Not Gonna Get Us

Они не были парой. Они не были парой и сидели раздельно. Аня — напротив, рядом с Аленой, положив голову ей на плечо, так что блестевшие на солнце волосы струились по рукаву ее свитшота. Саша помнила, как они пахли и какими мягкими были наощупь. Мысль об этом давала странное ощущение превосходства. Словно она была носительницей знания, недоступного ни одному смертному. Фанаты, задержавшие их у входа в кафе, ни разу не касались волос Ани. Алёна и Марк даже не представляли, как приятно было медленно проводить по ним расческой. Это разрешалось только Саше. И она держала в голове такую, свою версию Ани, сидя около Марка, который по-хозяйски положил руку на спинку диванчика, так что его пальцы едва касались ее волос. Саше хотелось выпрямиться и отодвинуться, но она не шевелилась и только тянула улыбку. В духоте помещения его парфюм ощущался особенно остро. Она не могла сказать, что ей нравился этот запах. Аня всегда пахла тонкой свежестью и чем-то ненавязчиво сладким. При этом создавалось впечатление, что это были вовсе не духи, а просто запах ее тела. Запах Ани. Ненавязчивость была его хорошим свойством. Он не настойчиво предлагал себя чужому обонянию, а скорее мягко окутывал, совсем незаметно, и лишь с тем, чтобы в какой-то момент собеседник Ани вдохнул шлейф этого запаха, смотря ей в спину с мыслями «надо было спросить, что у неё за духи». Вот это был эффект. Когда в моменте не думаешь о запахе, а потом ловишь себя на том, что силишься вспомнить его. Так ощущалось. Парфюм Марка же, как и, зачастую, любой другой мужской парфюм в принципе, был резким и отчётливым, и от того слишком буквальным. Запаха было так много, что о нем не пришлось бы вспоминать после встречи. Он не дополнял, как в случае с Аней, подчёркивая детали, дающие нужное (в первую очередь, ей самой) впечатление, а был отдельным элементом, и в уме Саши не получалось соотнести мягкий образ Марка с брутальным запахом его духов. Потому что этот брутальный запах упрощал Марка, делал его похожим на всех остальных парней вообще. А ведь, судя по разговору, он явно не был таким уж посредственными. — Это ок, что мне кажется часто, что ты в своих шмотках похож на какого-то мультяшного героя? — Лол. — Как красноречиво, Марк! — Ну а что я должен сказать, Ален? Может и правда похож. Ты лучше спроси у этих двоих, чего это они так нарядились. Нарядились? Ну, во-первых… — Саша очевидно на свидание собралась, а Аня как обычно. — Как обычно что? — Аня бросила быстрый смеющийся взгляд на Сашу и повернулась к Алене. — Саша, поведай народу тайну, что там за свидание у тебя намечается? — Кто ответит первый? — Саша не знала, на кого из них смотреть. — Я. Ты как обычно, потому что ты постоянно носишь только спортивное. — Чего? Неправда, — Аня закатила глаза. — Ещё какая правда. Саша, ты может не застала, но зимой Аня постоянно ходила в одном и том же белом пуховике и в одной и той же бежевой толстовке. Просто. Постоянно. — Это практично, — Аня пожала плечами. Саше вообще нужно было вставлять реплики или им достаточно было разборок между собой? — Это скучно. При этом я, — Алёна вновь перевела взгляд на неё, выделив интонацией местоимение. — Ходила в шубе, дублёнке, куртке, пуховике… Боже, в чем я только не ходила. Как в тиктоках под звук «Гэнгста Парадайз». Вот я легко могла бы такой же снять. Не то что эта, — она ткнула Аню в бок, и та поморщилась. — Марк, а ты чего выделываешься вообще? — Я? А я при чем? Алёна выстреливала фразами стремительной автоматной очередью. Наверное, энергии в ней было больше, чем в них всех вместе взятых. — У тебя вообще на коленях нашита пропаганда наркотиков! Что ещё за drugs? Кто такие штаны покупает? — Я покупаю. Мне нравятся! — И свитшот этот твой… Вот вроде kenzo, а пёстрый что капец. — Боже, эта женщина созвала нас, чтобы каждого по очереди раскритиковать? — Аня развела руками. — Обосрать, ага, — Марк усмехнулся. — Да вы смешные просто, ребят. Вот Саша — другое дело. Саша мне нравится, — Алёна одарила Сашу тёплой улыбкой. Мило. — Так а реально, что за свидание там у тебя? Господи. Про Сашу наконец вспомнили, но лучше бы и не вспоминали. — Это ты так сказала, — она прокашлялась. — Но я надела платье просто так. Просто так, да. Просто Аня. И всё. — Леди. — Тебе очень идёт, Саша, — Марк вдруг похлопал ее по плечу, и жест этот был довольно смелым. Эм. — Спасибо. Алёна и Марк были друзьями Ани, и от того они были так интересны Саше. Ей хотелось узнать их, понять, за что Аня так ценила их, потому что теперь за любым намерением и мыслью Саши просвечивала ее тонкая фигура и задумчивый взгляд. Она так и представляла себе это — как Аня сидела внутри ее мозга на высоком стуле, беззаботно болтая ногами и с хитрым прищуром придумывая, как бы подразнить на этот раз. Из всего, абсолютно всего хотелось вычленить отношение к этому Ани, новое, даже самое пустяковое знание о ней. Саша собирала представление о ней отовсюду. Как чертов Лего. Она слушала песни из плейлиста Ани и пыталась угадать места с ее любимыми строчками, читала цитаты из книг с полки в ее комнате и размышляла, как и насколько долго размышляла над ними Аня, и так было со всем. Что Аня обожала в Алене больше всего? Какая картина Марка была в списке ее фаворитов? Какой она была с ними в мессенджерах? Вопросы заполоняли собой все. Друзей Ани хотелось полюбить, потому что она любила их. Было странно признавать это, но тот же Марк был интересен Саше только фактом своего близкого знакомства с Аней. Сначала шло это знание о нем, а потом уже все остальное — что он талантливый художник, отличный фигурист и тому подобное. Он и Алёна были проводниками — кем-то, кто приоткрывал завесу той самой частной жизни Ани, в которой почти не было Саши. Ведь они знали ее давно, видели ее в разных состояниях, пережили многое вместе. До Саши. И ей странным образом тоже хотелось быть причастной к этому опыту их совместной дружбы, в которой она вполне могла оказаться лишней, но ей просто так нравилось впитывать в себя все оттенки этой идиотской влюблённости, что Саша не думала ни о чем. Ни о том, что ее могло быть слишком много в жизни Ани, ни о том, что у Ани могло быть иное мнение в контексте нее самой, ни о том, что она и ребята могли вполне не сойтись характерами. Но вроде бояться пока было нечего. А ещё — ещё они были соперниками в борьбе за внимание Ани. Почему-то раньше Саша совсем не думала об этом так. И это казалось глупостью — мелочная ревность к друзьям стояла уже на границе с собственничеством, вернее, была одной из его сторон, а такое (нездоровое) проявление привязанности Саша презирала. Но теперь ее цеплял любой пустяк, и чем незначительнее он был, тем важнее казался, словно маленький, незаметный глазу предмет, отбрасывающий огромную тень, мимо которой пройти было уже невозможно. Саша ощущала себя так, будто теперь была обречена чувствовать сразу все, на что в принципе была способна. Все сразу. Ей было спокойно, когда они с Аней шли к кафе по красивой длинной аллее и болтали о фильмах, но затем стало неуютно, когда очередная кучка фанатов прервала речь Ани на самом интересном месте и заставила их отвлечься на фото, автографы и обмен комплиментами (потому что Аня всегда отвечала приятным на приятное, подмечая в поклонниках то вкус в одежде, то рост, то волосы, словом все, что могла разглядеть при мимолетном рассмотрении). Когда фанаты ушли, Аня переключилась на обсуждение обуви одной из девочек и забыла то, о чем они говорили до этого, и это — это было немного обидно. Очередной пустяк, который, к досаде Саши, цеплял ее. Очередное напоминание, что Аня была не ее, а всех сразу. Восторг, увлечённость, дискомфорт, глупая обида, тонкий