Freeze Me

Нож ударяет по доске, отсекая кусок лимона. Лезвие отталкивает его в сторону и отрезает относительно толстое кольцо, падающее с тихим хлюпаньем. Оно разрезается на две дольки, из-за чего в воздухе парят крошечные цитрусовые капли. Дольки по очереди выжимаются в две больших прозрачных кружки. Сок на дне присыпается сахаром, поверх которого льётся по стопке рома. Из дымящейся чашки побольше выливается чёрный чай, заваренный с гвоздикой и корицей. Пряность заполняет кафетерий под звон ударяющейся о стенки ложки, размешивающей добавленный мёд. - Прошу, ваш любительский грог. Чанбин подталкивает кружку Хёнджину, который с выжидательным любопытством стоит по ту сторону барной стойки, наблюдая за ним. Тот наклоняется, вдыхая терпкий аромат, после чего дует на подрагивающую от ряби поверхность и делает глоток. - Да ты и Феликсу жопу надрать можешь. - Я тебя умоляю, - посмеивается Чанбин довольно. – Он как нехер делать может всякие сексы на пляже мешать, а я знаю только парочку самых распространённых и простых алкашек. Подув на напиток, Чанбин тоже вдумчиво отпивает и проводит языком по дёснам. В меру терпко, сладость отлично уравновешивает потенциальную горькость чая и рома. Горло чуть обжигает и с приятным теплом скользит вниз по пищеводу, пуская разряды по телу. Вернувшись с прогулки домой, они решили прогреться изнутри перед тем, как разойтись, и Чанбин вызвался сделать чай поинтереснее. - А ты откуда это умеешь вообще? Бурная молодость? – Хёнджин опирается о стойку локтями. - Да не то чтобы. Пару раз зависал с друзьями и смотрел, как они это делают, потом сам смешивал, когда они надирались. Да и скинуться вместе на два-три вида алкашки с соком, а потом самим что-то мутить было в разы дешевле. - Чем ты тогда занимался? Расскажи о себе. - Тебе хочется слушать эту нудятину? – Чанбин издаёт смешок, катая пальцем палочку корицы, которую он вытащил из чашки, служившей заварником. - Я ведь сам спросил, - Хёнджин с лёгкой долей кокетливости подпирает висок ладонью и пьёт грог, внимательно смотря на него. – Хочу узнать тебя получше. Банально звучит, конечно, но что есть, то есть. - Ну, особо рассказывать нечего. У мамы вылезли какие-то непонятные кучи долгов, когда мне было пятнадцать. Им с отцом вдвоём было слишком тяжело их тянуть, кредиторы трезвонили сутками, так что мне пришлось искать всякие подработки и быстро взрослеть, - Чанбин рассказывает спокойно, особо не вдаваясь в свои ощущения на тот период и больше сосредотачиваясь на том, как элегантно медовая прядь покачивается у утончённого лица. – Сначала неофициально и по сути нелегально помогал таскать товары в магазе у дяди, прошёл там пару интересных жизненных уроков с дебошами, а потом начал преподавать начальный английский всяким племянникам и пошло. Не было времени тусить короче. - Как-то это грустно. - А что поделать? Как уж было. Научился засовывать свои хотелки подальше в жопу и херачить часами. - Сейчас-то нормально всё? - Ну да. Сам по себе сам для себя. - Вот, хорошо же. Теперь можешь исполнять все свои хотелки, заслужил. - Да как-то… нет. - В смысле? – Хёнджин чуть хмурится и прикладывается к кружке, после чего начинает поглаживать горячие стенки пальцами. - Не умею я тратить на себя. Мне кажется, слишком привык на всём экономить и всё откладывать, чтобы сейчас прямо покупать что-то, - Чанбин вскидывает ладонь. – Планшет? Да, было бы удобно, но у меня же есть ноутбук, которому уж дохера лет, но работает же. Офигенский сыр? Да ладно уж, не первая потребность, можно и обычный поесть. Такси? Да ну, можно же на метро. Другим на подарки – это пожалуйста, если мне нравится человек, то я хочу его радовать, но себе – не, прямо выдавливать приходится. - Но сюда же ты приехал. - Друзья подарили. Сам бы я дальше ишачил. - Хорошие друзья, правильно сделали, что вытолкнули тебя. Смысл тогда батрачить, если ты потом эти деньги не тратишь на себя? Чтобы сидеть смотреть на число на банковском счёте? - Головой-то я понимаю, но вот не могу и всё. Кое-как уговорил себя откладывать на машину, чтобы уж точно взять в следующем году. Но, мне кажется, я буду дрожащей рукой карточку протягивать и потеть там, где потеть невозможно. Потом буду вообще с закрытыми глазами банковское приложение открывать. - Дурак ты, - вздыхает Хёнджин, качая головой. – У меня, может, после отца так, но я в принципе и раньше особо над деньгами не трясся, так что уж не буду покойником прикрываться. Я придерживаюсь того, что деньги на тот свет не утащишь. Ну вот буду я очень уж экономить и копить на что-то. А вдруг завтра кирпич на голову упадёт? И нахрена это всё было? Я лучше буду брать то, что хочется, ну понятное дело не вселенских масштабов. Не то что мне резко захотелось айфон другого цвета и я пошёл сразу его взял. Просто по мелочёвке, для хобби. Захотел – заказал пиццу. Захотел – сходил на выставку аж за тридцатку. Купил новый стул, чтобы спине удобнее было. Сходил в бар отдохнуть. - В моей голове сразу возникает нюанс: а вдруг резко деньги понадобятся? Заболеешь, что-то из техники сдохнет, ещё чего. - Понадобятся, так понадобятся. Какая-то сумма же на счету всё равно будет, опять-таки если тратить на хотелки, но не спускать сотнями. Да и понадобятся, так буду искать. Ну, займу, например. - Так-то оно так, но, - вздыхает Чанбин, отпивая грог. - В следующий раз как захочешь что-то взять, но начнёшь сомневаться, то вспоминай мои слова и бери. Вот просто бери и всё. Или вообще звони мне – я тебе по мозгам настучу. - Звучит как отличная