Лисий огонь

      Савада захватывает столицу практически без потерь, и в этом очень помогают воины с Востока, которых привела Мэй. Конечно, нельзя не учитывать талант сёгуна как полководца, но все же… Мэй. Сейчас, когда Врата и Привратница уничтожены, мысли о Мэй звучат в голове громче всех прочих. Как она? Выкарабкается ли? То, что она жива — уже само по себе волшебство. Вонзив катану в горло последнего рэйки, придавленного к земле волшебной линзой, Масамунэ говорит:       — Прежде чем… Тебе нужно поспать хотя бы пару часов.       Во дворце царят напряжение и ожидание… чего-то. У ворот Масамунэ приходится потребовать встречи с Хваном Одзаки, чтобы их пропустили. Их заселяют в императорском крыле, рядом с покоями Мэй. Савада наверняка с удовольствием бы окружил ее своими самураями, но личная сотня, вернее, ее остатки, твёрдо стоят на своём и сами охраняют госпожу.       К Мэй Такао удаётся попасть лишь единожды, когда он, объединившись с Фумайо Такахаси, находит колдуна, сведующего в лечащей магии. Лекари Савады обеспечивают Мэй лучший уход, но она не приходит в себя.       — Сложный перелом, — цокает языком старый сухонький колдун, осматривая бедро Мэй. Упав на неё, обломок арки основной массой пришёлся на ногу. — Впрочем, хорошо, что ногу сохранили. Хромота, конечно, останется, но приятнее ведь самой ходить, верно?       — Почему она не приходит в себя? — спрашивает Такао.       — Серьезное магическое истощение, — качает головой колдун. — Повезло, что не ушла за грань с таким расходом сил.       Он присматривается внимательнее:       — Кицунэ? — Такао лишь кивает.       — На четырёх лапах проще будет. Ну, посмотрим, что я могу сделать…       Колдун складывает сложные пассы над Мэй, и вокруг неё возникает медово-золотистое свечение, которое Такао привык видеть в ее глазах.       — Янтарная лиса, — негромко хмыкает колдун, продолжая водить над ней руками.       Когда он заканчивает, Мэй начинает дышать глубже и ровнее.

***

      Их передвижения по дворцу никто не ограничивает, но соглядатаев даже больше, чем было во дворце Савады. Поразмыслив, Такао отправляет Хонга домой: ожог на лице заживает, но помощь Чонгана будет не лишней; к тому же, контракт Масамунэ не единственный, и нужно заниматься делами. Сатоши в ответ на предложение уехать упирается и говорит, что дождётся, пока Мэй придёт в себя. Кадзу не реагирует вообще, лишь хмурится. Такао его понимает — сейчас в императорском крыле борется за жизнь часть его души, Кадзу проще убить, чем вывести из дворца. Они регулярно собираются в увитой зеленью беседке в одном из садов, и Сино-Одори заваривает им чай. Разговоры не клеятся: Масамунэ погружён в свои мысли, Кадзу выглядит потерянным, Сатоши не пытается шутить, Сино искренне грустит. Сам Такао чувствует себя так, будто нырнул на дно глубокого озера и никак не может подняться на поверхность. Он раз за разом воскрешает в памяти золотистые переливы в темных глазах, мягкую улыбку и глубокий голос.       У покоев Мэй они дежурят по очереди. Такао часами стоит возле дверей и как заклинание повторяет про себя: «вернись».       — Сильная и живучая. Уже многое сделала, сделает и это. Выживет, — говорит в один из дней Кадзу. Сейчас очередь Сатоши стоять на посту, и Такао с Кадзу отдыхают в своих комнатах.       — Есть новости? — спрашивает Такао.       — Лекарь сказал, завтра очнуться может, — в темных глазах Кадзу блестит надежда.       После этих слов Такао не может уснуть полночи, и лишь после медитации погружается в неглубокий беспокойный сон. С утра он сменяет Сатоши на пару часов раньше.       Солнце поднимается довольно высоко, когда распахиваются двери в покои Мэй. Такао смотрит и не верит своим глазам: в последний раз он видел ее бледную, с обескровленными губами и в полубредовом состоянии. Сейчас же перед ним… принцесса. Чёрное с золотом кимоно подчеркивает белизну кожи, глаза смотрят цепко и внимательно, спина ровная. Мэй аккуратно выходит, придерживаясь за Эри Хатакэяму — сёгун вызвал ее, едва стало понятно, что принцессе нужен уход.       