укол непонятной ревности — чувства сменяли друг друга в такой короткий промежуток времени, что Саше казалось, будто внутри неё какой-то эмоциональный барабан, как в «Поле чудес», который кто-то с усердием и без передышки раскручивал. — Если у кого-то получится пятерной, то все, здоровья погибшим. Саша услышала голос Марка, вернувший ее в реальность. Сколько времени она сидела с отсутствующим видом, погружённая в себя? Аня молча смотрела на неё, чуть нахмурившись. Так. Значит долго. — Мы фигуристы, а не каскадёры, — она перевела глаза на Марка. — Я лично не планирую рисковать всем и пытаться войти в историю таким образом, — Аня сделала акцент на слове «таким». — Ну, на данном этапе у тебя это бы и не вышло, Ань. — Марк, я утрирую. ISU не планирует прописывать стоимость пятерных, какой смысл гробить себя ради галочки? — Ну, как ты и сказала, ради истории. Да и в любом случае рано или поздно шкалу оценок расширят. Все уже пытаются. — Кто, например? У Коляды самый высокий квадлутц на данный момент, но вот он почему-то не пытается. Давайте подождём, пока Ханю прыгнет четверной аксель в Пекине, а там посмотрим. — Сколько? Сколько у Коляды… Сантиметров? — Алёна хихикнула, откладывая в сторону телефон. — Где-то семьдесят, — Аня закатила глаза. — Я читала какую-то статью, где все это измеряли. — Не знаю кто конкретно. Но я бы хотел попробовать. Ну, на удочке, конечно, — Марк хлопнул ладонью по спинке диванчика, и Саша едва не вздрогнула. — Тогда тебе нужен какой-то титан рядом, иначе убьешься. — Да брось, Ань. Все не так страшно, мне кажется. — Вот я поддерживаю Аню. Ты так говоришь, потому что не пробовал ещё. А прикинь с такой скоростью вращения, какая тебе нужна, недокрутить, упасть, прости Господи. Ногу так вывернешь, что все, прощай Олимпиада. И карьера вообще. На какие шиши тогда шмотки модные брать? — Боже, вы такие драмакуинз. — Боже, ты такой душный. — Алёна, ну тебя! Все кроме Саши рассмеялись. Аня, по-видимому, заметила ее смятение. — Саша поди вообще не понимает, про что мы сейчас, — с улыбкой сказала она. — Я поняла, что вы про пятерные, я же не совсем тупая. — Кстати, Саша. Куда планируешь поступать? О нет. Только не это. Аня прищурилась, смотря то на Марка, то на неё и, очевидно, с нетерпением ожидая услышать, что Саша могла ответить на этот вопрос из категории запрещённых. — Я пока не знаю, — она пожала плечами, надеясь, что на этом тема поступления будет исчерпана. — Правда? Совсем? Просто время уже. Ну, поджимает. Надо бы определяться. Я вот четко знал, что хочу в Плеханова. Класса с девятого. Блять. — Марк, увы, не все такие уверенные и дальновидные, как ты. Эта реплика Ани была в упрёк Саше или в ее защиту? Так. — Вот именно. И как ты, Аня. — Как я? — Аня изумленно подняла брови. Ладно. Видимо в защиту. Блин. — Ну, ты же уже определилась? — теперь они смотрели друг на друга, не моргая. — Я рассматриваю разные варианты. Все зависит от ЕГЭ. Ну, не только, конечно. — А от чего ещё? — Марк подался вперёд, наконец убрав руки со спинки диванчика и положив их локтями на стол. — Личные причины. Личные причины? — Это какие, например? — глаза Саши постепенно начинали слезиться, но она продолжала смотреть, с каким-то нервным усердием ловя каждую эмоцию на лице Ани. — Я тебе потом скажу. Вот как. — Эй, а мне? — Алёна прозвучала почти обиженно. — А тебе нет. Это, так сказать, дела семейные. — Ну вот. А ещё подруга, называется. — Саш, ну у тебя хотя бы примерные варианты есть? Уже смотрела какие-нибудь универы? Да что же это такое. — Марк, чего ты пристал к человеку? Ну не знает она ещё, потом как надо будет, так подумает. Алёна официально была признана лучшей собеседницей вечера. — Да это просто праздный интерес, чего сразу пристал-то. Есть люди, общение с которыми похоже на ощущение свежего ветра, который проникает в душную комнату через открытое окно. Люди-окна: распахнутые, обещающие эту свежесть. В них, как в окно, приятно смотреть и всматриваться: каждый раз в деталях предлагаемого ими, как пейзаж за окном, внутреннего мира удаётся разглядеть что-то новое. Такой для Саши была Алёна. Внезапная, непредсказуемая, она говорила быстро и немного сбивчиво, и голос у неё был такой, будто она была рождена озвучивать мультфильмы. Воспринимать ее было легче, чем остальных, потому что Аня для Саши была слишком нагружена мыслями, ассоциациями и реакциями, знанием их правды, а Марк — Марк был пустым, и от того никаким, как и отношение к нему, тяготевшее к нейтральности. Так и не сумев встретиться, они с Аленой пару раз даже созванивались, и Саше нравилось говорить с ней обо всем и ни о чем. Когда она слушала ее, то чувствовала себя так, будто в жизни все удивительно легко. Алёна рассказывала, как переходила от тренера к тренеру, сбегала ночью из отеля на сборах, справлялась с травмами, нелепым хейтом, загруженностью в школе, всегда умудряясь выходить сухой из воды. Это странным образом вдохновляло. Будто, что бы ни произошло, всегда есть какой-то выход, лазейка, и надо только суметь увидеть ее и вовремя сориентироваться. Почему-то Саше казалось, что именно Алена смогла бы понять и принять их с Аней положение. Только она. И, хотя о каком-то признании не могло быть и речи, эта мысль успокаивала и давала надежду. Надежду на то, что хотя бы кто-то смог бы их поддержать. Осознавать свою инаковость было непросто. Мир казался чужим и враждебным в контексте возможного каминг-аута. Пока же он был просто спокойно-безразличным. Даже общение с мамой проблематизировалось. Словно, пока мама ни о чем не подозревала, все было хорошо. Словно возможность ее любви к Саше зависела от этой правды. Осознавать подобное было обидно. У любви, особенно материнской, не должно быть условий и примечаний под звёздочкой. Тяжело жить с ощущением, что любили не тебя, а только твои положительные качества. Одно из которых, скажем, для мамы, пусть она и не озвучила бы Саше — это удобство. Саша боялась, что мама может любить ее лишь до тех пор, пока она удобная. Переезд, отказ от предложения папы жить с ним, отказ от собак, которые иногда, ещё до развода раздражали маму, отказ от идеи поступать в другой город после школы, потому что «а как мама останется совсем одна», согласие носить платья и юбки (пусть со временем они и полюбились Саше, но любовь эта пришла через преодоление), согласие быть спокойной и уравновешенной в моменты, когда мама такой быть не могла, как бы за них двоих, после измены, после развода — эти эпизоды мелькали в голове Саши один за другим, и она готова была загибать пальцы, подсчитывая, сколько раз соглашалась быть удобной. Без громкой позиции жертвы — а просто потому, что так надо. Такими были правила игры, и не Саша их придумала. И вот теперь — теперь она не могла быть такой. Теперь она была влюблена в человека своего пола, в свою же сводную сестру, и мама никогда не приняла бы ее и не полюбила бы эту часть ее личности, хотя с момента осознания Сашей этих удивительных чувств сама ее личность никак не изменилась. Она все ещё была собой, просто немного другой, немного новой. Но новизна — это неудобно. И оставалось только молчать и жить с ощущением, что в Саше бомба с таймером, которая когда-нибудь, наверное, могла бы взорваться и уничтожить правдой их с мамой устоявшуюся и благополучную реальность. И это — это было тяжело. — О чем задумалась, Саша? — Да так, — Саша вновь отвисла, неловко поправив волосы и опустив взгляд на тарелку. — О свободе. — О свободе? — Аня, должно быть, опять смотрела на неё. — Хочу каникулы. Как-то я вымоталась. — Отпуск? Кто сказал отпуск? — Ален, это для людей работающих отпуск, а для школьниц вроде Саши пока просто каникулы, — Марк усмехнулся, чуть