Лисий огонь

      Они встречают дозор сёгуна через день — несколько верховых. Выяснив, что за войско идет к лагерю Савады, разъезд уносится предупредить командование.       Спустя еще достаточно долгое время карета с сопровождением подъезжает к заграждению, укрепленному заточенными и связанными крест-накрест кольями. Минуя коридор из походных шатров, они въезжают в центр расположения армии.       Ясухара Савада выходит встретить Мэй лично.       — Принцесса, рад твоему возвращению, — коротко кланяется он.       Мэй лишь сдержанно кивает:       — Сёгун.       — К сожалению, вынужден принимать в не самом подходящем для тебя месте, — хмурится Савада, но Мэй его прерывает.       — Нам известно о ситуации в столице.       Рядом кланяется Хван:       — Господин Савада, воины Островов приветствуют тебя.       Сёгун не может скрыть удивления:       — Хван Одзаки, ты прибыл лично, я ценю. И рад.       — Благодарю, — кивает Хван, — могу ли я узнать о судьбе Бао Ше, внуке даймё?       — Он здесь, здоров, — коротко отвечает сёгун. Совершенно некстати Такао думает о том, что Нгаи Ше возлагает большие надежды на Мэй. Возможно, рассчитывает на выгодный брак для своего внука?       Сёгун переглядывается с Мамору Цаем и Досё:       — Жду в своём шатре, — и заканчивает беседу, повернувшись к Мэй, — Славно видеть вас здесь. Мои люди помогут расположиться.       Мэй выделяют отдельный богатый шатёр в самом центре, шатёр для сопровождающих — совсем рядом. Вокруг слишком много людей Савады, чтобы спокойно разговаривать, и Такао решает размяться после долгой дороги верхом. К нему присоединяется Кадзу и Масамунэ. Вместе они прогуливаются, вслушиваясь в разговоры и краем глаза наблюдая за шатром Мэй. Вскоре Кадзу едва уловимо дергает головой:       — Савада в гости зовёт, — к шатру Мэй подходит Виен, и вскоре они выходят уже вместе: статная тонкая принцесса и самурай, на дне глаз которого до сих пор лениво ворочается вина.       — Я провожу, — к Мэй приближается Масамунэ, — и в случае чего буду рядом.       Такао отходит и идет договариваться об отъезде Сатоши. Лагерь оцеплен, просто так никого не впускают и не выпускают. Но им нужно предупредить Хонга и узнать новости из столицы.       Рядом с постовыми очень удачно оказывается один из самураев сёгуна, сопровождавший их на Острова и прекрасно запомнивший, как Такао защитил его от плети óни, так что проблем с выходом не возникает.       Когда Такао возвращается, Мэй ещё нет, зато есть Кадзу, который сидит между их шатрами и наблюдает, как самураи Савады сменяются самураями из сотни Мэй.       — Хитрая, — говорит Кадзу, — договорилась, чтобы охрану сменили, сама ещё даже не вышла.       — Ее лидерские качества восхищают, — улыбается Такао, — отправлялась на острова за помощью, вернулась с армией и личными самураями. Ты видел ее бабочек?       — Видел, — хмыкает Кадзу. — Глаза выжигают махом, яйцо дольше разбивать. Но устаёт с ними быстро, видно сложно и форму, и боеспособность поддерживать.       Такао кивает, вспоминая, как быстро она переключилась обратно на тэссэн. Видимо, дело не только в том, что не хотела сжечь конюшни.       Кадзу внезапно мрачнеет.       — Говорить с ней надо, непонятливый.       — О чем? — Кадзу как всегда точен в формулировках, Такао и впрямь не понимает, чего от него хочет непризнанный близнец Мэй.       — Она сияет вся, в глазах огонь видел? Счастливая потому что. Из-за тебя. Но ты — дзёнин.       — Я и раньше им был… — начинает было Такао, но тут же догадывается, — но она не была принцессой, верно?       — Верно, догадливый, — Кадзу садится удобнее и прикрывает глаза. — Сейчас она счастливая, но наступит момент, когда выбирать придётся. И так тянет, жилы себе выкручивает, не отпускает. Старается в двух местах сразу быть, и с тобой, и с Нойрё.       — И что ты предлагаешь? — медленно спрашивает Такао.       — Говорить, — Кадзу смотрит на него, как на неразумного ребенка.       Он собирается что-то ответить, но тут появляется бледная задумчивая Мэй и растерянный Масамунэ. Увидев, что вокруг шатра располагаются ее самураи, она делает синоби знак войти в шатёр.       Войдя, Мэй на миг зажмуривается и сжимает виски.       — В чем дело, испуганная? — Кадзу моментально считывает ее настроение. Она по очереди оглядывает их и с нервным смешком выдаёт:       — Новости такие. Я — кровь от крови Ириса, наследная принцесса империи Нойрё Мэй Хаттори.       — Но мы и так это знаем, — непонимающе смотрит на неё Масамунэ.       — Нет, Масамунэ Араи, я действительно кровь от крови Ириса. Савада говорил, что, когда я вернусь с Островов, он сможет предоставить доказательство моего родства с Кином Хаттори. Ну, и предоставил, — Мэй снова хмыкает.       — Поясни, загадочная, — Кадзу тоже видит, что Мэй сдерживает подступающую истерику, и, подойдя ближе, берет ее за плечи и легонько встряхивает.       Та с трудом фокусируется на нем и рассказывает, глядя ему в глаза.       — На Островах я спросила даймё, как сёгун может подтвердить мое императорское происхождение. Он рассказал мне об источнике с отравленной водой, вокруг которого построен дворец Ириса. Эту воду без вреда для здоровья может выпить только тот, в ком течёт императорская кровь. Савада договорился с южным даймё: тот, покидая дворец императора, прихватил немного этой воды. А Савада у себя в шатре угостил меня чаем.       — И ты выпила?! — не сдерживаясь, рявкает Кадзу. — Глупая лисица!       Он замахивается, чтобы отвесить Мэй затрещину, но вовремя останавливается, сжимает зубы и отходит. Мэй обессиленно садится на подушки.       — Это была инициация. Савада сказал, что завтра я снова выпью эту воду, но уже в присутствии высшей знати.       — Почему ничего не рассказала? — сдавленно спрашивает Масамунэ. Такао молчит: сейчас он не уверен в том, что может ответить на столь безрассудный поступок.       — А что бы это изменило? — парирует Мэй. — От этой воды нет противоядия. Если бы Савада вздумал отравить меня другим ядом, я взяла у Кадзу противоядие. Если бы я оказалась не дочерью своего… отца, то все свалили бы на происки врагов; армия в любом случае пойдет штурмовать дворец императора, со мной или без меня.       — Ты могла умереть! — Кадзу вновь не сдерживается, повышая голос.       — Любой ценой, братишка, любой ценой, — шипит в ответ Мэй; глаза полыхают огнем и яростью.       — Мэй, на тебе печать, — тихо напоминает Такао.       Мэй оборачивается к нему, и ярость в ее взгляде потухает, сменяясь горечью.       — Поэтому я и испугалась. Решила, что продумала все, и чуть не завалила миссию. И мне, и Саваде очень повезло. Я ему так и сказала.       Мэй, как и Такао, выросла в деревне синоби. У ниндзя со смертью особые отношения — они не боятся умереть и не печалятся по ушедшим. Почему же тогда от принесенных новостей горло сдавило так, что не вдохнуть? И почему чувство облегчения от того, что Мэй выжила, велико настолько, что Такао хочет сесть, потому что не уверен в своих ногах?       Она не испугалась смерти, была готова пожертвовать собой ради выполнения контракта. Если убрать момент с печатью, ее участие действительно не играет особой роли — Савада знает о Масамунэ и рэйки, он бы допустил ронина до уничтожения Врат. Но печать существует, это краеугольный камень их миссии. И родство Мэй с императором существует тоже, теперь отрицать или игнорировать это попросту глупо и недальновидно. Они перешли очередной рубеж без возможности вернуться назад.       — От ронина, наверное, подобное наименее ожидаемо услышать, — говорит наконец Масамунэ, — но этот поступок сёгуна мне не нравится.       — Все новости? — со злостью уточняет Кадзу.       — Да, — безучастно кивает Мэй.       — Дождемся возвращения Сатоши, — резюмирует Такао.