возможность стрельнуть у тебя номер. - Хочешь на салфетке напишу? – игриво улыбается Хёнджин. - Хочу, да писать нечем. - Ничего, обменяемся ещё. Он переступает на другую ногу, чуть выпрямляясь, и пьёт. Щёки розоватые после мороза. Рукава их пуховиков, лежащих на выдвинутом стуле, соскальзывают на пол с тихим шелестом. Задеревеневшие ступни отошли благодаря тёплому полу, носы то и дело шмыгают. Ладони Хёнджина обхватывают умеренно горячую кружку. Через пару секунд на них опускаются руки Чанбина и он с интересом поднимает глаза. - Отогрелись? – Чанбин чуть сжимает его пальцы. – Всё равно холодные, ты прям до костей промёрз. Накинь куртку. - Нормально, я согрелся. - И вот нравится тебе так мёрзнуть. - Нравится. Особенно, когда помёрзнешь, а потом греешься. И прямо кровь бурлит. - Да уж. - Можешь не убирать. Когда Чанбин кладёт руки обратно на стойку, Хёнджин постукивает ногтями по кружке. Их взгляды встречаются. Воздух пропитан ароматом корицы и гвоздики. Чанбин шумно выдыхает с усмешкой и снова обхватывает его ладони, растирая их. - Теплее? - Намного. Кожа у Хёнджина гладкая и достаточно мягкая. Под самыми подушечками, кажется, ещё можно ощутить затаившиеся в ней кристаллы горного мороза. В его шоколадных глазах парит интерес к происходящему, нет никакого смущения или стеснения из-за прикосновений. Они оба изучают друг друга и свои реакции друг на друга. Сквозь пряность напитков можно ощутить тонкие дуновения персика. Те чуть вздрагивают, когда распахивается парадная дверь и сквозняк сотрясает воздух. Феликс и Чан топают, стряхивая с себя снег. Ладони соскальзывают на собственную кружку. - Чаёвничаете? - через несколько секунд в кафетерии появляется Чан с пунцовыми щеками и такими же кончиками ушей. - Ага, отогреваемся, - Чанбин допивает грог. - Вам заварить? - Если несложно. - Да без проблем. Сделав им чай и прибрав за собой барную стойку, Чанбин поднимается наверх в комнату. Карточка летит на стол, пуховик отправляется в шкаф. Вскоре по плитке в ванной хлещет кипяток, правда в этот раз голова остаётся сухой - ему слишком лень потом возиться с мокрыми волосами. Горячий напиток согрел изнутри, однако душ словно вымывает холод из клеток, размягчая задубевшие суставы и напряжённые мышцы, оседая паром как на зеркале, так и в сознании. Кровать прогибается, когда на неё со вздохом падает Чанбин. Блуждания по ледяному лесу значительно подрезали его энергетический запас. Балансирование на скользких участках и разгребание сугробов ногами требовали больше усилий, чем обычная ходьба. Особенно, когда тебя потряхивает от холода. Впрочем, виды и правда открывались неплохие. Пресловутые голубые тени на снегу придавали общей картине долю сказочности. Конечно, не такую внушительную как Хёнджин со своим развевающимся шарфом, медовыми волосами и задорной улыбкой. Его смех трелью звенел в груди Чанбина. Сумасшедший парень. Иногда в нём просыпается весёлое безумие, как было на озере. При этом желания убегать от этого безумия нет. Наоборот. Оно притягивает внимание, оставляет элемент сюрприза - что же он выдаст дальше? Хёнджин словно чувствует жизнь немного по-другому. Проживает каждую секунду. Не просто проживает, но и хочет делиться этим с другими. И эта его насыщенность заразительна. С его подачки даже копание в снегу и наполнение лёгких морозом кажутся относительно приятными. По крайней мере, Чанбин ёжился, но не ощущал желания скорее убежать в дом. Он был сосредоточен на другом. Через полчаса приходится подняться с кровати. Наступает время обеда и голод даёт о себе знать. Стоит только выйти за дверь, как рот наполняется слюной из-за запаха масла и луковой поджарки. Вместе с подошедшим Хёнджином они в голодной спешке наливают себе насыщенный куриный бульон, по которому плавают желтоватые круги. На второе идут картофельные блины, которые идеально обмакивать в соевый соус, смешанный с уксусом и кунжутом, а в качестве десерта предлагаются круассаны: обычный и с шоколадом. Обсасывая куриную ножку, с которой буквально соскальзывает идеально проваренное мясо, Чанбин готов застонать от удовольствия. После походов по горам еда приносит какое-то неописуемое наслаждение. Сидящий напротив Хёнджин то и дело довольно мычит, облизывая пальцы и закидывая тарелку, чтобы выпить бульон до последней капли. Все их короткие разговоры сосредоточены на восхвалении сегодняшнего обеда. Впрочем, за другими столами атмосфера намного более разнообразная. - То есть ты прям реально засовывал руку корове в жопу? – Джисон уже четверть часа выпытывает из Чонина подробности его ветеринарной жизни, перегнувшись через свой стул. - Ну да, - тот меланхолично покусывает передними зубами кончик круассана. - И как? - Так же, как и представляется. Как будто копаешься в огромной сосиске. - Не противно? Там же прям по локоть, - морщится Сынмин. - Первый раз, конечно, не очень было, страшно, но когда ты уже который день с утра пораньше приходишь в холодющий коровник, то на самом деле уже хочется побыстрее засунуть руку в корову, потому что это самое тёплое место на ближайшие километры. Посмотрев на текущий из своего круассана шоколад, Феликс отбрасывает его на тарелку и медленно цедит зелёный чай, отворачиваясь к окну. - А не жалко тебе животных резать? – Минхо скрещивает руки на груди и откидывается на спинку стула. - Жалко, не жалко, а надо, - Чонин пожимает плечами. – Это же чтобы помочь им, чтобы не мучились. Не резать, так оно хуже только будет. Тем более, это в большинстве своём не на живую, а под наркозом. - Зато постоянно