миру. Пространство кухни разорвал звук бьющейся посуды: Разумовский со всей дури швырнул об пол ту самую чашку, из которой ещё совсем недавно выплеснул чай. — Ингрид едва не погибла из-за тебя, — маска дружелюбия сменилась тихим рычанием. Это было так внезапно, что Олег вытращил глаза. Он и понятия не имел, что Серый умеет… так. — Она могла умереть. — После того, как ты напоил ее снотворным, — Олегу чертовски не хотелось поддаваться на провокации. Он устал, он безумно устал — и морально, и физически. Он не хотел ссориться. Он хотел только одного: чтобы названный братец оставил его в покое… Но раздражение уже начало тлеть где-то внутри. Олег внезапно вспомнил, что все еще сжимает пистолет и, тяжело вздохнув, направился в свою единственную комнату. Ему совсем не хотелось в тюрьму за убийство в состоянии аффекта. — Я с тобой еще не закончил! Кто бы сомневался, что Разумовский увяжется следом. Олег попытался вызвать в голове образ реки и быстрым движением сунул оружие под подушку. Сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и повернулся к незваному гостю лицом. — Это моя квартира. Я могу арестовать тебя за незаконное проникновение. — Ингрид видела Весельчака. — Чего? — его как будто окатило ведром ледяной воды. — Того! Она была наедине с ним, потому что ты, вместо того, чтобы защищать её, где-то шлялся! Я же просил тебя, — интонации рыжего в один момент сменились с агрессивных на почти умоляющие. — Я же тебя просил, Олег. Создавалось ощущение, что еще немного — и он расплачется. Это раздражало гораздо сильнее, чем недавние попытки вывести на агрессию. — Она одна из лучших. — Удивительно, что это вообще приходилось пояснять. — И ей нужно было по делам. Я не мог… — Ты должен был! — истерика все-таки прорвалась наружу. — Я же тебя для этого нанимал! Олег постарался удержать на лице равнодушное выражение, хотя вообще-то ему было неловко. Он совсем забыл об этом аспекте их договоренности. Он вообще про эту гребанную договоренность забыл. — Я просто не понимаю, — в детстве, когда Серый начинал плакать, он всегда тер глаза кулаками. Чисто девчачий жест. Сейчас, во взрослом возрасте, этот же жест вызвал внутри Олега странные, почти противоречивые чувства. Легкую теплоту ностальгии и досаду, о причинах которой он совершенно не собирался задумываться. — Почему ты так старательно плюешь на все, что для меня важно? Всегда. — Вот только не начинай… — Заткнись! Ты всегда меня ни во что не ставил! — Я… — Тихо! — стоящее на комоде блюдце с оглушительным стуком ударилось об пол и раскололось. — Обещал всегда быть на моей стороне, а в итоге… хуже татарина! — Ну вообще-то… — Я. Сказал. Заткнись! Кожу на лице обожгло пощечиной. Олег удивленно моргнул и дотронулся до места удара. Черт. Это было больно. А еще — первый раз когда Разумовский ударил его. И, судя по выражению лица, сам был в шоке от своего же поступка. — Успокоился? — собственный голос звучал как будто со стороны. — Будем говорить нормально? Хотя на самом деле тут не о чем было говорить. Нечего обсуждать. Ингрид Гром была взрослым, дееспособным человеком, а у него и без слежки за ней проблем хватало. — Знаешь, — Разумовский провел рукой по комоду и растер между пальцев несуществующие пылинки. — Когда я узнал, что тебя не было рядом с нею в момент опасности, я хотел тебя убить. Тебя спасло только то, что я не смог вспомнить адрес. Пришлось возвращаться. Искать в твоем личном деле. Это позволило немного выдохнуть. Понять, что Ингрид бы не одобрила… — он запрокинул голову и тяжело вздохнул. — Она, наверное, мой ангел-хранитель, хотя ты знаешь, что я никогда не верил в такие сказки. Уж не знаю, за какие заслуги… Вот уж действительно загадка. — И я много думал, пока добирался сюда и ждал тебя. Думал, анализировал. Вспоминал. Олег поспешно прикусил щеку, удерживая себя от ерничания. Что-то говорило ему: эту тираду лучше не прерывать. Может быть, чем скорее Разумовский закончит, тем быстрее наступит долгожданный покой? — Я плохой друг, я знаю это. — Это было неожиданно. — Я знаю, что часто бывал неправ по отношению к тебе и приношу свои извинения за эти моменты. И за то, что не поддался сейчас тоже — спасибо. Это было бы неправильно. А оно должно быть правильно, — его голос снова дрогнул, — понимаешь? Олег ничерта не понимал, если честно. И не хотел понимать. Может быть потом… — Я очень м-многим тебе обязан на самом деле. И наша дружба, многие ее моменты, это очень теплое, важное и ц-ценное для меня. Но я больше так не могу, Олег. Я больше так не хочу. На комнату опустилась вязкая тишина. Словно кто-то создал мыльный пузырь, заглушивший все остальные звуки. — Когда… ты ушел т-тогда… Я понимаю, почему ты не отвечал на мои письма. И потом, когда… Мне было так больно, Олег. Словно это меня убили, понимаешь? А когда появился Птица… И тогда, когда Ингрид… — Разумовский как-то неловко развел руками. Словно птенец. И еще эти его глаза, из которых снова потекли слезы… Олег сделал было шаг вперед, чтобы утешить, но друг детства отшатнулся от него. Это вызывало недоумение. — Это все превратилось в один большой, токсичный тупик! Разве ты не видишь, Олег? Нашей прежней дружбы больше нет! — Ты ебу дал? Серый шмыгнул носом и потер глаза кулаками. — И спрашивая себя о том, была ли она вообще, я не могу найти в себе положительного ответа. Странно, правда? Вроде и теплые моменты есть, много, а назвать это дружбой у меня больше не получается. У меня как будто разбились розовые очки. Только на этот раз сами, на мне и вовнутрь. — И… — собственный голос отказывался подчиняться. — Что теперь? — Конец. — Разумовский грустно улыбнулся и пожал плечами. — Капут. Больше нас с тобой ничто не связывает. Мы теперь — совершенно чужие друг другу люди. С этими словами он развернулся и прошел к выходу. На долю мгновения их плечи соприкоснулись. Олег дернулся было остановить, но не смог заставить себя поднять руку. Его как будто оглушили. — А, и… — уже в дверях Разумовский обернулся. Его белая рубашка ярким пятном контрастировала с темными цветами прихожей. — Твои услуги телохранителя больше не нужны. Считай, что ты не прошел испытательный срок. Я бы заплатил тебе, но платить не за что. Спасибо тебе за всё. Прощай. А потом он скользнул по Олегу равнодушным взглядом, коротко кивнул и вышел, легонько захлопнув за собой входную дверь.