Океаны сожалений

— Господин, пожалуйста, нам нужно было ещё немного времени и мы бы отдали половину суммы! — госпожу Хэ трясёт, и она с ужасом смотрит на перерезанное горло собственного мужа, а затем, с трудом сдерживая рвотные позывы, переводит взгляд на другой конец комнаты, где незнакомые ей головорезы душат плачущую малютку, которой вот-вот исполнилось три. — Не меня, но пощадите ребёнка! Ши Уду вздыхает, игнорируя просьбу женщины, а затем хладнокровно вонзает меч ей в сердце. Оружие выходит из её тела с противным хлюпаньем. Пачкаясь, убийца брезгливо вытирает грязь платком, глазами находя рядом с циновкой что-то вроде небольшого тайника и забирает деньги, перед этим встряхивая мешочек. Монетки громко звякнули внутри. — Уходим. — махает рукой куда-то в сторону и разворачивается к подчинëнным. — Уду, кажется, у семьи Хэ был ещё сын, — озадаченно почесал голову один из них, всё же с неким сожалением оборачиваясь на труп маленькой девочки. — У тебя есть время искать его сейчас? Мне лично за это не доплачивают, а ещё скоро рассвет. Заканчивай со своими соплями, разберёмся с ним позже. Что может нам сделает какой-то сосунок? — хмыкает Ши, после чего быстро скрывается. Необычайная жестокость для шестнадцатилетнего молодого человека. Как только убийцы скрываются, где-то поблизости слышится шелест листвы. Хэ Сюань, находящийся за домом, накрыв рот ладонью, с трудом сдерживает всхлипы и оседает, пытаясь держаться за хлипкую ветку кустарника, не в силах вновь посмотреть в окно дома. Они… Они все мертвы. Мальчик дрожит и тяжело дышит, а рядом с ним валяется ведро, вода из которого уже успела впитаться в землю. И это конец? — Па…! — слова прерываются придушенным всхлипом, а затем и вовсе переходят в рыдания. Хэ на дрожащих ногах поднимается с земли, дожидаясь, пока эти убийцы уберутся, а затем, всхлипывая и прижимая руку ко рту, медленно заходит в дом: всё пропахло кровью, а под ногами… Хэ Сюань, что до последнего сдерживался, падает ниц перед тремя бездыханными телами, крича так сильно, что, кажется, вот-вот сорвёт голос. — Мама… Папа… — грудь пронзила острая боль, словно то, что он испытывал, ощущалось физически. Мальчик прижал к себе сестру, дрожащими руками поглаживая ту по волосам. Он правда теперь один? Один на всём белом свете? Почему? Чем он это заслужил? Чем они это заслужили? Сейчас Хэ Сюаню больше всего в жизни хотелось попросить у родителей прощения за всё: за то, что не слушался, за то, что когда-то случайно разбил любимую мамину вазу и больше всего за то, что так долго провозился с водой. Возможно, если бы он вернулся раньше, то сейчас бы был вместе с ними. Ему больше негде было было прятаться или ночевать, а оставаться здесь было невозможно, но и оставить тела родных просто так он не мог. Едва придя в себя, он, стараясь снова не упасть без сил, вышел из дома, прихватывая с собой лопату. Картина была отвратительнейшая. Инструмент был в два раза больше Хэ Сюаня, и тот, едва держа его в руках, пытался копать могильную яму, игнорируя бесконечно текущие по лицу слëзы, как и то, что коленки подкашивались. Так, он провёл на заднем дворе дома по меньшей мере сутки. Успел даже уснуть, и по прошествии этого времени обнаружил, что нехило извалялся в грязи. С трудом осознавая, что происходит, мальчик пустым взглядом осмотрелся, и внезапно услышал чужие голоса. Снова. — Вчера бы с этим разобрались и всё! Но нет, этому Уду бы только руки не пачкать! Мерзость, я за версту чую вонищу. В тот день Хэ Сюаню с ужасом пришлось бежать из родного дома. И убегая, он видел лишь пугающе яркие языки пламени, охватывающие его дом. Он даже не успел попрощаться с ними. Сестра, мать, отец. Их с пренебрежением бросили на полу ветхого домишки, а затем и сожгли вместе с ним, словно мусор. Тогда-то утерянный смысл его жизни восстал из пепла подобно тёмному фениксу. Это была месть. И он будет жить. Будет только ради неё.