на работе всякие милые котятки, собачки, - мечтательно тянет Джисон. – Всех тискать. - Такое редко бывает. Обычно это какие-то травмы, так что там не до тисканий. Или когда надо нервному кошаку когти подрезать. Это вообще русская рулетка, никогда не знаешь уйдёшь ты домой с двумя глазами или с одним. - И смерти бывают, - напоминает Чан. - И смерти, да. - Это разве не сильно на психику давит? – спрашивает Хёнджин, пытаясь подцепить вилкой ошурок слоёного теста с тарелки. - Надо уметь не тащить работу домой, - Чонин делает большой глоток уже почти остывшего кофе. – Да, грустно, да, жалко. Но ничего не поделаешь, бывают ситуации, когда спасти уже нельзя и можно хотя бы облегчить последние моменты. Со временем учишься оставлять это за дверью клиники. - Это по сути к любой профессии можно отнести, - кивает Чан. – Я владелец книжного кафе и там тоже всякие ситуации бывают. Понятное дело, не со смертями, но всё же. Если я буду каждый раз выносить дерьмо от поставщиков или клиентов в свою личную жизнь, то быстро с катушек съеду. - Говно эти ваши работы короче. Хочу, чтобы проснулся, а на столе стопка денег, - вздыхает Джисон. - Много хочешь – мало получишь, - фыркает Минхо. – Допивай давай, остыло уже всё. Наевшись и убрав посуду, Чанбин возвращается в комнату. Он подумывает, что было бы неплохо вздремнуть, но приходит к выводу, что тогда будет долго ворочаться ночью и встанет помятый, либо пропустит завтрак. Так что, немного повалявшись и посмотрев в потолок, он берётся за новую книгу, которая уже оказывается записками не судмедэксперта, а сотрудницы крематория. Свежие страницы приятно хрустят под пальцами. Звук впервые открываемой книги словно почёсывает особые зоны в душе. Глаза с живостью скользят по строкам, палец теребит острый уголок листа. С улицы доносятся приглушённые стенами неразличимые голоса. Кто-то пошёл прогуляться после приёма пищи. Ступня закинутой на колено ноги покачивается. Чанбин меняет положение своего тела несколько раз прежде, чем осознаёт, что чего-то не хватает. Он садится в постели, прижимая разворот ладонью. Чего-то ему хочется. Взгляд падает на пустую банку из-под газировки на столе. Хочется чего-то пожевать. Заложив книгу закладкой, он встаёт, с шумом потягиваясь и выкручивая конечности так, чтобы всё встало на место. Поправив задравшуюся толстовку, он берёт карту и выходит в коридор. Пальцы скачут по перилам, пока он спускается вниз, спрыгивая с последней ступени. На полу у порога валяется чья-то коричневая перчатка. Сначала Чанбин подумывает повесить её куда-нибудь, но потом решает, что у входной двери она явно будет заметнее. Возможно, кто-то придёт её искать, застудив до треска бедную ладонь. Кафетерий уже прибрали и вымыли. Стойки блестят, немного тянет хлоркой с примесью цитрусов. Подойдя к стеллажу со всякими снеками, Чанбин теребит губу, долго пытаясь понять, что именно он хочет. На сладкое не тянет, леденцы отпадают. Чипсы тоже не вызывают энтузиазма, они жирные. Перебрав несколько пачек, он решает взять какое-то обычное тонкое печенье. Просто чтобы медленно грызть его, занимая рот, которому так и неймётся, несмотря на плотный обед. Захватив дынную газировку, он неторопливо топает обратно в комнату, думая о том, что не хотел бы жить в двухэтажном доме. Лестница уже его изрядно задолбала. Потянув язычок и открыв жестянку, он делает пару глотков, отставляет её на стол и начинает возиться с целлофановой упаковкой. Кое-как разорвав её, он достаёт круглое печенье и отправляет его в рот. Поначалу пшеничный вкус ему нравится, но уже через пару укусов на зубах что-то начинает скрипеть. - Чё за? – он водит языком, пытаясь определить, что это такое. – Фу, кокос. Говно собачье. Сплюнув печенье на руку, он видит тонкие белые хлопья, вплетённые внутрь теста. Их не было видно снаружи и на упаковке нигде не написано, что печенье с кокосом. Пожёванная масса летит в мусорку. Чанбин кривится, пытаясь избавиться от мерзкого ощущения на зубах и идёт споласкивать рот. Несколько раз сплюнув, он щёлкает выключателем и возвращается в комнату, озадаченно смотря на ненавистную упаковку. И что вот с ней делать? Не выкидывать же всю пачку. Открытую на кухне не положишь. Со стола берётся карточка. Ноги переступают порог, вновь выводя его в коридор. Пройдя пару метров дальше, Чанбин коротко стучит в сто девятнадцатую комнату. Он переступает с пяток на пальцы, вслушиваясь в шорохи по ту сторону. Вскоре пикает электронный замок и дверь открывается. - Чем обязан такому приятному визиту? – Хёнджин, переодевшийся во всё белое: домашние штаны, футболку и накинутый сверху расстёгнутый кардиган, - с интересом смотрит на своего гостя. - Начал есть печенье, а оно оказалось с кокосом. Я ненавижу кокосы, вот прям вообще терпеть не могу. Будешь? Жалко выкидывать. - Давай, мне нормально, - он забирает пачку. – Как же ты так в глаза долбился? - Если бы. Там не написано ни хрена. - Да быть такого не может, - Хёнджин чуть сводит брови, изучая упаковку. – Реально. Вот говноеды. - Так и я о чём. Подстава вообще, я чуть не блеванул, - Чанбин вздыхает, покачивая головой в негодовании. - Мда уж, соболезную. - Ага. А ты чем занимаешься? Хотя, - взгляд падает на чужие руки, заляпанные синеватой и белой краской, капли которой можно увидеть и на одежде. – Я почти уверен, что ты рисуешь. - Что ещё я могу делать? – смешок. – Хочешь посмотреть? - Ты прям реально покажешь? А то всё ломаешься же как целка. - Может я хочу выглядеть перед тобой приличной целкой? - Да меня и неприличная