Свои чужие люди

С Ингрид Гром что-то происходило. Разумовский не очень понимал, что именно, но ни капли не сомневался: что-то. Было. Не так. Начиная от резко побледневшего лица и попытки списать все на пробудившийся аппетит (она около получаса ковыряла нетронутую еду вилкой прежде, чем сдалась и с «небрежной» улыбкой сообщила о том, что собирается выйти и покурить), до неожиданного сообщения, что за время курения получилось договориться с начальницей о дне отгула, если только не будет никаких трупов; и нежелания возвращаться домой к Олегу, потому что «с ним ведь не получится побыть вдвоем, так что…». Нет, сама по себе идея «побыть вдвоем» Серёже нравилась более, чем полностью, потому что последние несколько месяцев он испытывал острую нехватку этой женщины у себя в жизни. И очень хотелось верить, что ей тоже не хватает его, ничуть не меньше, но… Что-то в ее глазах и наигранной (отлично наигранной, не придерешься) улыбке говорило: это прощание. Нет, конечно она вряд-ли собиралась его бросать — в противном случае наоборот старалась бы держаться как можно дальше, а скорее всего действительно просто хотела побыть вдвоем, ведь не просто же так она сказала утром, что соскучилась по нему? Но дурное предчувствие упорно не отпускало, вопреки всем попыткам заткнуть его и затолкать как можно дальше. Не помогло даже сосредоточиться на действиях: передвинуть завтрашние переговоры, попросив Марго поискать любую другую дату; отыскать и забронировать подходящий номер в отеле (не слишком бедный, не слишком пафосный и обязательно с наличием звукоизоляции), потому что квартира без мебели и с ремонтом это конечно хорошо, но не очень чисто, а ещё ей наверняка было некомфортно, хоть она и не сказала; позвонить домой, чтобы попросить Олега покормить кота и сообщить, что они вернутся только завтра, вполне вероятно — ближе к вечеру… У Ингрид ладони — холодные, лицо — бледное. И сигарет она выкуривает слишком много. Одну за одной, словно на автомате, хотя обычно старалась избегать пагубной привычки в его присутствии. Серёже хочется как следует встряхнуть ее за плечи. Хочется наорать, чтобы донести наконец до этой бедовой головы, что от него можно не утаивать ничего, что ему можно и нужно рассказывать все и сразу. Да, возможно у него не получится понять полностью, но по крайней мере получится поддержать. Но кричать бесполезно, как и рукоприкладствовать. Это только всё испортит. А вот дать понять (снова), что на него можно положиться, что ему можно доверять — гораздо действеннее. И хотя временами жутко злило, что она никак не может усвоить этот, казалось бы очевидный факт, все вопросы отпали, как только она впервые разделась полностью в его присутствии. — Извини, — Ингрид поспешно отвернулась и опустила голову, обхватив себя руками. — Я забыла. Я просто… — Можно? — только и получилось выдавить у Сережи, глядя на пересекающий спину рубец и жуткие отметины возле плеча, создающие ощущение, будто руку пришлось пришивать обратно к телу. Да, он знал, что у нее есть шрамы — те, на кистях рук, а еще — рассеченная бровь, но не знал… об этом. К тому же, интуиция подсказывала: есть еще. Пусть и не такие заметные. Ингрид пожала плечами, опустила руки и позволила себя развернуть. В глаза сразу же бросилось несколько рубцов и след от (очевидно) ожога на бедре. Сережа сглотнул и протянул руку к метке от пули на левой ключице и замер, не решаясь коснуться. Его начинало потихоньку трясти от ударившей в голову ярости, потому что… — Прости. Знаю, выглядит жутко. — Ты с ума сошла? Тебе не за что извиняться, — пытаясь успокоиться, Разумовский сжал и разжал кулаки. — Ненавижу их. Их всех. Кем бы они ни были. Последний раз таким злым и бессильным что-то изменить он чувствовал себя, когда кинул Олегу те злополучные слова. — Шрамы не украшают женщин, — кажется, он ещё никогда не видел ее такой… уязвимой. И дело было совершено не в наготе. — Шрамы вообще никого не украшают. — Он наконец-то собрался с духом и скользнул кончиками пальцев по отметине на ключице. Ингрид дернула уголком губ, словно что-то вспомнив, и наконец-то решилась открыть глаза, в которых плескалась целая гамма эмоций. Сомнение. Недоверие. Подозрительность. Страх, за потоком которого проглядывала застарелая боль, от