не задев ее локтем, и Саша выпрямилась. — Не выпендривайся, студент-работник, тоже мне. Каникулы, отпуск, какая разница. Ключевое слово — отдых! И мы проведём его зашибенно. Где-нибудь в Дубайске, м? Мы? Кто мы? Все вместе? — Вместе? — Аня прочла ее мысли. — А почему бы нет? График-то у нас один, прости Господи. А куда ж еще лететь как не в Дубайск. Там круто! — Я никогда не была… В Дубайске. — Исправим! На парашюте полетаешь. Вон Аннушка знает уже, каково это, да? — Ага, Ален. Знаю. А ещё знаю, что на парашюте вроде как никто пока ещё не летал. С ним прыгают. — Да что ж это такое, кругом одни зануды. Мне прям надо выйти и проветриться. Дай дорогу, — Алёна ткнула Аню в бок, протискиваясь к краю диванчика. — Ты куда, энерджайзер? — В дамскую комнату, мой дорогой. — Проветриться в туалете? Идея огонь. Все засмеялись. Саша не удержалась от улыбки. — Даю вам шанс посплетничать обо мне в мое отсутствие. Алёна деланно взмахнула головой, как в рекламе шампуня, и, так же нарочно покачивая бёдрами, скрылась за ширмой. Марк наклонился к самому уху Ани и прошептал так, что Саша услышала: — Она уже сказала тебе, что собирается уходить от Этери? . . . Эта сцена сидела в голове, не желая уходить. Они шли по той же длинной и красивой аллее, почти касаясь ладонями, и силуэты их фигур отбрасывали длинные причудливые тени на влажный асфальт. Саше хотелось закрыть глаза и идти в темноте, чтобы Аня взяла за руку и вела ее, как в детстве делала мама, когда Саша любила притворяться слепой и просила предупреждать о бордюрах и выступах. Но Аня молчала, смотря под ноги с какой-то таинственной улыбкой. Такой же, как этот невозможный вечер. Очевидно, она думала о чём-то своём, и прерывать ее не хотелось. Размышляла ли она о том, что случилось всего какой-то час назад? Пыталась ли представить это снова? Будоражило ли и ее воспоминание, сменой картинок мелькавшее в голове Саши? Коридор кафе, дверь слева с высеченным на табличке платьем, раковина, ледяная вода, дверца кабинки, хлипкая, тонкая, едва отгораживавшая их от остального мира, и они, взволнованные, неловкие и сами до конца не осознающие, что происходит. Вот Аня, не веря сама себе, наклоняется к Саше, нервно ощупывает платье, тянет его на себя и целует прямо в губы. Быстро, боязно, почти невесомо. Вот она садится на крышку унитаза, и Саша усаживается сверху, на эти тонкие, невероятные ноги, которые, господи, можно, кажется, обхватить одной рукой каждую, и вот она прижимается ближе, и все как-то сворачивается, распадется и растворяется до них, до этой кабинки, до этой границы между ними — такими — и всем остальным чужим миром, где за стеной и коридором Алёна, Марк и люди, бесконечные люди, но здесь только Аня и Саша, шумные, беспокойные и почти неуклюжие, но они есть, и этот момент тоже есть, и они в нем, и они целуются, спрятавшись от всех, отвоевав у этой будничной реальности кусок, где помещаются только они двое, и освежитель над головой пшикает какой-то лавандой, и все становится этим запахом, боже, они в туалете, целуются, а Алёна и Марк даже не подозревают, и Аня обнимает за талию, тянет и мнет платье, и это невыносимо хорошо. — Ты сейчас в дорожный знак врежешься, — Аня усмехнулась, внезапно притянув Сашу ближе за рукав-фонарик. — В облаках опять витаем? Если бы. — Да все вспоминаю, как мы сидели. Было круто, — она сфокусировалась на бледных фонарях по обе стороны от аллеи. Ей стало неловко за свои мысли. Как мы сидели, да. На крышке унитаза, которая чудом выдержала двоих. — Согласна. — Я опять есть хочу. — Серьезно? Только что же кушали! — Твоё только что было часа три назад, — Саша разблокировала смартфон, демонстративно указывая на время. — И порции у них какие-то маленькие. Хоть с собой надо было взять. — Можем в магазин зайти, — Аня пожала плечами, все ещё смотря себе под ноги. — И ты купишь все, что я захочу? — Смотря что. — Мармелад «Харибо»? — Окей. — Чокопай? — Предположим. — Киндеры? — Эй, кто-то вроде как есть хотел, а не того, чтобы попа слиплась, — Аня небольно ткнула Сашу в плечо, взглянув на неё с шуточным с укором. — Не, ну а что? Раз уж моя… Раз уж моя богатая спутница решила сегодня побаловать, грех не воспользоваться случаем. — Твоя богатая спутница с удовольствием побалует тебя, но только нормальной едой. А сладости купить всегда успеем. — И где ты возьмёшь эту нормальную еду, интересно знать? — Как где? Приготовлю, — Аня снова сделала жест силача, спровоцировав улыбку. — Руки мне на что? — Действительно. Саша хотела закатить глаза, но у неё не вышло. Мысль о совместном ужине наедине отозвалась приятным покалыванием где-то в голове. Ей хотелось сказать что-то ещё, что-то емкое и точное, вроде благодарности за возможность побыть с Аней и ее друзьями, но слова в голове крутились по кругу и никак не вставали в стройный членораздельный ряд. Слишком много всего случилось за этот вечер, за этот день в принципе, и ей хотелось обдумать это. Обычно, если чувства переполняли Сашу, она ложилась на кровать лицом к стене и долго расставляла ощущения по полочкам, размышляя и прокручивая моменты вновь и вновь. Сейчас такой возможности не было. К тому же ей совсем не хотелось оставаться одной. Саша могла уставать от общества на тренировке, от назойливых нравоучений мамы, даже от безликих прохожих в толпе, но она никогда ещё не уставала от Ани. Никогда. . . . Этого разговора вполне могло и не быть. Вечер был чудесен, правда. Все преображалось, когда Аня была рядом (или болтала ногами в голове Саши, сидя на высоком стуле). Будто влюблённость сошла на землю невидимым покровом и все же всюду попадалась на глаза, преображая каждый предмет и каждого человека, на которых смотрела Саша. Она привыкла к ощущению, что в груди все время было очень много воздуха, так много, что он давил, если подобное вообще могло ощущаться человеком. Или, хорошо — воздушный шар. Воздушный шар мягко толкался о ее рёбра, и иногда это было даже щекотно, и Саше хотелось почесать себя изнутри. Этого разговора могло не быть, но Саша слишком много думала за сегодня. Влюблённость переживалась не как данность и новый способ ощущения жизни вообще. Нет. Ее нужно было фиксировать. Саша подмечала малейшие оттенки своего состояния, потому что вдруг поняла, насколько изменилась с момента приезда в их дом. Она чувствовала, что стала более мягкой и открытой, более спокойной. Обида на мир испарилась, ее заменила радость, тихий восторг, растекшийся по дням, которые они делили с Аней. Пройдя этап принятия своих чувств к ней, Саша пыталась распробовать их. Наверное, если бы она умела, то начала бы писать стихи или любовные рассказы. Потому что все это хотелось куда-то деть, все это густое тепло внутри неё ждало выхода, и ей хотелось посмотреть на него со стороны, в виде букв на бумаге, точно описывающих то, что она чувствовала. Но у Саши не было писательского таланта, а угловатый, детский почерк превращал любую попытку письма во что-то ироничное и не серьёзное. А так было нельзя, потому что все было всерьёз — как никогда раньше, и любые слова, написанные этим ее дурацким почерком, все же промахивались мимо чувств, не совпадали с ними и проигрывали им, и это раздражало. Поэтому Саша вела записи в голове, и мысли теснились и давили, иногда даже неприятно, вызывая ощущение, что мозг мог не справится с таким количеством соображений и требовал паузы. А паузы быть не могло — пока Аня была рядом. Этого разговора могло не быть, но Саша думала об Ане, даже находясь с ней рядом. Думала о своей влюблённости и признании. Она не знала, как высказать его правильно, в какой момент и с какой интонацией. Фраза «я влюблена в тебя» зудела на губах, и Саше хотелось бесконечно