устроит, - посмеивается Чанбин. - Ну, тогда милости прошу. Хёнджин кланяется в элегантном реверансе и отходит. Запах персиков здесь почти физически осязаемый, правда перемешивается с примесями краски, отдающими химией. Их комнаты почти идентичные, разве что ванная не справа, а слева, у кровати. Чанбин проходит внутрь, закрывая дверь, однако больше убранства его интересует то, что Хёнджин собрал волосы в хвост на затылке. Нижний слой окутывает шею, у лица спадают две медовые пряди, которые тот убирает за уши. Что-то в этой причёске есть такое очаровательное, что взгляд приходится отлеплять с трудом. - Я ещё в процессе, так что особо смотреть не на что. Становится понятно, почему Хёнджин привёз с собой целый чемодан. У окна стоит буковый мольберт с привинченной подставкой для красок, на которой лежит бугристая палитра, вся заляпанная цветными слоями. На столе находится стаканчик с сероватой водой, рядом лежит кейс с кистями и валяются бумажные полотенца. Хёнджин садится на стул перед холстом, где голубеет чуть прикрытое пушистыми облаками по сторонам небо. - Не знаю, как это работает, но мне уже очень нравится, - Чанбин подходит поближе и наклоняется, всматриваясь. – Не знаю, это так… выглядит реалистично. Как будто кусок фотки белой бумагой прикрыли. Сразу понятно, что это небо, хотя просто ну синий, ну какие-то оттенки, ну белые шматки, да и то не только белые, есть какие-то тени. И всё равно сразу понятно. Извиняюсь, об искусстве я могу сказать ничего. - Да мне и этого хватает, спасибо, - Хёнджин тепло смеётся, покачиваясь на стуле. – Рад слышать. - А это что вообще? Масло? - Нет, масло слишком долго сохнет, я как-то так и не придрочился к нему. Акрил. - Это всё прям разное, да? - Да, очень даже. У каждого средства живописи свои свойства, если не знать которые можно неплохо так обосраться. - Сложно. Я очень уважаю художников, для меня это какая-то магия, которую мне не понять, - Чанбин выглядывает в окно. – Ты этот пейзаж рисуешь, да? - Да. Пытаюсь успеть поймать этот свет. Свет играет очень большую роль в том, как мы воспринимаем цвет. Ты, наверное, слышал про Моне, его картины буквально сосредоточены на свете. Например, у него есть серии картин, где он рисовал один и тот же пейзаж в разное время суток, чтобы запечатлеть красоту разного света. Я думал сделать что-то такое здесь, но понял, что мне слишком не хватает терпения, так что я просто выбрал время суток, при котором освещение мне нравится больше всего, - Хёнджин показывает пальцем на улицу. – Вот сейчас видно и голубые тени разных оттенков, и золотые переливы от солнца, и снег прям такой насыщенно-белый, на самом-самом горизонте кусок поселения в такой лёгкой дымке. Мне очень нравится. - Знаешь, я ничего особо не могу сказать про весь этот свет на улице, - Чанбин переводит взгляд с сугробов на Хёнджина. – Но мне очень нравится, как светится твоё лицо, когда ты про это рассказываешь. - Так, - Хёнджин широко улыбается, опуская глаза, после чего отмахивается. – Ты давай тут не это мне. - Смущаешься? – Чанбин склоняет голову, с весельем влезая между ним и холостом. - Отстань. - Но я серьёзно. То, что тебя это так увлекает, очень… мило. - Это за то, что я вчера тебя милым назвал? - Может быть. - Ладно, милый, один-один, - сдаётся Хёнджин. - Есть, - Чанбин победоносно вскидывает кулаки вверх. – Окей, не буду отвлекать. - Да ты можешь и остаться. - Я не буду тебя напрягать? - Ну, если ты не будешь у меня над душой стоять. Поработаешь мне радио, музыку-то не послушать. - Как нехер делать. Чанбин плюхается на кровать, ложась на бок. Сидящий к нему спиной Хёнджин берёт кисть, опущенную в стаканчик, досуха вытирает её салфеткой и начинает смешивать на палитре что-то из того, что уже было выдавлено. Хвостик забавно подрагивает. То, что он позволил наблюдать за процессом, стало неожиданностью. - Ну и чего молчишь? - А что говорить? Я не знаю. - Расскажи что-нибудь. - Что? - Что-нибудь. - Что-нибудь. Хёнджин поворачивается специально, чтобы показать, как он закатывает глаза, и шумно вздохнуть. - Ты расскажи, чем тебе нравится рисование. Как ты к этому пришёл? - Просто нравилось мазюкать. Хотел мазюкать так, чтобы получалось круто. - Долго учился? - Прозвучит пафосно, но я придерживаюсь того, что ты учишься всю жизнь. - Так-то я согласен. С языками то же самое, - Чанбин водит указательным пальцем по складкам на одеяле, создавая волны. – А что тебе нравится в самом процессе? - Да не знаю, - Хёнджин пожимает плечами, добавляя к облаку справа едва различимые серо-голубые тени. – Просто нравится видеть результат. Был белый холст, а потом на нём получилось изображение. Приятное чувство того, что ты что-то создал. Плюс сам процесс учит какой-то житейской мудрости. - Терпение и труд всё перетрут? - Ну типа. - А поточнее? - Ты помнишь уроки рисования в школе? - Примерно. - Рука тряслась, когда детали выводил? - А у кого нет? Начнёшь обводить что-то, какие-нибудь пестики-тычинки вырисовывать, так там такие узоры вылетают, как будто неделю без перебоя бухал, - фыркает Чанбин. - У меня перестала трястись рука, когда я перестал бояться сделать ошибку, - кисть моется в стакане, глухо ударяясь о пластиковые стенки. – Когда я понял, что если напортачу, то это всё можно исправить. Либо пойти другим путём и работать с тем, что есть. Боб Росс говорил, что ошибки не существуют, а являют собой счастливые случайности. Иногда так реально и бывает. Тебе кажется, что ты напортачил, запорол всё, но когда начинаешь рисовать, отталкиваясь от этой