остроты которой почему-то хотелось плакать… …И теперь, когда он знал историю каждого … — Вот этот, — она показала рукой на свое предплечье — после аварии на мотоцикле. Вела преследование, занесло. Уже давно, в самом начале. Мот так вдребезги и разбился. Жалко. — А эти? — Разумовский уточнил свой вопрос легким скольжением руки по интересующим отметинам. — Попала под грузовик несколько лет назад. Информатор навел меня на место, а там… — Ингрид поморщилась и неловко махнула рукой на всю себя. — Несколько месяцев в больнице, полгода реабилитации. Я прошла рекорд по восстановлению. Хотела как можно скорее вернуться к службе. Потом еще полгода сидела на уколах обезболивающего, чтобы никто ничего не понял. — Тут она усмехнулась. — Представляешь, даже голову пришлось обрить, чтобы нейрохирург мог вскрыть черепушку. Типа снизить внутричерепное давление. Сережа почувствовал, как его затошнило от сдавившего грудную клетку ужаса. Пришлось сделать над собой усилие и сглотнуть подступившую к горлу желчь. — И на спине… — Нет, — Ингрид помотала головой. — Это от хлыста. Пришлось закрыть девочку собой, чтобы отец ее не убил… легче не становилось. Всего шрамов оказалось четырнадцать (не считая других, полученных в детстве или просто по неосторожности) и за каждым обнаруживалась очередная леденящая кровь история человеческой мерзости и гнили. Неудивительно, что ей сложно так быстро ему поверить. Нужно время. Единственное чего он действительно боялся — что она поймет наконец, насколько он не подходит ей по сравнению с другими мужчинами. Да и женщинами тоже. Он вообще не понимал, почему она оставалась рядом с ним. У него не было храбрости, красоты, мужественности или несгибаемой силы духа. Он ничего не понимал в тонкостях ее работы, хотя и любил помогать отыскивать нужные детали паззла. Зато были психиатрический диагноз, эгоцентризм и дурацкое заикание. Совсем не выгодная картина по сравнению с остальным ее окружением. Особенно теперь, когда вернулся Олег. Лучший друг, которого он предпочел бы оставить в прошлом. Настоящий воин, ей под стать. А еще храбрый. Не боящийся встречаться с миром лицом к лицу. Не отсиживающийся в башнях. И самое главное — цельный. Без психиатрических диагнозов и проблем. Да, они сейчас друг другу не нравились, но ведь это только первое впечатление. Потом они узнают друг друга получше, и… Сережа скривил губы в улыбке и взял из рук ресепшионистки ключ от номера. С запозданием подумал, что Ингрид может не понравиться, потому что в отель обычно водят девушек легкого поведения… Но Ингрид молчала. Она хмурилась и что-то просматривала в телефоне. Он поддался любопытству и заглянул в экран, но тут же отпрянул, увидев фотографию обугленных человеческих останков. — Это не я. — Да, — она подняла голову и серьезно посмотрела на него. — Я знаю. У тебя алиби на время первого эпизода. Сережа залился краской. Ингрид дернула уголком губ и опустила взгляд обратно на фотографию. — Не могу понять, по какой логике он выбирает жертв. Они никак не связаны. Ни друг с другом, ни со мн… ним. — Великий рандом? — Сережа сделал вид, что не заметил (пр)оговорки. Ингрид пожала плечами. Она как будто собиралась что-то сказать, но затем передумала, тем более что лифт как раз достиг нужного этажа. Ее рука все еще была холодной, а в воздухе витала странная неловкость, словно они были парой молодоженов, встречавшихся до сих пор исключительно под родительским присмотром. Об этом не может быть и речи. Возможно из-за того, что это была их первая ночевка наедине вне стен квартиры. И не важно, чем именно они в итоге займутся. Сам факт того, что они сбежали из дома чтобы не делить пространство ни с кем кроме друг друга… это было странно. Но совершенно не важно. Ничего не было важно кроме холодной руки в его руке. Дверь номера закрылась за ними с тихим хлопком. Ингрид смущённо улыбнулась и подавшись вперёд уткнулась головою ему в плечо. *** Счастье пахнет кленовым цветом после дождя. Пряно, сладостно, с легкими нотками мокрой весенней свежести. Сережа стаскивает с буйных волос потрепанную годами кепку, зарывается носом в темную, пропахшую городом макушку и улыбается украдкой, чувствуя как внутри разливается желто-зеленая, как цветы клена, теплота. Ему так хорошо, что это