***

      Вечером ноги сами несут его к шатру Мэй.       — Не помешал?       — Конечно нет, — в колдовских глазах загораются медовые вспышки.       Такао садится на подушки.       — Я обсуждал с господином Одзаки Врата.       — Все-таки колдун? — улыбается Мэй.       — Да. Я все думал, как уничтожить Врата? Как они могут выглядеть, какую магию несёт в себе печать? Расспрашивал Сино-Одори о волшебстве ёкаев. Определенные выводы я сделал, но не мог подтвердить. Однако Хван Одзаки назвал несколько доступных ему книг, подтверждающих мои умозаключения. Полагаю, я все же мыслю в верном направлении.       Мэй с интересом следит за его мыслью. Все это время Такао раздумывал и собирал информацию сам, не отвлекая ее от тренировок, интриг и установления высоких связей.       — Подобную магию очень сложно стабилизировать и долго удерживать, — делится он. — Для этого потребуется сосуд. Даже для твоей печати он потребовался — ты. Врата должны иметь вещественное вместилище. Например, некий портал, двери. Чем сильнее магия…       — Тем сложнее ей управлять, — заканчивает мысль Мэй. — Значит, это должно быть что-то грубое и простое в применении. Но я не представляю, как воспользоваться печатью.       — Не сомневайся, оказавшись на месте — поймёшь, — утешает ее Такао.       — Мне бы твою уверенность, — хмыкает Мэй.       Вдруг она спохватывается, будто что-то забыла, и вскакивает на ноги.       — Совсем вылетело из головы… — Мэй поворачивается к сундукам и указывает на ту самую вазу с жемчугом, которую так берегла Сино-Одори. — Знаю, сейчас не время, но это — клана.       Такао молча смотрит на нее, ожидая продолжения.       — Неизвестно, сколько из нас выживет. Неизвестно, что будет со мной, когда мы уничтожим Врата. Неизвестно… слишком много неизвестных переменных. Но клан это моя семья, и я хочу заботиться о членах своей семьи. Тряпки и драгоценности подарил Савада, потому что сейчас я должна так выглядеть. Но жемчуг дарили лично мне, и я могу распоряжаться им как захочу. Моя воля — отправить его в клан.       Такао кивает, принимая такое решение. Как показала практика, он не может указывать Мэй, что ей делать со своей жизнью; командовать, как распоряжаться своими подарками, он тем более не в праве.       — Хочешь, я заварю чай? — вдруг спрашивает она.       — От заваренного тобой чая сложно отказаться, — улыбается Такао.       Мэй открыто смеётся:       — Слышал бы твои слова старый дзёнин…

***

      — Как тебе тяготы походной жизни? — спрашивает Такао, пока Мэй колдует над чайничком. — Не слишком обременительны?       — Хорошему ниндзя должно быть комфортно в любом окружении, — хмыкает Мэй, — но здесь да, сплошные лишения…       Она иронично обводит взглядом богатый шатёр.       — Ты очаровательна, — тепло улыбается Такао.       Мэй легко кланяется, подавая ему чашку и садясь рядом:       — Благодарю.       — Не поддаешься унынию, быстро приспосабливаешься к чуждым, порой даже враждебным для тебя условиям, — они оба понимают, что Такао имеет в виду не только окружение воинов или попытку отравления Мэй на Островах. — Чем сильнее ты становишься, тем больше успокаиваешься. Твой ум, как ты держишься, не позволяя себе надменности или склок, меня восхищает.       Он набирает в грудь воздуха и все же решается, бросается в темный омут с головой:       — Я никогда не встречал подобных женщин. Пожалуйста, не смущайся и не воспринимай мои слова лестью.       Темные глаза напротив вспыхивают неукротимым огнем, затягивающим в свои всполохи.       — Для меня очень важно, что ты так думаешь, — тихо отвечает Мэй.       Такао с удивлением смотрит на неё, и она продолжает:       — Я вижу, как ты на меня смотришь. Неужели ты не видишь, как я смотрю на тебя?       Он берет ее руки в свои, медлит, подбирая слова.       — Мэй… — наконец говорит он. — Когда-то я отказался от мысли разделить свой дом и быт с какой-либо женщиной, и ты знаешь, почему.       Мэй кивает — конечно, она знает. В своё время Такао пришлось приложить немало усилий, убеждая ее, что он действительно не испытывает никаких эмоций по отношению к своей матери.       — Я вижу, как ты смотришь на меня, Мэй, вижу, и это взаимно…       Ее взгляд потухает в ожидании «но», которое обычно следует за такими словами. Однако Такао его не произносит. Вместо этого он говорит:       — Если ты захочешь, можем попробовать. — это стоило сказать хотя бы для того, чтобы понаблюдать, как с Мэй слетают все маски, и как неверяще распахиваются колдовские глаза.       — Такао… — тихо говорит она, но он не даёт ей закончить.       — Не говори ничего пока, — сердце будто сжимают стальные тиски, но он должен произнести это. — Став дзёнином, я сделал свой выбор. И он диктует, что для меня благо клана всегда должно быть важнее, чем что или кто-либо.       Произнося это, Такао ненавидит шутницу-судьбу, которая сначала забросила волшебную принцессу в клан синоби, а теперь возвращает на законное место. Ненавидит условности, которым все они должны подчиняться. Ненавидит себя за то, что выбор, когда-то казавшийся единственно верным, вдруг представился жуткой обузой. За то, как гаснут засветившиеся было радостью глаза напротив. И особенно за то, что собирается произнести дальше.       — Я никогда не смогу посвятить себя всего, — глухо говорит он.       — Но… — начинает было Мэй, но Такао снова ее перебивает:       — Подумай, прошу. Не бойся меня обидеть. Когда легче уйти, чем остаться, не нужно продолжать.       Мэй молчит. В глазах глубокая печаль мешается с радостью, и от этого медовые всполохи будто сияют ещё ярче. Она протягивает руку и скользит пальцами вдоль пряди волос Такао; наблюдает, но словно не осознаёт движения своих пальцев. Мэй забирает чашку из его рук и легко улыбается, протягивая запястье. Такао понимает без слов и обхватывает его своей ладонью. С ее руки слетает ворох огненных бабочек. Они взмывают под самый купол шатра, освещая его волшебными бликами, которые отражаются в глазах Мэй. Такао крепче сжимает ее запястье и снова чувствует это: в венах разгорается лисий огонь, но не обжигает, а лишь тепло обволакивает магию самого Такао. Вокруг бабочек вспыхивают такие же огненные звёзды; искрясь и переливаясь, они медленно плывут у купола, не опускаясь и не причиняя вреда. Мэй улыбается, и бабочек становится больше.       Никакой усталости Такао не ощущает, лишь поклонение и восторг. Они вместе творят волшебство, дополняя и вдохновляя друг друга.       — Теперь у нас с тобой общий огонь, — шепчет он, улыбаясь.       Такао притягивает Мэй к себе, обнимая. Когда он касается ее губ своими, магия вокруг дрожит, жадно впитывая нежность и чувства; затем, набирая большую силу, оживает еще красивее. Но он замечает это лишь краем сознания — вновь тонет в огненных переливах, которыми вспыхивают глаза Мэй.       Она осторожно целует костяшки пальцев, жалея. Такао задерживает дыхание и тянет пояс ее кимоно, позволяя ему упасть на пол. Медленно стягивает кимоно с нагадзюбаном, обнажая белые плечи. Мэй переступает упавшую одежду, и вынимает заколку из волос, позволяя им тяжелой волной укрыть спину, ничуть не стесняясь своей наготы и полностью вверяя себя Такао. От ее открытости, от вседозволенности кружится голова. У них впереди вся ночь, и это осознание сладкой дрожью пробегает по позвоночнику.       Такао скользит кончиками пальцев по ее шее вниз, обводит грудь, ниже — чуть задерживается на солнечном сплетении, очерчивает рёбра, бок; всей ладонью накрывает спину и привлекает Мэй к себе. Окружающий мир выцветает и растворяется, сужаясь до шатра с мягкими подушками и пляшущими по стенам отсветами от жаровен и крыльев волшебных бабочек. Когда Мэй запрокидывает голову и жадно целует его, сразу сплетаясь языками, исчезает и это, остаётся лишь она. Мэй. И звуки сбившегося дыхания.       Такао готов боготворить каждый миллиметр ее совершенного тела, он наклоняется, чтобы оставить жгучий поцелуй на тонкой шее и ощутить под губами заполошно бьющийся пульс. Мэй чуть надавливает на плечо, и Такао с удовольствием подчиняется, покрывая поцелуями и обводя языком грудь и твердые соски, напряженные мышцы живота; и снова опускается перед ней на колени.       