Вампиризм клана Санодзиро

Он искренне чувствовал так. Он действительно как-то незаметно потерял интерес к жизни. — Жажда творчества – это тоже жажда жизни. Он ничего не ответил. «Жизнь идиота» Акутагава Рюноске.

— А он правда убийца? – мальчик нетерпеливо дергал за подол халата. Пока Масаки искал ключ, маленький Тоджи успел пробежать кругов десять по комнате и порядком устать. — Вряд ли, – задумчиво ответил врач. Ключ упорно не находился. Оставлять дверь открытой, когда может войти любой пациент, нельзя. – Просто отчаявшийся человек. Кто вообще тебе это сказал? Спускались сумерки, и пора было уже провести очередную беседу и с чистой совестью передать смену другому. Но Масаки оттягивал момент, впустую перебирая записи, папки с диагнозами. В кабинете тоже царила тьма. Последнее время он предпочитал не жечь свет и иногда обходился настольной лампой, придававшей работе более удручающую атмосферу. — Все здесь так говорят. – Состроил мальчик наивную мину. — Все говорят, а ты не слушай. И вообще, тебя тетя на улице ждет. Опоздаешь, больше не пустит ведь. — С ней скучно. У тебя такая веселая работа! Тоже хочу работать псих…психа… — Психиатром. – Закончил и сразу же нащупал железный стержень в широком кармане. Вытер пот со лба и, крепко взяв изнывающего от любопытства мальчика за руку, попытался улыбнуться. – Не дай бог, Тоджи, не дай бог... Здесь всегда тихо. Ничего – ни порыв ветра, ни метель, ни крики птиц – не нарушают покой и порядок. Славное местечко недалеко от Канаги, поглощало все звуки и редко пускало путников дальше кленов у ворот. Андо Масаки впервые приехал сюда после смерти коллеги. Ему постоянно расписывали, как же тут хорошо, раз больница находится в далекой, богами забытой, деревушке, как же в ней спокойно и тихо, и что вообще это великолепнейшее здание, крепко стоявшее на земле с начала эпохи Эдо. Неужели он отправился б в столь унылое место добровольно? Сегодня Андо волновался больше, чем обычно. За дверью одиночной палаты притаилось зло. В противоположном коридоре слышались разговоры больных, иногда даже смех, но из девятнадцатой не доносилось ни звука. Недавно он стал свидетелем трагической картины. Люди, прохладным вечерком гулявшие около моря, заметили, недалеко от берега, тонут два человека. Женщина была уже мертва. Мужчина же не скрывал ухмылки. Какой-то отчаянной, можно сказать, одной из тех ухмылок, что любят прицеплять на лицо неумелые комедианты. Они смеются просто потому, что более ничего не в состоянии сделать ни со своею душой, ни с телом. — Прикончи меня. Я просто хочу быть среди людей. Нормальным полноценным человеком. Вот и всё. Я не переношу одиночества. Наедине со своими мыслями. Хочу, чтобы меня любили не за победы, а просто так. Но я понимаю, что это никогда не случиться. Любят за определённые качества, за заслуги. И если ты растеряешь эти качества, багаж и позволишь себе хоть на минуту расслабиться и открыть настоящую личность... то все от тебя отвернутся. Скажут, что не знают такого человека. Они никогда не поймут твою душу. Поэтому я  не могу позволить себе побыть хоть иногда  немного ребенком, но так хочется. Ребенок ругает меня за то, что я веду себя как ребенок, представляешь? Приходится выстраивать новую личность. Вот она-то уживается в обществе. Но дело в её мистификации. Это всего-навсего жалкая подделка, которой не верю даже я сам. Масаки знал, что самоубийцы – одни из сложнейших пациентов. Сегодня его профессиональный опыт должен пригодиться с Санодзиро, который с того самого дня не выходил за пределы палаты. Существует множество людей, живущих вне рамок времени. Что есть время? И что есть человек? Эти вопросы, требующие знание законов морали, подчас остаются неразрешенными. Мозг любого устроен подобно механизму чрезвычайной сложности, однако и на него можно повлиять. Память – стереть. Принципы – разбить. Человеческой души не существует, как таковой. Тело рассыпается в прах, ибо он подвластно влиянию времени, а разум угасает. Но что же тогда есть человек, и каков его смысл прожигания отмерянных лет в гостиницах с проститутками или скучнейшего однообразия распорядков дней? И человек ли…он? Тоджи забрала сестра, как обычно недовольная, что мальчик предпочитает общество дяди. — Возишься с сумасшедшими, скоро сам таким станешь. – Прошипела на ухо, и, взмахнув длинными волосами, спешно зашагала домой. Решетчатые ворота противно заскрипели, выпуская пару из мрачной обители. Масаки оперся о стену здания и повел плечами от проникающей под кожу ночной прохлады. Его б воля, давно б выбрался из этого проклятого мира. И чья безумная фантазия смогла допустить нечто столь жуткое, отведя ему здесь самое непривлекательное место? Бедные деревянные домишки. Каменные многоликие чудовища, скрывающие таких же чудовищ в масках. Звезд сегодня было несколько меньше, чем в первые дни пребывания. Над головою затанцевал месяц. Рано или поздно это должно случиться. Он специалист. Это работа. Дебютный, так сказать, выход. Врач нервно поправил халат и, собравшись с духом, вернулся к порогу девятнадцатой палаты. В маленькой комнатке на кровати, сгорбившись, сидел