Not Gonna Get Us

Багровое пятно на плече немного побледнело. Аня провела по нему кончиками пальцев, очерчивая размытый контур. След. След их близости. Наличествующее свидетельство того, что произошло. Странно думать об этом сейчас, в свете дня, в мягком спокойствии их молчаливого принятия ситуации. Странно понимать, что теперь, когда все случилось, это словно немного поменяло Аню, но при этом она все ещё оставалась собой, просто с новым знанием того, какой ещё она могла быть. И согласие с этой переменой произошло практически моментально. Так быстро, что она даже не успела это осмыслить. Наверное, так ощущалось, потому что она была готова к этому? Иначе что ещё могло бы заставить ее разрешить себе быть настолько уязвимой с кем бы то ни было? Аня привыкла пропускать через внутренние рассуждения каждое решение в своей жизни. Каждое. Это давало спокойствие и возможность контроля — ведь даже когда на какую-то ситуацию повлиять было нельзя, от неё хотя бы можно было отказаться. И даже в этом была ее воля, и это так нравилось ей. Единственным эпизодом, когда контроль был невозможен, стал развод родителей. Хотя нет, был ещё один. И у него было имя. Саша была права. Пытаться контролировать что-либо в их случае было бессмысленно. Но даже в контексте их близости, этого последнего предела, когда Аня была возбуждена настолько сильно, что все мутнело в голове, она могла быть спокойна, зная, что даже это — даже это было выбором и выражением ее воли, потому что отдать контроль — это тоже решение, а не что-то само собой разумеющееся в таких ситуациях. Она разрешила этому случиться. И ни разу об этом не пожалела. Вот почему было так спокойно и радостно. Вот почему теперь она стала смелее и раскованнее с Сашей, и Саша стала такой же в ответ. Будто все это было какой-то шалостью, за которую им ничего не будет. Если бы только последнее было правдой. Аня поправила купальник и вошла в сауну. Глаза Саши, чистые, проницательные, встретили ее быстрым оценивающим взглядом. Ее кожа сияла от пота, руки с проступившими венами расслабленно раскинулись в стороны. Ане нравилось подолгу их рассматривать. Саша была будто заранее выделена из массы, выхвачена объективом, который то приближал, то отдалял, дана крупным планом. Часто фокус не мог объять ее целиком и сосредотачивался на частностях. Капля стекала с ее шеи, теряясь перед ключицей. Грудь мерно вздымалась от спокойного дыхания. Аккуратные ногти (желтый и розовый — дань весне?) постукивали по дереву. Саша улыбалась, и Аня улыбнулась в ответ. — Не смотри на меня так, — она постелила полотенце и с облегчением села. — Как? — Этим взглядом. «Этот взгляд» стал обозначением чего-то… Чего-то самодовольного и смелого в глазах Саши, что заставляло Аню отводить свои. — У меня обычный взгляд, — Саша подмигнула. — Как долго ты тут сидишь? — Не знаю. У меня миссия. — Какая? — Пытаюсь подготовить себя к жару адского пламени. — Господи, — Аня рассмеялась, стараясь дышать ровно. — Он нам не поможет, Аня. — Тогда я занимаю котёл, а тебе пусть достаётся сковородка. — Вот так ты меня любишь значит? — Саша сдула с лица красную прядку. Аня постаралась сохранить невозмутимое лицо и мысленно не превратить эту фразу во что-то большее, чем это нужно. Очевидно, Саша озвучила речевое клише или что-нибудь в том же духе. — Котёл хуже. — Нет, сковородка. — Любовь — это готовность идти на жертвы, Саша, — аргумент с речевым клише все ещё витал в сознании Ани. — Не понимаю, о чем ты. — Давай выходи, а то ещё сознание потеряешь тут. — Рядом с тобой всегда хочется терять сознание. Саша сказала это, закрыла лицо руками и затряслась. Наверное, от смеха. Аня дождалась, пока она успокоится и будет в состоянии засвидетельствовать фирменный взгляд закатанных глаз. — Что это было? — Флирт. — Флирт? — Аня сдержала смешок во внезапном порыве спасти Сашину гордость. — Подкат. Тупой. Я нарочно! — Вот как. — Не знаю, зачем я это сказала. Просто забудь. — Даже не представляю, как мне забыть это. Это был самый изящный… Подкат на моей памяти. — Боже, — Саша замахала руками, провоцируя поток горячего воздуха, и стремительно вышла. Аня закрыла лицо ладонями. Дышать в них было жарко, но ещё хуже было держать слезившиеся глаза открытыми. Тело покалывало от высокой температуры, вездесущие капли щекотали кожу. Сауна была хороша камерностью и тишиной. Мысли лениво проплывали в голове, и Аня невольно изумилась тому, сколько из них были связаны с Сашей. Когда она вышла, горячая, потная, раскрасневшаяся, с прилипшими к спине волосами и гулко бьющимся от холодного воздуха сердцем, Саша сидела за столиком. И первое, что Аня услышала, будучи на пике своей неприкрытой расслабленности, было: — Да ты горяча. — Я выгляжу как помидор, не смотри, — Аня приземлилась рядом, едва не вздрогнув от того, насколько холодной оказалась скамейка. — Да я не могу глаз от тебя оторвать. — Саш, ты перегрелась? Что за коллекция отменных подкатов? — Ну, я же шучу. Лучше бы поддержала и продолжила. — Будем соревноваться, чей подкат хуже? — Лучше, — Саша поиграла бровями. — Окей. Тогда… — Аня демонстративно осмотрела ее с ног до головы. — Я думаю, я потеряла что-то. — Что? — Мою челюсть. Саша хрипло рассмеялась и показала большой палец в знак одобрения. — Ну хоть не девственность. — Господи. — Ну что? Ладно, теперь я. Думаю, я потеряла свой номер телефона. Можно воспользоваться твоим? — Хорош, — Аня кивнула. — Видимо, люди так часто что-то теряют, что почти все подкаты строятся по этой модели. — Что, крыть нечем? — Ну почему же, — она прокашлялась. — Есть только одна вещь, которую я хочу изменить в тебе. — И какая же? — Твоя фамилия. — Вау. Эффектно, — Саша захлопала в ладоши. — Мечтай об этом почаще, и может законодательство однажды позволит тебе это сделать. — Ты же в курсе, что это шутка, да? — Ты что, нет, конечно. Я уже представила нас в платьях с кольцами в руках. Аня заметила любопытную вещь. Либо Саша перестала смущаться так часто, как это было раньше, либо научилась скрывать своё смущение за вызывающим взглядом прямо в глаза. Ей вспомнился эпизод с догонялками и удивительная откровенность подразумеваний