Такао встречается с Мэй глазами и, неслышно выдохнув, отвешивает низкий поклон:       — Мэй Хаттори. Госпожа Хатакэяма.       — Вы уже знакомы, — глубокий голос разлетается по коже тысячью мурашек.       — Конечно, — кивает Хатакэяма. — Я вас оставлю.       — Спасибо, — Мэй отпускает ее легким кивком.       В коридорах повсюду охрана и слуги, и Мэй это прекрасно понимает, поэтому после ухода своей помощницы лишь тихо шепчет:       — Я рада тебя видеть.       — И я безмерно рад, госпожа, — отвечает Такао и чувствует, что сердце вот-вот проломит грудную клетку. Одним своим появлением Мэй делает мир ярче и насыщеннее. Она смотрит вопросительно, и Такао поясняет ещё тише:       — Посты охраны почти у всех входов, — он подаёт руку, — не угодно ли госпоже Хаттори выйти на воздух?       — С удовольствием, — тепло улыбается Мэй, и от этой улыбки в ее глазах начинают мерцать медовые волны. Она опирается на руку Такао и крепко сжимает горячие пальцы.       Повернув за угол, они видят двух самураев из сотни Мэй. Кланяясь, те старательно скрывают радость и пытаются сохранить подобающую невозмутимость, однако Такао видит, с каким восторгом и обожанием они смотрят на свою госпожу. Несомненно, весть о ее выздоровлении обрадует многих.       Такао выводит ее в закрытый со всех сторон постройками сад. Как только живая изгородь скрывает их от охраны, Такао останавливается и поворачивается к Мэй, продолжая осторожно ее придерживать. Она, не оборачиваясь по сторонам, сразу подставляет губы для поцелуя; он выходит коротким и жадным, разгоняющим кровь по венам и заставляющим сердце стучать сильнее.       — Волшебная лисица Мэй, — шепчет ей в губы Такао и отстраняется. — Тебе… не слишком сложно идти? Может быть, рано?       Темные глаза загоняются упрямым огнём.       — Все в порядке, — выдыхает она, — ещё столько же я точно выдержу.       Мэй храбрится, но опирается на руку Такао сильнее и сжимает зубы. Как она отнеслась к новостям? Такао может лишь догадываться, каким ударом для неё стала полученная хромота.       Мэй оглядывает сад, пытаясь определить, где они находятся.       — А где резная башенка?       — Сгорела, — Такао морщится, — в ту ночь.       От напоминания глаза Мэй тускнеют, и Такао спешит заполнить паузу в разговоре:       — Нам объявили, что мы вправе покинуть дворец, и препятствий никто чинить не будет. Мы приняли к сведению, меж тем поинтересовались, где расположиться.       Мэй фыркает, ее лицо снова оживает.       — Сатоши предоставили удобную перину?       — Безусловно, — улыбается Такао. — Похоже, не решив, что с нами делать, местные управляющие поселили нас рядом с твоей сотней и, соответственно, с тобой. По дворцу передвигаться можно, но охрана бдительно следит.       — Вы не оставили меня одну, — шепчет Мэй, — спасибо.       Горло неожиданно перехватывает. Лисица решила, что клан бросит ее, завершив контракт? Такао спешит уверить ее:       — Мы не могли иначе. Я не мог.       Они подходят к беседке.       — Все прошедшие дни общаемся в основном здесь, — поясняет Такао.       Сино, увидев их, бросается к Мэй с радостным криком и обнимает ее, едва не уронив.       — Ты поправилась! Я знала! Какая ты расчудесная.       — Осторожнее, ты ее опрокинешь, — агрессивнее, чем хотелось бы, шипит Такао.       Сино сразу отходит с коротким «ох…», но Мэй ее успокаивает:       — Все в порядке.       Она обменивается тёплым приветствием с Масамунэ.       — Живучая, — улыбается Кадзу.       — Кто бы говорил, — смеется Мэй, и ее глаза вспыхивают золотом. Кадзу подходит ближе, и они крепко обнимаются, после чего несколько секунд стоят, прижавшись друг к другу лбами, безмолвно делясь радостью от повторного воссоединения.       — Я ставил на то, что не выкарабкаешься, — влезает Сатоши, но его выдаёт улыбка до ушей.       