ошибки, может, как-то вплетая её в общую картину, то бывает, что начинаешь понимать, что выходит лучше, чем ты задумывал. А без этой ошибки было бы уже не так, как получается. Хорошо, но без изюминки. Когда я это понял, то рука перестала трястись. Она трясётся из-за того, что ты не уверен и боишься. Думаю, это можно переложить на жизнь. Слышно, как щетина скользит по холсту. Медовые пряди покачиваются. Чанбин смотрит на спину в белом кардигане, видя лишь вихляющий деревянный кончик, иногда показывающийся либо над плечом, либо справа от него. Палец в задумчивости потирает колено, вырисовывая на нём круги. - Вообще так и есть. Пример, может, и не очень хороший, но у меня не сразу получилось на стажировку в Америку уехать, - Чанбин переворачивается на спину и закидывает руки за голову. – Первый раз я всё просрал из-за своего косяка с документами. Как же я себя материл, ты представить себе не можешь. Честно скажу, что я просто сел и разрыдался тогда, таким чмом себя чувствовал. Но в итоге благодаря этому у меня всё было готово к следующему году, я уже знал, как оно работает, так что умудрился даже стипендию выбить. И заодно познакомился там со своим теперь уже хорошим другом, который меня очень спасал в некоторых ситуациях. А ведь если бы я поехал на год раньше, как и планировал, то мы бы никогда не встретились. То я бы не увидел там объявление о наборе переводчиков, не обзавёлся бы связями и, скорее всего, не устроился бы туда, где работаю сейчас. И хотя я сру это место, как могу, оно очень мне помогло финансово. Так что да. Если бы не та ошибка, то всего этого бы не было. Я превратил ошибку в свой фундамент для будущего. - Вот, это отличный пример. Ты пришёл к тем же выводам через свою ситуацию, а я через рисование. - Философское у тебя какое-то рисование. - Одно другому не мешает. Когда рисуешь, то не думаешь постоянно о самом процессе, красках или ещё каком-то дерьме. Когда это уже становится чем-то привычным, то работаешь на автопилоте. Не всегда, конечно, бывают моменты, когда надо вынырнуть и пошевелить мозгой, сообразить, как добиться какого-то эффекта, но по большей части ты копаешься где-то в своей башке, даже если параллельно что-то слушаешь. Я вот обычно документалки врубаю, но всё равно как-то на свои мысли съезжаю, - отложив кисть, Хёнджин берётся за треугольный мастихин с закруглённым кончиком и начинает мешать краски на палитре, иногда добавляя другие цвета из тюбиков. - Это круто. Что у тебя есть такое хобби-тире-профессия. - А ты чем обычно занимаешься? В те редкие тридцать секунд, что не работаешь. - Сплю, - Чанбин хмыкает, кривя губой. – Да тоже какие-нибудь документалки смотрю на английском, только чаще всего под еду. А так читаю, наверное, не то чтобы у меня прямо есть куча свободного времени. - Что читаешь? - Всякий нон-фикшн. Сейчас вот читаю записки девушки, которая работала в крематории. - Ого. А чего так? Почему не художка? - Хрен знает, надоело. Все эти высосанные из пальца драмы, сюжет, обычно идущий по стандартному сценарию. Типа истории-то разные, свой фон, все дела, но именно паттерн обычно сохраняется. Так что меня как-то перетянуло на истории реальных людей в реальном мире. Интересно узнавать внутреннюю кухню, смотреть на их философию, на то, как они формировались, как личности. Не надо переживать о том, что возникнет какая-то драматическая тупая ситуация чисто ради того, чтобы пощекотать яйчишки читателям. Кто-то считает такое скучным, но мне нравится реальность, какая она есть. Иногда унылая, иногда гадкая, несправедливая. Потому что даже в ней всё равно можно найти что-то хорошее, что-то стоящее. Когда в мире столько говна, начинаешь ценить открытых хороших людей больше. - Я смотрю у переводчиков тоже там свой рассадник философии, - Хёнджин издаёт смешок, поворачиваясь к нему на пару секунд. - Пока я годами переводил непереводимые предложения, я преисполнился в своём познании, - с торжественной мрачностью заявляет Чанбин, поднимая руку вверх и давая ей грузно упасть, когда она начинает затекать. - Скажи мне что-нибудь мудрое. - Вода мокрая. Свет светит. Доски деревянные. Тебе чертовски идёт хвостик. Не ожидавший этого Хёнджин начинает хохотать, хватаясь за угол стола, чтобы не свалиться со стула. Мастихин, которым он вылеплял чуть объёмные сугробы в нижней части картины, летит на пол, оставляя на гладком ковролине бело-голубоватые шматки акрила. Его плечи трясутся, щёки чуть краснеют, смех звенит под потолком. - Ну ты даёшь, Со Чанбин, - наконец, Хёнджин поворачивается к нему, покачивая головой и зачёсывая упавшие на глаза пряди назад. - А что такого? Правду сказал, - Чанбин довольно щерится, переворачиваясь на живот и подпирая подбородок рукой. - Решил сегодня по полной меня атаковать? - Работает? - Сражён наповал. - Не так, как я, когда увидел тебя. - Ой всё, заткнись, Бога ради. Хёнджин снова смеётся и машет руками. Он опускается на пол, чтобы поднять мастихин и, цыкнув, берёт салфетку, чтобы оттереть пол от краски. Благо акрил без проблем утирается лёгкими движениями. Чанбин с улыбкой наблюдает за ним. Видеть обычно уверенного в себе Хёнджина чуть смятённым из-за комплиментов как-то по-особенному захватывающе. Даже хочется специально засыпать его ими ещё больше. Так или иначе Чанбин говорит чистую правду. Он наблюдает за вернувшимся к рисованию Хёнджином и ловит себя на том, что это совершенно не надоедает. То, как покачиваются медовые ленты у его лица, когда он наклоняется или отстраняется, чтобы оценить складывающуюся