в их репликах. Да, все-таки Саша определённо осмелела, и это было… Любопытно. — Только я была бы не в платье, а в смокинге. — Ты в смокинге? Это шокировало бы общественность даже больше новости о твоей свадьбе со мной, — Саша удивленно подняла брови. Недавно она подкрасила их, и цвет в тон волос делал ее взгляд ещё более выразительным. — Я так понимаю, ты согласна быть в платье? — Нет. Хотя не знаю. В детстве мне хотелось стать принцессой. — Ну так вот свадьба как раз отличная для этого возможность. — Ну хорошо. Допустим. Ты в смокинге, а я в платье. Правда у меня плечи широкие. — Брось, — Аня отмахнулась. — Все с ними в порядке. — Ну, как тебе сказать… — Что? Саша протяжно вздохнула, разворачивая корпус и открывая обзор на несколько неглубоких царапин на левом плече. От увиденного Аня непроизвольно сжала в руке бутылку воды, и та издала противный звук, отозвавшийся в ее голове треском. Наверное, это был треск ее иллюзий по поводу беззаботности происходящего. Или треск лопнувшего пузыря с чем-то горячим в животе. В любом случае, сложно оставаться умиротворённой, когда тебя лицом к лицу сталкивают с последствиями твоей страсти. На адекватные реакции нужно было время, и Саша, пожалуй, вполне могла бы согласиться с ней в этом. Когда в ее удрученном взгляде проскользнуло что-то, похожее на понимание, Аня вздохнула с облегчением. Они делили неловкость на двоих, и, словно желая об этом напомнить, она ткнула пальцем в багровый засос на своём плече. — Один-один, Саша. Я тоже пострадала. — Всем бы такие страдания, — Саша усмехнулась и отвела взгляд. Аня ничего не ответила. Вообще, ей было бы интересно узнать отношение Саши к подобным отметинам на теле. Может она рассматривала их как собственническую метку или повод для самодовольства? А может они шокировали ее откровенностью обстоятельств своего появления, особенно в моменты, когда можно было представить, что их увидел бы кто-то ещё, скажем, в раздевалке перед тренировкой? Аня делала так, представляя себе вытянувшееся в изумлении лицо Алёны. Разумеется, она ничего не знала и не видела, но в теории — что бы она могла подумать? Что у Ани появился парень? А может ее раскованности (очевидно, имевшейся в ее моральном арсенале) хватило бы на то, чтобы предположить, что у Ани был секс? Было в этой мысли что-то одновременно ужасное и притягательное. Ни у кого из подруг Ани ещё не было интимной близости. Ни у кого из них не было Саши. С ее сильными руками, которые могли бы удерживать на весу, с часто проступавшей на шее веной, которую хотелось поцеловать, с водопадом густых волос, в которые хотелось запустить ладонь. С ее красивыми мышцами икр, особенно когда она на каблуках. С ее идеальной линией плеч, за которую хотелось ухватиться, чтобы не утонуть в ощущении того, что Саша могла предложить. Ухватиться и оставить царапины. От этих мыслей сладко сводило живот, и Ане пришлось несколько раз глубоко вздохнуть в попытке вернуться в реальность. Желание прикасаться к Саше стало почти наваждением. Пора было признать, что гормоны и подростки — это оглушительное (и не всегда многообещающее) сочетание. Хотя, воруя у пространства ответные взгляды Саши, очевидно, свидетельствовавшие о примерно похожих рассуждениях в ее голове, Аня была готова счесть его многообещающим и принять эту новую, странную версию себя. Они принимали ее вместе и при этом каждая по отдельности, и от понимания, что они на равных и не было того, кто мог бы считать себя уязвимее, хотелось быть смелой и открытой. Они прошли в зону душа, забавно шлепая сланцами по мокрому полу. На Саше были зелёные, с фирменными белыми полосками. На Ане бежевые с серебристым логотипом. Некоторые вещи оставались неизменными, и это даже умиляло. — Кстати, почему здесь столько места? — Саша жестом указала на обстановку. — К папе иногда приезжают друзья. Он не хотел никого обделить. — Какой заботливый. — Есть такое. Ну что, будем мыться по очереди? Во взгляде Саши мелькнуло лёгкое сомнение, заставившее ее прикусить губу и нервно откинуть волосы с лица. Это движение спровоцировало новые дорожки влаги по ее шее. Желание собрать их языком было настолько ошеломляющим, что Аня даже не успела смутиться от того, как резко оно возникло в голове. И это не было потенциальной возможностью, скорее просто смелой фантазией. Но от того не менее волнующей. — А давай намылим друг друга? — В смысле? — Аня поняла вопрос, но нужно было выкрасть хотя бы секунду для того, чтобы перестроиться. — Ну, типа как в детстве, когда… Ну, мама там, например… Этим предложением Саша словно разрешала к себе прикоснуться и, даже учитывая все контексты их немногочисленных телесных взаимодействий, каждый раз это было чем-то новым, словно происходило впервые. Воспоминания о том, как когда-то Саша шарахалась от любого контакта, странным образом ещё сидели где-то в глубине сознания. — Поняла, — Аня кивнула, зачем-то притворившись, что задумалась. — Звучит тупо, да? — Нет, совсем не тупо. Это хорошая идея. Только в купальниках же? — Конечно, — Саша ответила быстро и нервно, но с отголосками облегчения. — Я тебя первая. Интересная особенность Саши заключалась в том, что иногда по ее лицу было сложно понять, насколько ее затрагивало происходящее. Оно могло быть абсолютно нечитаемым, и только ее взгляд, прямой и острый, мог выразить хотя бы что-то, и чтобы понять, что именно, нужно было найти в себе силы посмотреть в ответ. И Ане нравилось смотреть. Будто они играли в гляделки — кто первый смутился, тот проиграл. Сейчас она проигрывать не планировала. Ее руки почти не дрожали, когда она с усилием натянула на ладонь влажную от воды массажную перчатку. Это было даже лучше, чем какая-нибудь огромная мочалка, сочившаяся пеной, потому что так зазор между ее рукой и кожей Саши будет минимальным, а этот показатель вполне мог считаться важным в условиях необходимости прикосновения. — И снова я мамочка? — Аня вспенила каплю чужого геля для душа, стараясь незаметно вдохнуть как можно глубже. Ей нравился запах. — Ой, всё. Она начала с шеи, медленно переходя к плечам. Саша послушно подняла подбородок и откинула мешавшие волосы с какой-то