***

— Пацан, ты бы катился отсюда по-хорошему, я уже сказал, что мне не нужны работники, — продавец овощной лавки презрительно фыркнул, ногой небрежно отпихивая мальчишку в сторону, — Давай-давай, шуруй отсюда, — следом мужчина принялся поправлять собственный товар, завидев рядом потенциальную клиентку. — Но я мог бы… — Хэ Сюань, казалось, хотел сказать что-то ещё, но его перебила женщина, что заинтересовалась ведром с редькой. Тот ненадолго замолчал, дожидаясь, пока хозяин лавки освободится, но по завершению сего действия он встретил очередной гневный взгляд. — Ты что, не понял с первого раза? Ты мало того, что ребёнок, от которого пользы нет, так ещё и будешь отпугивать клиентов, посмотри на себя, выглядишь, словно оборванец, ещё и весь в грязи. Ищи работу в другом месте. — Но это уже… Моя четырнадцатая попытка… Прошу, господин, дайте мне шанс, я берусь за любую работу, — он вздохнул, опуская взгляд вниз. — А мне до того какое дело? Слушай, не мозоль мне глаза, иначе своими ногами отсюда не уйдёшь. — продавец чуть замахивается, чтобы припугнуть — и мальчика как ни бывало. Испуганный Хэ Сюань забежал за обувную лавку, куда он также наведывался ранее, а затем запустил пальцы в собственные волосы, опираясь о стену здания. Это был всего лишь его второй день на улице, но живот болел нещадно, заставляя периодически сгибаться от этих ощущений. Мог ли он пойти воровать? С лёгкостью. Вот только отец всегда учил его оставаться добропорядочным человеком, несмотря ни на что. У них с семьёй были времена, когда они голодали по несколько дней, но родители всегда добывали еду сами, ведь знали, что Аи и Сюаню «нужно было хорошо кушать, дабы вырасти сильными и здоровыми». Так они всегда говорили. Кем был Хэ Сюань, чтобы пойти против их заветов? Успокаивая себя этим, мальчик сглотнул собственную слюну. Ничего, он точно справится, нужно только подождать, но сегодня уже темнеет. *** — А ну вернись сюда, мелкое отродье! Нарожали выблядков, а они воруют посреди бела дня! — кричит грузная женщина с льняной тряпкой в руке, но не поспевает за ним, пытаясь отдышаться. Мальчик же бежит со всех ног, одновременно почти силком запихивая в себя тёплую мягкую булочку, от которой чувствует ком в горле, заставивший его подумать, что он сейчас попросту не сможет проглотить этот кусок от боли. Он слышит оскорбления от остальных торговцев, и в один момент почти кричит от того, как чья-то жилистая рука скручивает его запястье. Он был не уверен, что тот худощавый, но грозный мужчина ничего ему не сломал. — Ты, юнец, совсем не слышишь? Знаешь, что за воровство отрубают конечности? Бедный Сюань настолько опешил, что не мог и слова сказать. Собственно, он и не успевает, когда резко получает ударом палкой по собственным коленям. Да так сильно, что не выдерживает и приземляется прямо на них. Он пытается в очередной раз объяснить причину своего поступка, но ему это сделать не дают: следующей страдает спина, и Хэ уже не сдерживает всхлипов, как бы не старался, когда мужик лет пятидесяти, с небольшой залысиной, входит во вкус, говоря что-то о воспитательных мерах. — Не воспитали родители, значит воспитает улица. Будешь ещё воровать, а? — сердито спрашивает он, на миг останавливаясь. — Не буду, не буду! — задыхаясь в собственном плаче, вторит ребёнок, уже игнорируя то, что недоеденная булка валяется рядом, вся в пыли и грязи. — Но меня никто не… Люди вокруг притворно ахали, словно не зная о таком явлении, как беспризорность. Хэ Сюань даже не хотел смотреть по сторонам, понимая, что в их глазах