прикусывать их и с шипением сдирать тонкую кожу. Вообще, это звучало странно — «я влюблена в тебя». Вот «я люблю тебя» — это другое дело, но это были совсем не те слова, которые Саша была бы готова произнести в ближайшее время. Они пугали своей силой. Казалось, что если бы Саша однажды высказала их кому-то, ей бы тут же обожгло язык. Но «я влюблена в тебя» — так вообще признаются? Обычно говорят что-то в духе «ты мне нравишься». Но это было уже каким-то стертым признанием. Аня была гребанным воплощенным желанием, острой необходимостью и лучшим эпизодом Сашиной биографии, поэтому она заслуживала большего, чем тусклое «ты мне нравишься», которое, наверное, можно было вообще сказать кому угодно. А ещё — ещё вопрос о признании подразумевал условие, и это смущало. Какое? Что ж. В идеальном мире Сашиного воображения слова признания были бы сказаны ею и Аней одновременно. Специально, чтобы одно признание не следовало за другим, как бы завися от него и создавая неравенство. Когда тебе что-то адресуют — принято отвечать. Что если бы Ане не хотелось этого, и она стала бы мучаться неудобством от необходимости что-то сказать? Думать об этом было ужасно. В жизни признаваться в чувствах одновременно не входило в повседневную человеческую практику. Всегда был тот, кто говорил первым, тем самым первым обнажал себя — как для объятия, так и для удара. Саше казалось, что, если она скажет «я влюблена в тебя» первой, то как бы станет на ступень ниже Ани. Тогда придётся стоять, задрав голову и ожидая, когда Аня спустится на один уровень с ней, снизойдёт до неё ответом. Саше не хотелось никакой иерархии. Только не в чувствах. Она не знала, думала ли Аня о том же самом или хотела ли того же самого. Теперь Аня казалась непроницаемой, замкнутой (не поведенчески, а с точки зрения восприятия) только в своих личных мыслях по поводу жизни и по поводу них. Саша могла довольствоваться только теми словами, которые Аня произносила вслух. Только так можно было понять, что происходило в ее голове, словно каждое сказанное слово было огоньком, освещавшим эту темную неизвестность ума Ани, тем самым позволяя ее рассматривать и узнавать. Саше хотелось, чтобы Аня говорила с ней много. Рассказывала, делилась, спрашивала, сама же отвечая на вопросы. Саше хотелось добывать слова и примерять мысли Ани, проверять, насколько они соразмерны с ее собственными. Иногда они словно были созданы по лекалам ее мыслей, и Саша радовалась такому совпадению точек зрения или опыта. Иногда они были больше, шире, глубже, и Саша ныряла в них, как в спокойное море. Господи. Просто так ощущалось — Аня казалась сложной и простой, своей и чужой, близкой и далекой, и с точки зрения Саши эти оппозиции сменяли одна другую, потому что она, черт возьми, не могла воспринимать Аню иначе, как обычного человека, как всех остальных, потому что она впервые влюбилась, и это чувство преображало Аню в ее глазах, делало ее немного (или много?) субъективной, странной, нужной… Черт. Ладно. Все и так было понятно. Саша влипла. Она хотела Аню и хотела признаться ей в чувствах. И как совместить эти два намерения она не имела никакого понятия. А ещё они вернулись домой совсем как взрослая и не зависимая ни от кого пара. Это впечатление было иллюзией, но все равно льстило Саше. Если честно, она воображала себе эпизоды наподобие тех, какие часто можно было увидеть в фильмах: вот влюблённые возвращаются домой, закрывают входную дверь, и кто-то один вдруг оказывается прижатым к ней (в ее мыслях этим человеком была Аня). Затем страстные поцелуи и всякие непристойности, одежда, разбросанная по разным местам, кровать и… Ох. Но ничего из этого не было. Саша хотела Аню и чувствовала, что Аня хотела ее. Она ждала весь вечер — правда, ждала, когда они смогут вернуться домой, в последний день их частной свободы, в возможность побыть без посторонних. Саша ехала в машине и представляла, как они целуются (и снова эпизоды как из фильмов настойчиво возникали в голове). Она мнила себя смелой. Но вот они вернулись — и ничего. Ну, то есть как. Они разулись и помыли руки. Потом почему-то сели на диван, и Аня устало откинула голову назад и протяжно выдохнула, открывая обзору свою чёртову тонкую шею. Аня была уставшей. А значит — значит никакого признания или… Неважно. Саша пыталась скрыть разочарование, честное слово. Дело было вовсе не в физическом влечении или чём-то таком, скорее в мысли, что завтра приедут родители, а значит у них с Аней уже не будет возможности сделать что-нибудь этакое. Что-нибудь этакое? Блять. Так что этого разговора могло и не быть, но он случился. За окном стемнело, а они все сидели на диване, говорили и даже почти спорили, и Сашу изумляло, как ей удалось пробраться сквозь плотное облако всех ее бесконечных мыслей к тем формулировкам, которые она начала озвучивать Ане. — Да ну нет. — Да ну да. — Просто ты все подводишь к тому, что я всегда делаю первый шаг, — Саша хотела смотреть на Аню, но это было слишком тяжело. Она уставилась на платье, обводя пальцем швы. — В каком смысле? — Ну, я всегда завожу разговор о… Блять. Снова. — О чем? — Да обо всем таком. И… И целую я тебя чаще или говорю, что хочу поцеловать. Будто я какая-то озабоченная или не знаю, — Саша сделала глубокий и удрученный вздох. — И я думаю, что ты, ну, может быть, чувствуешь себя примерно как я, но тебе спокойно от мысли, что инициатором была не ты. Не знаю почему. Да, Саша не знала. Не знала почему было так важно «не сделать чего-то больше», быть в выражении чувств наравне, словно от этого зависели то ли ее гордость, то ли самолюбие, которых она и так уже почти не ощущала. Просто так было — и все. Она не могла не сказать об этом. Снова. — Это не так, — голос Ани звучал серьезно и твёрдо, но это не особо облегчало положение. Содержательно. — Это так. — Предположим. — У меня допустим, у тебя предположим? — Саша, чего ты так завелась? Как Аня могла быть такой невозмутимой? Почему если Саше чего-то хотелось, она не могла держать желание в себе и старалась выразить его как можно скорее, но Аня, которой, наверное, тоже хотелось многого, порой не маркировала это ничем, ни единым словом, ни единым жестом? В такие моменты Саше отчего-то казалось, что Аня больше не хочет — больше не хочет быть с ней (но они ведь и не пара?). И неважно, что ещё недавно Аня брала ее на мате в подвале и говорила нежные слова. Или нервно прижимала к себе в кабинке туалета, почти обещая большее. От неё требовалось, чтобы ее желание было выражено буквально, чтобы Саша всегда знала, что чувства Ани к ней никуда не делись, не испарились каким-то жутким образом всего за день, ведь такого не бывает, но Саше казалось, что именно с Аней такое могло случиться. Ведь кто знал, какая она как влюблённая? Может ей быстро надоедало, может она утомлялась быть вместе почти сутками, может ей хотелось чего-то иного? И вот сегодня она открытая, мягкая и понятная, усыпив бдительность, а уже завтра станет чужой и холодной, и Саша даже не сможет предугадать, в какой именно момент это произойдёт. — Да потому что… — Саше хотелось вскочить с дивана и начать мерить шагами комнату, но она не могла пошевелиться. — Потому что ты заводишь. А завтра приедут родители, и мы больше не будем одни и не сможем… — Не сможем что? — Боже, я тебе поражаюсь. Какая же ты все-таки невыносимая. — Ну а что? Скажи. Трэш. — Опять я, блин. — Какая разница, кто скажет это? — Аня звучала возмутительно невозмутимо. — Да для тебя как раз-таки есть разница, — Саша решила подхватить роль «дурочки». — И вообще. Скажет что? — А что ты хотела сказать? — А ты как думаешь? Аня развернулась корпусом к Саше, прищурившись. — Скажи и проверим? — Ну