картину; то, как его глаза цепко перескакивают с пейзажа за окном на холст; то, как уверенно пальцы держат кисть; то, как свисает с уголка стула краешек его кардигана, – всё это выглядит как отдельное уникальное полотно, притягивающее своим шармом, чуть припорошенным морозным светом, льющимся с улицы. Вскоре они снова заговаривают. Хёнджин просит рассказать про последние книги, которые читал Чанбин, ему интересны какие-то новые факты, которые он из них узнал. Чанбин с удовольствием делится всем, что всплывает в голове, с какой-то тихой радостью отмечая, что Хёнджин не морщится на каких-то противных моментах в рассказах о покойниках и работе судмедэксперта. Некоторые друзья обычно начинали затыкать его, потому что были слишком мягкотелыми, и это слегка раздражало, потому как ему-то это интересно. Так что видя в Хёнджине искреннее любопытство, он начинает болтать с двойным энтузиазмом. За разговорами незаметно пролетают целых два часа. Когда Хёнджин встаёт, чтобы сходить в туалет и немного размять затёкшую спину, Чанбин приносит им из кафетерия по банке газированной воды с лаймом. Жестянки звонко сминаются после того, как из них вытряхиваются последние капли. Кисть ударяет по стенкам стаканчика с мутно-синей водой, потряхивается и летит на стол. - Всё, - Хёнджин со вздохом растирает шею. – Если я сейчас не остановлюсь, то испорчу то, что есть. Плавали – знаем, надо уметь говорить себе: «Стоять, сука, убирай краски». - Дай-ка заценю. Поднявшись с кровати, Чанбин подтягивает штаны и направляется к мольберту. По полу уже поползли вечерние тени, а горизонт вдали заискрился сонным бронзовым закатом. Глаза изучают плавные мазки, едва заметные в гладких переходах, и сравнивают с видом за окном. Цвета уже явно поменялись и потухли, тени сдвинулись. Однако на картине можно отлично ощутить даже то, как мерцает оледеневший на морозе снег, о который бьются холодные лучи. Видно тонкие чёрные кусочки стволов, укрытых меловым покрывалом. Просматривается очищенная дворником дорожка, огибающая дом. - Знаешь, что в тебе плохого, Хёнджин? - Что? - Что всё в тебе хорошо, даже руки растут из нужного места, так ещё и золотого. Вот куда одному человеку столько богатства, почему мне не отсыпали? - Ты опять, блин, - Хёнджин отмахивается, пытаясь задавить широкую улыбку. - Ну а что? Красотень такая, ты только глянь, - Чанбин кладёт руку ему на плечо и крепко сжимает его. – Ты большой молодец, не зря полдня сидел. Мне очень нравится. - Спасибо. Нет, конечно, такого контраста, который я хотел попробовать, но мне не хватило дерзости добавить больше глубины, всё казалось, что перебарщиваю, и я как-то сдерживался. - Как долбану тебя сейчас. Всё отлично. - У меня своё видение того, как должно быть. - Сходи к окулисту, - Чанбин фыркает, какое-то время рассматривает холст, после чего потряхивает его за плечо. – Продашь мне? - Чего? – Хёнджин недоумённо поворачивается, озадаченно смотря на него снизу-вверх. - Картину, говорю, мне продай. - Зачем? - За мясом, блин. Хочу, чтобы у меня была. - Зачем? - За тем, чтобы я смотрел на неё и радовался, зачем ещё нужны картины? Хочу вот, чтобы то, что нарисовал ты, было у меня дома. - Но… реально? - Ладно, забираю назад свои слова о том, что всё в тебе хорошо. Иногда ты дико подтормаживаешь, - Чанбин хватается за хвост на затылке и несильно подёргивает его, отмечая то, что волосы очень мягкие и гладкие. – Может антенну тебе поправить? Сигнал получше? Картину мне продай, дубина. - Да я просто в ахере сижу до сих пор, это слишком неожиданно. Я привык дизайны продавать, а не картины, - Хёнджин хлопает глазами и переводит взгляд сначала на нарисованный пейзаж, а потом обратно на Чанбина. – Прям серьёзно купить хочешь? Не чтобы меня порадовать и типа как ребёнка похвалить, лишь бы не нудил. Ты ведь не тратишь деньги на себя. - Так одно же другому не мешает, - насмешливо фыркает Чанбин. – Мне просто реально нравится, как получилось, даже плевать, что это зима. Будет памятью о тебе. Назови цену, я всё скину, как телефон обратно получу, налички нет. Хёнджин задумчиво щурится, изучая его лицо. Тонкая прядь соскальзывает с уха. Затем в шоколадных глазах загорается знакомое лукавство. - Поход на каток. - Что? - Я отдам тебе картину, если ты пойдёшь со мной на каток. Сейчас как раз открылся перед мэрией. Несколько секунд Чанбин молчит, со скрипом обрабатывая услышанную информацию. - Ты хочешь, чтобы мы пошли с тобой на каток? И за это ты отдашь мне картину, которую рисовал часа четыре? - Ага. Так точно. - Ты конченный? - Я Хёнджин. - Видимо, это синонимы, - вздыхает Чанбин, всё ещё смотря на него с диким неверием. – Я даже кататься не умею. - Вот как раз научишься. - Мало того, что отморожу жопу, так ещё и отобью. - Звучит отлично. Потом мы с тобой попьём горячий шоколад и пойдём жрать мясо. Как тебе такая цена? - Я тебе деньги предлагаю, а ты отказываешься. - Время другого человека ценнее денег, нет? Пауза. - И ведь не поспоришь, - Чанбин издаёт поверженный смешок. – Ладно. Будет тебе твой каток. - С вами приятно иметь дело, - Хёнджин протягивает руку, хитро усмехаясь с явной гордостью из-за своей победы. - Взаимно, зараза ты мелкая, взаимно. Ладонь у Хёнджина прохладная, пусть и не сквозит морозом, как было за барной стойкой. Даже не хочется отпускать. - Так что, картина может переехать ко мне? - Пусть высохнет сначала. Я её покрою специальным средством, чтобы блеск не теряла и цвета не выгорали. Но всё равно старайся не вешать её там, где много солнца. - Понял. Комната