Мэй качает головой:       — Я бы тебе вломила прямо сейчас, но сначала нужно восстановиться, — ее смеющийся тон тут сменяется беспокойным, когда она спрашивает, — а где Хонг?       — Дома, — отвечает Сатоши. — Там дела. Я бы тоже уехал, но не мог не попрощаться с тобой.       — Ты же думал, не выкарабкаюсь, — щурится Мэй.       — Интересно было посмотреть на похороны принцессы. Наверняка пышная церемония, — паясничает Сатоши.       — Кадзу! — объяснять не приходится, и Кадзу отвешивает обиженно зашипевшему Сатоши подзатыльник. — Почему без грима?       — Охрана дворца отнеслась с непониманием, — объясняет Сатоши и, подойдя ближе к Мэй, тоже обнимает ее, — я очень тебе рад, лисичка.       Сатоши помогает ей сесть, Сино наливает всем чай.       — Нас здесь услышат? — Мэй оглядывает беседку.       — Мы увидим, если кто-то будет приближаться, — успокаивает ее Масамунэ.       Разговор выходит рваным, с долгими паузами. Наконец Такао не выдерживает и, стараясь, чтобы голос звучал отвлеченно, спрашивает:       — Мэй, привратник… Вернее, привратница пыталась околдовать тебя? — в ночных кошмарах он видит отрешенное лицо Мэй и слышит ее отчаянный крик.       Лицо Мэй туманят воспоминания, прежде чем она отвечает.       — Да, что-то вроде. Путала мне мысли… вкладывала свои, — Мэй переводит тему, — у неё не было маски. Похоже, ее маской были Врата.       — Однозначно, это был не просто рэйки, — говорит Масамунэ, — следующая ступень? Если рэйки вообще.       — Она была в комнате с пленными, — хмурится Мэй. — Но не напала — ждала, пока я сниму печать…       — Думаю, есть ещё одна причина ее промедления, — задумчиво произносит Такао, подбирая слова. — Я думал об этом, анализировал бой и пришёл к выводу: чем ближе привратница была к вратам, тем опаснее становилась. Однако окружность ее силы, видимо, была весьма и весьма небольшой.       — Ограниченность магии ёкаев, — Мэй переглядывается с Сино-Одори, и обе ухмыляются.       — Это многое объясняет, — продолжает Такао, — и почему она не взяла под контроль весь дворец, и почему отправляла за кицунэ рэйки вместо себя. И, в конце концов, не напала. Ответ просится сам — чем дальше от врат, тем слабее ее магия.       Мэй кивает.       — Возможно, за пределами дворца она вообще была беззащитна.       — Мы бы не убили ее до встречи с императором, — качает головой Мэй. — Если врата — это ее маска, то без уничтожения врат мы бы не победили.       Такао снова молча восхищается аналитическим умом лисицы и спрашивает:       — Что ты помнишь?       — Все, — голос спокойный, лишенный всяких красок. — Пока врата не рухнули. Что случилось потом?       Они по очереди, избегая кровавых подробностей, пересказывают Мэй события нескольких последних недель.       — К слову, командующую твоей сотней теперь самураи называют не иначе, как Железной Йоко, — заканчивает Масамунэ.       Мэй довольно прищуривается. Она трёт бедро, и мужчины переглядываются, а Сино заметно грустнеет.       — Что? — спрашивает Мэй, переводя взгляд с одного на другого. Растерянность лисицы может означать только одно — Хатакэяма ничего ей не сказала.       — Мэй, что тебе рассказали о твоей травме? — Такао чувствует, как сердце сжимается от тоски.       — Был сложный перелом, — растерянно отвечает Мэй, — но лекари постарались, и уже все хорошо… Я что-то не так поняла?       В глубине стремительно леденеющих глаз начинает ворочаться понимание, которое она ещё не ухватила.       — Они действительно очень постарались, — спешит с ответом Такао, — мы с южным даймё нашли лекаря, сведущего в лечебной магии. Ты едва не потеряла ногу…       — Я неоценимо благодарна, — перебивает Мэй, — в чем подвох?       Такао пытается подобрать более мягкие слова, но под пронизывающим взглядом темных глаз сдаётся и говорит правду:       — Болеть со временем перестанет, однако… Мэй, хромота останется. Навсегда, — лицо Мэй каменеет, но Такао должен закончить, — уменьшится незначительно, когда приспособишься.       