нет, снова я начинаю, — эпизод с кабинкой туалета совершенно забылся, и возмущение Саши казалось ей искренним. — Боже, у нас что, соревнование? Подсчёт того, кто чаще проявляет инцииативу? — Ну, это не я все время считаю очки. — Ты тоже считаешь их, Саша. — Потому что ты это делаешь. — Окей, — Аня прикрыла глаза и устало потёрла переносицу. — Тебя возмущает, что ты начинаешь разговор о чём-то откровенном первой? Боже. Бинго. — Скорее смущает. Не знаю. Я себя как-то неправильно чувствую, — Саша опустила взгляд. — Но ты же знаешь, что мы с тобой… Ну, что я хочу всегда того же, что и ты? — Но почему ты сама не скажешь или не сделаешь чего-то, а ждёшь, когда я сделаю? — Я не всегда жду, — Аня прокашлялась. — Сегодня в кафе я не ждала. — Окей, не всегда, — Саша отмахнулась, словно этот жест мог заставить что-то внезапное и горячее в животе быстрее исчезнуть. — Но часто. — Ну может мне нравится это? Может мне нравится, когда ты… я даже не знаю, какое слово подобрать. — Когда я актив? Блять. — Господи, нет, — Аня усмехнулась, но как-то нервно. — Ну а будто так. Наверное, это как-то тешит твоё самолюбие… Или эго, или что там обычно имеют в виду. Взгляд Ани в ту же секунду изменился. Стал колючим. — При чем тут мое самолюбие? — и голос тоже. — Я не чувствую ничего такого. — Реально? — Да. Мне просто приятно. Я не понимаю, чего ты хочешь от меня сейчас. Я тебе все сказала. Ситуация становилась все хуже и хуже. Внутри Саши зудело неприятное чувство, что она все испортила. — Да ничего не хочу. — Ну и отлично. Блять! — То есть нет, я хочу. Господи, ну почему так сложно? — Чего ты хочешь? — Ну разве не ясно? — в Саше завибрировал подступающий смех. Истерический. — Хочу. Услышать. — Я же сказала, что ты… Черт, что ты заводишь, ты же услышала? — Я думала, ты не совсем это имела в виду. — Боже, а что ещё я могла иметь в виду? — Ну, что я тебя взбесила или, не знаю, просто что ты так себя чувствуешь, потому что причина во мне, а не в сексуальном подтексте, — Аня невинно развела руками. — Боже. — Так и что? — Что? — Чего же именно ты хочешь? Блять. Почему прямо говорить о своих желаниях оказалось так невыносимо тяжело? — Да тебя, — Саша подняла колени к груди, обхватив их руками. — Весь вечер после… Тренировки. Особенно после того, как ты потащила меня в туалет. И я весь гребанный вечер с ребятами думала о том, как я тебя хочу. — Хорошо. Так… Что-то ещё? Она не смотрела на Аню, но скрип кожаной обивки справа вполне мог свидетельствовать об ответном волнении. Ох. — Ты просто невыносимая, — Саша говорила себе в руки. — Скажи, если есть что-то ещё. Плевать. — Я хочу тебя раздеть. Полностью. Хочу на тебя посмотреть. — Тогда раздень меня. Раз ты хочешь. Что? — Что? — Ты же слышала, что я сказала. Раздень и посмотри. Нет, это было просто невыносимо. Саша повернула голову, столкнувшись глазами с серьёзным, сосредоточенным выражением аниного лица. — Но ты же будешь голая? Эм. — Саш, ну ты прямо капитан очевидность. — Оставь насмешки, — она снова уткнулась в руки, звуча глухо и измученно. — Разве не видишь, как мне тяжело. — Ну так ты переходи к действиям и поменьше болтай, раз тебе так сложно. Да как… Как Аня могла быть такой? Сложно было даже подобрать подходящее определение. Просто вот такой, какой она была. С Сашей. — Ты сама попросила меня проговаривать все, что я думаю, — Саша мысленно провела параллель между собой и побитым котёнком. — Ну, ты могла просто сделать это и даже не начинать разговор. — Как это? А вдруг тебе было бы неприятно или, не знаю. Как бы я поняла? — Боже, ну мы же не дети с тобой. Очевидно же, что… — Стоп. — Что? Саша в очередной раз повернула голову, чуть склонив ее набок. Она чувствовала каждый мускул на своём лице. — Ты из меня будто дурочку делаешь. Или отчитываешь. Будто я такая непонятливая и глупая. — В смысле? Когда я тебя отчитала? — «Ну мы же не дети с тобой», — она попыталась передразнить интонацию Ани, наблюдая, как с каждым словом мрачнел ее вид. — Мне и так трудно было тебе все сказать, ты сама попросила. А теперь так говоришь, будто до меня должно было раньше дойти, да вот не дошло. Лучше говори нормально. Без вот этого вот, — Саша сделала невнятный жест руками. Изначальная концепция разговора распадалась с каждой новой репликой, и это заставляло ее раздражаться на саму себя. — Ладно, прости, — Аня опустила взгляд и вздохнула. — Я хотела сказать, что тоже тебя хочу и… Ну, я в курсе, что завтра родители вернутся, а значит сегодня у нас есть шанс попробовать что-то… Смелое. — Смелое. Класс. — Эй. Внутренние противоречия надоели. Саша уже и сама не знала, чего хотела и на что рассчитывала. Аня была рядом, прямо перед ней, но все эти их фразы странным образом заслонили собой желание, и оно не исчезло, но притупилось, заменившись идиотским замешательством и много чем ещё. — Ладно, все. Я сейчас возьму и раздену тебя. Оу. Лицо Ани было бесподобно. — Окей, а я тогда тебя. — И меня тоже надо? Господи. Мозг, ты здесь? — А как ещё? — Аня нахмурилась. — В твои планы не входило, что мы обе будем голыми? «Голыми» — это слово резало слух. Будто кто угодно и с кем угодно мог быть голым, но не они. — Эм. Входило. Блять. — Замечательно, — Аня встала, быстро и суетливо. — Тогда пойдём в комнату. В мою. . . . Вообще, желание Саши не имело какой-то конкретной цели. Скорее оно приводило к рассеянной сексуальности, какой-то общей чувствительности по поводу всего. Будто сам воздух заряжал ее изнутри, заставлял что-то в ней слабо вибрировать и давать реакцию на все. Так было. Так было, пока она не сняла с Ани спортивный костюм. Руки Саши дрожали, замок чуть не зажевал ткань, и, честное слово, если бы она могла — то порвала бы его. Олимпийка упала на пол, и проклятый замок громко стукнулся о паркет. Саша вздрогнула. Она представляла себе все иначе. Как в фильмах, где страсть вела и сталкивала в рваных движениях, одежда снималась легко, порой просто слетала, и все выглядело так красиво и складно, словно люди репетировали. Точнее, да, они репетировали — актеры. Эм. И вообще. Все взрослые и опытные люди наверняка знали, что делать. В жизни было не так. В жизни Саша не с первого раза зацепилась за резинку спортивных штанов, а когда ей все-таки это удалось, и она неловко стянула их вниз, помогая снять, Аня чуть не заехала своей острой коленкой ей прямо в лицо, и Саша отстранилась почти в ужасе. — Я не знаю. Не знаю как и что делать, — мысль о собственной неопытности пришла ей в голову впервые. Это было не то же самое, что до этого. Страх облажаться парализовывал. — Спокойно, — хотя Аня говорила это, сама она вовсе не была спокойна и моргала часто. — Ты не сделаешь ничего неправильного. И я тоже. Оставалась футболка. Саша не видела, был ли под ней лифчик. Ей хотелось зажмуриться и застыть, дать себе время на передышку. Но Аня — Аня вдруг притянула ее за пояс платья, всего на миллиметр, но ближе, сняла его и принялась за пуговицы. Чертовы пуговицы. Ее пальцы двигались быстро и довольно уверенно, тонкая кожа натянулась на костяшках, и Саша поймала их взглядом, боясь двигаться зрением куда-то ещё. Напротив и выше — Аня и ее лицо. Ниже — ее белье. На вид обычное. Классически-белое. На резинке, кажется, была какая-то надпись, но Саша не могла ее разглядеть и не хотела этого. Платье упало. Сердце Саши тоже. — Давай смотреть в глаза? — она хрипела. — Давай. Так. Дальше. Футболка. Саша потянулась к ткани, но Аня мягко остановила ее руки своими. — Все ещё мой ход. Я первая. Блять. На Саше было только нижнее белье. Весьма невзрачное, кстати. Но какая вообще разница. — С чего это? — хрипота раздражала, потому что делала ситуацию ещё более откровенной, чем Саша могла бы вынести, так