приводится в порядок. Хёнджин уходит в ванную мыть кисти, после чего плотно закрывает все тюбики с краской и убирает их в специальную сумку, где перекатывается ещё пара десятков таких. Протерев всё салфеткой, он с шумным выдохом падает на кровать, прикрывая глаза и утопая в ощущении усталости, которое разливается по пояснице. Чанбин лежит рядом и похлопывает его по животу. В тишине слышно, как ветер на улице усиливается, швыряя снежинки в окно намного настойчивее. Свет стремительно вытекает из помещения, оставляя после себя сгущающиеся сумерки. Они валяются на кровати, лениво переговариваясь, до самого ужина. Кое-как встав, они плетутся в кафетерий, где уже витают аппетитные запахи мягчайшей говядины с овощами и рисом. Мясо определённо приводит в восторг всех, потому как ложки и палочки гремят звонче обычного. В охровом свете только и видно, как мелькают столовые приборы. Даже разговоры становятся более оживлёнными, особенно когда под десерт в виде тирамису начинаются обсуждения того, какой игрой занять этот вечер. Похоже, совместные посиделки негласно стали частью их общей программы. После споров решается, что в этот раз они будут всё же играть в традиционную «Я никогда не», в конце концов, теперь это хотя бы будет казаться разнообразным. Да и дурацкие факты друг о друге узнавать оказалось неожиданно забавно. Впрочем, самые жаркие дебаты разгораются во время выбора наказания для того, кто допьёт свой напиток быстрее. Чан продолжает непоколебимо отбрасывать все опасные варианты, включающие в себя выход на улицу в домашней одежде и копание в снегу, хотя предложение окунуться в сугроб пользуется популярностью. Возможно, он всё-таки жалеет о своей вызванной озабоченностью упёртости. Потому что проигрывает именно он, а перед началом игры посредством громких торгов в качестве наказания было выбрано осушить целый стакан соджу за раз. Учитывая, что среди всех присутствующих он является тем, кто старается пить поменьше, он наверняка бы предпочёл пробежаться в футболке по двору, чем так мощно заливаться алкоголем, но уже поздно. С приглушёнными матами и обречёнными глазами он смотрит, как Минхо щедро льёт ему половину бутылки, расплескивая капли на стол. Отказаться ему не позволяет гордость, так что Чан с усилиями выпивает целый стакан, кое-как закусывает его виноградом и хватается за зазвеневшую голову. Чанбин с интересом отмечает, что когда все они отвлекаются на новый раунд, но уже не на наказание, а на шоты, Чан, как обычно сидевший на полу, каким-то волшебным образом перемещается от камина к дивану, устроившись у ног Феликса. Тот, в свою очередь, продолжает как ни в чём не бывало играть и следить за происходящим, при этом иногда проходясь пальцами по чужим волосам. То ли поддавшись накопившейся за эти дни скуке, то ли привыкнув друг к другу, гости ODDINARY в этот вечер напиваются больше обычного. Все стоячие, но весьма покрасневшие, вспотевшие и болтливые. Когда Чанбин ближе к полуночи добирается до своей комнаты, он слышит отчётливый трезвон в голове. Приняв душ и рухнув в постель, он испытывает усталость, вот только не физическую, а социальную. Слишком много разговоров за один день сначала с Хёнджином, а потом уже в зоне отдыха. Но это не плохое ощущение. Усталость приятная, появляется наполненность шкалы общения. Также приятным бонусом стал поддатый Хёнджин. В прошлые разы они были слишком трезвые, чтобы поведение менялось, однако этим вечером он накатил достаточно, чтобы его слегка развезло. Хёнджин не вёл себя как-то грязно или обременительно. Он словно становился плавнее, податливее, то и дело касался бедра или руки Чанбина. Он сползал по дивану, на время опуская голову на его плечо, тыкался лбом в его шею, когда смеялся, просил внимания, потягивая его за локоть и шепча о том, как по-дурацки у Сынмина задрались волосы на затылке, когда тот прилёг на подлокотник. Чанбину не казалось это надоедливым. Он был только рад чувствовать себя объектом его внимания. Словно тот доверяет ему больше всех остальных, потому и льнёт. Чувствует себя рядом с ним комфортно. Под воспоминания о чужих прикосновениях и мягком смехе у самого уха Чанбин засыпает, вставая за ночь один раз, чтобы сонно добрести до туалета, даже не включая свет. Когда он просыпается утром, сверяясь с часами, чтобы не пропустить завтрак, к его облегчению голова не болит. Комната тёплая благодаря постоянному отоплению, однако лёгкий озноб от возвращения в реальный мир всё равно пробегается, когда одеяло откидывается в сторону, демонстрируя голый живот под задравшейся до груди футболкой. Покряхтев, Чанбин плетётся умываться и продирать расчёской волосы, чуть завившиеся и спутавшиеся из-за того, что он лёг спать с мокрой головой. Блёклый свет словно покрывает пол старым тюлем, когда шторы раздвигаются. За окном носится так и не успокоившаяся за ночь пурга. Поселения вдали не видно, даже склон горы едва ли различим за плотным вихрем из слипшихся белых комков. Не хочется и думать о том, как сильно упала температура, от стекла и без того идёт зябкая волна. Натянув толстовку, Чанбин берёт карточку и выходит в коридор. Руки поднимаются, когда он потягивается, спускаясь по лестнице. Срочно нужен кофе, чтобы смыть с себя сон. Похмелья, может, и нет, однако небольшая густота в сознании всё равно ощущается в качестве побочного эффекта. Он входит в кафетерий, где уже сидят Чан, Феликс и Сынмин. - Доброе утро. - Утра. Вяло махнув им, Чанбин поворачивается к стойкам с едой. Пальцы, почёсывавшие ключицу, замирают. Глаза