Мэй эхом повторяет:       — Приспособлюсь… Танцы… — ее взгляд наполняется отчаянием.       — Бедная лисичка, — грустно произносит Сино.       Кадзу присаживается перед Мэй на корточки и настойчиво заглядывает ей в глаза:       — Это не одолеет тебя. Мэй, ты умеешь справляться со сложностями. Сможешь и с этой.       Мэй впервые никак не реагирует на Кадзу и смотрит сквозь него. Слова Такао заставляют ее вздрогнуть:       — В облике лисы, с четырьмя точками опоры, бег будет даваться проще. Когда на тебя упал обломок врат, все были уверены — это конец. Ты чудом выжила.       Мэй отворачивается в сторону, продолжая смотреть в одну точку. Под ее взглядом вода в бассейне рядом закипает и начинает пузыриться. Лицо Мэй ожесточается, на скулах начинают гулять желваки.       Кадзу не отступает, он находит ее руку и сжимает пальцы. Мэй чуть дергается, и все заканчивается. Водная гладь снова становится неподвижной, под крышей беседки как ни в чем не бывало продолжают чирикать птицы.       — Не нужно меня жалеть, — глухо просит Мэй. — Я жива. Могу научиться чему-то ещё… Кто мертв — нет.       Она высвобождает ладонь из хватки Кадзу и вновь переводит тему:       — Масамунэ, как Кирин?..       Масамунэ рассказывает про свою обожаемую лошадь, когда в саду появляется Йоко Наён. Приблизившись, она кланяется:       — Госпожа Хаттори.       Мэй благосклонно кивает и разрешает обратиться к ней, но мысли ее явно витают где-то далеко.       — Счастлива, что твоё самочувствие улучшилось. Вместе с другими воинами я видела, как были разрушены те врата. И восхищена твоей храбростью.       Мэй кивает.       — Спасибо. Ты пришла за этим?       — Я бы не посмела беспокоить, — снова кланяется Йоко. — Сёгун просит встретиться с ним.       — Уже? — взгляд Мэй вновь леденеет. — Он здесь?       — Да. Прикажешь проводить?       — Прикажу подать носилки, — холодно отвечает Мэй.       Когда воины Мэй уносят легкий паланкин, повисает тяжелое молчание.       — Сёгун тут неплохо освоился, — наконец тянет Сатоши. — Как думаете, для чего он позвал Мэй?       — Война окончилась малыми жертвами, но империя ослаблена, — отвечает Такао, — наверняка он будет просить Мэй отказаться от прав на престол.       — Или предложит брак, ему это выгодно, — предполагает Масамунэ.       Такой вариант развития событий вызывает внутри яростный протест, но Такао вынужден согласиться — это действительно возможно. Савада далеко не дурак, и женитьба на дочери императора действительно как ничто другое укрепит его позиции. Вот только одна мысль об этом заставляет сжать кулаки, наплевав на порезы.       — Тише, беспокойный, — Кадзу внимательно следит за его реакцией. — Она хитрая и сильная, уже выжила, выкрутится.       Через какое-то время возвращается Йоко с запиской от Мэй. Такао разворачивает короткое послание и быстро пробегает его глазами.       — Предлагает отказаться от престола и наследства, — наконец говорит он, передавая записку Кадзу, — Мэй свалила все на плохое самочувствие и попросила время подумать.       Возвращаясь на свой самоназначенный пост у покоев Мэй, в коридоре Такао сталкивается со слугами, несущими несколько резных посохов, инкрустированных драгоценными камнями. Видимо, Мэй выбрала один, а остальные уносят за ненадобностью. Кто-то, скорее всего тот же Савада, решил облегчить ей жизнь таким нехитрым способом. Такао, несмотря на личную неприязнь, благодарен.       За закрытыми дверями какое-то время тихо, а затем чуткий слух Такао улавливает полный отчаяния хриплый вой, переходящий во всхлипы. Войти он не решается, лишь бессильно прижимается лбом к двери. Мэй знает, что кто-то из них находится рядом и, возникни угрожающая жизни ситуация, она позовёт на помощь. Но сейчас ей не нужна помощь, ей нужно собрать себя по кускам. Одной.       Желание, загаданное Такао на Островах, сбылось — Мэй выжила. Наверное, нужно было просить и здоровье, иронично усмехается он сам себе. Больше всего его страшит, что это сломает Мэй. Его отец, окия, бандиты, самураи, óни, рэйки, придворные интриги… Все это лишь закаляло Мэй. Но если сталь передержать, она становится хрупкой.       