увидит лишь отвращение. Кажется, он даже видел а тёмном переулке таких же испуганных мальчишек, молящихся о том, чтобы их тоже не привлекли к этому действию. «А почему мы действительно обходимся палкой? Гарантия выполненного обещания — отрезать воровскую ручонку по самое запястье, чтобы больше помыслов таких не было!» — словно вторила толпа. — Не в твоей ситуации оправдываться, лучше, вон, поди извинись перед нашей Ван Джи. Поставил её на уши и весь рынок. Не стыдно тебе? Всем сложно. Хэ Сюань поспешно кивает, глядя в пол. Стыдно. Глаза всё ещё застилают слëзы, а сил подняться совсем нет. «Той самой Хэ сынок, что живёт на отшибе? Не мудрено, что у неё дети по такому пути пошли, сама то как оборванка выглядит, поди и детей своих уже кормить нечем. Муж то тот ещё тунеядец.» — вдруг слышится сбоку. Враньё. Хэ Сюань много думает и очень сильно злится, до появления желваков на детском круглом лице. Они могут сколько угодно обвинять его, но почему… — Моя мама хорошая. Не говорите так про неё, нельзя так про неё говорить… — вторил он, несмотря на то, что должен был думать не об этом. Да как они смеют… — И отец, и сестра… Их всех убили, как вы можете так про них говорить?! — с тихого бормотания он перешёл на крик. Народ замолк, переставая разбавлять своим лепетом торговую площадь. Хэ Сюань впадает в истерику, утыкаясь лицом в перепачканные руки. — Раз убили, значит было за что. Долги, это уж точно. А тебя, юнец, жалеть здесь никто не будет, хоть ты изревëшься весь, — старик, очевидно, был сконфужен, но старался не подавать виду. Не его это дело, — Вставай давай, поднимайся, ну! Хэ не помнил, сколько тогда вообще прошло времени, прежде чем разошлись зеваки, с интересом наблюдающие за разборками. По ощущениям точно несколько часов, хотя в самом деле людям стало скучно уже когда избиение палкой прекратилось. Шаркнув голым красным коленом по сухой земле Хэ Сюань попробовал подняться. В груди было пусто. В голове было пусто. И в мыслях тоже было пусто. В тот вечер он, не помня себя, даже действительно успел извиниться перед торговкой, дошёл до ворот перед городом, вышел за его пределы, и упав в пыльную сухую траву, уснул. Почему…? *** Отходы в ведре с отвратительным звуком выплеснулись за пределы окна. Удобно было, что в лавке торговки их было два: с лицевой стороны и с задней, где неприглядное следствие её торговли не могли видеть люди. Встряхнув ведро, грузная, но ухоженная женщина, обтëрла руки о фартук, а затем, шмыгнув носом, ринулась доставать из печи пирожки с рыбой. Дым медленно распространяется по всей лавке. — Хорошие вышли… — удовлетворённо подмечает Ван Джи, погружаясь в собственные мысли о наценках, но внезапно слышит какой-то странный шум. Это было словно чьë то чавканье. Это точно не уличные коты или крысы. Женщина хмурится, выгибая чëрную густую бровь, а затем открывает дверь, наружу, собираясь посмотреть на нарушителя её покоя. Она просто ненавидела, когда около её пекарни ошивался непонятно кто. Но как только Ван зашла за здание, то обнаружила там… Ребёнка, жадно поедающего рыбную требуху. Кажется, она же слышала хруст. Он что, ел вместе с костями? Брезгливо осмотрев его, женщина заметила, что чужие руки и рот испачканы в земле. Такое зрелище вызывало только тошноту. В большей степени даже не из-за отвратительности самой картины, а потому что она узнала в беспризорнике воришку, который полмесяца назад украл у неё выпечку. — Ты посмотри на себя, куда ты с костьми то уплетаешь! Подавишься же, да помрёшь так! — пробормотала та, когда отошла от