почти смертельно — и неважно, что еще пару минут назад внутри бушевал пожар из целого калейдоскопа эмоций. Потому что в этом пространстве — никого кроме них двоих, потому что они наконец-то смогли выкроить время друг на друга в череде бесконечных рабочих будней, потому что Ингрид она… ну, она. Её хочется укутывать в кокон из тепла, нежности и заботы, хочется защищать и беречь — и неважно, что она — валькирия, воительница и полицейская из особой службы с десятилетним стажем работы. Она просто она. Своя. Родная. Самое ценное и сокровенное что у него когда-либо было, даже ценнее Олега, хотя Сережа никогда не предполагал, что такое вообще станет возможным. Потому что Олег он же… Олег. Друг, соратник, защитник, нареченный брат. Даже можно сказать наставник — по крайней мере во всем, что касалось драки. Олег учил его пускать в ход кулаки, а чуть позже — ножи, старательно выбивая родительское «для разрешения конфликтов существует диалог». Он учил Олега сдерживать рвущуюся наружу агрессию, использовать слова как оружие и делать пакости исподтишка. Олег ненавидел слезы, потому что слезы это «девчачье», с огромным трудом принимал заботу и всячески старался слепить из нового друга «настоящего мужика», но «настоящего мужика» из Сережи так и не получилось. — Блять, Серый, хули ты как пидор? Ты еще венок надень! — И надену, — Сережа решительно одернул рукава своей радужной водолазки, за которую уже успел отхватить от одноклассников и приютских, подтянул сползшую с хвоста резинку и отправился к пустырю, заросшему одуванчиками. — Пизде-е-ец, — протянул Олег, закуривая стащенную из куртки какого-то старшеклассника сигарету. — У тебя небось и девчонки еще не было. Сережа предпочел не отвечать, старательно сплетая светло-зеленые стебли между собой. — Хочешь подгоню? — Друг уселся на землю и выдохнул дым. — Меня не интересуют шлюхи. — Совсем забыл, что ты у нас ждешь принцессу на белом коне. Или все-таки принца? — Иди ты нахуй. …Ингрид вывернулась из его рук и Разумовский невольно вздрогнул, выныривая обратно в реальность из нахлынувших воспоминаний. Все изменилось. Он вытравливал Олега Волкова из своего сердца капля за каплей, не зная, что это Птица. И вот, кажется, вытравил. Но кажется не совсем. Или… — Я пошла топиться, — оповестила Гром, закидывая плащ в первый попавшийся угол. Сережа невольно улыбается и поднимает его — серо-сиреневый, из плотной ткани. Его подарок. — Главное не утопни. Ингрид кивает, вороватым движением вытирая покрасневшие от слез глаза и скрывается за белоснежной дверью с круглой ручкой. Сережа вздыхает и вешает плащ на вешалку вместе со своим пальто, делая вид, что не замечает промокшего участка в районе плеча. Нужно заказать чай. И сладкого. И еды, на тот случай, если ей всё-таки захочется что-то съесть. Не тот набор, который обычно выбирают парочки, но не насрать ли? …Ингрид топится долго — около получаса. Даже заказ — и тот уже успели доставить. Сережа начинает беспокоиться не на шутку, но тут она наконец выходит — распаренная, румяная, кутаясь в махровый банный халат, предоставляемый гостям. — Мне кажется, это конец, — заявляет она, растирая волосы полотенцем. Плюхается на кровать, хмурится недовольно. — Начало конца. Дерьмовый из меня коп. Слишком усталая. Слишком напряжённая. Опять пропустившая чужие смерти прямо через себя и влипнувшая в какую-то (пока неизвестную ему) историю. Слишком сильная и слишком хрупкая одновременно, хотя непонятно как такое несочетаемое сочетание вообще возможно. — Почему? — Вот это, — она шлепнула себя по лбу, — никак не хочет захватить главенство и подавить это, — последовал хлопок в области сердца. — Бесит. И то, что у меня никак фиксацию выделить не получается, — тоже. Я не вижу вообще никакой логики или связей. Она без сомнения есть, да. Но какая? Сережа пожал плечами и кивнул в сторону чайника, молчаливо предложив чай. — Нет, спасибо. — Ингрид вскочила и принялась расхаживать туда-сюда. — Блядство. Блядство. Блядство. Чего уставился? — Можно я тебя нарисую? Эта идея пришла в тот момент, когда он понял, что кровать находится четко напротив окна, за которым чернильная тьма мешается с огнями Санкт-Петербурга. Полноценной картины конечно не получится, но хотя бы набросок… Ингрид явно не в