Всхлипы затихают, и повисает тревожная, тягучая тишина. Такао продолжает стоять возле двери до тех пор, пока его не сменяет Кадзу.       На следующий день в саду Такао сталкивается с растерянным Масамунэ. Тот сидит, положив перед собой оба своих меча, и неверяще смотрят на них.       — В чем дело, ронин? — окликает его Такао.       Масамунэ вздрагивает и поднимает на него глаза.       — Я больше не ронин — самурай, — он отвечает так, будто сам не верит в свои слова и поясняет, увидев вопросительный взгляд Такао, — меня вызывал к себе император… И Мэй. Благословенный правитель сказал, что я полностью искупил свою вину перед господином, и что я должен продолжать то, чем занимался все эти годы… И защищать Мэй.       Новость и впрямь отрадная, и Такао искренне улыбается… вновь самураю, но по привычке уточняет:       — Император помиловал тебя своей волей? Или по совету Мэй?       Лисица дьявольски хитра и готова заботиться о своих друзьях и соратниках, так что исключать подобную возможность не следует. С другой стороны, какая теперь разница?       — Я не знаю. Не могу поверить… — Масамунэ все же берет себя в руки и продолжает.       — Я начну новое учение. О защите подданных империи от óни и рэйки. Врата мы уничтожили, но кто знает, сколько ещё враждебных людям ёкаев ходит по Нойрё.       В беседку приходят Кадзу и Сатоши. Услышав новости, Кадзу одобрительно дергает щекой, а Сатоши смеётся:       — Лисичка везде успевает, как и раньше?       — Почему не на посту? — спрашивает Такао у Кадзу.       — Мэй император провожал, я не стал отсвечивать, там Йоко сейчас, — отвечает Кадзу.       — Поделишься впечатлениями?       — Уверенный, властный, холодный, — Кадзу задумывается на мгновение, — как пушистая после двух десятков лет на престоле.       Масамунэ не скрывает благоговения:       — Человек исключительной воли. Никогда бы не подумал, что все эти годы он провел… так.       Они ненадолго замолкают, невольно вспоминая зал, полный трупов и отвратительных запахов.       — Вы хотите сказать, что император полностью восстановился? — уточняет Такао.       — Нет, — Масамунэ тщательно подбирает слова, не желая даже в приватной беседе оскорбить честь высочайшего, — он как будто… ничего не чувствует.       — Тогда это может стать проблемой, — хмурится Такао. — Савада может надавить на то, что император не в себе.       Кадзу, чутко прислушивающийся ко всем звукам, встаёт.       — Встречу высокородную, — поясняет он.       Прислушавшись тоже, Такао улавливает звук — лёгкий стук о каменную дорожку. Мэй шагает сама, опираясь на посох, Кадзу тихой тенью идёт следом. Такао заглядывает ей в лицо — спокойная и бесстрастная: либо смирилась с травмой, либо смогла обуздать свой нрав и посадить саму себя на привязь. Заметив его внимательный взгляд, Мэй чуть улыбается:       — Не время жалеть себя. Я буду в порядке настолько, насколько это возможно. Обе ноги на месте, это главное.       Она обводит всех взглядом:       — Сёгун уехал на два дня. Я виделась со всеми даймё. Сатоши присвистывает, Кадзу хмурится.       — Поясни, таинственная.       — Все трое меня поддерживают. И значительная часть армии. В последнее время я столько дралась бок о бок с самыми высокими самураями, что теперь слава о моих подвигах и благородстве летит по всей Нойрё, — Мэй усмехается, но в улыбке нет жизни, будто она делает это механически. — Они хотят посадить меня на трон.       — Кицунэ? — недоверчиво уточняет Сатоши.       — Я тоже удивилась, — усмешка становится чуть ярче, — но кому как не тебе знать, Сатоши, что любое мнение можно поменять, достаточно лишь приложить некоторые усилия. Я Ирис, кровь от крови Ириса, и лисья сущность этого не отменит.       — И что ты решила? — Масамунэ задаёт вопрос, после которого Такао задерживает дыхание.       — В империи назревает раскол, — Мэй прикрывает глаза, — даймё говорят, уже пошли слухи о болезни императора… Когда мама создавала печать, она забрала их чувства. Он столько лет пробыл под воздействием этой… этой… Все лишь ждут, пока где-то вспыхнет пожар бунта.       Взгляд Мэй ожесточается:       — Сёгун хочет казнить едва ли не каждого, кто был взят в плен во время штурма. Благодаря этому Юг вот-вот полыхнет. Я поговорю с Савадой, когда он вернётся — возможно, ко мне он прислушается и не станет вновь окунать южан в кровь.       — Решение за тобой. Это твоя кровь, твой долг, — с трудом произносит Такао.       — Слова сёгуна — условия, а не предложение, — Мэй бросает на него быстрый взгляд. — Разумеется, он хочет блага для империи, как и всегда. Только и о собственной выгоде не забывает. А потом всплывают истинные мотивы.       — Ты другого ждала? — усмехается Кадзу. — Больше всего врут, когда воюют. И после рыбалки.       — Я предполагала, что так и будет, — Мэй задумывается на секунду, и в глазах вспыхивает знакомое непокорное пламя. — Я лишь не ожидала от него столь… прямых слов.       — Мэй, в любом случае, если захочешь, ты уедешь из города незаметно и безопасно, — напоминает об очевидном Такао и чувствует, как его затягивают медовые переливы, когда Мэй отвечает, глядя ему в глаза с тёплой усмешкой:       — Отход уже подготовили?       — Я много ходила и слушала после того, как попала во дворец, — влезает Сино, — этот лысый уже наобещал свой пост сёгуна господину Фумайо Такахаси. И ещё другим важным мужчинам разные должности. Ты ещё без сознания была, а он уже видел себя императором. Голову бы ему…       — Достаточно, Сино, — Мэй прерывает ее взмахом руки и оглядывает мужчин. — Пути отхода это прекрасно, но сёгун заверил, вас ждёт награда.       — Раз об этом зашла речь, не будем откладывать, — Масамунэ смотрит на Такао. — Могу ли я выполнить свою часть контракта?       Кивнув, Такао передаёт ему хранимый до того в рукаве свиток.       — Тебе нужно найти способ поставить императорскую печать.       Масамунэ хмурится, разворачивая и читая документ. По мере прочтения его лицо разглаживается:       — Горы, окружающие деревню?       — В полное и бессрочное владение, — кивает Такао, — как особые земли — запретные, с правом карать смертью за стороннее посещение, не облагаемые какими бы то ни было пошлинами. Разумеется, на тебя запрет не распространяется, ты всегда будешь желанным гостем в клане Наито, Масамунэ Араи.       — Я понял, — Масамунэ легко кланяется, — это красивая и благородная цена.       Глаза Мэй вспыхивают от удовольствия, и она подмигивает ему:       — Я помогу, благородный самурай.       — Мэй, тебе нужно отдохнуть и выспаться, — пусть ее положение теперь несоизмеримо выше, Такао не может перестать о ней заботиться. Никогда не сможет. — Мы с госпожой Наён пока закончим подготовку безопасного выхода. Возьми…       Он протягивает ей флакончик со снотворной смесью.       — Две капли, не больше. Поможет уснуть.       Остаток дня и весь следующий Мэй не видно. Они полностью собраны, Йоко предупреждена, остаётся лишь подкупить тех, кого посвящать заранее неразумно — слишком высок риск срыва всех планов.       Времени не остаётся, Мэй должна сделать свой выбор, каким бы он ни был. Такао приходит к ней, когда алые переливы заката сменяет синева. Сино-Одори наигранно сообщает, что несколько заколок нужно отдать почистить и выскальзывает из покоев, оставляя их наедине.       — Здравствуй, — говорит Такао, ощущая, как частит сердце. — Я пришёл сообщить, что для твоего беспрепятственного отхода из дворца все готово. Остались лишь незначительные мелочи.       Он подходит ближе и указывает на стол:       — Позволишь?       Мэй лукаво улыбается:       — Заварить чай? — и вновь вспыхивают мёдом колдовские переливы, заставляя забыть, через что им пришлось пройти.       — Неизменно чудесный, — улыбается Такао, пригубив поданный Мэй напиток.       