что она перешла на шёпот. — Ты сняла с меня две вещи. А я с тебя только платье, — Аня зашептала в ответ, и от содержания ее слов и от того, каким тихим и ровным был ее голос, ситуация все-таки стала очень и очень откровенной. Твою мать. — Ещё пояс был так-то. — Не считается. Черт. Саша закрыла глаза. — Не бойся, — шёпот раздался у самого уха, и она почувствовала холодные пальцы возле застежки на спине. — Я буду смотреть тебе в глаза. Если ты будешь смотреть в мои. — Идёт. Глаза Ани были как сама темнота, хотя в комнату и проникала слабая полоска света от приоткрытой двери. Она не опускала взгляд на оголившуюся грудь, и Саша была очень благодарна за это. Было странно. Словно теперь она была беззащитна, и открывшаяся с наготой уязвимость вызывала желание прикрыть себя руками, но Саша сдержалась. Она со страхом подумала о моменте, когда они снимут с себя… — Теперь ты. — Теперь я. Под футболкой ничего не было. Только тело. Только кожа, горячая, гладкая, ещё не тронутая мурашками, не укрытая темнотой, и грудь, на которую Саша не могла смотреть, потому что они договорились в глаза, и если бы она посмотрела, то Аня бы сделала то же самое, и тогда случилось бы что-то непредсказуемое. — Мы почти справились, Саша. — Да. А ты можешь… — Что? Чертов шёпот. — Сама… Сама снять… Блять. Слова. Куда пропали все слова и умение произносить их адекватно? — Давай вместе? — Только не смотри. Ну, в глаза можно. — Конечно. Какой бред. Как Саша собиралась доставить Ане удовольствие, если боялась даже посмотреть на неё? Умела ли она вообще делать это без одежды? Ей казалось, что все это — все это как-то слишком. Но терпеть желание было ещё мучительнее. — Раз. Боже. — Два, — Саша облизнула пересохшие, едва ли готовые к поцелую губы. — Три. Как странно. Боже, как это странно. Саша попятилась назад и закрыла дверь, надавив на неё спиной и едва не вздрогнув от того, каким холодным оказалось дерево. Комната погрузилась во мрак. — Вот и все. Саша? — Я тут. Я иду к тебе. Боже. Почему это было так неловко? Где же страсть, сексуальные движения, отключившийся мозг и все остальное, что возникало в голове Саши, когда она впервые подумала о том, как они могут провести эту ночь? Наверное, ей стоило начать целовать Аню ещё в момент, когда она снимала с неё олимпийку. Или устроить стриптиз. Господи. Да что угодно. — Добилась чего хотела? — Аня была близко, так близко, что Саша слышала ее дыхание. — Угу. — Что дальше? Да, что дальше? — Нужно комментировать все, что мы делаем или будем? — Нет, — Саша расслышала нервный смешок. — Можно просто делать. — Ну тогда я… — Секунду. Раздался шорох, а мгновение спустя — звук отодвигаемой шторы. Саша повернула голову, споткнувшись глазами об обнаженный силуэт и тут же опустив их, будто боясь быть замеченной. — Лучше, чтобы было хотя бы немного света. Сегодня полнолуние. Нет. Сегодня не полнолуние, а полный пиздец. — Как скажешь. Эй! Аня посмотрела. Длинным, бесстыдным взглядом двух сплошных зрачков, и у этого взгляда точно была возможность касаться, потому что Саша вдруг почувствовала, как по спине пробежали мурашки, и кожа вдруг начала жить отдельной жизнью, становясь какой-то особенно ощутимой на мышцах. Бессовестная, хитрая, невозможная и… — Ты сама этого хотела. Ты хотела посмотреть на меня, значит и я могу посмотреть на тебя. Разве это не честно? — Честно. — Не бойся меня, Саша. — Я и не боюсь. — Тогда посмотри на меня? Вот же я. Перед тобой. Блять. К черту. Саша подняла взгляд и, ох. Боже. Точёные ключицы, выпиравшие рёбра, аккуратная грудь, плоский живот и все, что было ниже — все заполнило собой зрение, будто подсвечивалось, и Саша, чувствуя себя не в своём теле, чувствуя себя придавленной и опрокинутой открывшимся зрелищем, подалась вперёд, врезаясь во все это острое, хрупкое и прекрасное нечто собой. И в ту же самую секунду, как по команде, все ее желание потекло под кожей, сделав ее влажной и почти беспомощной. Каким-то чудом Саша нашла в себе силы притянуть Аню ближе, и все, что было дальше — это ее губы. Они были на ее губах, пока их руки цеплялись за кожу, путались в волосах и трогали, будто стягивали с Саши всю эту слабость, робость и неопытность. Как могло тело Ани быть таким идеальным, не как у всех остальных? Что, что именно и как именно нужно было сделать, чтобы удовлетворить его, чтобы заставить его дрожать и млеть, что нужно было сделать, чтобы не разбить эту хрупкость и тонкость таким сильным желанием, какое прямо сейчас током проходило через все органы Саши и вибрировало в груди? А когда грудь Ани коснулась ее в случайном движении, а потом снова, что-то животное и теплое вдруг тревожно зашевелилось в животе и расползлось по всему телу, почти щекотно и невыносимо. Приглушенное, мягкое и сдерживаемое желание вдруг стало оглушительным, толчками крови забилось в ушах и внизу живота, и все мысли куда-то делись, спрятались, и даже не вглубь головы, а наружу, растворились в темноте, и осталась только звенящая пустота и вспышки под закрытыми веками. И Аня. Аня, Аня, Аня, боже, какой мягкий звук, ведь ее имя идеальное, как ее тело, и Саша была готова произносить его, умоляя, и ей хотелось, чтобы все это было ее, принадлежало только ей одной — это тело и это имя, и это знание о том, какой могла быть Аня, как сейчас, когда она плавилась под ее ладонями. Губы Ани оказались на ее шее, и это невозможное чувство. Но у этой невозможности был предел, потому что когда Аня добавила язык, все окончательно рассыпалось. И потекло. Саша прижалась ближе, насколько это было возможно, и осознание, что даже так они не могли слиться и стать единым целым острым уколом отозвалось в лёгких, выбивая последние порции кислорода. Теперь Саша дышала запахом, прижимала сыпавшиеся с ладони тёмные пряди к лицу, откинув своё назад, покусывала их, сдерживая стон, пока эти невыносимые чужие губы (ее, они были только ее и только для нее) целовали шею и прижимались к пульсировавшей вене. Саша не могла так больше. Просто не могла. Если эта ситуация была одной из практик рая, доступной человечеству, то почему ее тело горело в огне? Она отпустила волосы, и они щекоткой упали на плечи и грудь. Рука сама, без воли Саши, а скорее из необходимости ответа, потянулась к чужой груди, коснулась ее и замерла. — Мне можно тебя трогать? — фраза прервалась несколькими вздохами. Ответа не последовало. Аня, очевидно, была занята поцелуями, а потом ее ладонь, холодная и мягкая, вдруг взяла ладонь Саши и повела по телу вниз. Живот. Пупок. И. — Пиздец. Саша хотела выругаться ещё. Почему-то в голове остались одни маты, хотя ещё секунду назад в ней бились слова признания, банальные и искренние комплименты Ане в духе «какая же ты красивая, идеальная, совершенная». Но остался «пиздец», и он, пожалуй, довольно емко и исчерпывающе описывал впечатление от обнаружения Ани такой влажной и горячей и… Господи, да она сочилась. Прямо на пальцы. И Саша даже не двигалась ими. Просто застыла в ощущении этой нежной мягкости, и это — это не укладывалось ни в какие слова, это было потрясающе, невероятно, ошеломительно, и Саша не смогла бы объяснить, как раньше ей удавалось жить без этого чувства Ани под ее рукой. Такой Ани. Ани, дышавшей тяжело, Ани, прижавшейся ещё ближе, Ани, которая почти отчаянно поцеловала ее в губы и начала нетерпеливо царапать пресс, а потом сама же опустила руку ниже и… Послышался стон. Тихий, почти жалостный. Саша не знала, кому он принадлежал. Ноги не держали ее больше, хотя тело ощущалось как лёгкое и почти невесомое, голодное до прикосновений и такое пустое, что Саше невыносимо захотелось быть то ли придавленной, то ли заполненной. А может все сразу. Странным было то, как все ещё