первичного шока. С прошествием времени сынок той Хэ стал уж совсем плох. Отчего-то тогда, когда ей только рассказали о том, что случилось в проулке до которого она добежать была уже не в силах, Ван Джи подумала что мальчонка давил на жалость. И правда что, всем в этом мире тяжело! Не один он такой, жизнью разыгранный. Хэ Сюань действительно давится, подавляя в себе рвотный рефлекс, а затем отстранённо смотрит на торговку. — А какая вам разница? Я же ничего не украл. Или скажете, что отходы тоже вам принадлежат? — грубо ответил мальчик. Прошло не так много времени, но он уже кое-чему научился: или ты, или тебя. — Нахал! — взвизгнула она, но не нашла в себе силы уйти. Сняла фартук, развязав его на поясе, а затем схватила Сюаня за руку через ткань, подтягивая вверх. Она могла тогда просто закрыть глаза на это и пойти работать дальше, но отчего-то не вышло. Не получилось. — Пустите! — тот начал активно вырываться, но хватка у Ван Джи была сильной — Да не дëргайся ты! Грязный как свинья весь, тебя только бочка и ждёт! К удивлению Хэ Сюаня, его не стали вновь избивать палкой, а привели… К речке. Торговка решила прервать работу ради… Этого? — Вы хотите меня утопить? — его зрачки сузились от страха, и тот вновь начал дёргаться, чувствуя, как сильно болит его рука от резких рывков. — Что ты несёшь, несносный мальчишка? Я по-твоему что, убийца? Просто иди и умойся немедленно, пока я не передумала, иначе снова будешь спать под открытым небом и жрать грязь, — процедила Ван Джи, подтолкнув оборванца к воде, а сама, поставив руки в боки, принялась ждать. Хэ Сюань решил, что терять ему всё равно нечего. Хоть и не понимая зачем, он старательно сначала вымыл в реке руки, в затем и маленькое бледное лицо, которое после стольких дней на улице стало каким-то сероватым. Надевать грязную одежду после того, как тело стало чистым, было неприятно, но Сюань особо об этом не думал, послушно вставая перед Ван, хотя всё ещё опасался её грозного взгляда. — Отлично, теперь ты хотя бы на человека похож, — женщина удовлетворëнно хмыкнула, в задумчивом жесте прикладывая руку к лицу. — Я дам тебе кров. Будешь убираться в пекарне и наверху в моей комнате за булку в день.Не больше, а то я понесу убытки. Сама я уже с трудом могу что-то по дому делать. Но если снова поймаю на воровстве — выгоню взашей, уяснил? Как там тебя то… Хэ… — Хэ Сюань… Моё имя, — вновь подал голос он. — Спа… Спасибо вам. — Не за что ещё благодарить, — самодовольно усмехнулась Ван Джи. — Надо торопиться назад, иначе эта нахалка Дзю Мин в соседнем переулке всех к себе переманит! И Ван Джи в тот день сделала правильный выбор. Хэ Сюань… Действительно старался. Даже слишком. Поначалу те, кто заглядывал в пекарню, узнавая в мальчике отпрыска Хэ, позорно сгинувшей по мнению людей, относились к нему с пренебрежением и не понимали, отчего эта грузная старуха пригрела у себя отщепенца. Но он быстро учился и отлично справлялся с работой, через год хозяйка даже пустила его на кухню. Некоторые жители начали им проникаться. Оттого ему и стали перепадать гостиницы, что он прятал в своём уголке комнаты, выделенным ему Ван. Та часто была недовольна его повадками, но особо за это не ругала, лишь ворчала временами. Забыл ли он о том, что случилось с его родителями? Нет. В его сердце всё ещё жила ненависть, но теперь он просто был чуть менее разочарован в окружающих его людях. Можно сказать, что Сюаню просто повезло. И всё же он пообещал себе, что однажды найдёт того, кто сделал это с его жизнью. В свои девять он повзрослел на все двадцать.