Теперь он смотрит на неё снизу вверх, запрокинув голову, любуясь, и поглаживает стройные ноги. Мэй пропускает между пальцами пряди его волос, и сердце частит от такой простой ласки.       — Многомудрый несгибаемый дзёнин, — с улыбкой шепчет она, завораживая мягкими переливами в колдовских глазах, — но вот ты вновь на коленях.       — Перед своей принцессой я готов повторять это каждый раз, — глухо отвечает Такао, прижимаясь губами к бедренной косточке и с наслаждением вдыхая медовый запах кожи. Хватка в волосах становится крепче. — Все для тебя, очаровательная лисица Мэй.       — Тогда позволь отплатить тебе тем же, — жар, исходящий от Мэй, становится почти осязаемым, когда она произносит это, чуть смущаясь. Она протягивает руку, и Такао легко поднимается.       Они впечатываются друг в друга, стараясь стать еще ближе. Мэй запрокидывает ногу на бедро Такао, и он подхватывает ее, сжимая до побелевших костяшек. Пояс кимоно трещит под жадными пальцами. Мэй рывком распахивает воротник и оставляет ощутимый укус на ключице Такао. Он не возражает, каждое прикосновение ее рук и губ — как прыжок в пропасть.       Мэй с лукавой улыбкой тянет его к постели. Прежде чем упасть на свежие простыни, Такао сбрасывает ставшую жутко неудобной одежду. Она заводит его руки над головой и наклоняется ближе, целуя жадно и бесстыдно, а затем влажными поцелуями спускается ниже.       Такао неверяще распахивает глаза. Мэй сидит на нем, обхватив коленями его ноги, и наклоняется ближе к бедрам. Когда его осторожно касается влажный горячий язык, он судорожно вздыхает и зажмуривается.       — Что-то не так? — Мэй встревоженно поднимает голову, но, встретившись с помутневшим взглядом Такао, моментально считывает его состояние. В ее глазах вспыхивает обжигающее пламя; она понимает, какую власть над его телом получила. Коротко облизнувшись, она снова склоняется над ним.       Жар ее рта обволакивает и заставляет теряться; Такао приходится прилагать титанические усилия, чтобы не дернуть бедрами в ответ. Как и во всем, что она делает, Мэй очень быстро учится, чутко реагируя на каждый вздох и подстраиваясь, перетекая из одной ласки в другую. От ее глухих стонов по всему телу разливаются горячие волны; вскоре Такао вынужден прижать костяшки пальцев ко рту, чтобы мучительно не стонать в ответ.       Через какое-то время Мэй отрывается от него и шепчет:       — Прости. Ты так реагируешь… Мне нужно… — она подтягивается выше, седлая бедра Такао, и медленно садится сверху, закатывая глаза от удовольствия.       В воздухе будто разлит жидкий огонь, и Такао с трудом вдыхает, погружаясь в горячее и влажное. Никогда, ни с одной женщиной в постели он не чувствовал подобного. Он перехватывает волосы Мэй, открывая тонкую шею, и заставляет ее наклониться ниже, впиваясь в припухший рот несдержанным поцелуем. Они двигаются в унисон, сплетаясь ногами, руками и языками. Мэй кусается, смотрит шало и отрывается лишь затем, чтобы глотнуть немного воздуха.       Если это их последняя ночь в этой жизни, Такао умрет счастливым.       Когда Мэй откатывается в сторону и ложится рядом, магия, бушующая вокруг них, наконец утихает. Мэй задумчиво провожает взглядом последнюю бабочку, растворяющуюся в пламени жаровни:       — Магии совсем неважно, что поглощать, да? Кровь, разум, чувства…       — Это все — энергия, — отвечает Такао, — магия просто есть, и энергия просто есть. Каждый маг сам выбирает, чем заплатить.       — Но я не чувствую себя опустошенной, — возражает Мэй. — Разве магия не забирает то, что ей отдают?       — Видимо, это особенность магии кицунэ, — задумывается он. — Ты вообще не платишь за свой огонь, тебя скорее утомляет усилие, с которым ты преобразуешь его во что-то смертельное.       — Созданные, чтобы созидать, — мягко улыбается Мэй. — Как думаешь, мы сможем объединить наше волшебство так, чтобы и тебе не пришлось ничем жертвовать?       — Это интересный вопрос для исследования, которым мы можем заняться, — Такао проглатывает «если ты останешься со мной», — но выяснять это в ближайшее время мы не будем. Ты должна сражаться, рассчитывая только на себя, и я тоже.       