детской улыбкой. В ее смирении было что-то трогательное. — Подними руки. — Щекотно, блин. — А как ты хотела? По мере того, как перчатка скользила по подтянутому телу, оставляя мыльные следы, что-то все сильнее разбухало под рёбрами Ани. Она старалась обходить места, закрытые тканью купальника. Пришлось сесть на корточки, когда дело дошло до ног, что, по ее мнению, сделало их положение немного двусмысленным. — Необязательно так стараться, Аня, — их взгляды встретились, и она отметила изменившееся выражение Сашиного лица. — А ты помнишь, как обычно мама делала в детстве? Натирала все тело до покраснения. Я ещё жалею тебя. — О нет, ты совсем меня не жалеешь, — Саша прокашлялась. — Это что значит? — не решившись коснуться ступней, Аня резко поднялась, и ее обдало холодным потоком воздуха. Впрочем, странное оцепенение и увлечённость процессом отвлекали, так что дрожать пока не хотелось. — Ничего. — Ну раз ничего, то поворачивайся спиной. Ей пришлось подавить в себе желание поцеловать холодную и мокрую кожу. В этом было что-то волнующее. Как в фильмах про любовь двух девушек, где одним из эпизодов обязательно была сцена, в которой одна героиня просила другую помочь ей со шнуровкой корсета или замком на платье и поворачивалась спиной, открывая обзор на одно из самых уязвимых (так казалось) и интимных мест женского тела — шею и тонкие волоски, выбивавшиеся из высокой причёски. Волосы Саши были тяжёлыми, густыми и монолитными, а от воды их цвет казался только насыщеннее. Они завораживали. — Аня? — Да? — Можно нескромный вопрос? — Ну, если осторожно. — Ты писаешь в душе? Перчатка застыла на пояснице, и Аня рассмеялась. — Боже, нет. С чего вообще такой вопрос? — Просто так. Хочу узнать тебя получше, — плечи Саши затряслись синхронно со звуками хриплого смеха. — А я уже подумала, что ты хочешь в туалет. — Я тоже в душе таким не занимаюсь. — А чем занимаешься? Аня направила на Сашу душевую лейку, и вся пена стремительно потекла вниз, собравшись у слива. Атмосфера окончательно утратила свою невинность, когда Саша с хитрым прищуром развернулась. — Ты правда хочешь знать? — Ага, прямо изнемогаю от нетерпения. Аня не могла объяснить, почему ответила именно так. Это было похоже на очередную провокацию Саши, которые, стоило признать, с каждым разом удавались ей все лучше. О том, что это она сама задала провокационный вопрос первой, Аня не подумала. — В душе… — вода продолжала стекать вниз, и Саша на мгновение проводила ее взглядом. — Я моюсь. — Как жизненно. — Моя очередь быть мамочкой. Саша отошла к полке с «мыльно-рыльными принадлежностями» (одно из любимых словечек Этери Георгиевны, которая, если и не состояла в рядах вооруженных сил, то точно порой походила на генерала) и, поймав внимательный взгляд Ани своим, начала по очереди указывать на разные баночки. На четвёртой Аня одобрительно кивнула. — Вспомнила рекламу Palmolive, — Саша с улыбкой принялась намыливать мочалку. — Это та, которая «о Palmolive, мой нежный гель»? — Да-да, она. — Никогда не пользовалась этой маркой. — Знаешь, — Саша кивнула на полку, уставленную средствами. — Я даже не удивлена. Почему у тебя все такое дорогое? — С чего ты взяла, что дорогое? — Аня поежилась, когда мочалка мягко заскользила по телу. — Тебе честно ответить? — Конечно. — Я гуглила. — Оу. Снова чтобы узнать меня получше? — она не удержалась от смешка. — Ага, типа того. — Воспоминания разблокированы. — Что? — Вспоминаю, как мама меня купала в детстве, — Аня опустила глаза в пол, не выдержав внимательно-выжидающего взгляда напротив. — Мы набирали ванну, и я там барахталась со всеми своими игрушками. Ну, знаешь, резиновыми такими, которыми воду втягиваешь и потом на себя ее льёшь. — Да, знаю, — Саша прокашлялась. Ее движения замедлились. — Мама уходила готовить, пока я плавала и представляла, что я русалка, — Аня улыбнулась. — А игрушки это мои подводные друзья. Ну, правда плавать у меня не очень получалось. Они за меня это делали. — Дай угадаю, — Саша провела мочалкой по животу, и это было щекотно. — Потом ты заканчивала и на весь дом кричала «мама, я всё» по сто раз? — Хах, да. Почему-то она никогда не приходила с первого раза. Твоя тоже? — Ещё бы. Никогда. Я могла голос сорвать. Повернись спиной? Аня исполнила просьбу. — Щекотно. — Потерпи, — она расслышала глубокий вздох. — А у тебя… У тебя строгая мама? — Нет, вообще нет. Но иногда она может выкинуть что-нибудь странное. Когда меньше всего ожидаешь этого. — Что значит странное? — Ну, что-то, что вообще ей не очень свойственно. — Например? — Не знаю. Не хочу об этом сейчас. — Хорошо. Извини. — Все нормально, — Аня с облегчением выдохнула, почувствовав резкий прилив тепла внутри. — А у тебя строгая мама? — А ты как думаешь? — Саша развернула ее к себе, встретив мягким и смеющимся взглядом. Тепло все текло. Прямо как пена. — Она своеобразная женщина. — Хах, так говорят когда не хотят обидеть. — Брось, я не вкладывала такой смысл, — Аня закатила глаза. — Она раньше была очень строгая, а сейчас так… На троечку. — Ты единственное, что у неё есть, — она не знала, почему сказала именно это, но фраза вырвалась сама собой. Саша выглядела так, будто ей в лицо кинули что-то большое и тяжелое в тот самый момент, когда она уже была готова расслабиться. — Оу. Может быть, — она опустила мочалку. Ее плечи тоже опустились — медленно, со звуком протяжного выдоха. — Я правда так считаю. Она так… Вкладывается в тебя. Не знаю. — Разве так нельзя сказать о всех матерях вообще? — Не думаю, что о всех. — Ну, хотя бы о тех, в ком есть… Типа, базовое чувство любви к ребёнку, — Саша в задумчивости почесала затылок. — Не знаю. О твоей маме можно сказать то же самое. — Нет, — Аня поморщилась. Гель покрыл тело немного щипавшей пленкой и, взяв из рук Саши душ, она с нетерпением принялась смывать его. Наконец горячая вода дала возможность согреться. — Но почему? — Потому что я не единственное, что у неё есть. — А что ещё у неё есть? — Много чего. Работа, хобби, какая-то своя жизнь. — Ну а у моей мамы есть твой папа и что? Я тоже не единственное. — Это не то. Нельзя сравнивать… Любимого мужчину и ребёнка. — А