Он складывает пальцы, упирая ладони друг в друга.       — Думаю, пора обозначить свои мысли, — убить десяток солдат взмахом руки проще, чем произнести то, что он собирается. — Мы не сможем поддерживать наши отношения на расстоянии. Однако я буду рад твоему возвращению в клан. В мой дом.       Мэй замирает, в глазах мелькает страдание. .       — Тебе не нужно отвечать прямо сейчас, — Такао старается оттянуть неизбежное, — я приму любое твое решение. И, несмотря на него, ты всегда сможешь обратиться ко мне при любых обстоятельствах.       — Отлично, значит, с этим разобрались, — дождавшись кивка Мэй, он оглядывается и продолжает, — здесь по-своему уютно.       Теряясь в золотых всполохах, Такао каждый раз забывает, что Мэй читает его как открытую книгу.       — Да, только все какое-то большое. С размахом, — ее голос неуловимо становится ниже и глубже, обволакивая, как густая патока. — Комнаты, коридоры, балюстрады. С трудом представляю, как у кого-то получается называть это место своим домом.       — Роскошь тебе к лицу, — отмечает Такао.       Мэй с издевательской улыбкой легко кланяется, принимая комплимент. В заданном Такао нарочито светском разговоре повисает пауза. По взгляду Мэй он понимает, что ее размышления так же далеки от особенностей архитектуры и интерьеров дворца, как и его.       — У беседы о погоде совсем не было шансов, — покрутив в руке чашечку, отмечает Такао.       — Это было бы слишком… нарочито, — усмехнувшись, соглашается Мэй.       Голос совсем не слушается, и признание выходит тихим и хриплым.       — Ты дорога мне. Я постоянно возвращаюсь к мыслям о тебе. Магия — ты кицунэ… горы — ты на нашем обрыве, цветы — дочь Ириса, деревня — ты тоже там… Просто наваждение какое-то.       Мэй подходит и садится ближе, кончиками пальцев пробегаясь по бинтам на ладонях Такао.       — Многомудрый дзёнин попал в лисий капкан? — в глазах разгорается обжигающее пламя, от которого образ властной правительницы разлетается тысячью искр. — Я чувствую то же самое, Такао.       Признание повисает в стремительно густеющем воздухе.       — Мэй, позволь попросить?       Хриплый шёпот, и такой же шепот в ответ.       — Конечно.       — Поцелуй меня. Пожалуйста. Я очень этого хочу сейчас.       Мэй смотрит с легким удивлением, но подчиняется. Тянется ближе, увлекает в нежный тягучий поцелуй, обводит языком губы Такао, осторожно скользит глубже. Дыхание срывается. Мэй придвигается ещё ближе, обнимает. Такао тут же обнимает ее в ответ, скользя ладонями по спине, и углубляет поцелуй. Она вспыхивает сразу, вся, и чуть стонет.       — Тебе не нужно просить, дзёнин. Просто делай, — и тут же сама опускается ниже, переходя на шею и ключицы жгучими поцелуями-укусами. Запрокинув голову, Такао может лишь хрипло выдыхать, принимая жадную ласку.       Мэй торопится, спешит дать как можно больше, и Такао замечает за золотыми искрами проблески отчаяния.       — Тише, лисица Мэй, — он легко отодвигает ее и заглядывает в глаза. Не может разгадать все мысли, но направление прослеживает отчетливо. Воздух вокруг становится разреженным, заставляя вдыхать чаще и глубже. — Что случилось?       Ответ он уже знает, но, пока не сказано вслух, остаётся надежда. Мэй ее забирает.       — Завтра вы уедете. Все трое, — последнее слово она подчеркивает. — А я останусь.       — Что?.. Нет, тебе не нужно отвечать прямо сейчас, я же говорил…       — Но я отвечаю, Такао, — она прижимает пальцы к его губам, не давая продолжить. — Честность за честность. Я благодарна, трудно описать, насколько. Опустим очевидное — я выросла в клане, выжила благодаря ему. Я никогда бы не попросила тебя остаться во дворце со мной, ведь сама настаивала на том, что ты должен стать дзёнином. И ты стал, пусть раньше, чем планировал, но ты великолепно справляешься на своём пути.       