Мэй кивает и легко поднимается, чтобы накинуть нагадзюбан. Тонкая, полупрозрачная ткань подчеркивает чувственные изгибы, и Такао наблюдает, не скрывая удовольствия. Она движется легко и неслышно, лишь тонкий шёлк шелестит, вторя движением. Мэй наклоняется к подушкам и поднимает тэссэн. Щелкают спицы, раскрывая смертельное оружие, сейчас превратившееся в изящный аксессуар в узкой ладони.       — На празднике Весны я танцевала так… — темные глаза лукаво блестят за веером, и Мэй грациозно изгибается.       Сейчас она выглядит так, как Такао ее и ощущает: сотканная из противоречий, соблазнительная и дьявольски опасная. Босая, толком не прикрывшаяся, ступающая мягкой поступью опасного хищника. Движения точны и изящны, но за ними кроется сила и скорость, способные убивать. Если бы такую Мэй видели самураи, войн не случалось бы, остались бы лишь тысячи бойцов, преклоняющие колени перед своей императрицей.       — Великолепно, Мэй, — негромко произносит Такао. Никаких слов не хватит, чтобы описать все, что он ощущает, наблюдая за ее танцем.       Мэй останавливается и с смотрит с вызовом:       — А хотела танцевать перед тобой — так, — глаза загораются лисьим огнем, и пламя из жаровни взметается вверх, привлеченное магическим всплеском.       Движения не теряют точности, но становятся ощутимо опаснее. Уже не звонкая птица встает на крыло — поднимается буря, готовая сжечь все на своем пути. Огненные вихри закручиваются вокруг танцующей Мэй; вот она резко падает — и поднимается нагая, облаченная лишь в собственный огонь, который ей не вредит. Такао ошибся: вот она, настоящая Мэй. Но будь он проклят, если ее такую увидит кто-нибудь ещё.       Языки пламени исчезают, и Мэй приближается к постели.       — Чувствуешь? — шепчет она. — Магии столько, что колдовство совершенно не утомляет.       Такао прислушивается к своим ощущением. Действительно, воздух будто подрагивает от разлитой в нем чистой энергии — бери, пользуйся. Видимо, в таком чувствительном состоянии, сосредоточившаяся не на колдовстве, а на собственных чувствах лисица только приумножает то, к чему прикасается.       Наблюдать ее такой и дальше нет сил, и он, поманив Мэй к себе, опрокидывает ее на кровать. Растянувшаяся на животе, она смеётся было, но смех тут же переходит в стон, когда Такао чувствительно прихватывает ее зубами между лопаток. Она настолько отзывчивая, что Такао загорается снова, проводя языком дорожку вдоль позвоночника и наблюдая за ответной дрожью. Мэй укладывает голову на предплечья и постанывает, выгибается от каждого прикосновения. Не касаться ее — невозможно, и он скользит губами и ладонями по ее телу, как заворожённый.       — Моя Мэй… — шепчет в самое ухо и, не удержавшись, оставляет за ним поцелуй, — сегодня ты только моя.       С искусанных губ срывается согласный стон, разрешающий все. Почти ослепнув от желания, Такао дергает ее на себя, ставя на локти и колени. Мэй оборачивается, горящие огнём глаза находят его глаза.       — И ты сегодня только мой, Такао, — после чего ещё больше прогибается в спине, открывая всю себя жадному взгляду.       Такао входит и движется резко, не давая привыкнуть, с шипением втягивая воздух сквозь зубы. Каждый раз — маленькая смерть. Каждое движение — воззвание к жизни. Если бы мог — вплавил бы ее в себя, чтобы ощущать единение тел и душ постоянно. Но он не может, поэтому просто переносит свой вес на одну руку, другой скользя к месту соединения их тел. Когда он прикасается к самой чувствительной точке, Мэй вся сжимается и утыкается в подушку, заглушая собственный крик. Такао падает сверху, отправляясь за грань и чувствительно прикусывая шею Мэй.       Он отрывается от нее, лишь когда за пологом шатра наступает глубокая ночь. Тянется за кимоно, но Мэй властным движением останавливает его:       — Вокруг только мои самураи. Никто не посмеет ничего сказать или даже подумать. Останься.       Такао хмыкает. Лисица определенно распробовала вкус власти.