ребёнка и работу, хобби и прочее значит можно? Для твоей мамы нет ничего важнее тебя, я уверена. — Скорее для папы. Он даёт мне все, что может. И он всегда на моей стороне. В отличие от неё. — В тебе много обиды, Аня. — Ладно, хватит. Аня не хотела переходить в оборону, резко заканчивать разговор или подчёркивать интонацией внезапно возникшее желание закрыться, но это случилось само собой. Она успела разглядеть убитое выражение Сашиного лица, не ставшее аргументом в пользу продолжения беседы, перед тем как развернуться и зашлепать к выходу из душевой. — Аня… — Я пойду. Можешь потом просто выключить воду. Здесь уберут после нас, — ее голос звучал по-непривычному сухо, и ей это не понравилось, но она не знала, как заставить себя перестроиться. — Подожди. Блин. — Пока еду нам разогрею, — Аня не обернулась. К облегчению или несчастью, Саша не стала ее останавливать. Она просто стояла на месте, и Аня суетливо собралась, скомкала мокрый купальник вперемешку с влажным полотенцем, закинула все необходимое в шопер с логотипом папиной компании и вышла в мирную тишину двора. Одеваться было неудобно, штаны долго не хотели натягиваться на ноги, а теперь прилипли к ещё не полностью обсохшей коже. В шлёпанцы забились мелкие камешки и песок, и Ане захотелось скинуть их с босых ног в разные стороны и смотреть, как они летят и плюхаются об землю. В нагретом воздухе стоял запах скошенной травы. Аня дышала глубоко и часто, смутно надеясь, что это поможет разогнать тяжесть в груди и прояснит мысли. Дома было так же тихо, светло и свежо, как на улице, и она мысленно похвалила себя за идею оставить окна открытыми, а папу — за их размер, дававший размах солнцу, которое оставляло широкие полосы света на паркете и мебели. Аня начала разогревать ужин, думая о недавнем разговоре. Наверное, у каждого человека есть свои болевые точки, и карту этих точек каждый знает сам. Хорошо было бы, конечно, раздавать такую всем при близком знакомстве, как памятку. Плохо лишь то, что люди могли ею воспользоваться в том числе и для того, чтобы причинить страдания. Ане хотелось, чтобы они с Сашей знали карты друг друга, вот только Аня бы никогда не стала использовать карту Саши против неё, но не могла знать наверняка, что она не поступила бы так же в ответ. Поэтому, пока Саша не знала обо всех слабых местах и действовала как бы вслепую, ее можно было направлять и останавливать. Но если бы она знала — такой возможности у Ани бы уже не было. Продолжая метафору, мама прекрасно знала ее карту. Возможно, особенность родителей как раз в том, что порой они позволяют себе использовать это знание, чтобы навредить, давят на слабые места нарочно, будто считают, что так будет лучше и что это во благо, но на деле — на деле после очередной ссоры ребёнку каждый раз приходится собирать себя заново. Так, однажды мама прошлась по маршруту болевых точек Ани от начала и до конца, хотя никогда не позволяла себе этого раньше. А вот папа так не делал. Поэтому тема о маме тоже вскоре стала отметкой на карте. Аня боялась быть задетой за одну из своих болевых точек и боялась страдания, которое могла бы причинить Саша, теперь стоявшая к ней так близко. Ближе была только кожа, но она не защищала. Теперь Аня словно вообще была без неё — открытый комок нервов. Иногда ей даже хотелось сжаться. Как в некомфортной компании людей, которые могли зло шутить над кем угодно, заставляя быть готовой уязвиться с любой их фразы, но не из-за обидчивости или подозрительности, а скорее из-за нежности и ломкости, которых в тебе так много и на которые им наплевать. Конечно, Саша была аккуратной. Но не бояться было тяжело. Всё эти нежность и ломкость, которые мама с детства выделяла как любимые качества в Ане. Но было и хорошее. Много хорошего. Аня испытывала не только потребность в нежности, но и потребность быть нежной, и почему-то она знала, что это взаимно, и что нежность была неутолимая и бесконечная, словно нельзя дойти до предела, сформулировать и получить что-то конкретное, а хотелось просто длить этот процесс и не переставать. Хотелось обнимать Сашу, гладить ее по спине и волосам, целовать в лоб, держать ее за руку и прижиматься к ней, засыпая. Любопытным было то, что любое прикосновение при этом ставило вопрос об ответе — хотя Аня, конечно, не смогла бы выразить ей это словами, но от Саши требовалось ответить тем же. И она отвечала. И в этом знании взаимности была своя безопасность, потому что Аня отдавала и получала в ответ, потому что просто отдавать было нельзя, как нельзя обнять саму себя руками и поверить в то, что это сделал другой человек. В порыве нежности она чувствовала себя маленьким ребёнком. Как в детстве, когда почему-то постоянно хочется липнуть к маме и никуда ее не отпускать, становясь почти капризным к ее реакциям. Если мама отнекивалась от объятий, потому что была занята или чем-то недовольна, это воспринималось как предательство и вполне существенная причина для того, чтобы плакать. Но мама Ани никогда не отнекивалась, часто обнимала и целовала первой. Она приучила ее к этому спокойному ожиданию нежности, к чувству, что Аня заслужила ее не за что-то, а просто так, и потому всегда могла на неё рассчитывать. Они были близки, очень близки все ее детство и все время после него. Наверное, Ане не стоило так привыкать к этому. Впрочем, разве можно бояться привязанности, когда дело касается родителей, если она встроена в людей буквально с рождения и с годами утихает и проявляется вновь? Аня не боялась и привыкла. А потом все закончилось совсем и, наверное, навсегда. И в этом была вся проблема. С Сашей ощущения были примерно такими же. К ней тянуло просто так, по непонятной Ане причине, но она принимала эту причину и свою потребность в нежности и внимании, вот только на этот раз не бояться не получалось. Вдруг нежность Саши к ней тоже однажды закончится, вдруг ей все это попросту надоест? Эти мысли были ужасными, и порой Ане так и хотелось спросить прямо, возможно даже потребовать гарантию того, что этого не случится. Но никто и никогда не мог давать какие-то гарантии, тем более Саша. Аня не спрашивала и глушила беспокойство