гудящая под кожей уязвимость от положения их тел и рук сочеталась с диким, почти животным нетерпением. Желанием большего. Странным было то, сколько ощущений, оказывается, один человек мог подарить другому просто кожей. Странным, наконец, было и то, что Сашу почти трясло от этого осторожного контакта, хотя они ещё даже не приняли горизонтальное положение, не коснулись друг друга смелее. Хотя, Господи. Просто держать руку там, где она была, просто дышать Ане в волосы, просто стоять рядом с ней или лежать, просто лежать, даже не касаясь, не трогая ее — это уже было ошеломительным опытом, лучшим занятием на земле. Потому что Аня — она совершенство. Саша не была эстетом, но сейчас, рассматривая ее вблизи, впервые настолько близко и сразу всю, обнаженную и открытую, думала только о том, насколько прекрасным было это хрупкое тело, насколько хрустальным оно ощущалось. Его хотелось держать крепко или нести на вытянутых руках, поместить под стекло в музее или спрятать от всего мира и никому никогда не показывать. Потому что так нельзя. Люди — ну, это ведь просто люди? Просто кости и мышцы, кожа и ткани, все эти мало приятные биологические подробности. Ничего больше. Почему же Аня казалась инопланетянкой? Почему в их самую первую встречу, глядя на эти плечи, на эту тонкую шею и руки, на гордо поднятый подбородок, Саша видела в ней только анатомию и просто человека, когда на деле Аня была феей, чертовой принцессой на горошине, которую скинули откуда-то с луны как пример воплощенного золотого сечения, вселенской гармонии пропорций, выраженной в человеке? Наверное, каждый любящий видел в любимом произведение искусства, сам будто становился художником или поэтом, то есть кем-то достаточно чутким, чтобы суметь его воспринять. Любящий? А может влюблённый? Саша любила? Ей казалось, что да. Сейчас — да. Это было похоже на сон. — Чего именно ты хочешь? Всего. Тебя. Я хочу тебя. Я хочу тебя и всего, что ты можешь мне дать. И я хочу тебя всю. Они упали на кровать, и Саша первой притянула к себе Аню, требовательно и резко. Терпеть такой силы возбуждение было невозможно. Она буквально усадила ее на себя. Ощущение горячей влажности на коже сводило с ума. — Не знаю. Неправда. Я хочу тебя и хочу, чтобы ты дала мне себя собой же, чтобы двигалась на мне, подо мной, во мне, это неважно, неважно как и как долго, главное, чтобы это была ты, только ты и никто другой, потому что все, что я чувствую, когда ты со мной, такая, какая ты есть — это один долгий стон, и неважно, что именно ты сделаешь, я не успокоюсь. — Совсем? Боже, как Аня вообще могла говорить? Как она сохраняла ясность ума в такой ситуации? Ее волосы струились по телу, прикрывая грудь. Саша мечтала дотронуться до неё. — А что ты могла бы сделать? — она снова хрипела и смотрела прямо в глаза. — Все, о чем ты попросишь. — Мне нужно сказать? Ну, прямо говорить? — А как ещё я узнаю, чего тебе хочется, а чего нет? Нужно же спрашивать. Да? — Да. Боже, даже этот немного неловкий разговор был до ужаса возбуждающим. И Аня. Аня на теле Саши. Голая, горячая, влажная и такая красивая, что это было просто немыслимо. Их поза позволяла любоваться ею открыто и беззастенчиво. Но Саша смотрела в глаза. Они гипнотизировали. — И? — Просто начни. Я тебе доверяю. Оу. Что-то другое, уже не относившееся к животной стороне личности Саши, вдруг толкнулось в рёбрах при этой фразе. Ведь так и есть. За всем этим стояло не подростковое влечение, гормоны и желание разрядки. А доверие. Доверие, позволившее им подняться до этого уровня и удержать друг друга на нем. Разум Саши вдруг прояснился, на мгновение ослеплённый этим осознанием. А затем в голове окончательно выключили свет. Будто навсегда. Потому что Аня наклонилась к ней и легла, устроившись коленом между ног, и поцеловала бережно, будто Саша была какой-то драгоценностью. Поцелуи спустились ниже по шее, вездесущие волосы щекотали грудь, руки гладили плечи, а колено давило так, как нужно и — чем Саша заслужила это? Когда Аня поцеловала грудь, ей уже не хотелось смущаться. Нет. Ей хотелось выгнуться в спине и запрокинуть голову, зажмуриться и застонать. Саша сделала это. Аня целовала влажно и дразнила самые чувствительные места языком настолько умело, будто делала это миллионы раз, будто тело Саши было отгаданным ребусом, будто она уже знала о нем все. И это ощущалось как что-то естественное, как единственно правильное — эти ласки и эта поза. Может дело было в каком-то врожденном таланте Ани. Саша не знала, но ей было так бесстыдно хорошо, как не было даже с собой. Мозг был пустым, и, опять же, одно это казалось подаренным удовольствием. Аня выцеловывала каждый сантиметр кожи с почти трогательной тщательностью, но не монотонно, а как-то по-разному. Саша чувствовала ее губы на рёбрах и животе (ах, черт, она облизывала пресс), а после снова на груди, а после язык, снова на ней, и пальцы, зажавшие сосок, и ещё один, и снова язык, и губы, и они внутри языка и губ, и Аня, Аня, боже, как она это делала. Когда ее ладони подобрались к животу и спустились ниже, и Аня приподнялась над ней, впуская невыносимый холодный воздух в невыносимую пустоту между их телами, Саша сломалась. Если до этого она могла что-то контролировать — свои реакции, громкость стонов, движения, то теперь в ней попросту не осталось ничего от неё самой. Только Аня. Только Аня, то, что она делала и ее полный контроль, который она так любила. Саша скулила и цеплялась за простынь, будто загнанная в ловушку этой властью кого-то над своим телом. Такой тотальной, что это даже пугало. Теперь от Ани зависело все ее естество, все ее тело и, по ощущениям, вся ее жизнь. Потому что если Аня сейчас же не коснётся ее между ног, если она хотя бы просто не накроет ее ладонью, то, боже, Саша не знала, что могла бы сделать, но это было бы что-то на грани отчаяния, а ведь ей не хотелось так прямо давать Ане знать о том, насколько она была на грани из-за нее. Хотя Саша уже дала ей знать, и Аня, должно быть, наслаждалась ее потерянностью и потому медлила, растягивая момент своего триумфа. — Пожалуйста, — Саша не выдержала. Ее глаза были закрыты. Голос сипел. — Что мне сделать? — интонация Ани изменилась. Теперь в ней не было беспокойства. Только намерение. — Что угодно. Просто. Просто сделай. — Как скажешь. Господи. Аня. Самый умышленный человек на памяти Саши, который просто так ничего не скажет и не сделает. Каждое ее движение, каждое слово было обдуманным, отточенным, и Сашу поражало то, как она умела владеть собой даже в моменты, когда это не требовалось. Как сейчас. Спасение пришло быстро. Никакого эффектного супергеройства — только пальцы в самом чувствительном месте, такие же нежные и чуткие, но странным образом, впервые, этого было недостаточно. Мыслей не было. Несколько долгих минут спустя Саша распахнула глаза и потянулась к руке. — Что-то не так? — беспокойство в чужом голосе контрастировало с уверенными, мягкими движениями и голодным, липким взглядом, который вскрывал собой ее и предугадывал каждую эмоцию. Такая Аня завораживала. Наверное, Саша выбрала не самый подходящий момент для смущения. Она не знала, как выразить то, чего ей хотелось. Она боялась, сама не зная почему. Что Аня могла подумать о ней? Ведь, очевидно, из них двоих только она сохранила способность мыслить ясно. — Все прекрасно, — слова даже и в половину не передавали того, что Саша чувствовала, звучали ломано и на тон выше обычного. — Но я хочу… — Чего? — с такой позиции Аня казалась видением. В ней было что-то нереальное. В ней и во всей этой ситуации. Как жарко. Саша заерзала, спиной ощутив чуть влажную простынь. Ладно. Это не сложно — нужно всего лишь сказать. Всего лишь