восторге от этой идеи, но спорить не спорит, позволяя усадить себя на кровать. — Откинь волосы на спину. И голову набок. Нет, не так. Нет. Совсем чуть-чуть… Стой. А теперь наклони вниз… не так сильно. — Сережа поспешно раскрыл блокнот на чистом развороте и уселся в изголовье у нее за спиной. — Сдвинься чуть влево. Нет, не шевели головой! Замри! — Изверг. — И халат спусти. — Ты ебу дал? — она повернулась и посмотрела на него как на сумасшедшего. — Там же… — Отвернись, спусти халат, верни голову как я тебя попросил, и замри, — Сережа начинал раздражаться. — Пожалуйста. — Но… — Я художник, я так вижу. — Дурак. И охота тебе… У Ингрид Гром — идеальная осанка, точёные плечи и литые мышцы, красиво перекатывающиеся под кожей. А если провести по спине ладонью — почувствуешь позвонки и острые крылья лопаток. Из-за чрезмерной, почти болезненной худобы. И все время кажется — нажмёшь хотя бы самую малость — останутся синяки. Поэтому Серёже не нравится сжимать — только осторожно скользить самыми кончиками пальцев. А ещё — целовать. Зацеловывать каждый из шрамов, как будто поцелуи способны залечить и убрать их. — Охота что? Карандаш торопливо чертит грифельные линии на бумаге. Получается до чертиков несовершенно (как всегда, если рисуешь произведение искусства), но терпимо. — Сам знаешь. — Мне нравится рисовать. Замри. Если эскиз очертить гелевой черной ручкой, или тушью, шрам на спине можно будет покрыть поталью. Обязательно золотой. — Некрасиво же. — Ингрид тяжело вздохнула, натянула халат и поднялась на ноги, проигнорировав возмущенный оклик. — Прости. Зря я все это инициировала. Завтра поеду на рабо… Блять! Заварочный чайник выскользнул из дрогнувших рук и грохнулся на пол, окатив ее успевшим остыть содержимым. — Блять. — Она попыталась собрать осколки прежде, чем Сережа успел ее остановить и загнала один из них себе под ноготь. — Блять! У Ингрид руки трясутся, пока она пытается продолжать уборку. Красные капли падают на светлый ламинат и у Разумовского внутри шевелится ощущение нависшей над ними грозовой тучи, которое упорно не желает отодвигается на второй план, пока он сжимает в объятиях свою валькирию. Ингрид слишком напоминает себя времён начала их совместного проживания. Словно трещина, затянувшаяся после возвращения в МВД никуда и не уходила. А может быть и вправду не уходила, может быть просто маскировалась до поры до времени, пока не случилось… Что-то. Что-то, ознаменованное двумя убийствами. Ее трясет, словно осиновый лист, а у Серёжи внутри все леденеет при мысли, что она снова сломается, потому что за каждое дело в С. О. Н. она бралась с ещё большим упорством и надрывом, чем во времена Центрального Управления. По крайней мере, здесь у нее были коллеги. Он ревновал ее к ним, ко всем, но был благодарен за то, что они позволяют ей не тащить ношу в одиночку. Но сейчас что-то пошло неправильно. Что-то. Было. Не так. — Ты бы в душ сходил, — шепчет Ингрид, по прежнему утыкаясь лбом ему в плечо. — Прости. Я просто… Глупо получилось. Я в норме, правда. Все хорошо. — Я тебя люблю. — Дурак, — сквозь сердитые интонации прорывается слабая улыбка, и Серёже кажется, что он вот-вот задохнётся в своей любви, которую Олег с утра назвал одержимостью. Хотя даже если и одержимость — плевать он хотел на это. Это неважно. Ничего не важно, кроме наличия этой женщины у себя в жизни. — Дурак, — подтверждает он, и улыбается глупо, чувствуя себя дошкольником, которого Ленка из подготовительной группы позвала целоваться под лестницей на первом этаже. Сережа до сих пор помнил ее сосредоточенное лицо и красные ленты в мудреных косах. И ощущение чужих губ на своих — пресное и слюнявое. — И взрослые от этого тащатся? — Ленка выглядела удивлённой и немного разочарованной. — Взрослые странные, — подтвердил он, скривился и вытер губы. — Никогда не буду тратить время на эту гадость, когда вырасту. — И я, — решительно заявила подруга и потянула его к раздевалкам. — Конфету будешь? — Сереж. — М? — Куда ты хочешь? Завтра. Раз уж я отпросилась… Ему никуда не хотелось. Хотелось провести целый день здесь. Чтобы никого кроме них двоих, хотелось разговаривать, рисовать, любить… — Не знаю. А ты? — И я не знаю. Я спать хочу. Дурацкий какой-то день. — Ложись. Я скоро приду. Принять