сосредоточенностью на текущем моменте. — Я не буду есть. Аня обернулась. Саша вошла удивительно тихо. Хотя, возможно дело было в шуме микроволновки. Она встала у стола, оперевшись на стеклянную поверхность ладонями, и взгляд ее был таким же стеклянным и чистым. — Почему? — Аня старалась выглядеть невозмутимо. — Не хочу. Наверное, Саша врала. После сауны, когда тело расслабленное и вялое, будто невесомое, еда всегда казалась единственным способом ощутить его вновь, придать ему нужную тяжесть. — Уверена? — Да, — Саша опустила взгляд и развернулась, видимо, собираясь уйти к себе. — Посиди со мной? — Ладно, — она с обречённым вздохом опустилась на стул. Ее влажные волосы подсвечивались солнцем, словно вот-вот могли загореться. Аня все равно поставила перед ней тарелку, и Саша медленно ее отодвинула. Ее спина была неестественно прямой, а движения рук сковывались напряжением плеч, и заметившей это Ане вдруг почему-то стало стыдно. Она села напротив и хотела приняться за еду, но аппетита уже не было. — Говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, — слова Ани будто отскакивали от предметов в напряжённой тишине. — Интересно, а что насчёт женщин? — Не знаю, — Саша ответила сухо, и от этого что-то перевернулось в животе. — Я думаю, что путь к сердцу женщины лежит через… Язык. — Язык? — Саша удивленно подняла брови, но, словно опомнившись, тут же нахмурилась. — Ты что ли про… — Русский. — А, ой, — она усмехнулась, и Аня с облегчением разжала салфетку. — Через разговор. — Ну, с тобой это точно сработало бы. — А с тобой нет? — Не знаю. — Мне кажется, нам надо поговорить. Саша снова подняла на неё взгляд, и ее глаза сделались большими и глубокими. — Ты не захотела говорить со мной и просто ушла. — Извини за это. — Окей, — Саша не моргала. — Мне тяжело говорить о маме, — Аня отщипнула кусочек курицы и машинально прожевала его. Было видно, что Саша с нетерпением ждала, когда она сможет продолжить. — Знаю, — наверное, последующее молчание расстроило ее. — Просто я подумала, что ты могла бы рассказать мне. Обо всем этом. — Мне нужно время. — И сколько? — Не знаю. Саша снова вздохнула. Аня почувствовала, как в горле образовался неприятный ком. Наверное, из-за еды. — Ты мне не доверяешь или что? — Нет. То есть да. То есть я хочу тебе доверять. — Что значит хочешь? А почему не можешь? — Я не сказала, что не могу, — Аня отпила из стакана с соком. — А что значит «хочу доверять»? — То и значит. На доверие нужно время. Ты так не думаешь? — Я согласна, — Саша понизила голос. — Я тоже так думаю. — Поэтому для меня важно, что я именно хочу тебе доверять. То есть я как бы допускаю такую возможность… Боже, ты поняла. — Да. Ну, у меня тоже так, — по-видимому, Саша боролась с какими-то сложными эмоциями, потому что ее брови снова свелись к переносице, а плечи беспомощно опустились. — Правда? — Аня окончательно забыла о еде. — Да. — Просто я думаю, что нам с тобой необязательно рассказывать друг другу сразу всё. Если есть какие-то секреты или серьёзные переживания… С ними можно подождать, — Аня поёжилась. — У нас есть много времени на это. — Не думаю, что его много. — Почему? Какое-то время они молча смотрели друг на друга, после чего Саша грустно произнесла: — Не знаю. Просто мне так кажется. Аня не знала, что ответить, и тишина неприятно затянулась, и слова Саши осадком осели внутри неё. Стало тоскливо. — Отдай его мне, — Саша вновь подала голос, подняв свои невозможные глаза. В свете дневного солнца они были такими красивыми, что это казалось просто нечестным. — Что? — Пульт управления моим настроением. — Не могу, — что-то внутри Ани глухо стукнулось о рёбра. — И почему же? — А он барахлит. — Барахлит? — Да. Я три часа нажимала на кнопку радости, но эффекта, как видишь, никакого, — Аня вздохнула с грустной улыбкой. — Значит это ты его сломала, — ответной улыбки не последовало. — Ну нет. — Ага, конечно. Ты просто начала тыкать на несколько кнопок подряд. — Неужели? — Да. Сначала на радость, потом на… — На что? — На смущение. — А потом? Саша тяжело вздохнула, подняв глаза к потолку. Она часто так делала когда собиралась произнести что-то, что давалось с трудом. Несколько секунд она рассматривала что-то сверху, и, когда ее глаза вернулись к глазам Ани, в них застыло что-то, что она не смогла распознать. Что-то тревожное. — А потом на злость. — Вот как? — Да, вот так. — Поздравляю, — Аня поднялась и отодвинула стул с противным, режущим слух скрипом. — Мой пульт тоже у тебя, очевидно. И сейчас ты нажала на желание побыть одной. — Ты опять уходишь, — голос Саши звучал глухо. — На этот раз извиняться не буду. — Я злилась на себя. Не на тебя. Аня остановилась, почувствовав, как что-то больно кольнуло в животе. — Я… Я уже сказала, что думаю по поводу этого. — Я тебя услышала. Больше никаких вопросов. Обещаю. — Спасибо, — Аня села, подняв колени и обхватив их руками. Какое-то время они снова молчали. Аня заговорила первой. — Может сходим куда-нибудь сегодня вечером? Она сказала это, и взгляд Саши просветлел. — Куда? — Не знаю. В кафе или типа того. Прогуляемся. Вечером в Москве красиво. — Я не против. — Можем обе как-то нарядиться даже. Оденемся, а потом выйдем и сравним, кто круче. Как тебе идея? — Мне нравится, — Саша улыбнулась, и весь дом, казалось, вздохнул с облегчением. — Только я сначала сделаю дела. — Конечно. Договорились. А потом они наконец поели. . . . Аня зашла неслышно, как всегда. Саша была занята грушей и сперва даже не заметила ее. Когда она била, наружу выходило все застоявшееся. Злость, противоречивые мысли, страх. Сашу удивляло, насколько она стала зависимой от Ани в отношении своего настроения. Стоило чему-то пойти не так, и ей хотелось плакать. Но как только Аня делала жест в ее сторону, любой, даже самый пустяковый, Саша снова тянулась к ней, и мир возвращал себе краски, и дурацкая жизнь обретала смысл, и казалось, что все наконец хорошо. Будто внутри Саши была антенна, по-болезненному чутко настроенная на волну Ани. На самые малейшие ее колебания. Аня зашла неслышно, подошла со спины и прокашлялась. Саша вздрогнула. Надо же — стоило только подумать о