Save me

Говорят, конфетно-букетный период обычно длится пару месяцев. В это время ты не замечаешь минусов человека, хочешь подарить ему всего себя и мир впридачу, а возлюбленный же готов отдать всё в двойном размере. Говорят, потом любовь часто угасает. У них этот период то ли длится до сих пор, то ли его и не было вовсе. Чуя, честно говоря, сам понятия не имеет. Когда он впервые целовался с едва знакомым парнем, Накахара не думал о его истории, не думал о всевозможных сложностях, лишь эйфория от вновь испытанных волшебных чувств. А потом... Потом пара прогулок, признание в любви. Если, конечно, это можно было за него счесть... –Знаешь, я не жалею о том, что было...тогда. –Да, учитывая то, что я сейчас буквально лежу на тебе, думаю, было бы очень неловко– –Осаму! – осуждающе повышает тон Чуя, а сам изо всех сил пытается скрыть улыбку, –Ты понял, о чём я. –Не-а, совсем тебя не понимаю, Чу, – дразняще улыбается Дазай, поднимая голову, дабы посмотреть парню в лицо. –Подонок, – закатывает глаза Накахара, утягивая тут же растерявшего свою уверенность парня в поцелуй. Затем вечер в обнимку и утренние поцелуи. Всё будто в сказке или типичном сопливом подростковом фильме. В конце-концов, они взрослые мужчины, так что... Чуя должен был понимать, что это закончиться. Но абсолютно не рассчитывал, что так быстро. Вечеринка. Алкоголь. Пьяный в стельку Дазай, глядящий куда-то пустым взглядом и разгромленная спальня, несколько разбитых тарелок, много криков и бессмысленных попыток уложить его спать, пока тот не вырубился сам. А на утро прикрытые слегка неловкими смешками извинения, снова мягкая усмешка и шутливые оскорбления. Но на следующий день это не повторилось. На следующий день Накахара проснулся и нашёл в буквальном смысле трясущегося парня на полу ванной, и не сумев вытянуть из шатена четких слов, слегка начинающий паниковать Чуя просто относит того в спальню, позже в полнейшем шоке сидя рядом с вырубившимся после истерики парнем. А потом он просыпается, и паниковать начинает уже Дазай, когда отшутиться не выходит, а образ обеспокоенного и нервного Чуи давит всё сильней. И только после пары криков и готовых заблестеть голубых глаз Осаму начинает плести что-то о том, как ему было плохо, что он чем-то траванулся и прочую ересь, но на этот раз Накахара не ведётся на отговорки и начинает кричать лишь сильней, усугубляя ситуацию. Что ж, Дазай знал, что всё хорошее кончается. Но в этот раз отчего-то дышать становится трудней и будто ком говорить мешает. И он рассказывает. Абсолютно честно говорит про то, как тяжело ему даётся борьба с суицидальными мыслями, но... Честно ведь не значит полностью? А Чуе вовсе необязательно знать, что ему часто будто нашептывают ужасные вещи, а воображение рисует картинки, которые для любого другого были бы отвратительны. Чуе вовсе необязательно знать, что голоса в голове часто перекрываются порошком. А Накахара лишь обеспокоенно взглянет и прижмёт к себе, будто слов не может найти. Будто это было какой-то неожиданностью. Будто слова вообще были им когда-то нужны. Ни многочисленные истерики, пьяные оскорбления и крушащий всё подряд бухой шатен до сих пор не приводили к чересчур серьёзным ссорам, но по Чуе было видно, что он устал. Любой бы устал. Отличие разве что в том, что кто-то любой бросил бы это всё, не желая лезть вглубь, но не Накахара. Наверное, это какой-то особый вид мазохизма. Сегодня ночью он откачивал вскрывшегося в ванной парня. Они сделают вид, что этого не было, уже завтра утром. Не то чтобы Накахара не пытался поговорить – нет, он заводил разговор миллионы раз, но каждый раз Осаму отнекивался. Что ж, главным ведь всегда была попытка понять? Но однажды сдавшийся было Чуя при очередной ссоре с пьяным парнем найдёт в себе силы заглянуть ему в глаза. Блять. Первая стадия – отрицание, верно? У Накахары его не было. Он был в шоке, да, но это Дазай. Его милый Осаму, дьяволёнок, берущий за минутный рай двойную цену. Тот, с кем он вновь испытал незабываемые чувства – влюблённость, слегкая неловкие смешки и тёплые объятия. Жгучая злость, обида и впивающиеся в ладонь осколки от бутылки. Но если нет даже отрицания, наступит ли когда-нибудь принятие? –Под чем ты, скотина? И ничто не в силах передать ту боль, заключённую в эти слова. И на следущее утро он не станет притворяться, что всё хорошо. На этот раз Осаму проснётся один. А Чуя, уложив того спать, уйдёт, лелея надежду на то, что так он заставит Дазая хоть раз взять ответственность за свои действия. Заставит понять то, что испытывал Чуя каждый раз, глядя в остекленелые, мёртвые глаза.