душ действительно идея хорошая. Ингрид улыбается, шепчет «спасибо», мимолётно прижимается губами к его губам перед тем, как свернуться клубочком под одеялом, и это не идёт ни в какое сравнение с далёким поцелуем под лестницей в двухэтажном кирпичном здании подготовительной дошкольной группы. *** Ингрид Гром снова снятся кошмары. На часах — половина второго ночи, когда Сережа просыпается резко, словно от удара под дых. Ингрид мечется по подушке, плачет не просыпаясь. — Пожалуйста, не надо, пожалуйста… Серёжа судорожно вдыхает воздух, утирает влажные щеки большим пальцем, бережно трясет за плечо. Ингрид резко открывает глаза и так же резко садится, жадно хватая воздух ртом. Совсем как тогда. — Прости, — хрипит, выдыхая и падая обратно на подушку. — Я не… — Опять он? …Ну, тогда приглашаю всех к себе на пиво в следующую пятницу. И тебя, просто Сергей, тоже. Друзья Ингрид Константиновны — мои друзья. И учти — Олег Рылеев будет пристально следить, чтобы ты её не обидел. Сережа позволяет себе вздохнуть и прикрыть глаза. Он видел этого человека всего полтора раза, но помнил крепкое, теплое рукопожатие и улыбку во все лицо. Был благодарен ему за то, что заботился об Ингрид вопреки всему. Что сберег ее, пусть даже и ценой собственной жизни. Ценой, которую готов заплатить далеко не каждый, особенно в современном мире. И та посылка с конфетами и чебуреками… Жаль, что так и не получилось как следует познакомиться. Вживую, а не через рассказы Ингрид и Сони. У него бы мог появиться друг… Нет, не так. Друг у него появился, просто времени совместного было мало. — И Юлий, — Ингрид жмется к нему непроизвольно, словно в попытке согреться. — Они умирают, оба. А я не могу им помочь. Снова и снова. Только смотреть. Юлий. Брат Лето, майор ФСБ, поступивший по человечески и поплатившийся за это. Еще один ангел-хранитель, который сберег ее… и его тоже, потому что Сереже не хочется думать о том, что было бы, если бы он пришел в себя, а Ингрид была бы мертва. Наверное сошел бы с ума и сжег бы весь город к чертям собачьим, потому что это же Ингрид, его Ингрид, с буйными кудрями, кошачьими повадками и запахом кленового цвета. Жалко, что Юлий умер. Они наверное могли бы стать друзьями, а у Лето в глазах не поселилась бы тщательно маскирующаяся пустота. — Тоже мне майор, — шепчет Ингрид, сжав рукою его плечо. — Из-за двух трупов… Тряпка. Сердце обжигает ударом невидимого хлыста. Птица смеется и проводит когтистым пальцем по растрескавшемуся стеклу. — Ты никуда от меня не денешься, дорогуша. — Ты же не машина. — А должна быть. Раньше получалось. Чувствую себя развалиной. — Ты не развалина. Ты просто устала. — Расскажи мне что-нибудь. Сережа почти начинает рассказывать про работу — про тупых пользователей, которые не понимают необходимость обновлений, про блядские брифинги и отвратительных дельцов, с которыми приходится заключать контракты, про нерасторопность службы поддержки, заурядность мышления большей части персонала и тупорылой администраторше, которая никак не научится работать с документацией по принятым во Vmeste стандартам… Но внезапно начинает говорить совершенно о другом. О маме, которая пекла яблочные пироги и зачитывала ему свои записи, репетируя чтение лекций, о близлежащем сквере, на пруду которого жили утки, про папу, который обожал задавать логические задачки и вечно таскал ему конструкторы и головоломки… …У Ингрид во сне дыхание — тихое, ровное, слегка свистящее. Сережа улыбается, убирает с ее лица непослушную прядь и, ведомый стукнувшей в голову идеей, выбирается из кровати. Быстро одевается, бесшумно открывает входную дверь и с телефоном в руке выскальзывает из номера. Олег берет трубку на десятом гудке. Его голос — ворчливый, заспанный, недовольный. — Да? — Я хочу тебя нанять. — Сердце колотится как бешеное и Сережа на всякий случай прикрывает его рукой — вдруг весь отель ненароком услышит? — Мне нужно, чтобы ты незаметно сопровождал Ингрид. Везде. — А т… — Я не договорил. — Голос звучит слишком жестко для старого друга. К черту. — Будешь обеспечивать ее безопасность. О деньгах можешь не волноваться. И запомни — если хотя бы один волосок упадет с ее головы… — Сережа переходит на шепот. Голова начинает идти кругом. — я тебя со свету сживу. Обещаю.