ней, как она тут как тут. Она сняла перчатки и утёрла со лба пот, интуитивно подавая ладони Ане. Что-то в ее взгляде заставило сделать это. Это все ещё были Сашины дрожавшие, обмотанные бинтами руки, но сейчас по ним скользили холодные пальцы, и от того, что Аня делала это и смотрела на них, они казались какими-то другими, будто не принадлежали Саше. — Я думала сегодня день отдыха, — Аня провела пальцем по костяшкам. — Хотела поработать над ударами. — У тебя отлично получается. — Вовсе нет. — Правда. Аня посмотрела на Сашу, и в ее тёплом взгляде было что-то, чему было сложно дать название. Было бы глупо отрицать всю важность ее поддержки. Аня верила в Сашу, словно видела в ней не только ее саму, но и потенциальную возможность того, какой она могла бы быть. Скажем, в спортивном плане. Очевидно, что она ставила себе задачей помочь этой возможности осуществиться. Как? Что ж. Саша начала замечать это не сразу. Во-первых, Аня с мамой составили для них обеих особое спортивное меню, пообещав, что в этот раз еда окажется менее безвкусной. Не сказать, что это было такой уж правдой. Но Саша оценила их старания. Во-вторых, Аня часто присылала ей ссылки на статьи про пищевые добавки и прочие связанные со спортом вещи. Они всегда оказывались полезными. Саша прилежно читала от начала и до конца и даже завела в заметках отдельную папку для записи особенно полезных фрагментов. В-третьих, Аня отдала ей свою скидочную карту, позволявшую закупаться в «Найки» по половине стоимости, сказав, что «в такой одежде Саша будет звездой спортзала». Разумеется, это был подкол с ее стороны, весьма забавный и удачный. Саша оценила. Оценила и вернула карту со скромной улыбкой, потому что «Адидас» однажды — «Адидас» навсегда. Хотя, вообще-то, ей было все равно, в чем тренироваться. Просто эта марка ассоциировалось с детством. Дело в неизменном дизайне белых полосок. И в папе. В-четвёртых, Аня задавала вопросы. Дорого ли заниматься кикбоксингом? Чем этот приём отличался от вот этого? Как Саше удавалось привыкнуть к постоянным синякам? Могла ли она рассчитывать на турниры? Что в ее тренировках нравилось ей больше всего? Она задавала вопросы, и это было чертовски приятно. Они могли засидеться допоздна, обсуждая свои тренировки и вспоминая смешные эпизоды или особенно запомнившиеся реплики наставников, и в такие моменты Саше казалось, что они с Аней были одним человеком. Потому что она наконец начала осознавать, каково это — любить то, чем занимаешься и хотеть продолжать. Порой даже без отдыха. Саша не была одержима тренировками, но чувствовала в себе слишком много энергии. От нагрузок она только прибавлялась. Она скучала по этому ощущению. Словно наконец-то, только сейчас Саша могла вспомнить настоящую версию себя. Ту, что пришлось оставить в Рязани после травмы. В-пятых, Аня всегда писала на стикерах приятные пожелания в духе «хорошей тренировки». Саша собирала эти крохотные бумажки и складывала в тумбочку. Ей нравился почерк Ани — изящные узкие буквы будто танцевали на бумаге. Нравилось представлять, как Аня писала послание второпях, но сосредоточенно, закусив губу и сдувая мешавшие волосы. Почерк Саши был угловатым и детским, и от контраста между ними было даже немного неловко. В-шестых, Аня просто была рядом. Всегда. И всё. И одного этого было достаточно для того, чтобы Саша почувствовала себя всемогущей. Как там говорят, за каждым великим мужчиной стоит великая женщина? Лучше другая версия: за каждым великим мужчиной стоит женщина, закатывающая глаза. Саша не была мужчиной, но вполне могла понять смысл такой фразы. У неё была Аня, и она обожала закатывать глаза. И Саша обожала ее. Ладно. — Спасибо. — Да не за что. Аня продолжала держать ее руки в своих. Бинты были немного влажными. Саша опустила взгляд. — Хочу тебя поцеловать. Ой. Сказать это было не так просто. Но она сказала, продолжая рассматривать руки в посеревших бинтах и чувствуя тёплое прикосновение ладони Ани на своей щеке. — Хорошо. Как-то нейтрально. Но Аня гладила линию челюсти. Ладно. — Хорошо? — Ты можешь это сделать, — Саша расслышала мягкий смешок и подняла глаза. Аня смотрела на неё с улыбкой и без тени смущения. Ее руки снова задрожали, и она хотела развязать бинты, но Аня почему-то остановила ее. — Не стоит. Оставь. Это был намёк, что после поцелуя Саша могла продолжить тренировку? — Ладно, — она хрипела. А потом закрыла глаза. Саша не знала почему — почему перед поцелуем всегда нужно было закрывать их. Однажды она открыла их уже во время процесса, и это было неловко, но по-своему красиво. Видеть Аню так близко. Как прилетевшее в лоб осознание, что она рядом, и она настоящая. Потому что иногда Саше казалось, что все это было просто очередной фантазией из ее головы. Этот поцелуй тоже был настоящим, подчёркнуто реальным. Она почувствовала это, потому что в ушах вдруг громко зашумело, и все ее тело, уставшее и потное, вдруг стало тяжелым и одновременно каким-то лёгким, и раньше Саша не могла бы поверить в то, что так вообще могло быть. Но так было, и ее органы зависли в невесомости, пока сама она летела куда-то вниз, стоя обеими ногами на твёрдом резиновом покрытии, хотя колени почти подгибались. Никакой тренировки. Здесь уже было кардио. Сердце Саши стучало прямо о рёбра, и каждый толчок резонировал во всем теле, и она подалась вперёд и положила ладони на лицо Ани, притягивая его до невозможности близко. Она больше не думала о бинтах. Она не думала ни о чем, потому что теперь она могла только чувствовать — чувствовать Аню, ее губы, ее язык, ее запах, ее гладкие волосы с их собственным запахом, ее острые плечи и сбитое дыхание, и все остальное, что вдруг неотвратимо, неумолимо и внезапно нахлынуло, врезалось и придавило Сашу собой, заставляя потерять ориентацию в пространстве. И не только в пространстве. В другом, том самом смысле тоже. Потому что теперь ее ориентацией была Аня, такая Аня. Ее Аня. Ее? Саша не знала как, но, наступая друг другу на ноги и не прерывая поцелуй, они дошли до матов, чудом не задохнувшись и не упав по дороге. Прямо как в каком-то фильме. Маты. Подарок Станислава. А сейчас Саша касалась