открыть рот и произнести звуки. Ей вдруг захотелось пить. — Саша? Аня не переставала надавливать, и было невероятно сложно собраться и сформулировать адекватное предложение, при этом не позабыв все мысли. Саша терялась от попытки сосредоточиться на этом и одновременно на месте, где Аня делала так, как было нужно. — Да… Я тут. Черт. Плевать. Она нащупала ее пальцы и… Ох. Они были такими влажными, что ей на мгновение стало стыдно. — Ты хочешь… — глаза Ани, кажется, расширились в изумлении. — Да. Думаю. Думаю мне это нужно? — Это вопрос? Боже. Это — это всегда так? — Нет. Просто давай ты… Один… — Саша удерживала пальцы в своих, и от ощущения пустоты и незавершенности ей хотелось хныкать. — Ну, я не могу сама. Блять. Просто. Пожалуйста. Пожалуйста. — Да, да. Хорошо. — Твою же… — Больно? — Саша была благодарна за искреннее беспокойство в голосе Ани. Это… Цепляло. — Нет, я… Ох. Я… Нет, было не больно. Было странно. Очень странно. Саша почувствовала себя растянутой. Неожиданно. Она не ожидала — не ожидала такого эффекта. Но это было не все. Аня сделала так, как было нужно. Медленно и осторожно. Когда она неуверенно толкнулась где-то внутри, ох. Невероятно. Саша оказалась заполненной, и новое, никогда ещё не бывавшее в ней ощущение завибрировало в животе и отдало в спину, заставив выгнуть ее с протяжным вздохом. — Ты как? Саша не смотрела. Если только внутренним зрением куда-то глубоко в себя. Это состояние нужно было распробовать, не отвлекаясь. Знание, что Аня не отводила взгляда от ее лица и впитывала открывшееся зрелище, смутило бы ее. Это было не той эмоцией, которую Саша хотела бы испытать в такой удивительный, поражавший своей интимностью момент. — Я ок, — фразы выходили из рта через выдох, короткими и отрывистыми фрагментами. — Аня. Что ты… Как ты… Как. Как она это делала? Что она делала? Как она, черт возьми, могла знать, что нужно было делать именно так? Чувство ритма. Важное качество. У Ани оно было. Ее движения становились все увереннее, и маленькую вечность спустя Саша услышала звуки. Самые откровенные звуки в ее жизни. — Как я что? — Откуда ты умеешь… Не знаю… Черт! Большой палец коснулся ее снаружи, заставляя Сашу жалостно замычать и в очередной раз смять руками простынь. Безумие. Это было какое-то безумие. Она расслышала хихиканье. Должно быть, Аню забавляли все эти реакции. Саша была открыта ей, сжимаясь вокруг неё, вся в ее власти. Кто бы, черт возьми, мог подумать, что эта скромная и прилежная девочка окажется настоящей искусительницей? — Я читала. Нужно делать движение, будто подзываешь кого-то, — она даже шептала как-то особенно эротично. Часть волос прилипла к ее шее, губа была закушена, а глаза — глаза не двигались и не моргали. Они не были широкими и доверчивыми, какими, должно быть, какое-то время назад были глаза Саши. Нет. Такими глазами смотрят на добычу. Получив внимание Ани, Саша получила и бесконечное множество версий того, какой она могла быть. И эта версия, что ж. Она была лучшей. Саша ничего не слышала. Какое-то движение. Какая разница, в чем его техника? Оно заставляло ее извиваться и портить простынь, и могло ли что-то кроме этого иметь значение? Мир не взорвался от этой пугающей близости, нет, но он определённо всколыхнулся, зашатался и начал куда-то уплывать. Губы приземлились на ее губы, и Саша укусила нижнюю, но не свирепо, а довольно беспомощно. Ей одновременно хотелось, чтобы Аня прекратила или никогда не останавливалась. Нет, все-таки второе. Только не сейчас. Их волосы смешались, щекотали кожу и мешали нормально дышать, и все вдруг стало таким душным, горячим и липким, что Саше захотелось перевернуть подушку холодной стороной вверх. Она подумала об этом всего на секунду, но этого хватило, чтобы сбить настрой. Нет, только не потраченный впустую момент. Только не это. Саша слишком многое вытерпела, чтобы довести себя до этого мгновения, и пусть этот путь нельзя было назвать ужасным испытанием, но он требовал снятых барьеров и полного доверия, и, если честно, все это не далось вот так легко за пару минут просто из контекста ситуации. Одно дело позволить кому-то коснуться твоего тела, другое — позволить войти в него. Любым образом. Саша представила их со стороны. Представила Аню и ее тело — целиком. Представила ее руки, губы и плечи. Даже волосы. Она собирала ее по крупицам, выделяя самые изысканные места, сама готовая вот-вот разбиться, но мысль об Ане, удовлетворявшей себя и ее, о них, о теле и всей этой подчеркнутой откровенности позволяла балансировать на грани до самого нужного, единственного и невозможного момента, когда все задрожало, затихло и… Саша сломалась. Со стоном, который был словно и не ее, с выгнутой спиной и непослушными ногами, с царапавшими безбожно мятую простынь ногтями и задранной куда-то в подушку головой. Она впервые почувствовала все настолько четко и остро. Аню в себе, себя, вдруг на секунду переставшую дышать, так что закружилась голова, свои мышцы и тело, простынь под собой и щекочущие капли пота на висках. Странно. Впервые настолько сильно. Будто что-то тонко и вязко стекало вниз, накопилось и взорвалось, а потом вернулось обратно истомой, которая заполнила собой все. Саша не знала, что было дальше. Она ушла в себя, в вакуум и непроницаемость, и все остальное, включая Аню, куда-то поплыло. Ещё какое-то время назад она стонала и рвано хватала ртом воздух, но теперь ей не хотелось произносить ни звука. Только пить и не шевелиться. И ещё раствориться, исчезнуть, чтобы кровать засосала ее и окружила мягкостью и тишиной. Потрясающе. — Ты жива? В какой-то момент она открыла глаза. Они немного слезились. Размытая картинка постепенно сложилась в Аню, которую Саша увидела будто впервые в жизни. Это было странно — чувствовать себя настолько уязвимой перед кем-то. Настолько открытой. — Мхм. — Можно тебя обнять? — Да, — Саше хотелось сказать «конечно» и протянуть к Ане руки, но тело не слушалось, а мозг, по ощущениям, расплавился. Аня, тёплая, вспотевшая, с ее вкусно пахнущими волосами и гладкой кожей, мягко легла рядом и, слегка обняв, начала гладить Сашу по голове. Это было очень приятно. А ещё то, что она ничего не говорила. Просто дышала и гладила. — Предлагаю пока остановиться на этом. — А ты? — В другой раз, — Саша не знала наверняка, но, кажется, Аня улыбалась. — Мне хватило впечатлений. И было приятно, ну, ты поняла, что. — Да. Аня. — Что? Саша чувствовала себя пьяной и придавленной чем-то тяжёлым и мягким одновременно. — Я влюблена. В тебя. Это клише? Саша надеялась, что нет. Она была слишком на пределе своих эмоциональных способностей, и фраза вышла скорее сама собой. Без учета контекста. Разве что только с той оговоркой, что это именно он привел ее к такому «распахнутому» состоянию. — А я в тебя. — Да? — Конечно. — Ты типа, — Саша глубоко вздохнула. — Единственный человек, который меня не раздражает. Вообще. — Зная тебя, это очень ценная характеристика, — она расслышала смешок. Как сквозь толщу воды. — Ну так. Ещё бы. Блин. — Что? — Родители вернутся. Уже днём. Или когда там? — Папа сказал к шести где-то. Нам снова нужно будет что-то приготовить. — Окей. Но давай ты. Ты вкусно готовишь, — в ответ Саша начала гладить предплечье Ани, слабо и почти невесомо. Но в этом было что-то такое… Сложно было описать. — А ты что будешь делать? — Моральная поддержка. Объятия со спины или как там. Все в том духе. — Устраивает. — Договорились. Если бы Саша могла, то остановила бы этот момент, чтобы ставить на вечную перемотку. Сложно было поверить, что она могла заслужить нечто подобное. Или это не заслуживают, и ангелы вроде Ани приходят в жизнь просто так? Практика рая. Вот, что это было такое. Рядом с ней.