***

      Утром Йоко Наён передает, что после завтрака сёгун приглашает принцессу в свой шатёр. Увидев Такао, она даже не меняется в лице.       Мэй хмурится и отправляет в рот кусочек тофу.       — Так и не научилась делать, — вздыхает она. — Очень вкусно.       — Кицунэ и тофу, — смеётся Такао. — Тебя могут выдать детские сказки.       — Плевать, — отмахивается Мэй, — половина Нойрё ест то же самое.       — Половина империи не швыряет зарево, способное заставить реку закипеть, — он поднимает бровь.       — Хорошо, не буду одновременно колдовать и есть тофу, — Мэй не выдерживает и смеется.       — Тебя не смущает, что Йоко очевидно поняла, что я провёл тут всю ночь? — Мэй не подавала ей никаких сигналов, Такао видел.       — Нет. Уверена, и ее ничего не смущает, — Мэй задумчиво собирает волосы в хвост. — Она видела меня в бою, видела и тебя. И она знает, как и все, что я не росла в императорском дворце. А ещё она клялась служить мне и вверила мне свою жизнь. Может быть, в ее понимании мы — два странных колдуна из тайного клана.       — Вот так просто? — Такао фыркает при упоминании «тайного клана». Если Йоко и правда так думает, то она намного ближе к истине, чем кажется.       — Да, дзёнин, просто, — Мэй плотнее запахивает нагадзюбан и поправляет пояс, — она единственная, кто тебя видел. Если поползут слухи, догадываешься, к кому я пойду? Но у меня нет причин сомневаться в ней.       Приходит Сино-Одори, и Такао выходит из шатра, давая Мэй возможность собраться. На выходе сталкивается с Масамунэ — тот снова будет сопровождающим, и идёт к их шатру.       Кадзу медитирует и никак не реагирует на появление своего дзёнина.       Через какое-то время в шатёр заглядывает Масамунэ и говорит, что Мэй зовёт их в шатёр сёгуна. Кадзу тут же открывает глаза и поправляет сюрикэны.       В шатре собрались самые влиятельные представители знати, все — воины. Хван Одзаки коротко представляет их друг другу, после чего Мэй обращается к южному даймё:       — Господин Такахаси, повтори для остальных то, что рассказал мне.       Фумайо Такахаси кратко рассказывает о подземном ходе, ведущем из столицы в замок. Такао с Кадзу переглядываются — похоже, к императорскому дворцу они будут пробираться путями синоби.       Ближе к вечеру они наконец составляют план наступления. Помимо сопровождения Мэй, в шатре появляется еще один человек — самурай со шрамом.       — Харуко Эгасира, — представляет его сёгун, — один из лучших моих командиров.       Воин кланяется:       — Принцесса, господа. — Мэй незаметно кивает Такао: про этого самурая она рассказывала зимой.       — Итак, повторим, — говорит Савада. — Основные силы сосредоточатся на ударе по столице.       — Ночной штурм сократит непреднамеренные жертвы, — продолжает Хван. — Закончившие работу горожане вернутся по домам до его начала. Избежим паники и давки на улицах.       — Верно, господин Одзаки, — кивает сёгун, — при этом заранее убеждаем противника, что главной целью является захват столицы, возвращение моего дворца и последующие переговоры.       — Убеждаем, дезинформируя того, кто уже шпионит для врага, — говорит Такахаси.       — Что бы ни происходило, противник не оставит дворец императора без перекрытия части войск, — качает головой Савада. — Наша задача — сделать так, чтобы эта часть была как можно меньше, и большинство сил было брошено на оборону столицы. Пока, войдя в город, мы медленно двигаемся к моему дворцу…       — Пользуясь неразберихой, я с небольшим отрядом пробиваюсь к подземному ходу, — Мэй почти мурлычет, но голос отдаёт сталью.       — Тем временем ты, Харуко, без огней, в темноте, мелкими группами между холмами подводишь своих ко дворцу императора. Крайне важно, чтобы вас никто не увидел или не смог доложить о вас.       — Я все сделаю, сёгун, — кивает тот.       — Оказавшись внутри, отряд принцессы подаст сигнал. Харуко, ты обязан продержаться до моего прихода. Я разверну все свободные силы и, отступая из столицы, двинусь к тебе, как только передадут сигнал.       — Тем самым мы отвлечем охрану Кина Хаттори и, будем надеяться, внимание истинного врага на ворота и стены, — говорит южный даймё.       — Внутренняя территория дворца станет свободнее для твоего перемещения, госпожа, — обращается к Мэй Савада.       — Все так, — кивает та.       — Главное, чтобы подземный ход был цел, — Хван озвучивает сомнение всех присутствующих.       — Нет — сразу возвращаетесь. Занимаем столицу, берём дворец в осаду и думаем, что делать дальше.       Мэй хмурится, но вновь кивает сёгуну.       — Прошу прощения, — вмешивается Бао Ше, внук островного даймё, — Но что потом? Отряд госпожи Мэй Хаттори откроет ворота замка изнутри?       — Нет, — Мэй мягко качает головой, концентрируя внимание молодого воина на себе, — у нас иная задача. Вам же необходимо выполнить свои.       Внук даймё смущается так явно, что старшие воины прячут улыбки. Савада раскатывает на столе карты с фальшивым планом наступления. На них обозначено, что все войска Савады ударят по столице, скрытого отряда Харуко Эгасиры нет.       — Харуко, это должен увидеть Вэнь, — распоряжается сёгун, — затем устрой так, чтобы он смог покинуть лагерь.       — А если не попытается?       — Он непременно попытается, — голос Мэй по-прежнему мягкий и обволакивающий, но взгляд обжигает холодом. На губах Кадзу мелькает злая ухмылка — они оба наверняка прекрасно помнят, как дрались с óни, а потом прятали его под полом спальни во дворце сёгуна.       Савада оглядывает присутствующих:       — Предлагаю всем подготовиться и отдохнуть. К завтрашней ночи мы должны быть под стенами столицы.       Мэй с сопровождением выходит в числе первых.       — Отдыхайте, — негромко говорит Такао. — Мы почти у цели.       Мэй, Кадзу и Масамунэ расходятся по своим шатрам. Такао оглядывается, осматривая лагерь. Стало значительно тише, чем днем — часть людей отправилась спать, часть в свете походных очагов и фонарей готовят оружие и доспехи к завтрашнему бою. Наверняка все давно готово, и воины лишь занимают руки и головы, пытаясь отвлечься от присущего всему живому чувства страха. Такао чуть улыбается: он готов поручиться, что и Кадзу, и Мэй сейчас сидят в разных шатрах, но в одинаковых позах, медитируя и настраиваясь на завтрашний бой и выполнение миссии.       Общий сбор планируется завтра вечером, и командиры, понимающие, что отдохнуть успеют все, явно сделали послабление, закрыв глаза на нарушение распорядка. Ветер хлопает пологами шатров — погода меняется, и Такао тоже отправляется отдыхать.