своими губами губ его дочери во влажном и глубоком поцелуе с языком. Господи. Они рухнули вместе, и падение было безболезненным. Однако больно было не телу, а чему-то внутри него, что тянуло, сладко ныло и текло, горячо и липко, словно кровь. Саше пока так и не удалось начать адекватно воспринимать своё возбуждение, когда Аня была рядом. Особенно — особенно на ней, как сейчас. Аня, лёгкая и невесомая, вдруг вжала ее в мат своим телом. Телом, которое хотелось разобрать, чтобы копаться в нем, будто так Саше можно было понять причину своего желания, как если бы можно было разобрать будильник, чтобы узнать, что такое время. Сашу поражало то, насколько она хотела Аню. Всю. Иногда она будто забывала об этом, могла жить спокойно, но потом, потом Аня настигала ее и заставляла реальность вокруг них куда-то уплывать. Как той недавней ночью, на одних воспоминаниях о которой Саша продержалась ещё два дня до сегодняшнего. С того времени она не касалась Ани так больше. Но Аня коснулась ее сейчас, и это обожгло, и Саша дернулась с внезапным тихим стоном. И Аня отстранилась. Ее напряженное лицо выплыло перед Сашей как из тумана. Вздувшаяся венка на лбу. Глаза-зрачки. Опухшие влажные губы. — Я могу не делать этого, — голос Ани сипел. — Не можешь. Саша знала, что нельзя было позволять ей думать — Аня сама попросила ее. И ещё она знала, что Аня будто немного боялась ее тела. Это нормально. Саша боялась в ответ, но, что ж. Возбуждение делало ее немного безумной. И она заразила этим безумием Аню, резко притянув ее губы обратно к своим. В поцелуе дышать было сложно, почти нереально, но это странным образом подстегивало только сильнее. Когда Аня немного сдвинулась с неё, лишая давления, Саше хотелось захныкать, но она сдержалась, а потом горячая ладонь Ани провела по шву на ее велосипедках, задевая другое горячее место, и Саша превратилась в звук. Она услышала его таким, будто он был не ее. Протяжный резкий выдох и стон. Тихий, почти умоляющий, он поразил ее и Аню одновременно, и Аня оттянула плотно прилегавшую к животу резинку этой дурацкой, такой ненужной сейчас спортивной одежды, прикасаясь к белью. Наверное, ее руке было не очень удобно. Саша помогла, приподнявшись и стянув велосипедки ниже. Свет был включён, но ей было плевать. И Аня снова отстранилась. Боже. Пожалуйста. Пожалуйста! — Пиздец. Она материлась. Аня материлась. Теперь она выглядела немного иначе. Ее глаза были такими же широко распахнутыми, но шокированными и беспомощными. Ладонь не двигалась, и Саша изнемогала. — Что? Должно быть, сама она выглядела… Как-нибудь дико. — Просто… Просто ты такая вл… — Нет. Не говори. Нельзя было тянуть. Нельзя. Саша почти смирилась с уязвимостью своего положения, но ее мозг уже вот-вот был готов включиться. И, если бы это случилось, все, что она смогла бы ощутить — неловкость, смущение и глупый стыд. Но с Аней ей не должно быть стыдно за то, как она ее хотела. Ведь они… Не пара. Ладно. Но они близки. — Я просто сделаю это, — Аня прикрыла глаза, и ее ресницы затрепетали. И она сделала. Так, как не сделал бы ни один мужчина. Она мягко надавила туда, куда нужно, а потом ещё и ещё, и воздуха снова стало мало, и лампы слепили, и Саша зажмурилась, не желая больше видеть, куда Аня смотрела и что она делала. Неважно. Все неважно, пока ее ладонь была между ног Саши и не останавливалась. Но затем она все-таки остановилась. Снова, но только на секунду. Аня рухнула рядом с ней, заставляя ее повернуться набок, неловко обняла за шею, всем телом прижалась к спине и, уверенно и быстро отодвинув ее ногу своей, продолжила начатое. Аня сделала ей подарок. Подарила Саше ту часть неё самой, о существовании которой она и не догадывалась. Аня брала ее. Прямо на этом мате. Смело и уверенно, и Саша была мягкой и влажной, зависнув где-то на самом конце этого ощущения, этого давящего чувства какой-то тяжёлой пустоты, зависимости от той, кто погружала ее в это состояние и принятия своей раскрытости перед ней. Лежать на боку с рукой Ани под шеей было не очень удобно, но Саша не думала об этом и просто дышала, широко раскрыв глаза на турник на противоположной от них стене. Она будто видела его впервые. Все было новым и невыносимым в свете этих ощущений, и свет от ламп был таким же ярким, и Саша не понимала, как можно так сильно хотеть Аню и быть такой готовой сейчас, в этот момент, прямо в их тренажерном зале. Это откровенно. Это завораживающе. Саша была в самом центре себя. Она сосредоточилась на нем, на месте, где быстро и сильно двигалась рука Ани, которую вдруг почему-то так захотелось отбросить, остановить, сжать или поцарапать. Сделать хоть что-то, хотя бы как-то противостоять ей. Но это было невозможно. Поэтому Саша закрыла глаза и представила их абсолютно голыми, во всем бесстыдстве наготы и желания, такого громкого, грязного и неконтролируемого. Она представила себе темный, обжигающий, обещающий что-то взгляд Ани, представила ее лицо между своих бёдер, а потом ее тело на себе и под собой, ее руки, цепкие и нервные, везде, и ее волосы с их запахом, и ее тонкие пальцы, которые хотелось целовать и облизывать, потому что они были идеальными, и Саша сама слишком долго мечтала о таких же, и вот они могли быть ее — хотя бы так, хотя бы на какое-то время, и то, что они могли сделать с ней, если бы только Аня захотела, то, на что были способны эти пальцы и эти руки, это тело, такое лёгкое и прозрачное, будоражило и заставляло терять голову, дрожать и сжиматься, даже плакать, хныкать, стонать, просить и требовать, потому что все это слишком — слишком, но все это должно быть таким, а ещё громким и бесстыдным, смелым, отчаянным и диким, таким, чтобы… — Блять! Саша дёрнулась и распахнула глаза. Ее ноги дрожали так сильно, что ей даже стало неловко. Она хотела зажать руку Ани между ног буквально на автомате, но Аня все ещё удерживала одну из них своей, и Саша была раскрыта и предоставлена ей целиком, будто они боролись, и Аня выиграла, оставив Сашу наедине с уязвимостью и беспомощно цеплявшимися за мат руками в чертовых бинтах. Она дрожала и пульсировала, продолжая смотреть на ладонь Ани, надеяться и ждать, потому