парень. Тишину наполняло мягкое шуршание страниц. Масаки огляделся. В шкафу недоставало книги, зияющая дыра между полок заметна даже во мраке. Еда на тумбочке осталась нетронутой. Лишь рука потянулась к стакану с остывшим чаем. Санодзиро сделал короткий глоток и искоса взглянул на вошедшего. Растрепанные отросшие волосы закрывали лицо неудачливого самоубийцы. Андо затаил дыхание. А Санодзиро начал говорить, не дожидаясь допроса. – Я ее не убивал. Вы ведь это желали спросить? Психиатр отмер и осторожно присел на стул рядом с кроватью, на которой по-прежнему, скрестив ноги, был пациент, нуждающийся в поддержке. Двадцатиоднолетний парень, непонятно зачем кинувшийся в пучину. Масаки был немногим старше его. И от сего осознания тошнота подкатила к горлу. — Не совсем. Я пришел помочь вам. — Думаете, вы в состоянии мне помочь? — Уверен. Вам страшно? — Пожалуй, что и страшно. Пустые, блеклые карие глаза. Сухие потрескавшиеся губы. Возможно, неудачливый утопленник болен, но сам не подозревает об этом. Либо наоборот. Болезнь его устраивает. Он оставил палец между страницами, как закладку. Не предполагал, что разговор будет долгим. — Мы можем просто обсудить любую волнующую вас тему. На книжных полках больницы появилась новая классика: «Дневник незнакомца» Жана Кокто, «Вишневый сад» Чехова, «Ворота Расемон» Акутагавы… Но их обычно не брали. Санодзиро же учился на отделении французской литературы. Что ж. Так или иначе, литература помогает определиться с жизненным выбором. — Любите читать? — Люблю. Вы знаете Достоевского? – Санодзиро показал обложку произведения, что держал в руках. «Преступление и наказание». Он внезапно придвинулся ближе, и в свете лампы показались его старые, истертые хакама. – Господин Достоевский, живи мы в одно время, счел бы меня врагом. — Почему вы так считаете? – мягко спросил Масаки. – Насколько помню, он был гуманист и христианин. — Я знаком с Библией. Но есть темы, за которые браться не стоит. Чтобы понять психологию человека, надо побывать в шкуре этого человека. — Достоевскому не удалось? — Удалось. Очень как. Но я бы не дал себя понять такому самоуверенному. — Не любите самоуверенных? — Нет. Но это определенно было бы интересно. — Что именно? — Дать шанс понять. – Тот криво улыбнулся. – Вы же психиатр, да? Андо повел плечами, отгоняя неприятное чувство. Все, абсолютно все в этом человеке напрягало его. И пугало. Короткая дискуссия о книгах завела в тупик. — Верите, что за каждым человеком стоит ангел-хранитель? Вы бы могли уже раз двадцать упасть по дороге сюда и разбить голову. — Не знаю, не особо. Санодзиро кивнул. — Я тоже не верю. Масудзи-сан посоветовал мне читать классику. Чтобы идти по правильному пути. Я и читаю. – Снова отпив из стакана, он вдруг повторил: — Но я не убивал ее. — Я понимаю. – Она сама попросила. – Он пристально посмотрел на врача, а потом встал с кровати и медленно подошел к шкафу. – Из-за этого-то я нахожусь под следствием. — Как это – сама попросила? — Это одно из писем Ацуми. – Парень протянул нечто, завернутое в тряпки. – Мое оправдание. «Мне не показалось. Прошлое медленно, но верно возвращается. Так, может, оно и правильно. Даже не хочу говорить, с чего началось воскресное утро. Знаете, о жизни и смерти можно рассуждать вечно. Я назову этот дневник письмами для Вас. Если вдруг что, прочтете. Я долго не писала. В конце концов, это состояние будет преследовать меня всю жизнь. Я безумно люблю Вас. Я хочу умереть с Вами. Пожалуйста, позвольте мне это». Масаки потрясенно молчал. — Андо-сан? – Позвал пациент. Он занял привычное место в ямке на кровати и следил за реакцией врача. Когда тот наконец посмотрел на него, Санодзиро усмехнулся. — Нужно ли давать человеку то, что он сильно просит? — Зависит от ситуации. За окном раздался собачий вой. И Масаки вздрогнул. — Пахнет… цветущей вишней. – Пробормотал психиатр, возвращая письмо. Следует не поддаваться страху и продолжить. — Потому что она натерла его лепестками, только и всего. Ацуми придавала большое значение бесполезным вещам. Парень склонил голову набок и равнодушно продолжил: — Последний дневник я сжег два года назад. Тогда я хотел, чтобы после меня ничего не осталось, кроме тех бездарных рассказов. Мне хотелось раствориться в воздухе, рассеяться, не оставляя воспоминаний. Казалось, что таким образом смогу перейти в новую жизнь без долгов и старых сожалений. — Вы вели дневник? — Почти что. Черкал на лекциях идеи для произведений. – Санодзиро медленно повернулся к окну. Солнце село. Под окном, по земле ползли тёмные пятна. То ли зверушки, то ли призраки тихонько подвывали, мелькали за неровными углами больницы. – Часто они приходят именно во сне. Такие мучительные... Наверное, сегодня мне явится Ацуми. Масаки вспомнил и свой недавний сон. За завесою зимней ночи хотелось остаться  навсегда. Плывёт луна, цепляется за крючковатые ветви. Огромный серебристый шар. Всё улицы завалены сугробами. Перед тобой железнодорожные пути. И нет пути назад. Одинокий ларёк со всякой всячиной стоит в тёмном переулке. И  ночная тишина. — Людям интересно, как вы умрете. — Поверьте, мне тоже.