По щеке Мэй скатывается слеза, которую она не замечает, упрямо продолжая:       — Но и ты всегда говорил, что не станешь удерживать меня в клане, что я вольна выбирать свою дорогу. Больше всего на свете я хочу быть с тобой, но я должна остаться здесь. Ирис у власти больше трёхсот лет, и я не могу позволить Саваде все забрать только из-за своего желания. Я должна помочь отцу, должна выполнить обещание, данное Нгаи Ше.       Мэй выглядит раздавленной, но решительной. Упрямая, восхитительная лисица, не привыкшая отступать.       Вдруг она смеётся:       — Я так боялась, что меня заставят выйти замуж за Саваду, и он сам признался, что обдумывал вариант нашего брака, но ему стало известно о моей порочащей связи…       — И это тебя веселит? — поднимает брови Такао.       — Меня веселит, дорогой дзёнин, что его репутации может навредить не моя лисья сущность, но слухи о моей постели, — она в последний раз усмехается и снова становится серьезнее, — ты должен знать. Кадзу хотел остаться, но я запретила.       Это как раз самое ожидаемое при таком развитии событий. Два неразлучника, словно потерявшиеся близнецы — они всегда и везде стремились находиться рядом. Ничего удивительного, что Кадзу решил и дальше находиться подле Мэй. Но вот почему Мэй…       — Почему запретила? — спрашивает Такао.       — Его место — в клане, по левую руку от тебя. И здесь ему будет плохо.       — А тебе не будет? — вопрос срывается прежде, чем он успевает остановить себя.       Мэй смотрит в самую душу и грустно улыбается.       — Будет. Но ему будет хуже. Я не остаюсь одна — со мной Сино, Масамунэ, сотня. И дел будет столько, что я не буду успевать тосковать.       Мэй опускает взгляд на свою левую ладонь, где до сих пор при должном усилии можно ощутить остатки энергии печати ее матери. Такао чувствует разгорающуюся, ноющую боль в сердце, которое ещё не верит, что это — их последняя ночь. Мэй снова смотрит ему в глаза, поднимается, тянет за собой к постели, попутно стягивая пояс кимоно. Такао следует за ней, как привязанный, и раздевается тоже.       В новых поцелуях чувствуется привкус грусти, которую Такао, неожиданно разозлившись на себя, прогоняет. Выбор сделан, слова произнесены. У них осталась только эта ночь, после которой все изменится. И будь Такао проклят, если сохранит об этом только печальные воспоминания. Он притягивает Мэй к себе, с жадностью раскрывая ее губы, целуя глубоко, почти кусаясь. Она сразу отвечает с глухим стоном, впивается ногтями в спину.       Несмотря на травмированную ногу, она все ещё красива настолько, что захватывает дух. Такао осторожно опускает ее на спину и, разведя ее лодыжки в стороны, опускается у ее ног на колени. Сладкий, медовый запах заставляет голову кружиться, когда Такао опускается губами и языком к самому чувствительному месту. Мэй выгибается и стонет, разводя ноги шире и вплетая пальцы в волосы Такао. На этот раз он не даёт ей отстраниться и продолжает терзать сладкой пыткой до тех пор, пока она не выгибается с громким стоном.       Чуть отдышавшись, она сразу тянет Такао на себя. Погружаясь в расслабленное, горячее тело, Такао рвано выдыхает. Мэй встречает его глубоким стоном и прижимается теснее.       — Ты прекрасна, — шепчет Такао ей в губы. Мэй прикрывает глаза дрожащими ресницами и комкает простынь в тонких пальцах.       Двигаться плавно не получается — Мэй подаётся навстречу каждому движению, заставляя брать ее резко и сильно, опаляет горячим дыханием губы, в глазах ее — расплавленное золото.       Насытиться ей такой невозможно, и Такао берет ее раз за разом, встречая томный, чувственный отклик.       Она засыпают, лишь когда начинает заниматься рассвет. Глядя на уснувшую после долгой сладкой ночи Мэй, Такао шепчет в ее волосы:       — Ты так нужна мне, Мэй…       Оставаться рядом с ней дольше — невыносимо. Такао знает, что, проснувшись, первые мгновения она будет мягкой и сонной, но потом ее глаза заледенеют, а лицо застынет, приноравливаясь к маске властной правительницы. Он встаёт, стараясь не потревожить ее сон, одевается и бесшумно выскальзывает из покоев.