промаргиваются, брови хмурятся. - А где еда? - Понятия не имеем. Идеально чистые стойки блестят абсолютной пустотой. Ни кастрюль, ни подносов с блюдами на выбор, ни блюдец с десертами. Совершенно ничего. Воздух пахнет лишь вчерашними отголосками цитрусового средства для очистки. - Чего стоишь? – на плечи падают прохладные ладони, у уха звучит голос спустившегося Хёнджина. – А где всё? Он тоже озадаченно рассматривает пустые стойки. Чанбин поворачивается к сидящим. - Никакого объявления не висело? - Нет, - Чан качает головой. – Ни объявлений, ни записок. Я думаю, может, у них какие-то накладки на кухне. Но почему даже не сказали, что завтрак откладывается? - Чего встали в проходе? – доносится сзади голос Минхо. Через минуту в кафетерии собираются все. Они сидят за пустыми столами, пытаясь понять, что происходит и как хороший сервис резко скатился на такой низкий уровень, что их даже ни о чём не предупредили. Задержка еды – это не проблема, а вот отсутствие каких-либо пояснений – это уже несерьёзно. Гости же должны знать, на сколько именно всё откладывается. - Я схожу поговорю с хостом, - Чан встаёт, когда часы показывают пятнадцать минут девятого. - Может быть он на суете забыл оставить записку, либо она куда-то улетела от сквозняка. - Говнюк, надо же нормально следить за всем, - недовольно цокает языком Минхо, постукивая пальцами по столешнице. - Погода ещё хрень такая, как раз ведь собирались пойти кататься, - вздыхает Джисон, подпирая щёку рукой. - Я точно никуда не выйду, - категорически мотает головой Чанбин, смотря, как в проходе исчезает спина Чана, подошедшего к лестнице. - Можно на балконе атмосферно какао попить, - предлагает Хёнджин. - На каком ещё балконе? - На моём? - У тебя есть балкон? - Ну да. Справа обычное окно, а слева там вообще-то дверь. - Нихрена себе, я не заметил. - У меня тоже балкон есть, - говорит Чонин, теребя пальцами помпон, свисающий на шнурке его толстовки. – Там на перилах даже остатки гнезда есть. Я всё расчистил и оставлял очищенные семечки, всё унесли. - Ты что, доктор Дулиттл? – посмеивается Джисон. – Везде животных себе находишь. - Не жалко же. Пусть кушают, тем более это немного и не на постоянной основе. - Небось в парке около дома всех уток откормил. - Нет, так лучше не делать, они должны сами уметь добывать себе еду, а если их постоянно кормить, то они перестают это делать. Тем более не надо их кормить хлебом. - Почему? – спрашивает Феликс, почёсывая лодыжку закинутой на стул ноги. - Он калорийный, но там нет пищевой ценности. У них как бы заполняются желудки, но без пользы. Плюс тонущий хлеб засоряет пруд. Я молчу про хлеб с плесенью, он может вызвать болезни лёгких, а для диких птиц это, считай, приговор, - объясняет Чонин. - Вау, я не знал. - Мало кто знает, почему-то об этом мало говорят. Хорошо, что люди хотят птицам помочь, но надо уметь это делать. Иногда лучше совсем не помогать, чем помогать неправильно. - Мы всегда уличных кошек подкармливаем, - Минхо ногтями собирает катышки с рукава свитера. – У меня всегда в рюкзаке есть упаковки с кошачьей едой. - Это хорошо, кошки-то ладно, тем более раз специальная еда, а не какие-то гнилые огрызки. - В фонд помощи бездомным животным тоже деньги перевожу. И вы бы, товарищи, тоже переводили. От двадцатки хотя бы в месяц не обеднеете, а некоторые коты на это неделями могут питаться. - Да просто сложно понять, где реально животным что-то идёт, а где в карман себе всё кладут и покупают им какие-то помои, - вздыхает Хёнджин. – Если есть проверенные места, то я бы лучше сам туда раз в год мешок корма привозил, да и всё. - Есть, я могу скинуть. - Ну скинь. - Мы и нашего балбеса из приюта взяли. Трясся весь как глиста, тощий был, блохастый, болел всем подряд, кое-как выходили. - Зато теперь лошадина, - беззлобно фыркает Джисон. – Когда утром жрать просит, может просто в наглую лапой по лицу долбануть. - Или если внимания хочет. Мы как-то лежали фильм смотрели, так он со шкафа спрыгнул на меня, я думал, что ребро мне сломал. - Весь в тебя. - А как же? Мой сын. - А я типа… - Ребят, - в проёме появляется вернувшийся Чан. - Ну чего там, долго ещё? – Чанбин поглаживает требующий еды живот. - Его нет. - В смысле? - Его тупо нет в комнате, - Чан разводит руки. – Я стучал, я звал, там тишина полная. Даже если бы он проспал, то это уж точно услышал бы. - Где он тогда? – вскидывает плечи Сынмин. - Там? – Чанбин показывает назад. – В комнате стаффа? - Так пошлите вытаскивать, что за хрень вообще? Минхо встаёт и следом поднимаются все остальные. Чанбин, сидевший ближе всех, отодвигает стул и направляется к двери, которую осматривал в прошлый раз. Только если тогда не было причин докапываться, то теперь у них явно есть пара претензий. Кулак три раза стучит по шершавой поверхности. Собравшиеся сзади мужчины вслушиваются, пытаясь уловить шаги. - Может ещё раз? – предлагает Хёнджин. – Погромче. - Кто-нибудь? – Чанбин ударяет уже сильнее, заставляя дверь вздрагивать в раме. – Есть там кто? Чон Джехён? Они вновь прислушиваются. Секунды текут друг за другом, вот только из всех звуков присутствует лишь скрежет снежинок по окнам, да лёгкие завывания ветра в стенах. - Ручку подёргай, - велит Минхо. - Да закрыто, наверное, чтобы мы не шастали, - Чанбин без какой-либо надежды хватается за позолоченную выгнутую ручку и она, к его удивлению, поддаётся. – О. - Ну и чего встал? Открывай. Опустив ручку до конца, Чанбин толкает её вперёд. Деревянная дверь бесшумно распахивается. Его глаза расширяются. - Что за хрень?