что Саша почти, почти подошла к краю, и мозг включился, и ей стало неловко и за то, каким долгим был ее путь, и как сильно, должно быть, Аня устала вести ее. Но Аня молчала и только тяжело дышала куда-то ей в волосы, и все вспотело и стало влажным и липким. Ее руки, такие неочевидно сильные, красивые, тонкие, быстрые, и тело, такое подтянутое и идеальное, как оно могло быть таким идеальным, как вся она могла быть такой, какой она была, мягкой, нежной, хрупкой, опасной и быстрой, обязательно быстрой, а если бы она была голой, голой на Саше, и ее можно было бы коснуться, и тогда мир взорвался бы точно, прямо в их доме, прямо в постели, как сейчас здесь, на мате, который подарил Станислав, и не хотелось думать, что он делал с мамой в постели, и могло ли это быть таким, потому что нет, не могло, потому что Аня лучше всех, и она с ней, и она быстрая и сильная и… Саша пролилась, едва сдержавшись от крика. Телу стало легко и спокойно, и она даже не успела ничего понять, только почувствовала, как стены, мат и ее голова стали ватными и глухими, а когда она открыла глаза, то заметила, что свет от ламп почему-то отдавал синим, хотя до этого в нем было больше белого. Она могла только фиксировать происходящее, не обдумывая его. Вот Аня выпутала свою ногу из ее, убрала руку и мягко обняла, прижавшись ещё плотнее. Саша посмотрела на своё белье. Почему она всегда носила только чёрное? На нем ведь слишком хорошо заметны следы. Если бы Аня увидела их однажды? Блять. Саша повернулась к ней, уткнувшись своим лицом прямо в ее лицо, и мутный, ватный и приглушённый мир вокруг них вдруг прояснился. Дышать было жарко. Но они дышали, и Аня, не моргая, смотрела куда-то сквозь Сашу, но при этом на неё. Теперь, с ее узкими плечами, тонкой шеей, расслабленными руками и широко распахнутыми глазами Аня уже не казалась опасной или сильной. Скорее какой-то смирной и беспомощной. Очевидно, настигшее ее откровение нуждалось в обдумывании, и она пыталась одновременно смотреть на Сашу и приходить к каким-то своим мысленным выводам. — Иногда ты будто закрыта где-то в глубине себя, и я не могу даже представить, о чем ты думаешь. А иногда наоборот. Как в эти моменты. Я будто сливаюсь с тобой. — И как тебе? — Саша хрипела. — Нравится. Мне нравится, что я могу тебя чувствовать. Словно мы одно. Значит ты влюблена в меня? — Мне тоже. И ты. — Что я? — Ты мне нравишься. Потому что я влюблена в тебя. — Ты мне тоже очень нравишься, Саша. Очень? Саша не знала, были ли они на том уровне близости, чтобы она могла потереться носом о нос Ани в так называемом эскимосском поцелуе. Она хотела, но забыла, потому что в голове крутилось ты мне тоже очень нравишься, Саша, а сознание было открытым и цеплялось за любые реакции. Интимность была разной? Саша только что позволила Ане довести себя до оргазма при включённом свете, но боялась потереться гребанным носом о ее нос? Она боялась сказать Ане, что влюблена в неё. Аня была так близко и дышала горячо. Волоски на ее висках были влажными и прилипли к коже. Саша боялась сказать ей. Мир снова навалился. Снова навалился на Сашу прямо сейчас, и ее веки стали тяжёлыми. Удивляло то, сколько разных эмоций она могла испытывать с Аней одновременно. Ей хотелось спать. В идеале нужно было надеть велосипедки обратно. Но ей хотелось спать. Ты мне тоже очень нравишься, Саша Аня помогла ей надеть их и мягко погладила бедро, словно напоминая о недавнем событии. Ее взгляд был мягким и понимающим, и это было комфортно. С Аней всегда было комфортно. С Аней всегда хотелось быть. Они уснули почти одновременно. Прямо на мате, будто после тяжёлой тренировки. Впрочем… Неважно. Точнее, важно. Но совсем не это. . . . — Все, поворачиваемся? — Да. Саша открыла глаза, повернулась и застыла на месте, не в силах поверить в увиденное. Аня сказала нарядиться. Саша послушалась и надела темно-синее стеганое платье с рукавами-фонариками до локтя и широким ремнём того же цвета на талии. Этот выбор не был преодолением. Платье нравилось ей, и она как раз давно его не надевала, поэтому оно вполне подходило под заданный критерий. Но Аня… Аня надела чёрный спортивный костюм с зауженными штанами и фирменным логотипом на олимпийке. И Саша — Саша не могла в это поверить. А Аня стояла и ухмылялась. И глаза ее смотрели пристально. Она выглядела удовлетворённой произведённым эффектом и платьем. Кстати. На него она смотрела особенно долго. — Кто ты и куда дела Аню? — Саша чуть не сказала «мою Аню», но вовремя спохватилась. — Кто я? Я спортик, — Аня сделала жест силачей и широко улыбнулась. Спортик. Просто. Охренеть. — Ты сошла с ума, ты в курсе? — Саша не удержалась от ответной улыбки. — О да. Я правда сошла с ума, но не будем об этом. Ты прекрасно выглядишь. — Спасибо, — что-то на мгновение заболело в животе, будто Саша затянула ремень туже, чем это было нужно. — За нами сейчас уже приедут, — Аня кивнула к лестнице, и они спустились. На последней ступени она обернулась. — И, кстати. Сегодня за все плачу я. Оу. — Типа как мой парень? — Типа как твой парень. Господи. Почему слышать все это было настолько приятно? Почему Саше так понравилось, что она была в платье, а Аня в спортивном костюме, хотя сперва ей показалось, что это полный кринж? Почему Ане так шло быть в спортивном костюме с распущенными волосами и этим новым выражением самодовольной усмешки на ее лице? — Как скажешь. В машине они ехали молча. У Ани с собой был только телефон, и она глухо стучала ногтями по силиконовому чехлу, задумчиво уставившись в окно. Саша смотрела на ее профиль, но, когда Аня вдруг зашевелилась, отвечая кому-то на сообщение, а потом посмотрела на неё, Саша опустила взгляд. — Алёна и Марк присоединятся к нам. Она мне сейчас написала, — будничным тоном сообщила Аня. Саша не могла сказать, что услышанное обрадовало ее. Почему-то ей хотелось провести время только вдвоём, но… Что ж. Ладно. — Круто. Ты их позвала? — Нет, они сами… Позвались. Я просто сказала, что мы едем в город. — Ну, — Саша прокашлялась. — Главное теперь не спалиться перед ними. Аня удивленно подняла брови и на мгновение закусила губу. — Да. Главное не спалиться.